Утреннее сентябрьское солнце белым шаром выплывало из-за школьного забора. Высокий клён за окном беззаботно помахивал Пашке жёлтыми ладонями. Солнце бросало в школьный класс пригоршни золотистого света; они пятнами бродили по стенам, партам и лицам, заставляли жмуриться и чихать.
Вот уже неделю Пашка рисует лицо.
Началось это с первого дня занятий после летних каникул: Симка, Серафима Немкова, проходила мимо него к своей парте, её длинная коса розовым бантиком скользнула по Пашкиной щеке… Всё было бы ничего, но сосед по парте Мишка Косынкин в тот день не пришёл в школу. Пашке не у кого было попросить карандаш и листок бумаги, чтобы записать расписание уроков, и он повернулся назад к Тане Вяткиной, но увидел её, Симку, и загляделся — прошедшее лето сделало её какой-то загадочной, другой.
Таня была запаслива, она вынула из портфеля карандаш и целую тетрадь.
— Завтра вернёшь мне такую же.
Он кивнул и ещё раз глянул на Симку, и… всё началось. Карандаш сам попросился в руку. Тонкие линии ложились на бумагу одна за другой. Симка сидела на соседнем ряду и чуть позади. Пашке приходилось то и дело оглядываться, чтобы схватить, как говорил отец, натуру.
Но слишком часто и долго смотреть на Симку нельзя, очень уж не хотелось попадаться ей на глаза. Как только она поднимала лицо от своей тетради, Пашка отворачивался или притворялся, будто смотрит куда-то мимо неё в класс. Но однажды она всё же поймала его изучающий взгляд, и черты её лица сделались неуловимы, быстро таяли в памяти. Жаль… Портрет был уже почти готов: открытый высокий лоб, пряди волос на нём, витые струи широкой косы, спадающей вперёд через плечо, мягкие волны бровей, нос и тонкие, слегка упрямые губы. Оставалось дорисовать только глаза.
Но Пашке приходилось прятаться ещё и от въедливых взглядов учительницы русского языка Нины Петровны. Её влажные, покрасневшие от простуды глаза пытались разгадать причину его вертлявости, пронизывающе замирали и округлялись. Порой её брови подымались к морщинам на лбу, и тогда она тихо сморкалась в платок, а потом подымалась из-за стола, проходила по классу, подолгу стояла у Пашкиной парты.
И уже несколько раз за этот день Нина Петровна вызывала его к доске. Пашка терялся, мямлил. Класс посмеивался, что-то ему подсказывал. Мел крошился и сыпался на пол.
Симка не смеялась — заострённые худые плечи, обтянутые белой пушистой кофтой, держали гордо выпрямленной её фигурку Снежной королевы, её голубые глаза спокойно светились.
Наконец Нина Петровна села за свой стол.
— Сегодня вы напишете сочинение на тему «Как прошло моё лето»,— сказала она.— Даю десять минут, как раз до конца урока.
Пишите разборчиво, чтобы я могла прочитать. Павел Дольский, это особенно относится к тебе. Почерк у тебя ужасный. И вообще непонятно, чем ты там занимаешься.
Класс зашуршал. Нина Петровна вновь медленно пошла по рядам и опять остановилась возле Пашки, протянула руку к его тетради:
— Давай, давай…— глянула на последнюю страницу.
Пашкино сердце громко забилось.
И тут прозвучал звонок. Класс вздрогнул. Загремели крышками парты. Понурый Пашка сунул тетрадь в портфель…
— Паша, сочинение сдай на проверку… пожалуйста.
— Я мало написал…
— Ну и что? Всё равно ведь что-то писал, я видела, вот и проверю.
— А можно в другой раз?
— Па-ша-а… В твоей тетради нет ничего дурного. Рисунок хороший.
Обещаю, никому не покажу. Если б ты написал имя, вот тогда…
А так — никто и не догадается. Может, ты свою маму нарисовал…
Она походила на чью-то добрую бабушку. Пашка сдался.
В коридоре на перемене Пашкины глаза сами собой отыскивали Серафиму.
Звонок — и снова Пашка за партой у своего окна. По школьному двору бродил стареющий пёс Тарзан. Пустыми глазами он поглядывал на стайки воробьёв, порой подымал голову, внюхивался в осенний солнечный свет.
