Литература в сословном обществе
Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов,
от Политбюро,
чтобы делал
доклады Сталин…
В. В. Маяковский
Вступление
В наследство от советского прошлого нам наряду с прочим досталась такая институция, как Союз писателей (равно как и остальные творческие союзы). Судьба его, после того как он утерял взрастившую его «почву», была сложной. Некогда единый Союз писателей РСФСР дробился и разбился на множество маленьких «союзов» (Союз писателей России, Союз российских писателей, Российский союз писателей, Интернациональный союз писателей), между ними шла и продолжает идти бесконечная война, причем не только в сфере идей (в этом плане появилось два крупнейших конкурирующих союза: «либеральный» Союз российских писателей и «патриотический» Союз писателей России), но и в сфере юриспруденции (потому что они не могут поделить собственность советского СП). Из государственной организации СП превратился в сеть общественных организаций. Членство в них не несет былых привилегий, но и не связано с тем грузом ответственности, что имел место раньше. Состояние писательских организаций России можно охарактеризовать знаменитой фразой «пациент скорее жив, чем мертв»: они есть, их члены выпускают книги, печатаются в журналах, собираются на заседания, вручают друг другу премии. Но в целом не совсем понятно: какую функцию Союз писателей должен играть в новых постсоветских условиях?
Чтобы разобраться с этим, нужно понять, какую функцию выполнял советский Союз писателей изначально, а это невозможно понять, не уяснив особенностей советского общества.
Этой теме и посвящена моя статья.
Советская цивилизация versus западное общество: сословия и классы
Существует устойчивая точка зрения, что Союз писателей СССР был аналогом западных ПЕН-клубов, конечно, с определенной скидкой на советскую специфику: государственную цензуру, единую идеологию, власть одной партии. Эта точка зрения связана с непониманием того, что советская цивилизация представляла собой уникальное явление, отличное от общества западного типа (а вовсе не разновидность общества модерна, как грезилось, например, Маркузе); явление, которое до сих пор до конца еще не понято большинством специалистов в области социальных наук. Институты советского общества и все это общество в целом могли обозначаться терминами, позаимствованными с Запада, но с одноименными западными социальными феноменами они имели мало общего. Скажем, в СССР были организации, именуемые профсоюзами. Но они на самом деле были связаны с западными профсоюзами лишь общим названием. Представители рабочих делегаций с Запада, приезжая в СССР по приглашению наших профсоюзных деятелей, очень сильно удивлялись, что у нас в одном и том же профсоюзе состоял и директор завода, то есть работодатель, и рабочие. На Западе это немыслимо: работодатель для рабочих – по ту сторону баррикад. Борьба с ним за улучшение благосостояния рабочих и составляет главный нерв деятельности западных профсоюзов. Да и сама жизнь советских профсоюзов была так не похожа на жизнь профсоюзов Запада: никаких забастовок, стачек, переговоров с администрацией, вместо этого – распределение путевок в санаторий, билетов на новогодние елки для детей работников и т. д. У гостей с Запада складывалось впечатление, что в СССР словом «профсоюзы» называлась совсем иная организация, чем на Западе. И это была правильная догадка. Социальные функции западных и советских профсоюзов были различными, так же как не совпадала и структура западного и советского обществ.
Западные профсоюзы были и остаются результатом самоорганизации представителей работников какой-либо отрасли с тем, что отстаивать свои права перед работодателями. Иными словами, западные профсоюзы являются институтами классовой самоорганизации, и само западное общество – классовое, разделенное на группы, различным образом вовлеченные в жизнь рынка. Советское общество не было классовым, потому что классы – феномен гражданской самоорганизации, независимой от государства. Таковой в СССР официально не было (фактически, конечно, была, но преследовалась – вспомним о судьбе диссидентов). Кроме того, в советском обществе рынок существовал только на периферии, основу же советской экономики составлял раздаток, как называет этот институт экономист Ольга Бессонова. Скажем, жилье в СССР не продавалось на рынке, строители сдавали его государству, а государственные органы раздавали гражданам в зависимости от их места в очереди на жилье. Это и есть нерыночный способ распределения материальных благ – раздаток.
Раздаток же исключает классовую структуру, здесь нет ни пролетария – «свободного продавца своей рабочей силы» (Маркс), ни буржуа – индивидуального собственника средств производства. Здесь есть государство, которое распределяет или раздает ресурсы социальным группам, и группы, которые должны служить государству за эти ресурсы и используя эти ресурсы.
