(Окончание. Начало в № 1–5)
9. ТОРОКА. CONTINUATIO 2
Жить стало веселее. Дом в три мужские руки достроился быстро, и друзья стали делать к нему пристрои, расширяя жилое пространство. Рената охотилась и готовила обеды, пока мужчины работали. Однажды она вернулась не одна с охоты, обнаружив в монстере остатки отряда Стрекозы, среди которых оказались и монахи ордена серых крыс. Таким образом, новое поселение, которое мальчишки-монахи в шутку прозвали Торокой, вспомнив легенду Стрекозы, некогда сочинённую для пальмульцев, стало быстро прирастать жителями.
— Нет необходимости в новом городе, — сказала Рената. — Сегодня я была в Каприи. Монстера совсем близко подошла к её стенам, оставшиеся в живых после набега стрекоз каприйцы покидают свои жилища. Раз уж монстера оказалась столь благосклонна к тебе, значит, она позволит нам вернуться. Храм Неферы стоит целым и невредимым. Постепенно мы восстановим город, которому более не страшны враги, поскольку он теперь под защитой монстеры. Что ты на это скажешь, Стрекоза?
— Скажу, что ты права, Рената. Но мне мила эта небольшая Торока. Прости, но я не хочу больше видеть ни Каприю, ни Конкордию. Ничего меня уже не связывает с ними. Не хочу, чтобы они вечно будоражили грустные воспоминания.
Я хочу жить в мире, который создам для себя сам, жить по своим собственным законам, которые мне кажутся разумными. Я думаю, что нам надо разделиться.
У каждого из нас свой путь.
— Теперь у нас у всех только один — общий путь, — вмешался Ценна. — Я думаю, Рената права. Раз уж монстера столь великодушна, что не убивает нас, а позволяет жить вольно подобно зверью и птице, надо воспользоваться преимуществами, которые она даёт. Каприйцы долгое время провели в яростной борьбе с природой Мадеры, видя в этом единственный способ выживания человеческого рода, но силу можно обрести лишь в единении с ней. Люди уничтожали монстеру, монстера в отместку уничтожала людей. Теперь она даёт нам шанс прекратить бессмысленную вражду и искать счастье в бесконечном созидании. Согласитесь, что это так.
— Красиво сказано, но пока мы так спокойно рассуждаем, лучницы Пальмулы уничтожают нашу крохотную цивилизацию, — вмешался Пико. — Нельзя допускать этого. Всё же я воин, и у меня другой путь. Я пойду в Оленцию к хиулкам. Надеюсь Сибила не откажет мне в помощи. Если падёт Де-Мигра, то и Конкордия будет обречена на гибель.
Друзья решили разделиться. Пико и несколько серых крыс ушли к хиулкам за подмогой. Ценна, когда-то мечтавший вернуться в Дирус, тем не менее решил остаться в Тороке. Рената с остальными серыми крысами направилась в Каприю.
А Стрекоза… Стрекозе вдруг стало стыдно, что он так легкомысленно отнёсся к земле, которая хитроумным Лоренцо была дарована ему во владение. Разыскивая Оми и ни о чём более не заботясь, не погубил ли он тем самым город? Можно наплевать на бессмысленный графский титул, но можно ли отнестись безответственно к людям, живущим в Каприи, которые, возможно, надеются на него?
— Ценна, прошу тебя взять на себя обязанности правителя Тороки, которая, уверен, совсем скоро станет столицей совсем иного мира, — сказал Стрекоза. — А я должен на время возвратиться в Каприю. Ты прав, это всё наша земля, и монстера способна объединить нас.
Он спешно нагнал Ренату и пошёл с нею рядом. Она даже не оглянулась на него, не удивилась. Она знала, что будет именно так.
10. КАПРИЯ
Опустевший город представлял собой жалкое зрелище. Ростки монстеры уже захватили его окраину и в ближайший месяц-другой грозились заполонить все улицы зелёными порослями. Стрекоза с Ренатой прошли к храму.
— Я исполнила твою просьбу, граф, — сказала Рената.
— Какую? — не понял Стрекоза, из-за стремительных событий недавнего времени совершенно забывший о прежних намерениях.
— Храм Неферы и Эхны расписан полностью. Пора начинать в нём службу.
Они вошли в двери, и Стрекоза остолбенел: роспись храма представляла собой идиллическую картину. Он в образе великого Эхны стоял на берегу Мадеры рядом с Неферой. Чуть вдалеке на песке пляжа возились радостные дети. Но больше всего его поразило то, что Нефера выглядела точь-в-точь, как его Оми.
— Тебе приснилась эта девушка? — спросил он.
— Нет. Она посетила храм, — ответила Рената.
— Значит, ей удалось вырваться из пальмульского плена, — взволновался Стрекоза.
— Ей не надо было ни от кого спасаться. Она их предводительница.
И тут Стрекоза вспомнил воительницу, грозно восседающую на коне, и себя, беспомощного у прохлады величавой Мадеры. Вспомнил её взгляд, пронзающий холодом смерти, — безжизненный взгляд. Не может быть, чтобы это была Оми. И вдруг ещё одна деталь выхватилась из прошлого яркой вспышкой — коса с крупной жемчужиной, точно такая же, какую он выловил однажды в море для своей любимой.
— Неужели это была она? — спросил он вслух самого себя.
— Это была Оми, Стрекоза, — эхом ответила Рената его мыслям. — Я догадалась сразу же, как только она увидала твой образ на эскизе будущей росписи. Она глаз с него не сводила, я, грешным делом, сначала подумала, что это моё искусство так на неё подействовало. Но благодаря Путнику я привыкаю трезво смотреть на мир. Твоя Оми невероятно выразительная таинственная женщина, одному Эхне известно, что творится в её душе. Рядом с ней я ощутила свою убогость и ничтожество. Может, поэтому и постаралась вложить всю свою энергию в её божественный лик, но все равно понимаю, насколько портрет далёк от оригинала. После этой картины я не способна творить что-либо. Что бы я ни пыталась писать, всё мне кажется мелким и недостойным для настоящего художника. Я теряю себя и не могу больше держать в руках кисти.
Рената выговорилась и сникла. Стрекоза наконец оторвал взгляд от портрета и вдруг почувствовал рядом с собой женщину — маленькую и хрупкую, нуждающуюся в тепле и защите. Он обнял художницу и, притянув к себе, крепко сжал в объятиях. Первый поцелуй пришёлся куда-то в висок, а затем их губы встретились.
— Так нельзя, — прошептала девушка, задохнувшись от неожиданности.