Математичка опаздывала… По классу торпедой пролетел бумажный самолёт. Послышался едкий смешок Женьки Овчарова из дальнего угла.
В класс вошли завуч Валентина Ивановна и следом за ней неизвестный никому щуплый очкарик в сером наутюженном костюме.
— Ребята, знакомьтесь, это наш новый учитель физики и астрономии. Зовут его Юрий Александрович. Теперь ваше расписание уроков немного изменится, оно уже висит на стенде возле моего кабинета. Сегодня же и перепишите. Всё понятно?
— Да-а-а…— зашумела галёрка.— А что, будем звёзды изучать?
— Нет. Пока физику. Астрономию в десятом.
— У-у-у… Мы хотим звёзды.
— Всё! Тихо,— Валентина Ивановна помахала кому-то пальцем и ушла.
Белый воротник рубахи, затянутый синим галстуком, подпирал горку кадыка нового учителя, и, казалось, от этого его голос был такой тихий и хриплый.
— Будем знакомиться по списку прямо сейчас или постепенно, в ходе уроков? — спросил он.
— Сейчас!..— взревел Женька.
Он уже пытался сбить с толку нового учителя.
— Да нет, дружище…— сквозь кругляшки очков огромные глаза физика вглядывались в задние ряды парт.— Уроков физики у вас не было уже целую неделю, программа большая, а нам ещё придётся обновить прежний материал. Времени мало… Кстати, с тебя и начнём.
Как твои имя-фамилия?
— Евгений Овчаров,— выпалил Женька.
— Вот и хорошо… А теперь скажи, Евгений, как в целом устроен атом?
— Ну… атом… это атом,— голос Женьки потускнел.
У Женьки была особенность: от любого заданного ему вопроса он вмиг краснел, и ему требовалось время прийти в себя. Для этого у него была своя уловка — он задавал встречные вопросы.
— А чо… гхым-гхым… звёзды тоже… из атомов?
— А ты как думаешь?
Пашка оглянулся на него. Потное красное лицо Женьки мигало белёсыми ресницами.
Пёс за окном лежал в траве у забора. Его шерсть местами подымалась от ветра, глаза всматривались куда-то в синее небо, где порою в солнечные дни кругами парил коршун. Пашка рисовал в тетради остроконечные звёзды.
Юрий Александрович поднялся, отодвинул стул к доске.
— Так что же такое атом? — его взгляд упёрся в стену молчания.— Ладно, сделаем так: сейчас каждый из вас будет пытаться ответить на этот вопрос, пока не прозвучит что-нибудь вразумительное.
Он прохаживался вдоль первых парт от окна к двери, но, казалось, думал о чём-то очень далёком, своём.
— У атома есть ядро,— вдруг сказала Симка.— Вокруг ядра летают электроны.
— Вот-вот,— Юрий Александрович радостно ткнул пальцем в её сторону.— Как тебя звать?
Волна гордости за неё и, почему-то, стыда за себя с головой накрыла Пашку. В прошлом учебном году им что-то говорили про атом, а что, он уже и забыл.
Конец урока застал физика у окна.
— Астрономия — это наука о звёздах,— вдруг сказал он.— Мы смотрим в ночное небо и вроде бы видим звёзды, а на самом деле многих уже нет. Погасли. В общем, так, кому интересна астрономия, приходите сегодня к десяти вечера на школьный двор. Буду ждать. В кабинете физики идёт ремонт, поэтому наши занятия будут проходить здесь.
Но там, в лаборатории, я кое-что нашёл…
— Что? — ухнули с задних парт.
— А догадайтесь.
— Это нече-е-естно…
— Телескоп,— физик захлопнул классный журнал и ушёл.
В мастерскую художника сельского Дома культуры постучали. Заглянула директор.
— Боже, как у вас тут накурено!..
В заставленной афишами комнате с высокого потолка свисала яркая лампа. Пашкин отец сутулился над широким столом. Высунутый кончик языка слегка высовывался изо рта, подрагивал от напряжения, глаза щурились — он только что принялся выводить широкой кистью синюю букву на новой афише.
— Виктор Миронович, пройдите ко мне, там из школы звонят, просят вас…
— Прямо сейчас?
— Ну конечно… Учительница русского… что-то там про вашего Пашу…
Он мельком глянул в сторону директора:
— Что он там мог натворить?..
— Жду, трубка лежит у меня на столе,— она тихо прикрыла дверь.
