Сергей Янаки. МНЕ НЕ ЗАБЫТЬСЯ ОТ ДОЖДЕЙ…

*  *  *

Я будущего больше не зову.
Не приближаю завтрашней расплаты.
В саду осеннем яблоко сорву
Антоновки, посаженной когда-то.

Тот день ценю, когда дерновый круг
Лопатой был крещён обыкновенной,
И в самый центр посажен тонкий прут,
Как ось вращенья маленькой вселенной.

Здесь миг продлённый век свой проживёт –
Сегодняшний, не сгинув в одночасье,
И в жертву даже лист не упадёт
Без моего, без высшего согласья.

Я суть её. Неощутим, незрим…
Твержу своё – упрямо, без запинки:
Пусть снова все пути уводят в Рим –
Я проторю обратную тропинку!

Истоки, корни, почва – мой удел.
Здесь сущего росток храню, чтоб всуе
Он не пропал, – окреп и уцелел,
Когда ветра простудные подуют.

А будущего больше не зову.
И пусть оно не требует оплаты…
Я в сад войду и яблоко сорву
Антоновки, посаженной когда-то.

*  *  *

Вот кленовое семя в порыжелой листве.
Циферблатные стрелки и латинское «V».
Этот сектор радарный – и полвека спустя –
«Вертолётик» из детства пролетит, шелестя.

Подгадает, рисковый, в високосный мой год.
Сонной бабочкой вмёрзнет в постноябрьский лёд, –
То ли знак вознесенья, то ли, наоборот,
Указатель и вектор – от ворот поворот.

Может, клювом раскрытым воронёнка-птенца,
Или брови изломом на окружье лица,
Иль двойным опереньем, оставляющим лук,
Ты, кленовое семя, мне почудишься вдруг.

На носки приподняться и крылатку сорвать,
И «Victoria!» крикнуть, и вдогонку – «Vivat!»…
Чтоб воочию видеть обрусевшим умом:
Вешний прутик кленовый поднялся́ за окном.

Этюд

Что может быть страшнее пустоты
Слепых глазниц покинутого дома?..
Тем более когда разлучник – ты,
(Пусть не виновник) и тебе знакомо
С порога все: от трещинки печной
До стертого сучка на половице,
И паутинки робкой за божницей,
Где в рюмочке застыл нагар свечной,
И на него не грех бы помолиться,
Когда б ни этот ветер за стеной,
Когда б ни зов его поторопиться.

Союз пчелы и клевера древней
Альянса странного души и тела;
Что до него ему, какое дело
До этого метанья у дверей,
Блуждающего взгляда и ключей,
Упрятанных под паклю за наличник?
Они – ничьи, а может, ты – ничей,
Как крик встревоженный далекий птичий…
Уходишь в мир реалий и вещей
Второстепенных. «Как дела?» – «Отлично», –
И разворот ссутуленных плечей…

Дождь. Осень. Там, за три версты,
Растаял крестик над аэродромом…
Нет ничего страшнее пустоты.
Слепых глазниц. Покинутого дома.

Зачем ты приходил

Зачем ты приходил?.. В смущении тревожном
Средь комнаты застыл. Но заняты углы
И отражают взгляд дуплетом невозможным –
От четырёх бортов и в центр. А в центре – ты.

Зачем ты приходил? Спиртовый красный столбик
Сквозь пыльное стекло, как стоп-сигнал, горит.
И. Бродского «Часть речи» – строгий чёрный томик –
Молчит, как стоик. Ни о чём не говорит.

Фужер в шкафу – на тонкой ножке гриб хрустальный…
Букет искусственных цветов… Зачем он мне?
Блок теленовостей… Блок коммунальный…
Пейзаж немой осенний в рамке на стене…

Не вспомнить. Неприкаянный изгнанник,
От мысли отлучённый навсегда, – мытарь,
Чинишь допрос с пристрастьем. Ставишь чайник.
Луна глядится в нержавеющую сталь.

Как пятачок прицельный в захолустном тире,
Ближайшее из неземных светил…
Всё так старо в подлунном этом мире,
И твой вопрос: зачем ты приходил?

Школяр

С портфелем, как с писаной торбой,
Где «нетто» весомей «брутто»,
Шагаешь – верблюд одногорбый,
Корабль пустыни будто.

Чуть спасшийся в атласном море,
Калачик грызешь свой черствый…
На грибоедовском горе –
Святое твоё крохоборство.

Ты бредишь финтами Месхи
И чертишь в глухом переулке
Ножом перочинным фрески
«Она…» по сырой штукатурке.