— Рената, ты гений! — восхищённо закричал Стрекоза на весь храм, а потом тихо добавил: — Ты гений, и я люблю тебя…
11. КАПРИЯ. CONTINUATIO
Слух о том, что вернулся правитель Каприи, быстро разнёсся по городу, и к храму стали стекаться немногочисленные жители, уцелевшие после побоища пальмульцев и не покинувшие дома даже под страхом быть застигнутыми смертельной монстерой. Собравшись на площади перед входом, они терпеливо ждали, что скажет им Стрекоза, граф Каприйский. Возможно, он был их последней надеждой, от его слов зависело, жить ли им или безропотно умереть. И Стрекоза почувствовал это. Он вышел к ним вместе с Ренатой. Площадь затихла. Стрекоза долго вглядывался в их лица, словно заглядывал в глаза каждого, и наконец заговорил:
— Я такой же, как вы, каприйцы, — обычный простой гражданин Конкордии, и ничем не отличаюсь от вас. Самые лучшие годы моего сознательного существования на Мадере я провёл в лишениях. Я жил и только терял: родителей, невесту, родной дом, друзей… Терял до тех пор, пока у меня совершенно ничего не осталось, пока не потерял самый смысл жизни. Наконец судьба привела меня в монстеру, и я смог взглянуть в глаза смерти. Я не боялся, мне незачем было больше жить, и монстера словно шепнула мне: ты достойно прошёл первую половину жизни, найди в себе мужество и пройди вторую. Родившись, ты оказался в мире, устроенном кем-то другим. Он привязал тебя к себе тысячами связей, которые казались незыблемыми и вечными. Но вселенная вечна лишь потому, что всё время меняется, а мы никак не можем смириться с этим и изо всех сил держимся за прошлое, в котором нам многое не нравится. Отпусти своё прошлое и строй сам собственное будущее. Эхна оставил нас лишь потому, что мы повзрослели: настало время нам самим стать созидателями и творить собственные миры по своему разумению. Я это понял только сейчас, когда увидел образ Эхны, написанный Ренатой, и узнал в нём самого себя. Раньше я жил одними утратами и отчаянно пытался вернуть прошлое, а отныне хочу совсем немногого: иметь небольшой уютный дом и быть отцом своего семейства.
12. ТРАССА
Мы с Зухрой едем в лагерь. Я знаю, зачем это делает она, и не понимаю, почему это нужно мне.
— А ты знаешь, что я о-очень красивая? — спрашивает она, лукаво улыбаясь.
— Что за глупый вопрос? Опять комплексуешь? Я всегда говорил, что ты очень красивая! Но это же не главное, главное, что у тебя есть обаяние. Вот! А у меня теперь есть прошлое, которое совсем как настоящее, и про это, если бог даст и всё получится, будет моя новая книга.
— Да нет, я не комплексую, просто только что об этом вспомнила. А что за книга? Что за «прошлое»?
— Ещё сам смутно представляю, но настроение повести уже сидит во мне крепко.
— Хороший сегодня вечер, красивый, и настроение поднимается. Ничего я не понимаю в этой жизни!
— А понимать ничего и не надо, надо просто жить и радоваться каждому мгновению.
— Я вспомнила, когда я в первый раз побывала у тебя в гостях ночью, и ты ко мне ни разу не притронулся, я напросилась к тебе во второй раз. Опять сама.
Мне понравилось тогда, в первый раз, что ты такой взрослый мужчина, так благородно вел себя, я очень хотела, чтобы у нас с тобой было именно так. Ты дал мне свою рубашку, и я пошла переодеваться в ванную, потом ты сказал, что она мне идёт и постелил постель. Я уже почти засыпала, когда ты приобнял меня, было так хорошо и спокойно в крепких мужских объятьях приятного мне мужчины…
Зачем тебе вдруг вздумалось тогда приставать ко мне?
— Не знаю, ведь тогда я ещё не любил тебя, но почему-то к тебе тянуло сильно. Ты была прекрасна, и всё мне казалось, что это не со мной происходит, что я тебя не достоин. Потом я сильно переживал, что не смог удержать дистанцию.
То я чувствовал себя счастливым, то хотел расстаться, понимая, что так не бывает. А потом ты приручила меня, и я без тебя уже не мог. Злился на себя от этого, особенно когда понял, что влюбился. Наверное, я виноват перед тобой, но всё, что я делал, делал искренне. И благодарен тебе за всё: и за счастливые моменты, и за душевные страдания. Это всё было со мной, и всё моё.
— С тобой мне было легко общаться, я не боялась спросить тебя о чем-нибудь не очень пристойном. Я помню, что мы с тобой часто разговаривали на разные смешные темы, Как-то, когда мы шли с остановки и просто болтали, ты сказал, что этот разговор надо записать, но дома мы оба даже не смогли вспомнить, о чем говорили.
— И мне с тобой было необыкновенно хорошо. Обнимать тебя было приятно, и мне казалось, что этого достаточно, но потом природа брала своё. Я долго не мог признаться самому себе, что влюбился в тебя. Мне казалось, что так не бывает, что ты такая юная и вряд ли полюбишь меня. Жаль, что больше никогда не смогу пережить такого сильного чувства. На это теперь наложено табу, и не думаю, что хватит мужества его преступить. Помню, какое отчаяние охватывало меня, когда ты меня бросала. Даже не хочу вспоминать, описать это вряд ли возможно. Потом мне долго снился твой запах, и было страшно засыпать и просыпаться.
— А помнишь, мы сначала с тобой просто эсэмэсились?
— Да, помню, это было здорово, ты так весело писала, и я всегда улыбался.
Я только совсем недавно научился обходиться без тебя и без телефона. А раньше я спал с мобильником — ты ведь могла в любой момент написать сообщение, — а сейчас начал забывать его дома, когда хожу гулять…
— Ты еще собирал мои эсэмэски, а я даже не задумывалась, что они какие-то необычные и чего-то могут значить. А теперь я пишу в никуда.
— Скажи, Зухра, уже второй Новый год ты встретила беременная и одна?
— Увы.
— Я тоже встретил один. В абсолютном одиночестве. Только не беременным.
13. ПАЛЬМУЛА
— Ты попросил пророчества, — сказал Путник Тому, — ты его получил. А теперь исполни своё обещание.
И Том исполнил и добился у королевы приёма для вражеского парламентёра.
А было так. Элизабет всегда скептически относилась ко всякого рода прорицателям. Когда ей доложили о монахе, которого в Де-Мигре считают святым, это не вызвало в ней ни малейшего интереса, и она намеревалась уклониться от встречи.
Но тут вмешался Гарри, настоятельно советовавший не принимать Путника. Это всё и решило: Элизабет недолюбливала консула и, будучи женщиной своенравной, решила поступить вопреки его мнению.
— Почему бы нам хотя бы не выслушать этого человека, прежде чем вы сгноите его в тюрьме? — спросила она. — Разве это что-то меняет?
Консулу нечем было возразить, и он поклонился, не смея перечить воле королевы. Он вдруг осознал, что Том, которого он всегда считал мальчишкой, провёл его и всё рассчитал правильно. Том специально предупредил его о гипнотическом влиянии, которое оказывают на людей речи Путника. «Надо подготовить Элизабет и убедить в бессмысленности бесед с вражеским парламентёром, поскольку за ним нет никакой реальной силы», — сказал он, и Гарри повёлся на хитрую уловку.