— Сей-ча-ас-с…
Уже пару месяцев он просил провести к нему телефон. Работы невпроворот, а ты бегай туда-сюда. «Цивилизация…» — с грустью подумал он.
— Дольский слушает!.. Что, прямо так уж срочно?.. Хм… Вы хоть намекните, о чём пойдёт речь. Что-то серьёзное?.. Нет?.. Так, может, вы с моей женой поговорите?.. Со мной?.. Ладно, после пяти подойду.
— Что там? — бюст директорши упирался в её руки, сложенные на столе.
«Какое тебе дело? Небось, уже в курсах»,— грубить директрисе не входило в его планы, он лишь пожал плечами и на выходе из её кабинета процедил:
— Рекбус-кроксворд.
— Виктор Миронович, минутку. Я очень прошу вас выпивать в другом месте… Не в мастерской.
— Ну вот, теперь буду знать, какой у Паши папа, а то всё мама да мама.
Присаживайтесь вот сюда,— Нина Петровна провела его к Пашкиной парте.— Тут сидит ваш сын,— протянула ему тетрадь.— Там… на последней странице.
— Рисунок?
— Да.
— И что?
— Не знаю, как на других уроках, а у меня ваш Паша занимается только этим. А вот здесь…— подала тетрадь.— Смотрите, какой почерк и… сплошные ошибки.
— У меня тоже был почерк не ахти, а ошибки… Ну что ж, получит пистонского.
— Это результат рассеянности и невнимательности. А я знаю, он может писать гораздо лучше.
— Тем более получит.
— Пистон, как вы говорите, не поможет. Всё дело в рисунке, Виктор Миронович.
— Кто это?
— Серафима Немкова… Ученица нашего класса. Занимается в клубе современного танца, в нашем ДК. Ваш Паша, как бы это сказать…
— Запал на неё, что ли?
— Ну… что-то вроде этого.
— Да, я её видел… Но ведь это нормально. Все мы когда-то на кого-то западали.
— Он не занимается на уроках, понимаете? Пишет как попало, ошибки, каракули…
— Зато набросок… Очень даже ничего. Похожа… Симпатичная девчушка. Красивое личико, правильные черты. Можно сказать, благородные…
— Похоже, вы не слышите меня.
— Да всё я слышу… Ну, влюбился парень. Бывает. Голову ему, что ли, оторвать? Глаза выколоть?
— Зачем говорить такие ужасные вещи? Я знаю семью этой девочки и семью мальчика, с которым она уже встречается.
— Это тот, с которым она танцует? И который её потом на «Волге» увозит?
Нина Петровна кивнула.
— Так какой он мальчик? Считай, мужик уже…
— Ну, не мужик… он всего лишь недавно из армии пришёл. Кстати, это сын директора нашего Дома культуры.
— Ух ты!..
— Я бы не хотела, чтобы ваш Паша получил душевную травму. Он слишком впечатлительный мальчик… Вы мужчина, и только вы сможете направить его в другое русло…
— И что я ему скажу?
— Ну… всё-таки пятнадцатый год пошёл, не такой уж и маленький…
Найдите нужные слова, поговорите.
«Слова?..»
По дороге домой Виктор Миронович свернул в проулок к берегу речки. Там, на краю обрыва, он присел на однажды обсиженный им берёзовый пень, закурил.
«Впечатлительный…» Года два назад кое-что случилась.
— Слушай,— сказала жена Альбина,— надо что-то делать… Вот, нашла под подушкой у Пашки.
То была маленькая копия старинной гравюры Марии Медичи…
— Он всё спрашивает у меня, как её звать да где она живёт. Я забрала.
Плакал, рыдал… Пришлось дать валерьянку. Мне это не нравится…
На, спрячь куда-нибудь.
Ситуация разрулилась неожиданно быстро.
— Паша, иди сюда!.. Это я нашёл у тебя…
Пашка сник, разрумянился, дёрнулся убегать.
— Стой, стой. Ты хоть знаешь, кто она? Её звали Мария… она очень давно умерла, лет двести назад… Её уже давно нет.
— Двести лет?.. Умерла?
— Да.
В тот же вечер померкла и бесследно угасла первая Пашкина любовь.