Советское общество было служилым. Каждый – от министра до дворника – должен был или непосредственно служить государству, или обслуживать – материально обеспечивать прослойку служащих. Служащие (которые могли так не называться) имели официальный или неофициальный ранг, жалованье, объем льгот и даже соответствующие их рангу внешний вид и форму одежды (предписанную инструкцией или традицией). Такие социальные группы, выстроенные в иерархию согласно государственному служению и государственным льготам, социолог Симон Кордонский называет сословиями. Советское общество было обществом сословным, правда, не всегда эти сословия имели наследственные привилегии. И в этом оно было похоже на традиционные русские государства – и допетровское, и петровское – с их служилыми и тягловыми сословиями и табелями о рангах. Государство в СССР раздавало сословиям ресурсы и требовало за это определенного служения. И профсоюзы фактически были государственными органами по раздаче тех или иных материальных благ, профсоюзами же они назывались лишь по исторической традиции.
Но самое главное для служилого государства – это наличие высшей идеи, которая и является предметом служения, тогда как реальный физический правитель воспринимается лишь как воплощение этой идеи. Ведь служба или служение тем и отличается от работы или по найму за деньги, что она предполагает работу за идею, не за страх, а за совесть, выполнение своего предназначения и высшей цели. Служилое государство, таким образом, не может не быть идеократическим. Россия во все времена своей истории (за исключением кратких периодов, когда пытались проводить модернизационные реформы) имела свою идеологию: сначала это было православие, потом коммунизм, сейчас – «суверенная демократия» и «традиционные ценности».
Таково служилое государство – сословное, раздаточное, идеократическое. Отсюда и все его особенности.
Писатель на Западе и в СССР
Точно так же, как с профсоюзами, обстоит дело с писателями и писательскими организациями в СССР и на Западе. Считать, что западные писатели и организации типа ПЕН-клуба примерно то же самое, что советские писатели и советский Союз писателей, все равно, что путать западные и советские профсоюзы.
Писатель на Западе – член гражданского общества, и западные писательские организации – это организации гражданского общества. Что это значит? Прежде всего то, что на Западе писатель – свободный продавец своей «интеллектуальной продукции», своего рода интеллектуальный мелкий буржуа, который сам собственник средств производства и сам же работник. Я бы назвал его свободным литературным работником. Он никак не зависит от государства, не выполняет никаких обязанностей перед государством и не отчитывается перед ним о своей деятельности. Он свободно выбирает темы своих произведений. Именно поэтому, кстати, для него так жизненно важно наличие в государстве политических свобод и, в частности, свободы слова. Созданные им произведения являются его частной собственностью, которую он предлагает на книжный рынок и выручает (или не выручает) за это прибыль. Впрочем, отношения писателя с читателями в этом обществе не обязательно сводятся к меркантильной торговле, но в любом случае они напоминают по структуре рыночный обмен. Писатель не всегда творит для широкой аудитории и рассчитывает на денежную прибыль. Есть писатели, которые пишут для узкой интеллектуальной элиты, их произведения выпускаются маленькими тиражами, и доход от них не может прокормить писателя. Так, в США даже поэты-лауреаты Нобелевской премии по литературе выпускают свои сборники тиражом до 300 экземпляров, которые рассылаются по библиотекам и литературным критикам, так что большинство из этих поэтов зарабатывают на жизнь преподаванием в университетах. Но и в этом случае писатель имеет свою прибыль, правда, не материальную, а символическую (это называют модным выражением «символический капитал»). Это – престиж, имя в литературном мире, репутация «смелого экспериментатора», «мастера верлибра» и т. д. Такая нематериальная прибыль, впрочем, в конце концов может обернуться и стабильным социальным и материальным положением. Например, известность и хорошие рекомендации от критиков могут повлечь за собой приглашения от престижных университетов.
Таков писатель в западном классовом обществе. Соответственно, организации западных писателей – это клубы по интересам. Они тоже негосударственные организации. Писатели создают их по своему почину, поскольку у них есть общие интересы и защищать их легче вместе. По сути, это – своего рода профсоюзы писателей. Занимаются эти клубы защитой авторских прав, борьбой с нарушениями договоров издателями, борьбой за права писателей в странах с авторитарными государственными режимами, помощью писателям, оказавшимся в затруднительном материальном положении, в тюрьме за свою писательскую деятельность и т. д. Яркий пример такой организации – международный ПЕН-клуб.