Том, конечно, знал, какой будет реакция королевы, и заранее всё рассчитал. Гарри вспылил и поклялся отомстить немедленно.
Тем не менее Путник оказался во дворце и встретился с Элизабет.
14. ПАЛЬМУЛА. CONTINUATIO 1
После утомительной опасной дороги в Пальмулу и недружелюбного приёма Путник выглядел неважно: глаза воспалились, а лицо припухло, словно искусанное пчёлами. Никто не побеспокоился о его внешнем виде: в жалких рубищах он оказался в изысканном, сверкающем золотом дворце. Казалось бы, он должен был шокировать любопытных придворных, уже прослышавших о чуде-человеке из вражеского лагеря, но абсолютно никто не придал значения его странному наряду. Пальмульцы неожиданно признали в нём важную персону и встречали его с царскими почестями. Мужество чужака, бесстрашно вторгшегося во вражеский стан, вызывало уважение. Афанасий, шедший рядом, никого не интересовал, словно его и не было, словно не годился на то, чтобы быть хотя бы тенью Путника. Не обладая уверенностью старшего товарища, он растерянно озирался по сторонам, ежесекундно ожидая подвоха, чем вызвал смех в женской части придворных и презрение мужчин.
Королева, вопреки устоявшимся обычаям, вышла навстречу парламентёрам.
— Приветствую тебя, Путник, — сказала Элизабет, даже не удостоив Афанасия вниманием. — Ты искал встречи с нами. Если есть что сказать действительно важное, говори немедленно — я не склонна к долгим переговорам, если нет, будем считать, что произошло недоразумение. Ты и твой товарищ сможете беспрепятственно покинуть наш город. Но затем, — она усмехнулась, — не попадайтесь нашим стрекозам, они не любят думать и слепо выполняют приказы своей предводительницы. А приказ на сегодняшний день у них единственный: во время войны стрела не может покоиться в колчане, она должна быть в сердце врага.
Путник выслушал королеву равнодушно, будто её слова были малозначительны и неинтересны.
— Так о чём ты хочешь сообщить нам? — спросила Элизабет, сбитая с толку его безразличием к собственной участи.
— Я знаю твоё прошлое, королева, — ответил Путник, и слова прозвучали жёстко и сухо. — Я могу предсказать будущее. — Путник не торопился и ждал, пока собеседница осмыслит его слова. — Мне известна твоя тайна, Элизабет, и не хочу, чтобы о ней знали все. Можем мы поговорить наедине?
При этих словах консул дёрнулся и дал знак страже, которая решительно направилась к неучтивому чужеземцу, чтобы оградить королевскую особу от грубости.
Однако Элизабет движением руки попридержала их пыл.
— Я хочу поговорить с Путником с глазу на глаз, — сказала она. — Оставьте нас!
— Но, королева, — возмутился консул, — это опасно, я не позволю…
Элизабет холодно перевела взгляд на него:
— Позволишь, Гарри. Здесь всё решаю только я. Надеюсь, мне не придётся повторять приказ.
Гарри и придворные раскланялись и стали покидать зал.
— Заберите с собой этого лупоглазого, — показала Элизабет на Афанасия. — Нам не нужны свидетели.
Зал наконец опустел. Королева не пригласила Путника присесть, они так и остались стоять друг против друга посреди огромного дворца, залитого жёлтым светом.
Взгляд Элизабет сделался жёстким.
— Клянусь, Путник, если ты попытаешься обмануть меня, то поплатишься немедленно за свою опрометчивость!
15. ПАЛЬМУЛА. CONTINUATIO 2
Разговор продолжался около часа. После беседы Путник беспрепятственно покинул дворец. Никто не посмел остановить его.
— Вернут ли нам лошадей? — спросил Афанасий у консула.
Тот непонимающе уставился на конопатое лицо наглого каприйца. Первым его порывом было наказать наглецов, но, подумав, он распорядился отпустить их восвояси, снабдив в дорогу всем необходимым. Затем он направился к королеве.
К его удивлению, Элизабет как была, так и осталась стоять посреди зала. Она была в смятении и выглядела сильно уставшей.
— Гарри, мы вынуждены остановить войну, — сказала она.
Гарри поразился произошедшим в ней переменам, но терпеливо ждал объяснений, однако их не последовало, а сам он не осмелился спросить о причинах, осознав, что мотивы, скорее всего, глубоко личные.
— Гарри, прикажите Тому вернуть войска в Пальмулу.
Консул знал, как по-разному произносит его имя королева: иногда «Гарри» звучало дружески, иногда несло в себе лишь сухие, официальные нотки, а сейчас в интонациях слышалось редкое в последнее время, дружественное отношение к нему, словно в резких звуках его имени Элизабет искала успокоения и поддержки.
Будучи опытным придворным, консул не стал возражать, хотя и понимал, что Путнику удалось сделать то, на что не способна была вся армия каприйцев. Нечто, произошедшее между Элизабет и монахом, выглядело как неожиданное политическое поражение Пальмулы. Весьма неприятное, поскольку проигравшим в этой битве оказывался именно Гарри.
— Я исполню всё, что вы прикажете, дорогая Элизабет.
Ответ консула прозвучал трогательно дружески, и королева благодарно кивнула ему, дав знак, что он может быть свободен.
16. ПАЛЬМУЛА. CONTINUATIO 3
Жёлтый колдун неожиданно вырос перед Таей, когда она занималась обычной рутинной работой прислужницы храма.
— Тая, ты должна бежать из города, — сказал он. — Консул не простит ни тебе, ни Тому то, что вы отпустили пленников.
Девушка встревожилась.
— Почему должна бежать я, если не имею никакого отношения к страже.
— Беги, Тая, — мрачно повторил колдун. — Беги как можно дальше и не возвращайся, пока ситуация в Пальмуле не изменится.
— Хорошо сказать «беги». Но куда? Мне некуда бежать, а здесь отец не даст меня в обиду.
— Оставшись здесь, ты можешь навлечь гнев на своего престарелого отца, и тогда ему несдобровать. Беги в монстеру!
— Но ведь монстера смертельно опасна!
— Ходят слухи, что она не трогает людей с чистой совестью. Проси у неё защиты. По крайней мере, это единственное место, где можно скрыться.
17. ПАЛЬМУЛА. CONTINUATIO 4
Том собирался отправиться к войскам и снаряжал коня, когда во двор его дома вошёл Гарри. Удивлённый неожиданным появлением консула, Том поспешил встретить его.
— Что-то случилось, Гарри? — спросил он, приблизившись.
Консул внимательно посмотрел ему в лицо, словно чего-то решая, пожал плечами:
— Ничего существенного. Всё как обычно, — и, вынув меч, размахнулся и хладнокровно нанёс смертельный удар.
Разрубленное тело Тома повалилось в пыль, и кровь из раны полилась прямо к ногам консула.
18. ДЕ-МИГРА
Приказ вернуть войска в лагерь застал Оми врасплох. Гонец доставил донесение именно в тот момент, когда лучницы собирались атаковать город, и, по всей видимости, этот штурм должен был стать последним.