«Рекбус-кроксворд». Виктор Миронович озяб. Картинки детства и предвоенной молодости мелькали в уме: окрестности Свердловска, закаты и рассветы на реке Чусовой, крики радости, летавшие над водой от берега к берегу… дворовые драки и уличные бои… вокальный кружок… свой детский мольберт, кисти и масляные краски в мастерской у художника-отца… первый портрет… натурщица…
То была девчонка с соседней улицы — вёрткая, говорливая и глазастая… Изводила, не умела позировать. Кое-как согласилась… И вдруг куда-то исчезла. Остался лишь её набросок углём. И он искал её…
Маялся. Она никак не шла из головы.
— Похоже, ты заболел,— сказал ему отец.— Есть одна забавная ария.
Ария демона. Тебе уже почти семнадцать, надеюсь, поймёшь. Послушай-ка: «Мы из ро-ода бедных Азров, па-алюби-ив, мы у-умирааем!..» — и продолжил: — Как ты думаешь, почему Азры умирали?
— Не знаю.
— Потому что были из рода демонов, не ´люди, очень похожие на людей. Влюбляться в людей могли, а жить с ними — нет… Влюблялись по-зверски, намертво… Полюбит и умирает с тоски. Ум у них был, а вот разума не было, чувствами не владели. Собаки, к примеру… тоже умные… и тоже любят людей. У Шаляпина, знаешь ли, была маленькая собачонка…
— А при чём здесь Азры?
— При том… Ты любишь, а тебя не любят. Ты ищешь, а от тебя убегают. Ты раскрываешься, а тебе врут… Как тут не сойти с ума? И как жить? Безнадёжность — опасная вещь.
— И как тогда?..
— Для того и дан разум, чтобы понять как. Безумие начинается, когда ты видишь только то, что хочешь видеть… когда желания не совпадают с возможностями. Иллюзии и желания…— покрутил пальцем у виска,они в уме. А возможности,— развёл руки в стороны,— здесь, на земле.
Человек — странное существо. Он и здесь, и там. Держись середины.
— А любовь?
— Резонанс, созвучность… интерес… магнитное притяжение… Многие великие умы сломали голову об эту стену. И только один очень умный сказал, что это погоня за самим собой. Познавая другого — познаёшь себя.
— А если тот, другой, не идёт навстречу?
— Значит, душа его с кем-то другим.
— И как быть?
— Открыть новую страницу… Ты ведь не из рода Азров… Но есть одно «но». Пока не прочтёшь первую страницу до конца, другая может не открыться.
В синеве сумерек растворялись дома и край речного обрыва. Внизу в сиреневом мареве меркла широкая ложбина, заросшая черёмухой.
Туда убегала и речка.
Виктор Миронович облокотился на колени, поджал кулаками подбородок. Ему пока не удалось найти середины, и чем-то он был похож на тех Азров, свободный художник и гордый мечтатель,— влюбился, женился… А с Альбиной, как вскоре оказалось, они были разные. И он пил… Уже несколько раз, пока он пару дней обмывал с товарищами очередную халтуру, она уезжала от него с сыном, и тогда он искал её через паспортные столы по городам и весям. Приезжал к ней, и жили дальше. Грозился убить, если что-то с кем-то… Узнавал, что у неё никого не было. Клялся в любви и снова пил. Не отпускал…
В этом, как он часто говорил, паршивом селе они очутились по той же причине.
В темноте ночи он вошёл во двор, замер у окна. Альбина хлопотала со стряпнёй у печки. Пашка читал за столом. В глубине дома, в спальне, у двери висел в рамке незаконченный портрет жены. Виктор Миронович начал писать его маслом ещё в первый год совместной жизни.
Какие-то черты её лица всё время ускользали. А у неё никогда не было времени спокойно посидеть в одной позе хотя бы час. Привычная причёска из скрученных волос, скреплённых шпильками на затылке, выглядела несуразной шишкой — в портрете он заменил её меховой шапкой. Альбина сетовала, что на себя не похожа… Работа откладывалась.
Субботний вечер скоро превратился в холодную чёрную ночь. Небо сияло и переливалось огнями. Свет редких фонарей ложился пятнами на звонкий асфальт дороги.
Учитель физики уже стоял на школьном дворе возле треноги с чёрной трубой, закреплял её винтами, окружённый радостными криками.
— Ура! Телескоп… телескоп,— гомонил и суетился Женька. Он пришёл первым из четверых собравшихся и потому с полным правом крикнул Пашке прямо в лицо: — Я первый!