Иное дело – советский писатель. Прежде всего он был своеобразным, пусть и неофициальным служащим государства или государственным литературным работником. Главной целью его деятельности была пропаганда официальной идеологии, которая была одной из связующих скреп советского общества. Ради этого государство объединило писателей в творческий союз. Устав СП СССР в редакции 1971 года так и утверждал: Союз писателей СССР – «добровольная общественная творческая организация, объединяющая профессиональных литераторов Советского Союза, участвующих своим творчеством в борьбе за построение коммунизма, за социальный прогресс, за мир и дружбу между народами». Имелось в виду, что построение коммунизма – это общая идеологическая цель всех советских людей, но каждое сословие общества участвует в этом по-своему, писатели, к примеру, – своим творчеством.
Хотя Союз писателей официально считался общественной организацией, на деле он был, конечно, подразделением государства, сословием, которому положены обязанности и полагаются привилегии. Именно государство в Советском Союзе решало: быть человеку профессиональным писателем, поэтом, драматургом, критиком или нет. Делалось это посредством принятия или непринятия в Союз писателей (или исключения из него). Причем каждая кандидатура тщательным образом согласовывалась с вышестоящими партийными, государственными органами и, разумеется, спецслужбами. Человек, не являющийся членом Союза писателей (или исключенный из него), не имел права на выпуск своих книг в издательствах, которые, конечно, все были государственными (исключение составляли молодые авторы, которые еще не успели вступить в Союз писателей, но и для них выпуск книги был возможен только после одобрения рукописи писательской организацией). Попытка распространить свои произведения самостоятельно, без разрешения государства и олицетворяющей его волю писательской организации была теоретически преступлением (практически это полулегально делалось начиная с 60-х гг.).
В свете этого, кстати, становится понятнее знаменитый диалог между Иосифом Бродским и судьей Савельевой во время процесса над поэтом. Приведу его:
«Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?»
Иосиф Бродский имеет в виду понимание поэта, которое сложилось на Западе (вообще в рамках либеральной цивилизации) и согласно которому считать или не считать человека поэтом решает сам этот человек и общественность, которая принимает или отвергает его стихи. Судья мыслит в категориях советского этатистского иерархического общества. Для нее поэт – это тот, кого поэтом признало государство, кто закончил Литинститут или Высшие литературные курсы по соответствующей специализации и имеет билет Союза писателей и трудовую книжку, где в графе «профессия» написано «поэт». Нарушение коммуникации, возникшее между ними, вызвано неправильным словоупотреблением, а именно именованием одним и тем же словом разных социальных фигур, имеющих разные общественные функции. По большому гамбургскому счету, членов советского Союза писателей правильно было бы именовать чиновниками, занимавшимися пропагандой государственной идеологии и интересов государства в художественной форме (что не исключает того, что среди них были и писатели в западном смысле слова, которые либо совмещали государственную пропаганду и писательство, либо продуцировали пропагандистские произведения, имевшие высокие художественные достоинства и являющиеся фактом литературы).
Именно поэтому им как чиновникам-пропагандистам и не нужна была свобода слова. Они ведь не самовыражались, а выражали данное им в уже готовой форме мировоззрение. При этом они, как и советские токари, швеи, водители и металлурги, подчинялись закону сдач и раздач, открытому экономистом О. Э. Бессоновой, описавшей плановую экономику. Они сдавали свою продукцию государству согласно официальному плану, который составлялся Союзом писателей на основе заявлений о личных творческих планах, и получали раздачи в виде гонораров, премий, путевок в санаторий, государственных дач, служебных машин и т. д. в соответствии со своим местом в иерархии писательской организации (ведь в раздаточно-сословном обществе жалованье всегда зависит не от того, сколько человек выполнил работы, а от того, каков его социальный статус). Размеры гонораров и сопутствующих им раздач материальных и социальных благ зависели исключительно от ранга этого писателя. Член президиума СП и лауреат Ленинской премии получал за свою книгу больше, чем автор детективов, ходивший в рядовых членах СП, пусть даже книги члена президиума не раскупались, а книги детективщика сметали с прилавков.
Впрочем, социальное преуспеяние и признание в СССР измерялось не столько деньгами, сколько объемом привилегий, даруемых государством, тем более что покупательная способность денег также зависела от того, каков социальный статус их обладателя (что совершенно немыслимо в обществе рынка, где, как замечал Маркс, деньги всех уравнивают). Секретарь райкома партии мог получать 400 рублей, а рабочий оборонного завода – 500, но секретарь райкома отоваривал их в закрытом распределителе, где они превращались в дефицитные колбасу и югославские сапоги, а рабочий – в обычном магазине, где на них часто можно было купить лишь хлеб и консервы «Килька в томате». Писатели также в дополнение к гонорарам получали от государства права на посещение санаториев и курортов, на пожизненное владение казенной дачей, на пользование служебной машиной, причем уровень дачи, машины, санатория также зависел от ранга писателя. Это отражено в знаменитом юмористическом стихотворении Маршака:
Писательский вес по машинам
Они измеряли в беседе:
Гений – на ЗИЛе длинном,
Просто талант – на «Победе».