Лоренцо понимал безнадёжность своего положения. Он напрасно ждал помощи из столицы: Конкордия молчала, ни один из каприйцев, посланный за подкреплением, не вернулся обратно. Зву Раб недолюбливал Де-Мигру, соперничающую в могуществе, и в её правителе видел своего врага. Он надеялся, что лучницы Пальмулы накажут великого магистра за строптивый характер, ослабят соперника, и тогда ему будет проще сместить его.
Разумеется, Лоренцо, догадывался о ходе мыслей предводителя Конкордии, но всё же надеялся, что здравые размышления позволят Зву Рабу пойти на то, чтобы преодолеть разногласия и объединить усилия в борьбе с общей опасностью. Когда он увидел, что выстроившиеся для атаки лучницы неожиданно отступили, он растерялся, ожидая подвоха. В то, что посольство Путника оказалось успешным, он не верил, предполагая, что неистовый монах ушёл на верную гибель. Каково же было его удивление, когда ему доложили, что проповедник вернулся в Де-Мигру и вновь распространяет смуту.
Народ встретил Путника восторженно, и в городе появился новый полюс силы: всем стало понятно, что духовная власть стала преобладать над светской.
Лоренцо был в ярости, когда ему доложили, что Путник от собственного имени издаёт указы, предписывающие, как отныне должны жить каприйцы. Старая, традиционная мораль стремительно сменялась новой.
Дидамий пришёл к Лоренцо с жалобой.
– Путник раздаёт монастырское добро бедным горожанам, не имея на то никакого права, — сказал он, — и требует, чтобы богатые каприйцы последовали его примеру.
— Почему ж ты не остановил его, настоятель? — Лоренцо разгневался не на шутку.
— Я больше не настоятель, магистр. Монахи подчиняются только ему и исполняют все его требования.
— Что за требования?
— Сейчас они делают ревизию монастырской библиотеки и сжигают древние книги, которые полагают бесполезными. Путник утверждает, что прочитать всё написанное невозможно, более того, это может принести вред, поэтому он намеревается оставить лишь сто фолиантов, достойных для изучения каприйцами.
— Он борется с книгами? Это замечательно! Ты принёс хорошую весть Дидамий.
— Что же в этом хорошего? — растерялся настоятель.
— Пока он борется с книгами, мы уничтожим его. Нет ли среди монахов того, кто недолюбливает Путника?
— Есть такой — библиотекарь Афанасий.
— Приведи ко мне твоего Афанасия, я хочу поговорить с ним.
19. ДЕ-МИГРА. CONTINUATIO
Оми остановила войска. Она не понимала причины изменения планов, но полагала, что мудрая Элизабет нашла иной путь подчинения Конкордии. Когда же стало известно, что война закончена, всё в душе её возмутилось: она столько времени вынашивала месть Зву Рабу, погубившему всех близких ей людей. Она с трудом перенесла боль потери родителей, но тогда ещё сердце её не очерствело, потому что рядом с ней был любимый человек. Стрекоза стал для неё всем, это была её надежда, её новая жизнь. Стрекоза был для неё богом, и она до сих пор молится на него. Потеряв раз, Оми, вероятно, потеряла его и во второй, когда не узнала своего бога. Но ведь что-то остановило её руку и не позволило пустить стрелу в человека, образ которого напоминал Стрекозу. Хотя, конечно, жестоко было обрекать его на смерть в монстере. Поздно теперь кусать локти, но отмщение должно быть осуществлено любой ценой. Оми удовлетворится только тогда, когда увидит мёртвого Зву Раба.
Оми взглянула издали на стены Де-Мигры.
— Мы ещё вернёмся, — сказала она своим лучницам, ожидавшим её решения. — Война далеко не закончена. Нас ждут великие битвы: мы идём на Конкордию.
В этот самый момент она увидела перед собой не боевых стрекоз, а усталых юных женщин, подчинённых жёсткой дисциплине и готовых погибнуть, не задумываясь ради чего. Только Оми понимала цену, которую она платит для того, чтобы переделать жестокий мир, в котором ей было суждено родиться. Впервые за последнее время сердце её сжалось от неожиданной боли — от тоски по счастливой жизни, которой её несправедливо лишили по чьей-то злой воле. «Я хочу быть слабой, Стрекоза, если ты жив, приди и забери меня!» — воскликнула она, обращаясь к высоко стоящему над головой солнцу.
20. ТРАССА
— Когда-то я долго не могла из-за детей уйти от тебя — ты был им неплохим отцом, — но мне сказали, что пока я, их мама, сама не стану счастлива, я не смогу воспитать счастливых детей. Тогда я приняла окончательное решение и ушла от тебя навсегда, чтобы быть счастливой и чтобы дети мои были счастливы… а счастье длилось так недолго…
— Счастье как солнце. Солнечные проблески радуют и манят в ненастную погоду, а когда солнца много, оно иссушает сердце. Тебе не нужно долгого счастья.
— А тебе?
— И мне не нужно. Единственное, чем я теперь дорожу, это покоем и свободой.
И не понимаю, что меня заставляет ехать с тобой в лагерь.
Кажется, я сказал лишнего. Тойота медленно и плавно останавливается.
— Видишь монстеру, — улыбается Зухра и показывает на лес рядом с трассой. — Ты свободен, спасайся, если сможешь. Давай же, вываливай из машины.
Растерянный, я открываю дверцу и выхожу на обочину. Зухра уезжает. Она едет в лагерь.
21. СТАНЦИЯ
«Как жить-то теперь? Если отец оставил меня?» — первая мысль, которая пронзила его сознание. Нарушенные связи между клетками мозга восстанавливались, и память постепенно возвращалась к Эхне. Первое, что он увидел, — сверкающие белизной остроконечные туфли человека, стоящего рядом с его креслом. Он поднял взгляд: бежевые брюки, клетчатая рубашка с короткими рукавами и бритая голова. Несомненно, это был один из тех, к кому на станции относились с презрением за низкий профессиональный уровень, не позволявший подняться выше ликвидатора, выполнявшего примитивные задачи по очистке блоков памяти.
— Ты нарушил запрет Паули, — прозвучал жёсткий механический голос ликвидатора. — Нужно очистить историю и удалить запретные миры. Хотя, почему это «миры»? Очень хочется верить, что он у тебя пока единственный.
— Ключевое слово «пока», — съязвил Эхна.
Он быстро пришёл в себя и почувствовал острую потребность в кофе.
— Не желаете горячий эспрессо?
86 Проза Ликвидатор удивлённо развёл руками:
— Нам запрещают пить на работе.
— Кто запрещает?
Ликвидатор надолго задумался.
— Инструкции…
Эхна пожал плечами, мол, как знаешь, включил экран и, пока тот грузился, прошёл на кухню. «Отключать ликвидатора бессмысленно, — думал он, готовя себе напиток, — за ним вернётся бригада таких же бритоголовых мерзавцев, которые постараются довершить очистку».