Юрий Александрович снял крышку с объектива и колпачок с окуляра.
— Сначала посмотрим на Луну, вон она какая… яркая. А потом на Сатурн, на Марс… Ну, кто там назвался первым, подходи.
Женька прильнул к тубусу:
— Луна! Ха-ха-а!.. Вот здорово!.. А почему она так быстро уходит в сторону?
— Потому что не стоит на месте. Двигай телескоп вслед за ней,— физик поднял воротник пальто, спрятал в нём подбородок, а руки в карманы.— Ну и как оно, друг наш Женька? Что видишь? — он ёжился, дрожал.
— Посмотрел — дай и другим! — возмутилась Танька.
— Да щас, щас, ё-моё!.. Где там луноход-то?
— Ты чо, совсем? — Танька крутнула пальцем у Женькиного виска.— Он же маленький. Ну хватит, дай посмотреть!
— Да на, на,— Женька резко отпрянул от телескопа, повернулся к Пашке, крепко стиснул ручищами.— Первый раз… понимаешь?!
— Все мы в первый раз,— пробурчала Танька у трубы.
Симку больше интересовал Сатурн — она дождалась своей очереди и замерла у трубы…
Возбуждённый Женька молча скакал кругами в новой красной кожанке, чтобы согреться. Иногда он отходил в сторону, прятал голову в полах расстёгнутой куртки, курил папиросы. Учитель поглядывал на него, задумчиво потирал запотевшие очки.
На улице у школьного сквера развернулась машина, скрипнули тормоза. Свет фар прошёлся по школьным окнам, клумбам и потух.
Симка подняла голову от трубы телескопа, глянула в ту сторону. Пашкино сердце дёрнулось в груди и остановилось. Пустотой наполнилось горло, перехватило дыхание.
Пашка прильнул к окуляру. Лик Луны с кратерами и морщинами погружался в тень. Казалось, сейчас кто-то выйдет из той тени и помашет рукой.
Послышались удаляющиеся шаги. Это Таня и Симка направлялись в сторону машины.
— Всем пока! — крикнула Танька.— Юрий Александрович, до свидания.
Коченеющий физик глубоко кивнул на прощанье.
— Ну что, ребята, кто из вас поможет отнести в школу телескоп?
— Я! — крикнул Женька.— Эй, Дольский, заканчивай… Мы тут уже задубели.
Он приятельски жался к физику и так же, как тот, прятал руки в карманах.
— Пусть смотрит,— сказал физик,— не торопи.
Пашка видел, как Симка открыла переднюю дверь машины, а Танька юркнула на заднее сидение. Заскрежетал стартёр двигателя, машина тронулась.
— А где Сатурн? — спросил он.
Глаза его растерянно скользили по сияющим звёздам.
Юрий Александрович вгляделся в небо, прищурился, отвёл телескоп в сторону от Луны, нацелился.
— На, смотри.
Пашка прижался к стеклу. Ему вдруг захотелось туда, к оранжевому шарику Сатурна в кольце.
Неделю спустя, в субботний день, Пашка проснулся от стука и поскрипывания оконных ставень за окном; от ветра они болтались на крючках. Пахло жареными пирогами с капустой и чем-то ещё, очень знакомым. Он встал с кровати и вышел из спальни.
Посреди кухни стояла тренога с портретом мамы. Сама она сидела у стола, позировала.
— В кастрюле на печке суп, наливай.
— Да сиди ты ровно,— вскрикнул отец.— Поест, куда он денется.
Дайте хоть немного поработать!..
— За десять лет, пока ты не брался за портрет, я уже состарилась.
Пусть бы оставался какой есть,— она мученически улыбнулась, повела бровями.
— Не надо было говорить, что не похожа.
— Я из-за шапки… У меня ведь такой никогда не было.
— Дело не в шапке, мать, сиди ровно.
Пашка отказался от супа, навёл чаю и ел пироги. Пахло красками, выдавленными из тюбиков.
— Сегодня вечером сходим ко мне на работу, поможешь мне,— сказал отец.— А сейчас, если хочешь, нарисуй углём эскиз. Назовём его «Пироги».
— Пусть поест,— вставила мать.
Она сидела вполоборота к отцу, как на холсте, и смотрела куда-то в окно. Быть может, вспоминала времена, когда Пашки ещё не было, когда они с Виктором гуляли по улицам или прятались от дождя в кинотеатре. Она едва заметно улыбалась. Её ладони мирно лежали, сложенные на колене.