А кто не сумел достичь
В искусстве особых успехов,
Покупает машину «Москвич»
Или ходит пешком. Как Чехов.
Естественно, «гений» или «просто талант» – это не оценка писателя представителями общественности или самого «писательского цеха», а его оценка официальными критиками, которых больше заботило соответствие содержания их произведений государственной идеологии. Безусловно, признание писателя «талантом» в официозной партийной печати фактически предопределяло его назначение на какую-либо должность в Союзе писателей, и, может быть, обладателю именно этой должности и вправду полагался служебный автомобиль «Победа».
По сути, советские писатели не просто создавали произведения литературы, а создавали государственный ресурс «литература», который предназначался для потребления населением. Все остальное, например самиздат, объявлялось псевдолитературой и лжелитературой, хотя пользовалось огромным спросом в среде интеллигенции. В этом плане самиздат в литературе был аналогичен «теневому рынку» в экономике, то есть был пристройкой к плановой официальной литературе. Причем так же, как на «черном рынке» спекулянты «втюхивали» наивным покупателям «настоящую французскую косметику», сделанную в одесском подвале, в самиздате «втюхивали» «настоящий западный сюрреализм», произведенный в общаге Литинститута.
Роль канала обратной связи выполняли «письма читателей» и встречи с читателями. Литературная критика в советском обществе исполняла совсем другую функцию. На Западе литературная критика – это действительно отзывы наиболее профессиональных читателей, которые дают рекомендации обыкновенным читателям: стоит или не стоит, на их взгляд, «потреблять» литературную продукцию того или иного автора (и как правильно ее «потреблять»). В СССР критик был не столько профессиональным читателем, сколько госчиновником, следящим за идеологической выдержанностью произведения, то есть цензором, «государевым оком», выявляющим скверну и ересь. От него зависело – вознести писателя на Олимп, где того ожидал уютный кабинет и служебная «Победа», или сбросить его в Тартар, где влачили существование инакомыслящие и отверженные, ходящие пешком.
Утилитарная литература сословного общества: соцреализм как литературное технэ
Впрочем, мне бы не хотелось, чтоб меня поняли так, что я иронизирую над социальной функцией писателя в советском сословно-раздаточном обществе и считаю такую литературу и таких писателей ненастоящими, извращенными, противопоставляя им как норму литературу и писателей либерально-модернистского западного типа. О. Э. Бессонова в своей программной книге «Раздаточная экономика России» настаивает на том, что раздаток – это не отступление от нормы, а просто другая альтернативная рыночной форма хозяйствования. Она по-своему эффективна, и не случайно ведь попытки насадить в России капитализм, начавшиеся еще в XIX веке, до сих пор не привели к заметному успеху. По Бессоновой, Россия всегда была обществом государственного раздатка, только в советские времена этот раздаток стал чуть ли не тотальным.
Советская литература в высших своих проявлениях не была хуже по качеству, чем литература на либеральном, «свободном» Западе. Она, конечно, служила целям пропаганды государственной идеологии, но при этом не обязательно была лишена эстетических красот и эстетической значимости.
Дело в том, что мы привыкли отождествлять произведения искусства с образчиками искусства постсредневекового Запада – картинами в стиле Возрождения, произведениями новоевропейской лирической и романтической поэзии, психологической прозы или симфонической инструментальной музыки. Особенностью такого искусства является его неутилитарность, направленность на чистый эстетический эффект. На это указывал еще в своей философии эстетики Иммануил Кант, который связывал его красоту с чувством неутилитарного, незаинтересованного любования (голодный тоже любуется тарелкой с ужином, но это любование не чувство прекрасного, потому что вызвано вполне практическим интересом). Действительно, картина Возрождения и Нового времени ни для чего больше не нужна, кроме того, чтобы повесить ее на стену и любоваться ею. Собственно, само современное слово «искусство» говорит об этом, поскольку оно противопоставлено слову «ремесло», производству вещей, которые имеют утилитарные цели.