Он вернулся к пульту, с наслаждением сделал глоток ароматного кофе и поставил чашечку возле экрана.
— Запрещается держать жидкие вещества на рабочем месте, — прозвучал механический голос.
— Кем запрещается?
Ликвидатора опять заклинило, и он не смог ответить, а Эхна проигнорировал замечание и натянул наушники: он уже окунулся в мир Мадеры, и воспоминания полностью охватили его. С удивлением он обнаружил, что потерял власть над основными персонажами, которые за время его отсутствия перешли на автономный режим и действовали самостоятельно. Что за опыт они успели приобрести, Эхне было неведомо, и он не понимал, каким образом сможет перехватить утерянную инициативу. Наконец он обратил внимание на Путника. К его счастью, монах не был подвержен изменениям. «В таком случае, попробуем действовать через него», — решил было Эхна, но Путник, как всегда, был неуправляем.
Тогда он занялся северо-западным направлением, где были высажены семена Неферы. Эхна обнаружил там распространившийся по Мадере зелёный лесной массив, грозящий поглотить ростки цивилизации. Хотя, почему «грозящий»? На ветвях деревьев появились многочисленные бутоны. Монстера расцветала, и это был добрый знак. «Спасибо тебе, Нефера, ты прощаешь меня, — прошептал он. — Мои дети живы и, по всей видимости, счастливы. Разве могло быть по-другому?»
— Ух ты! — раздалось за спиной. — Никогда ещё не видел такой красоты! Что это?
Эхна развернулся и посмотрел на ошарашенного ликвидатора, о существовании которого совершенно забыл.
— Это монстера, — ответил он озадаченно, вглядываясь в молодого человека в нелепых прямоугольных очках. Ликвидатор, удивляющийся красоте, — абсолютный нонсенс, нарушение правил, почище чем нарушение запрета Паули.
— Давай повременим стирать что-либо, — предложил молодой человек. — Подождём, пока она совсем расцветёт.
И Эхна воспользовался медлительностью ликвидатора. Пришедшая когда-то в шальную голову мысль оказаться внутри созданного им самим мира оказалась спасительной: понадобилось всего лишь несколько простых операций и чуточку времени, чтобы его сознание переписалось в память одного из персонажей. Когда ликвидатор спохватился, было уже поздно — в кресле перед экраном сидела бесчувственная оболочка Эхны.
22. ДЕ-МИГРА
Путник, к отчаянию Эхны, как всегда, был неуправляем и действовал по только ему одному ведомой программе. По сравнению с очнувшимся отцом-основателем Лоренцо был намного оптимистичнее, поскольку в своих поступках исходил из сложившихся реальностей.
Парадоксально, но чем труднее складывалась для него ситуация, тем увереннее он себя чувствовал. Клубок противоречий, возникший в Де-Мигре, требовал разрешения, и магистр с азартом игрока почувствовал, что знает ту ниточку, за которую нужно дёрнуть, чтобы его распутать. И этой ниточкой был Афанасий — монах-чтец, стоящий сейчас перед ним в глубоком смирении.
— Афанасий, я так понимаю, что у тебя есть, о чём рассказать нам, — начал Лоренцо, язвительно прищурившись, явно вызывая собеседника на откровенность.
— Нет, великий магистр, — поклонился монах, — не думаю, что следует рассказывать правителю то, о чём он и сам знает. Позвольте мне сразу перейти к предложению.
Лоренцо удивился смелости монаха, уловившего контекст предстоящей беседы, а потому решившего без обиняков перейти к делу.
— Позволяю, — усмехнулся он и откинулся в кресле, готовясь выслушать длинную речь.
Афанасию никто не предложил присесть, он так и остался стоять перед магистром. Из-под грязной серой рясы врастопырку торчали его голые ступни, совсем не вязавшиеся с торжественностью обстановки дворцового зала.
— Убей его! — выпалил монах и замолчал, глядя в глаза магистру.
Тот подивился лаконичности собеседника и удивлённо сдвинул брови, явно играя, делая вид, что не понимает, о ком идёт речь.
— Кого?
— Ты знаешь.
Лоренцо мгновение осмысливал услышанное.
— У тебя есть план?
— Есть, великий магистр. Дело в том, что Путник — колдун и лжец.
Магистр наморщил лоб:
— И как сочетаются два этих слова?
— С помощью третьего: в нём сидит дьявол. Дьявол руководит его поступками и помыслами. Иначе не объяснить, почему он поступает вопреки вашей воли, вопреки воли Эхны.
— Оставим на время мою волю, монах. А какова была воля Эхны?
— Воля Эхны в том, чтобы остановить зло, а не войти с ним в сговор.
— В сговор?
— В сговор.
— По-твоему Путник — предатель?
— Я был рядом, когда он под страхом смерти согласился служить королеве Элизабет.
Лоренцо задумался: обвинение было серьёзным, и оно было ему на руку.
— То, что касается лжи, мне понятно. А при чём тут колдовство?
— Посмотрите на меня, магистр. Разве вы не видите, что он вселил в меня беса? Я, всегда почитавший книгу величайшей ценностью, теперь безропотно несу её на костёр по указке Путника, обвиняя гражданскую власть в беззаконии и безнравственности. Я пугаю горожан истошными криками и вселяю в их сердца смуту. Скоро они и сами поймут, что со мной нечисто, ведь только сумасшедший мог прийти к вам во дворец в драной рясе и с грязными ногами.
— Ты не прост, монах, — выдавил Лоренцо. — Совсем не так прост, как мне казалось. — Он покачал головой, выказывая удивление. — Ведь ты предлагаешь объявить о наших сомнениях и применить испытание для Путника?
Монах поклонился.
— Да, великий магистр. Испытание огнём. Если он, засвидетельствовав ложь, сгорит в адском пламени, то произойдёт чудо: я исцелюсь и расскажу людям правду о Путнике и о его сношениях с дьяволом.
Магистр сделал несколько хлопков ладонями, вызывая стражу.
— Изгнать из дворца этого сумасшедшего! — показал он на Афанасия. — Сдаётся мне, что монах невменяем.
23. ДЕ-МИГРА. CONTINUATIO 1
На следующий день по Де-Мигре разнёсся слух, что Афанасий подвержен влиянию бесов, чему монах сам давал бесконечные поводы. Он мог в истерике валяться на городской ярмарке, визжать, брызжа слюной, о непогрешимости Путника и призывать народ идти к нему на покаяние, признавая одну лишь власть божью. Торговцев он клял невозможными в обществе словами и призывал раздавать товары нищим безвозмездно, не забывая прибавлять: «Мы с Путником требуем…» — и намекал об их тайной встрече с королевой Элизабет и сговоре, в результате которого пальмульцы не стали брать город силой.
«А зачем брать силой? — шептал он. — Если всё уже решено, и Лоренцо будет свергнут».