В Доме культуры Павел бывал не первый раз. Если крутили кино, то он проходил в полутёмный зал с верхнего входа на последний ряд. Однако больше всего ему нравилось пробираться по лестнице в кинопроекторную к дяде Васе, приятелю отца, и оттуда смотреть через квадратное окошко на экран.
В мастерской отец включил свет, снял пиджак, повесил на гвоздь, принялся разводить водой подсохшую гуашь.
— Если хочешь, порисуй что-нибудь. Я недолго… Допишу афишу, и пойдём домой. Можешь пока и в зале посидеть, там сейчас репетиция танцоров.
— А помогать?
— Да ладно, я сам…
Смотреть репетицию Пашке не хотелось, он вышел на парадное крыльцо. Сразу за стальной решёткой ограды Дома культуры увидел ту самую «Волгу», на которой уехали со школьного двора Танька и Симка. В животе булькнула пустота. И Пашка решил пойти в зал.
Сцена освещалась двумя светильниками с верхних балконов.
В зрительном зале на последнем ряду, где уселся Пашка, было почти темно. Там, на сцене, он сразу увидел Симку. В чёрных трико и футболке, она вращалась и ловко перебирала ногами по зелёному полу, а когда подпрыгивала и вскидывала руки — походила на ласточку.
Несколько женщин и мужчин стояли вдоль белого экрана, наблюдали за ней в ожидании своей очереди. Спиной к залу на краю сцены стоял парень в белом спортивном костюме.
— А теперь дама и кавалер вместе,— руководитель кружка дала знак Симке и парню.— Пройдите этот фрагмент танца ещё раз. А потом и все остальные точно так же, за ними… Разберитесь по парам…
Симуля, ты сегодня молодец!
Пашка сник. На бледном Симкином лице розовели пятна. Парень подхватил её за талию. И они то кружились, то замысловато пробегали по сцене. Холодные Пашкины ладони сжались в кулаки. Он тихо вышел из зала, спустился в фойе.
— Что, Паша, скучаешь? — тёмное в морщинах лицо вахтёрши выглядывало из-за очков.— Записался бы в танцевальный… Видел, как Симка с Лёшкой бразильское танго выплясывают?
«Лёшка…— Пашино сердце сжималось и замирало.— Лёшка…»
В мастерской у отца он уселся на скрипучий бутафорский стул с высокой спинкой. Отец оглянулся:
—Не ёрзай, развалится.
— А когда мы домой пойдём?
— Осталось уже немного… Пара штрихов… Что там на сцене?
Пашка молчал.
— Чтобы нарисовать глаза человека, Паша, надо его понять. Чем дышит, чего хочет… Ты знаешь, где она живёт? — неожиданно спросил отец.
— Кто?
— Кто-кто… Она… Подойди к ней как-нибудь вечерком, предложи погулять.
— Зачем?
— Ну вот, зачем-зачем,— отец разогнул спину над афишей.— Чтобы понять… Сегодня и сходи, или завтра, сразу послу уроков. Предложи погулять.
Отец не знал, что Пашка уже приходил к Симке. Он чуть ли не побежал к её дому в тот самый вечер, когда физик и Женька скрылись с телескопом за школьной дверью.
Стараясь не стучать ботинками по дощатому тротуару, он приблизился к её дому и замер: у ворот стояла машина. В салоне горел свет.
Парень со сцены о чём-то смешном рассказывал Симке, беззвучно хохотал и размахивал руками. Смеялась и она, и совсем не была похожа на ту себя, в классе, тихую Снежную королеву. Пашка не знал, зачем и почему он всё ещё стоит и смотрит на них. Но вдруг «кавалер» перестал смеяться, завёл мотор, нагнулся к Симке и поцеловал в щёку. А потом включились фары.
Пашка испуганно отвернулся. Ему не хотелось оказаться замеченным, но и уходить тоже. За его спиной хлопнула дверца «Волги».
Машина тронулась и быстро унеслась, обдав Пашку яркой вспышкой.
Он вновь повернул лицо в сторону Симкиного дома — она стояла у калитки и укоризненно смотрела на него, а потом ушла. Захваченный врасплох, Паша ещё долго дрожал в темноте от нахлынувшего холода.