Но так было не всегда. В античности и в средние века вместо живописи была иконопись, и иконы создавались не только для любования ими, но прежде всего для обрядовых целей. Однако при этом многие из них до сих пор считаются шедеврами живописи. То же самое касается и средневековой поэзии, например церковных песнопений или церковной музыки. Строго говоря, перед нами в этом случае феномен, который греки называли «технэ», а римляне – «арт»: некий сплав искусства и ремесла, который соединяет утилитарную годность и эстетическую ценность. Ведь и архаическое греческое «искусство» таково и свои вазы с росписями древнегреческие мастера делали не для того, чтоб они стояли в наших музеях, а для того, чтоб их современники хранили в них вино, тем не менее из их рук выходили настоящие произведения искусства. Искусство в современном смысле здесь присутствует лишь как момент.
Именно под таким углом и следует рассматривать литературу социалистического реализма. Его целью было воспитание человека нового социалистического общества в духе официальной идеологии советского общества – марксизма-ленинизма. Как уже говорилось, советский писатель должен был внести свой вклад в общую цель всех советских идей, поставленную перед ним государственной идеологией, – построение коммунизма. Об этом было написано в уставе Союза писателей СССР, принятом на первом съезде СП: «Социалистический реализм, являясь основным методом советской художественной литературы и литературной критики, требует от художника правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в её революционном развитии. Причём правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания в духе социализма».
Итак, в идеале советский писатель творил не ради самовыражения, а ради приближения коммунистического «царства всеобщего счастья», как иконописец творит не ради утверждения своего «Я», а ради приближения царства Божьего. Создаваемые этим писателем произведения были не просто литературой, а чем-то большим – пропагандой государственной гражданской псевдорелигии, своеобразными житиями коммунистических святых, поучительными сказаниями и притчами в помощь строителям коммунизма. В лице лучших своих образцов – стихов и поэм Маяковского, повестей и романов Горького – эти произведения содержали в себе элемент литературы как изящной словесности, но они были, повторяю, чем-то большим и с точки зрения внутренних критериев советской «литературы» ценились не только за это. В отличие от произведений литературы, которые выражают личное мнение самого писателя, они выражали идеологию государства, строящего коммунизм, и положения этой идеологии рассматривались как абсолютная истина (точно так же и иконописец выражает не свою собственную индивидуальность, а следует канону).
Сегодня зачастую на литературу советского соцреализма смотрят как на эстетически беспомощные тексты, которые создавались конформистами ради денег. Это не совсем верно. Конечно, трудно спорить с тем, что большинство советских писателей-соцреалистов как литераторы были вполне средненькими, а иногда и никудышными. Но в этом вовсе не вина советской литературы, ее социальной организации и художественных методов. Хороших писателей вообще всегда меньшинство, и во всех странах их менее даровитые коллеги по цеху еще и успешно портят им жизнь подспудной, а то и открытой травлей. В рамках соцреализма создавались и вполне достойные произведения (вспомним еще раз о поэзии Маяковского или о прозе Горького и Фадеева), так же как в рамках свободной, «чистой литературы» много макулатуры.
Но все же это были не только феномены литературы как неутилитарной «изящной словесности», они имели вполне практическое значение. Сейчас либералы насмехаются над советскими романистами-соцреалистами, которые писали про стройки, заводы, колхозы книги, которые якобы никто не читал (либералы наши – самовлюбленные интеллигенты, и если они говорят: «никто не читал», то имеется в виду: «интеллигенция не читала», все остальные ведь для нашего высоколобого либерала «не существуют»). На самом же деле эти романы читали и жарко обсуждали и гордились ими, но те, для кого они были написаны, – рабочие, колхозники, строители, целинники… Романы эти, они воспевали труд простых людей и вдохновляли этих простых людей на еще лучший и еще более эффективный труд, как выражались в те времена, «на новые трудовые подвиги». Представьте себе, что вы простой строитель БАМа и вот к вам в городок посреди тайги приезжает из Москвы известный писатель, он беседует с вами, изучает ваш быт, а через пару лет снова приезжает – с романом о вас, простых рабочих парнях и девушках, выпущенным огромным тиражом в московском издательстве, расхваленным газетами и попавшим во все библиотеки страны. И вы понимаете, что про вас, про таких, как вы, про вашу обычную жизнь прочитают тысячи, что ваши дети и внуки это будут читать! Современные менеджеры, учившиеся по новейшим американским учебникам, представить себе не могут, как резко возрастала производительность труда в таежных (и не только) городках и городах после выпуска одной такой книги. Поэтому советский писатель и имел так много привилегий и благ – гораздо больше, чем рыночный торговец, который в конечном счете работал ведь лишь на самого себя.