В конце концов уже по прошествии недели бесноватость Афанасия стала связываться горожанами с именем Путника, и тот был окончательно скомпрометирован. Его проповеди теперь слушали с недоверием, боясь бесовской силы и видя в них происки коварных пальмульцев, а безумие Афанасия вызывало у горожан жалость и сочувствие. Центр силы в Де-Мигре стремительно возвращался ко двору Лоренцо, а самоуверенный Путник не хотел этого замечать.
В результате случилось то, что и должно было случиться. Смута и безверие, поначалу сгонявшие людей за засовы собственных домов, скоро вызвали панику и вывели жителей на городскую площадь. Толпа взывала к магистру с просьбой разрешить ситуацию и наказать виновных, и Лоренцо явился толпе.
— В чём суть ваших требований? — спросил он, будто бы недоумевая.
И тогда Дидамий вышел вперёд и попросил изволения объяснить ему.
— В город пробрался дьявол! — заявил он. — Лукавый скрылся под личиной праведника и внушал нам крамольные мысли. Мы поверили ему, поскольку наши сердца всегда открыты добродетели. Разве могли мы подумать, что чистейшие писания Эхны могут быть замараны ложью? Накажи обманщика, магистр, и мы вместе изгоним беса, вознамерившегося овладеть нашими умами.
— Ты говоришь намёками, Дидамий. Скажи прямо, кого ты имеешь в виду.
— Это Путник, магистр. Дьявольская сила ведёт его и позволяет творить беззаконие. Бедняга Афанасий попал под его влияние и совершил преступление, о котором поведал в раскаянии: посольство оказалось продажным. Да-да, магистр, существует сговор между королевой и Путником о захвате власти в Де-Мигре, об этом уже знает каждый ребёнок, но мы до сих пор боялись сказать тебе об этом.
Уличи предателя в обмане и спаси нас от гибели!
— Обвинения твои столь серьёзны, Дидамий, что требуют достаточных оснований…
— Есть способ проверить истинность моих слов немедленно.
— И какой же способ?
— Я вызываю Путника на испытание огнём! Мы взойдём с ним на костёр, и пусть тот, кто говорит неправду, сгорит в пламени Эхны.
Лоренцо повернулся к страже:
— Передайте Путнику вызов Дидамия. Испытание огнём назначаю на сегодняшний вечер. И если праведник заупрямится и откажется, то это будет равно его признанию в преступлении. Тогда приказываю заковать его в кандалы и бросить в темницу. Мы назначим время и место казни.
24. ДЕ-МИГРА. CONTINUATIO 2
Вызов Дидамия оказался для Путника полной неожиданностью. И выбора у него совсем не было. Он не мог допустить, чтобы хоть кто-то мог заметить его колебания, поэтому без промедления согласился на испытание.
— Передайте Лоренцо, что я взойду на костёр, — сказал он пришедшим за ним воинам, стараясь быть спокойным. — Нет причин беспокоиться, я буду на суде в назначенное время.
Вечером площадь перед дворцом Лоренцо была полна народу. Всем было любопытно посмотреть, на чьей стороне правда. Люди почему-то не задумывались о том, что в огне могут одинаково сгореть как правый, так и виновный. Магистр смотрел на собравшихся в окно и думал, неужели они и вправду верят в очищающую силу огня. Неужели народ можно убедить в чём угодно? В самых невероятных и абсурдных вещах? Ведь не поверят же они, если сказать, что воду в сосуде можно зарядить лечебной энергией простым движением руки? Так почему же тогда думают, что праведный человек не может сгореть в пламени? Ответ был очевиден: в то, во что никогда не поверит отдельно взятый здравомыслящий человек, легко верит толпа. И чем больше толпа, тем более она внушаема.
Костёр был разожжён, и пламя разгоралось всё ярче в опускающейся на город темноте. Должность судьи была выборной и сменяемой в Де-Мигре. По иронии судьбы судьёй на новое судилище избран некий Везувий, ранее исполнявший в городе роль палача и рубивший головы провинившихся граждан без всякого содрогания. Он был огромного роста, и одни только голые мускулистые руки его в синих, вздувшихся от тяжёлой работы жилах могли привести в трепет любого из преступников. Когда напротив него появились Дидамий и Путник, они выглядели по сравнению с ним кроткими агнцами.
Толпа взревела, увидев спорщиков. Лоренцо в сопровождении воинов вошёл на площадь и дал команду начинать. Все стихли, и в это время раздался визжащий голос Афанасия, которого привели на суд в качестве свидетеля. Он выглядел совершенно безумным, глаза яростно блестели, когда он переводил взгляд с судьи на Путника.
— Беги! — закричал он ему, — Беги, несчастный, или огонь пожрёт тебя! — После чего упал на землю и начал биться в конвульсиях.
— Начинайте же! — нетерпеливо сказал Лоренцо Везувию, не обращая внимания на выходку Афанасия, — С бесноватым мы потом разберёмся.
Везувий зачитал заготовленную бумагу:
— Настоятель монастыря псов господних Дидамий вызывает монаха, называющего себя Путником, на испытание огнём. Так же ли ты твёрд в своих намерениях, Дидамий, и не убоишься ли взойти на огонь, дабы мы могли убедиться в справедливости твоих обвинений к Путнику?
— Да, уверен в том, что в теле Путника скрывается дьявол, и намерен доказать чистоту моих намерений, войдя в пламя Эхны.
Ответ этот удовлетворил судью Везувия.
— Осмелишься ли ты, Путник, доказать свою правоту на костре правосудия?
— Да, я пришёл именно для этого, — сказал Путник, но в голосе его собравшиеся не услышали прежней уверенности.
— Тогда приступим, — сказал Везувий. — По моему сигналу вы одновременно с двух сторон взойдёте на костёр, а мы посмотрим, к кому окажется благосклонен Эхна.
Испытуемые встали у костра и по взмаху руки судьи-палача двинулись к костру.
Дидамий быстро взошёл по мосткам в глубину огня, а Путник замешкался. В это время с небес хлынул неизвестно откуда взявшийся ливень, и огонь был потушен.
Произошедшее произвело на зрителей неизгладимое впечатление. Путник был немедленно арестован, предан пыткам и тут же казнён в полном бесчестии.
Тело его сожгли и прах развеяли по ветру.
25. КОНКОРДИЯ
«Я хочу быть слабой, Стрекоза, если ты жив, приди и забери меня!» — воскликнула Оми, обращаясь к солнцу. Жаркий морской ветер ласкал её волосы с вплетённой в них белой жемчужиной. Жемчужина словно стала ещё крупнее и играла в солнечных лучах причудливыми отблесками. Она радовалась встрече с морем, в котором родилась и жаждала воссоединиться с ним.
Оми задохнулась от смешанного аромата солёных волн и гниющей на берегу растительности, ей вспомнилось беззаботное детство в городе, к которому она пришла с войной. Девушка отдавала себе отчёт, что это и есть конечная цель её путешествия, которое началось с той минуты, когда Стрекоза подарил ей жемчуг и предложил навсегда быть вместе и когда рука иноземца разлучила их навеки. Её родной город, беззаботно раскинувшийся у морского залива, никогда не видевший чужих войск у каменных стен, был теперь в её власти и в страхе ожидал своей участи.