Вчера, в субботу, он ещё раз приходил к её дому. Тому была причина.
В понедельник Пашка обнаружил, что парта, за которой сидела Сима, была пуста. Этому не было никакого объяснения. Но уже в среду он увидел, как она вышла на переменку в школьный коридор из другого класса, из восьмого «Б». И он подошёл к ней.
— Здравствуй.
Симка кивнула.
— Можно, я провожу тебя домой?
— Зачем?
— Просто так… Поговорим.
— Меня не надо провожать, Паша… Не хочу.
И всё же в пятницу он дождался её после уроков. Симка и Танька Вяткина вместе вышли из школьного двора.
Танька вскинула брови:
— О, Симчик, тебя ждут. Я побежала…
— Та-ань!..
— Ну что — Тань?.. У меня дела. Паша-а, пока! — Танька весело подмигнула Пашке.
Симка стиснула и без того тонкие губы, вихрем прошла мимо него.
Её каблуки спешно чеканили асфальт. Он шёл следом. Догонять не было смысла. Ведь ему сказали «нет». Он просто шёл и шёл, пусто поглядывал на серое небо и на вспыхнувшие желтоватым светом уличные фонари.
Когда фигурка Симки скрылась в переулке, он представил её, стоящую у ворот и поджидающую его укоризненным взглядом.
«Я просто гуляю,— мысленно оправдывался он,— просто так…»
Сумерки опустились незаметно. Ветер шелестел сухими листьями.
Яркая уличная лампа на столбе у дороги качалась, в жёлтом пятне света, казалось, раскачивались ворота и окна с резными ставнями.
Пашка остановился у её дома, повернулся к горящим окнам, прижался к штакетнику. За стёклами оранжево светились плотные шторы. В окне напротив появлялась и пропадала Симкина тень. И было хорошо, что его, Пашку, никто не видит. Он стоял, ни о чём не думал.
Вдруг тень остановилась. Штора раздвинулась. Тёмный овал Симкиного лица прижался к стеклу и тут же исчез. Пашка отпрянул от забора и хотел убежать, но… убегать уже было поздно. Да и от кого?
Неожиданно во всех окнах погас свет. И теперь шторы освещались лампой с улицы. В одном из окон штора осторожно отошла в сторону.
Кто-то, крадучись, смотрел на Пашку, но уже не Симка.
А вскоре за воротами во дворе скрипнула дверь, и уличная калитка распахнулась. В сторону Пашки, ковыляя, приблизилась старушка в фуфайке, с шалью, впопыхах наброшенной на голову.
— Шёл бы ты, милок, домой… А?.. Стоишь тута, пужашь… спать не даёшь. А?.. Ты кого ждёшь-то?
— Хотел с Симой поговорить,— выдавил Пашка.
— С Симкой? О-о-о!.. Так ведь спит она ужо, спит… ага… ужо спит,седые пряди её волос топорщились из-под шали на ветру.— Ты иди, родной, иди… Не выйдет Симка…
Пашка покорно кивнул.
— Вот и молодец…— перед калиткой во двор она оглянулась: — Беда с вами… ой беда.
Пора было уходить, но Пашка всё стоял. Теперь он смотрел вверх, где сквозь редеющие облака начинали поблёскивать звёзды. Ветер затихал. И уже не пробирала звенящая дрожь. Откуда-то издалека доносился сладкий запах дыма растопленной печи… И вдруг Пашкина грудь будто распахнулась, наполнилась запахом листвы… Он закрыл глаза и представил себя летящим над облаками к звёздам. Что там, внизу,— было не так важно.
Отец оценивающе глянул на готовую афишу, потёр руки:
— Всё, баста! Уходим. Завтра, если будет тепло, рванём на рыбалку.
Вечерком…
Над крыльцом Дома культуры нависала ночь. Отец закурил.
— Осень,— задумчиво произнёс он, отвёл руку с папиросой в сторону и шумно вдохнул в себя остывающий сумрак.— Ты, Паш, всё же сходил бы к ней… Как говорил твой дед Мирон, начатую картину надо дорисовать.
— Уже ходил.
— Да-а-а?.. И что грустишь?
— Да так…
— Не грусти… Твоё само придёт к тебе. Кстати, ты знаешь, кто такие Азры?
— Кто?
— О-о-о!.. Ты не знаешь, кто такие Азры?!
Опубликовано в Енисей №2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!