Канадский культуролог Маршалл Мак-Люэн однажды заметил, что, сравнивая советских писателей с западными, мы удивляемся: как можно заниматься литературой, не стремясь к свободе слова, ведь без этого невозможно настоящее самовыражение? Однако аналогом советского писателя в западном обществе является не писатель Запада, а… рекламщик! Рекламщик же стремится не к самовыражению, а к заранее поставленному результату, и плох будет тот рекламщик, который придумает рекламу «Кока-колы», после которой «Кока-колу» больше покупать не станут, но он будет оправдываться тем, что зато так он в этой рекламе выразил свой внутренний мир… Критерий хорошей рекламы – рост спроса на рекламируемый товар. Критерием хорошего литературного произведения в СССР (конечно, помимо литературных достоинств) было его воздействие на простых «строителей социализма и коммунизма», которые были прототипами и адресатами произведения и с которыми автор обязан был общаться непосредственно, на «встречах с читателями». Причем такое воздействие, которое заставило бы их работать больше и лучше и с еще большим энтузиазмом воспринимать решения партии и правительства. Произведение соцреализма было родом литературного «технэ», оно должно было приносить еще и пользу.
Истоки соцреализма и государственной поддержки литературы в истории России
Причем нельзя сказать, что соцреализм, а также его социальная институция были чем-то невиданным для российской истории, созданным в идеологических лабораториях большевиков и не имеющим отношения к нашей историко-культурной традиции. Отнюдь – соцреализм имел свои корни в русской литературе, но в лице совсем не тех направлений, которые он провозглашал своими предшественниками. У Андрея Синявского есть интересное и очень глубокое эссе «Что такое социалистический реализм?», где убедительно доказывается, что хотя это единственное разрешенное в СССР литературное направление публично объявлялось наследником «русской классической литературы», то есть дореволюционного «критического реализма», в действительности соцреализм был ему не просто чужд, но прямо противоположен. Критический реализм требует от писателя раскрытия душевной жизни героя, ее коллизий, конфликтов, метаний. Главный герой литературы классического реализма – «лишний человек», который находится между верой и безверием, мучается оттого, что никогда не может принять окончательное решение. Он отличается мягкотелостью, безволием, склонен к саморефлексии и больше озабочен своими переживаниями, чем жизнью общества. Герой литературы соцреализма совершенно другой. Он уверен в себе, убежден, что обладает высшей истиной, не колеблется и не испытывает душевных метаний, имеет четкую и ясную цель в жизни, и состоит она в том, чтобы полностью посвятить себя служению социалистическому обществу и строительству коммунизма. Это цельный характер, у него практически нет недостатков, а если и есть, то мелкие, оттеняющие его совершенство, его речь высокопарна и назидательна. Образцом для него являются обитатели советского идеологического пантеона – герои революции, и он видит в себе лишь продолжателя их дела. Он может быть инженером, рабочим, преподавателем вуза, военным, но везде он борется с мещанством, обывательскими настроениями, а то и с врагами Родины и народа и даже простые бытовые ситуации – строительство завода, работу колхоза – заставляет воспринимать как еще один шаг в продвижении к коммунизму.
Синявский заключает, что перед нами не что иное, как эстетика литературы классицизма, в русской литературе распространенная в XVIII веке и противостоящая критическому реализму XIX века. И это действительно так. Вспомним сюжет фонвизинского «Недоросля» и попытаемся перенести его персонажей в советскую эпоху – разве не получим мы обычное произведение в духе «социалистического реализма», ну пусть с элементами социальной сатиры? Председатель колхоза товарищ Простакова выступает как самодур по отношению к колхозникам, не заботится о выполнении плана по сдаче зерна государству, не прилагает усилия к правильному воспитанию своего сына Митрофана, который не отличается хорошей успеваемостью, а хочет лишь… жениться. Простакова желает сосватать за него племянницу отставного партработника Стародума, но та влюблена в офицера советской армии Милона, который, оказавшись в этом колхозе, встречает там проверяющего из города Правдина. После приезда Стародума счастливая Софья спасена от приставаний Простаковой, более того, Правдин снимет ее с должности председателя колхоза. В конце Стародум дает нравственную оценку деяниям Простаковой.