Приказы Элизабет с требованием прекратить войну, которые один за другим доставляли к войску посыльные, были проигнорированы. Они теперь не имели для Оми никакого значения. Она принадлежала только себе, и только она могла решать, как ей поступать. Лучницы разбили лагерь и получили передышку. Оми не торопилась, надеясь дождаться Тома, по которому скучала. Он бы, конечно, дал хороший совет, развеял сомнения и колебания первой воительницы. У неё не было намерения разрушать город, достаточно было встречи с ненавистным Зву Рабом.
Если он согласится на поединок с ней, то это удовлетворит её жажду справедливости.
Она решила искупаться и пошла на берег моря без какого-либо сопровождения, без охраны. Да и зачем нужна охрана, если ближайший пляж уже усыпан телами устремившихся к воде лучниц?
Оми хотелось побыть одной, поэтому она миновала пляж и подошла довольно близко к городу, прежде чем нашла укромное местечко для купания между двух вклинившихся в море утёсов. Здесь было довольно тихо: лишь шум ударявшихся о скалы волн да звенящий стрекот золотистых стрекоз наполняли небольшое пространство. Оми разделась и вошла в воду.
Море было спокойно, но случилось непредвиденное: стоило ей войти в воду всего лишь по пояс, как неизвестно откуда взявшееся обратное течение сбило её с ног и стало уносить от берега. От неожиданности Оми вначале растерялась, а потом успокоилась и легла на спину, отдыхая и экономя силы, как её учил кода-то Стрекоза, который слыл великим пловцом и ныряльщиком среди конкордийской молодёжи.
Оми отдалась власти стихии, и тут, в коварных морских волнах, пришёл ответ, мучивший её в последние дни. Раньше она не знала колебаний, решительности её завидовали самые отважные воины-мужчины. Оми ясно поняла, что с ней происходит и в чём её проблема. Дело, собственно, было в том, что её бесстрашным опытным лучницам не составляло труда взять город приступом. Но если Конкордия падёт и Оми триумфально въедет в него, то что ей делать дальше?
Отмщение не есть смысл жизни. Вероятно, он в чём-то другом. А всё это другое было когда-то связано только с образом Стрекозы. Она ощутила трагическое одиночество, в которое загнала её судьба и из которого она не могла выбраться, как не могут выбраться неопытные пловцы из обратного течения, уносящего всё дальше и дальше от берега в открытое море. Оми знала, что если плыть против течения, то быстро выбьешься из сил. Есть один единственный путь — плыть параллельно берегу, стремясь вырваться из его неумолимой силы.
«Плыть поперёк течения — возможно, в этом и есть спасение», — прокричала Оми в синее небо, пытаясь уверовать в новую мысль, и, приняв решение, поплыла вдоль берега. Вскоре течение стало ослабевать, а потом и вовсе прекратилась. Оми резкими взмахами рук поплыла к берегу. Теперь она знала, что ей предпринять.
Оми выбралась далеко от того места, где оставила одежду, и ей пришлось пройти изрядно по прибрежным камням, прежде чем она добралась до утёсов. Однако ни платья, ни лука она не обнаружила. Сердце тревожно забилось, почувствовав опасность, тело напряглось, готовое в любую секунду броситься на врага. Она стремительным взглядом оглядела скалы и заметила его.
Он сидел в каких-то ста метрах, и внимательно наблюдал за ней. Оми сейчас только осознала, что была нагой и беззащитной от мужского взора. Её никогда ранее не смутили бы взгляды врагов, в каком бы виде они её ни застали. Но тут было другое дело. Она узнала молодого мужчину. Это был товарищ по детским играм, которого прозвали Лезбием за совершенное владение боевым клинком, — сын её злейшего врага, сын Зву Раба.
Лезбий был облачён в военную экипировку и выглядел серьёзным противником. Неизвестно, что нашло на Оми, но она бесстрашно двинулась к нему. «Отвернись», — грозно крикнула она, и, как ни странно, Лезбий опустил глаза и даже отошёл от её вещей.
Оми оделась, подняла лук с колчаном — доверие тронуло её. Ей ничего не стоило сейчас убить врага. Но враг поступил мужественно, и, вероятно, на это имелись веские причины. Что ж, мужество вызывает уважение и располагает к переговорам.
— Ты выследил меня, Лезбий, и не убил. Чего ты хочешь? — спросила она.
— Хочу сказать, что любовался тобой, — ответил молодой человек. — Ты божественно красива!
— Это неправда, — усмехнулась Оми. — Не нужно пытаться словами застлать мой разум… Почему ты не убил меня и оставил оружие?
— Потому что хочу говорить с тобой на равных, а не как с пленницей.
— Или потому, что твои воины прячутся за скалами? — не поверила Оми.
— Даже если они и прячутся, то при всём желании не успеют спасти меня, — улыбнулся Лезбий, — ведь у тебя стрелы против моего клинка.
Улыбка была добродушной. Оми злилась на себя, но впервые за долгое время попала под власть мужского обаяния. Парень реально нравился ей. Тем не менее она попыталась справиться с эмоциями.
— Иди своей дорогой, Лезбий, — сказала жёстко Оми, — и не дай бог тебе встретиться со мной при других обстоятельствах. Боюсь, что я не смогу поступить так же благородно, как ты.
— Мне будет достаточно благодарности, — ответил Лезбий. — Обыкновенной человеческой благодарности. Даже дикие звери знают, что это такое. Думаю, и тебе оно ведомо. Прощай!
Парень развернулся и пошёл прочь. Оми разозлили слова Лезбия. Она выхватила лук и выстрелила. Стрела со свистом пролетела над головой молодого человека.
— Ты не смеешь так обращаться со мной! — вскрикнула она.
Лезбий повернулся к ней.
— У тебя в волосах жемчужина, — сказал он. — И это останавливает меня. Печально, что ты принадлежишь другому, Оми. Ты мне по-настоящему нравишься.
Вряд ли я когда-либо ещё встречу такую женщину. Не хочу казаться романтичным, но ты встревожила моё сердце. Если убьёшь меня сейчас, то, возможно, оно и к лучшему. За скалами нет никаких воинов, ты можешь смело отправляться в свой лагерь. Только помни, что в Конкордии живут твои соплеменники, которые не испытывают вражды ни к тебе, ни к твоим лучницам. Но они боятся, а страх всегда рождает злобу. Не доводи город до отчаяния, а тем более до отчаянных поступков. Будет большое горе, больше того, что ты пережила когда-то.
— Твои слова красивы, но, увы, не способны впечатлить меня. Отец твой лишил жизни моих родителей. Будет справедливо, если он получит в подарок от меня тело мёртвого сына, — Оми пыталась гневаться.
— Я искал примирения, — сказал Лезбий. — За ошибки одного человека не должен платить весь город. Утоли жажду мщения, убей меня. Это будет платой за страдания, которые принёс тебе мой родитель. А потом уводи своих стрекоз.