Лоснящуюся обновку
С плеча примеряешь брата,
Как с княжеского, неловко,
По самому кровному блату.

С пятном на карманной подкладке
От поршневой авторучки,
С уликой – листком из тетрадки –
Директорскою нахлобучкой…

Запропастились куда-то, –
А вспомнить была охота! –
Синюшней щепоти хватка
И дух, отлученный плоти.

Умом ли, числом ли задним
Потом будут клясть застоем
То время, чтоб, золотое,
Присвоить корысти ради.

И, видно, не зря старались,
Коль режешь ты сам без утайки:
«А все-таки, проливались
Чернильницы-«невыливайки».

Старик

Сварганит он горсть самокруток
И курит всю ночь напролёт.
Не то чтобы тошно от думок –
Одна ему спать не даёт:
Последняя, жгучая – с краю…
Подёрнутся угли золой.
Звезда упадёт за сараем.
И месяц взойдёт молодой.

Мой конь

Ох, и конь у меня был, ох, сказка – не конь!
Голубых, самых чистых кровей.
Брошу плеть, дайте кисть, чтоб, как лики икон,
Рисовать преподобных коней!

Не за то разразится Господня гроза,
По другим мне воздастся грехам.
Я в такие гляделся навыкат глаза,
Только ахнет Конюшенный храм!

От погонщиков хмурых, угрюмых ловцов,
От арканов, кострищ и станиц
Он в открытую степь уводил жеребцов,
Горячил молодых кобылиц.

Буйной гривою струйные воды Днестра.
Чистым шёлком трава-мурава.
Ветер, брат, привечай! Здравствуй, воля-сестра!
Надышаться бы до Покрова.

Нагуляться бы всласть… Табуны, табуны…
Распались, моя боль, разболись …
Видно, сам я из той же бессонной страны,
Потому-то и сны не сбылись.

Обуздали коня… «Походи пристяжным.
Усмири свою дерзкую прыть!»
Но дороги покорно спрямлялись под ним
Непокорною силой копыт.

«Что?! – прикрикнули с перекладных. –
Не для наших просёлков твой бег?..
Будет воля тебе, как подсолнечный жмых.
Ты силён, но сильней человек!»

Соль дымится на алых ожогах-рубцах.
Кровь на впалых боках запеклась.
Овод целит вонзиться иглою под пах.
Крепко стойло. Прочна коновязь…

И тогда я увидел такие глаза!
Смертной мукой исполненный взгляд…
Снова слышу я певчих в церквах голоса.
Снова слёз мне своих не сдержать.

Долго нож я точил о ремни: помогу,
Не оставлю я друга в беде.
Конь мой вырвался сам. С крутояра шагнул.
И круги разошлись по воде.

Чёрну шапку свою, как змею, я топтал,
Рвал полынь и метался в бреду.
И когда я в траву бездыханный упал,
Конь заржал мой на том берегу.

*  *  *
Башкирскому брату

…«Он не воспел родного края…»
Упрёк как плеть меня стегнёт,
Когда спрошу я у курая:
«Скажи, а правда, в сердце рая
Башкирка-яблонька цветёт?»

…«Где мысль его витает ночью,
На мир взирая свысока?
Или Урал туманит очи?
Иль Агидель неглубока?..
Он языка степей не знает,
В полях не сеет и не жнёт,
Коня в стойле не взнуздает,
Кипчакских стрел не пустит влёт…»

…Как птице присягать гнездовью?
Как зверю клясться пред травой?
И высь чиста над изголовьем.
И стопы вымыты росой.
Какая песня – не во благо?
Какая чарка – не до дна?
Землица, в кою завтра лягу,
Она ль мне ныне не родна?..

Цветок и корень – всё растенье,
Певец, гони печаль с лица:
Ты славь счастливое творенье!
Я буду петь его Творца!

ЗОВ

Прими, странноприимный дом,
Меня, берёзовая роща.
Я слышу твой призывный звон –
Чем безнадёжнее, тем громче.

Рубахи нищей не сносил,
Но миру всю вернул – до нитки.
И он захлопнул, что есть сил,
Как за чужим, за мной калитку.

Мне не забыться от дождей…
Полощется мешок заплечный.
Мне не укрыться от людей…
Теперь и незачем, и нечем.

Зубовный отбивая такт,
Я каждый день трезвей итожу,
Со словом свой сверяя шаг –
Чем ближе к рощице, тем строже.

Опубликовано в Бельские просторы №11, 2020