Более того, в эпоху классицизма мы обнаруживаем и некоторую социальную институцию, предвосхищавшую советский Союз писателей. Не надо забывать, что созданная Петром академия наук называлась «Императорская академия наук и художеств» и в число ее членов входили не только ученые, но и писатели, драматурги, художники, например поэт Василий Тредиаковский (не говоря уже о том, что первый русский академик М. В. Ломоносов был и недюжинным поэтом). А. П. Сумароков, хоть и не был академиком, сотрудничал в издаваемом Академией журнале «Ежемесячные сочинения». Известно его стремление попасть в число академиков, которое не осуществилось лишь из-за ссоры с Ломоносовым. Однако после воцарения Екатерины Великой, он все же получил чин статского советника и право печатать свои сочинения за счет Кабинета Ее Императорского Величества. Гаврила Державин с 1783 года был членом академии наук и принимал участие в составление толкового словаря русского языка. Екатерина Дашкова, управлявшая Академией в царствование Екатерины Великой, учредила еще один журнал «Собеседник любителей российского слова», в котором участвовали Державин, Херасков, Капнист, Фонвизин, Богданович, Княжнин. Почти все они участвовали и в заседаниях, устраиваемых Академией, в частности на знаменитом заседании, посвященном использованию печатной буквы «ё».
Итак, в XVIII веке крупнейшие поэты и писатели (а их было немного) либо были членами Академии наук и художеств, либо участвовали в ее работе, либо, наконец, как Сумароков, были на индивидуальном государственном обеспечении. Они жили не за счет гонорара, а за счет государственного жалованья, которое, по крайней мере некоторым из них, платилось именно как литераторам. При этом они были горячими сторонниками идеологии Просвещения, которую исповедовало петровско-екатерининское государство, и вовсе не стеснялись выражать, в том числе и в своих произведениях, верноподданнические чувства по отношению к этому государству.
Отделение литературы от государства произошло именно в эпоху «критического реализма». Пушкин, Тургенев, Достоевский, Чернышевский и Некрасов в качестве литераторов были частными лицами, а журналы, в которых они печатались и которые учреждали, – частными предприятиями. Жили они либо на доходы с имений, либо на гонорары и перед государством никаких обязанностей не имели; к идеологии же его многие из них относились, мягко говоря, отрицательно. Наступила другая эпоха – эпоха модерна, формирования начатков гражданского общества в России (которое, правда, до конца так и не сложилось).
Можно даже пойти дальше и соотнести классицизм и в традиционной и в советской его разновидностях с мировоззрением раздаточно-сословного общества (каковое было и в имперской России до капиталистических преобразований XIX века, и в СССР), а «критический реализм» или социально-психологическую прозу – с мировоззрением общества модернистского, рыночного. Во всяком случае, на последнем утверждении настаивает современный социолог Игорь Вишневский в своей работе «Серп и рубль». В «лишних людях», появившихся в русской литературе XIX века, он видит отображение процесса модернизации элиты тогдашнего российского общества. Модернизация эта в ее антропологическом аспекте предполагала отодвинуть на второй план «соборного человека», типичного для традиционного сословного общества и живущего в согласии с канонами и традициями коллектива, к которому он принадлежит (семьи, рода, сословия, гильдии, церкви и т. д.), и появление нового, «автономного человека», индивидуалиста, который имеет смелость жить собственным умом и тем самым идет наперекор общественным традициям и обычаям, а потому превращается в обществе, где еще очень силен дух патриархальности, в изгоя.
Получается, в те исторические периоды, когда у нас начиналась модернизация либерально-капиталистического типа, как в XIX веке, у нас побеждала литература социально-психологического типа, а в те периоды, когда побеждала сословность и этатизм, как в XVIII и XX вв., приходил черед победы утилитарной литературы классицистского типа. Ее утилитарная направленность и назидательность объясняются очень просто – сословное общество всегда имеет руководящую и направляющую идею, которой подчинена вся его жизнь (будь то идея великой православной империи, как во времена Екатерины Великой, или идея великой коммунистической державы, как во времена Сталина).
Союз писателей в постсоветскую эпоху
Вернемся к советской литературе. От десятилетия к десятилетию количество шедевров в рамках соцреализма неуклонно снижалось, и если период 20–50-х гг. – это период взлета соцреализма, то 60–80-е гг. – период его заката и деградации. Если официальные советские писатели и создавали нечто ценное в послевоенные годы, то не благодаря, а вопреки соцреализму. Все сколько-нибудь заметное, написанное в эти годы, – от политизированной поэзии Вознесенского до прозы «деревенщиков» – это отход от идеалов и требований соцреализма. Никто из названных писателей и поэтов всерьез не воспевает строительство коммунизма, и если ему удается создать нечто хватающее за душу, то на основе других идеалов – глобализма или, наоборот, патриотизма, восхищения урбанизмом Америки или русской природой.