На Мадере немало места, где можно искать смерти.
Оми впервые поняла, что не может принять решения. Впервые она колебалась.
— Я подумаю, как поступить, — сказала она, — а пока ты будешь моим пленником.
Лезбий рассмеялся.
— Я никогда не буду пленником женщины.
— Почему? — Оми была обескуражена его спокойствием.
— Хотя бы потому, что у меня есть меч.
— Ясно, — согласилась Оми. — Тогда будь моим гостем и позволь пригласить тебя отобедать в моём шатре.
— Почему бы и нет?
Они пошли рядом — Оми, первая воительница Пальмулы, и Лезбий, военачальник Конкордии, сын Зву Раба, её врага.
Оми почувствовала, как что-то изменилось в ней совсем недавно, после того, как стремительное течение унесло её в море и заставило найти способ спастись.
Ей казалось, что до этого момента, жизнь её неслась стремительным потоком, который, как она ни старалась, уносил её всё дальше и дальше от простой и ясной цели — вернуться в Конкордию, для того чтобы… Отомстить Зву Рабу? Для этого не требовалось армии боевых стрекоз, которую она создавала с невероятным неистовством. Что ей мешало тайком пробраться в город, и тогда стрела мести легко — на расстоянии — настигла бы врага? Однако этим, увы, не вернуть погибших родителей и жениха. Может быть, она хотела просто жить в родном городе, потому что не представляла себе жизни среди другой расы. Её вынужденное, насильственное путешествие должно было когда-то закончиться, а заканчиваются путешествия только возвращением.
— Я просто хотела вернуться домой, — сказала Оми Лезбию. — Когда-то давно я была наивной девочкой и писала стихи. Вот послушай: В мире огромном, куда не коснёшься, — холодные двери В тёмные кельи, закрытые напрочь большими замками.
Зачем родилась и живёт Омиками в стране недоверья, Если бессильны перед замками и звёзды, и камни?
Оми испытывала симпатию к сильному мужественному юноше, уверенно шедшему рядом с ней, и невольно сравнивала его с Томом. Том отличался острым умом, но всегда был излишне рассудителен, осторожен и, как следствие, нерешителен. А Лезбий напоминал ей Стрекозу, который всегда знал, что ему делать.
Ей вдруг подумалось, что такой человек может взять на себя все её заботы, за его спиной можно спрятаться от жестокого мира и… — сердце ёкнуло и забилось тревожно. Оми на миг испугалась собственных мыслей: она бы хотела иметь ребёнка — женское начало вдруг проснулось в ней. Разве ж она рождена, для того чтобы убивать или быть убитой. Она бы хотела стать матерью и женой. Жестокий мир отнял у неё эту возможность, и Оми ответила ему немыслимой ненавистью.
А сейчас… сейчас желание любить вновь просыпалось в ней и охватывало сознание горячим дыханием идущего рядом молодого воина.
Лезбий будто почувствовал это. Они так и не дошли до лагеря. Юноша неожиданно остановился и, взяв Оми за руку, привлёк к себе. Она удивлённо всмотрелась в его глаза. Они казались чисты и искренни.
— Нет, — всё же сказала Оми и ладонью попыталась отстраниться от парня, но сопротивление было слабым.
Последнее, что она успела сделать, прежде чем отдаться чувственному огню, — вынула из волос жемчужину и решительно отбросила её в сторону, и та, прощально блеснув на солнце, исчезла в набегающих на берег морских волнах.
Оми не знала, что Элизабет с Зву Рабом решили объединить усилия и уничтожить опасных лучниц, и их отряды уже подкрадывались к лагерю воительниц.
Когда она, ослабевшая от страстных ласк, задремала в объятьях полевых ромашек, Лезбий поднялся, взял её лук, беспечно оставленный рядом и, хладнокровно прицелившись, вонзил стрелу в её сердце.
26. ТРАССА
Я знаю, что через пару километров Зухра успокоится и вернётся за мной, — согласен, несколько нагловатая уверенность. Но она всё-таки возвращается, притормаживает. Стекло на дверце плавно съезжает вниз.
— Так как заканчивается твоя повесть про Стрекозу? — кричит она в окно, перегнувшись через пассажирское кресло.
— Оптимистично! Книги пишутся для того, чтобы людям хотелось жить, а не умирать.
— Ты думаешь, если профессиональный стратег Эхна не сумел создать ничего совершенного, то это удастся дилетанту Стрекозе?
— Да, удастся, если в нём живёт вера.
— Тогда чего ж ты не дописываешь? Ждёшь вдохновения?
— Вдохновение — баба капризная, трудно угадать, когда она заявится.
— Значит, надо быть готовым к её приходу.
— Я готовился.
— Плохо готовился, я приезжала, — улыбнулась она и надавила на педаль акселератора.
Ландкрузер умчался, оставляя за собой пыль и лёгкий воздушный след сгоревшей соляры.
Зухра уехала в лагерь, а я так и не понял, зачем туда нужно было мне. Но после того, как её ландкрузер скрылся из виду, мне очень захотелось туда попасть.
Немедленно. Хотя бы потому, что я не успел дорассказать ей историю о Стрекозе.
ЭПИЛОГ. ТОРОКА
— Раньше я жил одними утратами и отчаянно пытался вернуть прошлое, а отныне хочу совсем немногого: иметь небольшой уютный дом и быть отцом доброго семейства, — сказал Стрекоза, стоя на крыльце недавно отстроенного дома.
Перед ним на коленях стоял человек в грязном монашеском одеянии, называвший себя Афанасием.
— Я вернулся, чтобы попросить у тебя прощения, сын мой, — сказал монах. — Ты живёшь неразумно, поскольку тебе не известно истинное устройство мира.
— Так расскажи мне о нём.
— Боюсь, что тебе не понравится правда.
— Я давно привык к тому, что правда чаще всего не нравится. Наверное, поэтому люди говорят одно, а делают совсем другое. Если я неразумен, то позволь мне жить неразумно, в меру моего понимания, отец.
— Это твоё законное право. Я знаю, что нет прощения блудному отцу, оставившему сына в час яростных испытаний, а потому позволь лишь до скончания века лобызать прах у дверей твоего дома. — Человек, называвший себя Афанасием, повалился к ногам Стрекозы.
И Стрекоза, который не плакал с самого детства, поскольку не видел в этом никакого смысла, вдруг почувствовал, как по его щекам стекают слёзы.
Дверь отворилась, и из дома вышла высокая девушка в красном одеянии.
— Рената, — обратился к ней Стрекоза, — какое великое счастье — вновь обрести потерянного отца!
Девушка ответила радостной улыбкой, а Стрекоза устремил взор на приникшего к земле монаха.
— Встань, отец, и войди в дом наш, я строил его с мыслью о тебе.
Человек, называвший себя Афанасием, и Стрекоза обнялись, и каждый думал о том, что больше они никогда не расстанутся.
Опубликовано в Бельские просторы №6, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!