Дело в том, что для того чтобы создавать эстетические шедевры в рамках такого литературного «тэхнэ», нужно не только наличие таланта, но и вера в пропагандируемую идеологию. Иконописец, который не верит в Бога, хорошую икону написать не в состоянии. Соцреалист, который не верит в коммунизм, будет создавать в жанре соцреализма грубые и плоские подделки, которые эстетически нетребовательные чиновники, руководящие искусством, возможно, и будут хвалить, и даже будут давать за них деньги и привилегии, но у настоящего, обладающего критическим мышлением и вкусом читателя это вызовет лишь скуку, а то и отвращение. Если же такой писатель талантлив, то он станет писать еще и «для себя», «в стол», давая волю своему таланту и фантазии, но это уже будет нечто другое – либо литература в обычном смысле, то есть индивидуальное самовыражение, либо произведения «антисоцреализма», то есть шедевры в духе другой, антиправительственной идеологии.
Это и произошло с советскими писателями в 1960–1980-е гг., когда официальная идеология марксизма-ленинизма настолько закостенела и перестала отвечать вызовам времени, что верить в нее по-настоящему могли лишь фанатики, да еще и обладающие очень узким кругозором.
Деградация и крах советской идеологии означали и деградацию и крах социальной организации советской литературы. Причем исчезновение веры в идеологию в гораздо большей степени подорвали Союз писателей как социальную институцию, воспроизводящую соцреализм, чем случившиеся чуть позже реальные события краха КПСС и разрушения СССР.
Напомню, Союз писателей был построен на манер большой фабрики, которая создавала произведения, пропагандирующие государственную идеологию в соответствии с определенным государственным заказом и планом. Конечной целью было – воздействовать на умы простых граждан Страны Советов и воспитывать их в духе верности идеям строительства коммунизма. Для этого писатели ездили по стране, встречались с читателями, изучали свою аудиторию, и за это они получали свои жалования, пайки и привилегии. Когда вера в идеологию исчезла – причем сначала у писателей, а затем и у значительных масс читателей – из Союза писателей как будто вынули стержень, который был осью его существования. Он стал напоминать фабрику, производящую продукцию, которая никому уже не нужна – и это очевидно всем: и самим работникам фабрики, и потребителям. Но смущение, боязнь наказания, остатки былой веры, наконец, просто привычка заставляют одних продолжать производить, а других продолжать покупать. Когда же исчезло государство, которое заказывало эту продукцию, то участь фабрики стала ясной всем.
В 1990-е годы государство официально перестает финансировать союз, который, как уже говорилось, распадается на множество союзов (так обстояло дело, конечно в федеральном центре, на нацокраинах финансирование местных союзов продолжалось, только теперь их члены должны были воспевать не коммунизм, а локальные суверенитеты). Казалось бы, в России теперь строится капитализм, гражданское классовое общество, Союз писателей в прежней форме больше не нужен и его должны заменить российские аналоги западных Пен-клубов (филиал международного Пен-центра также не замедлил появиться в нашей стране). Но на самом деле все было гораздо сложнее.
Новая идеология – новый Союз писателей?
Постсоветское российское государство так и осталось идеократическим. «Либералы» вовсе не разрушили машину советской пропаганды, а сохранили ее и даже модернизировали. К советским телеканалам, газетам, журналам присовокупили множество новых, раздали их олигархам, тесно связанным с властями, и вся эта сеть СМИ превратилась в мощнейший инструмент зомбирования общества. Никаких действительно демократических СМИ так и не возникло. Все 90-е гг. крупнейшие теле– и радиоканалы, газеты, журналы (за исключением загнанных в гетто 3–4 изданий оппозиции да множества неизвестных за пределами Москвы самодеятельных малотиражных газеток) транслировали одну и ту же государственную антисоветскую, либеральную идеологию в нескольких вариациях (от радикальной, гайдаровской, до мягкой, характерной для сторонников Явлинского). Лево-патриотическая оппозиция, которая имела огромную поддержку в обществе и одну из крупнейших фракций в Госдуме, усиленно шельмовалась, именовалась «коммунофашистской», ее представители никогда не приглашались на телевидение и радио, были лишены возможности во всеуслышание высказывать свое мнение по волнующим общество вопросам. Такова была хваленая «свобода слова 90-х», по которой сейчас рыдают либералы. В 1996-м эта машина манипуляции общественным сознанием совершила почти чудо – превратила Ельцина, имевшего рейтинг в 2 %, в победителя президентских выборов (кампания «Голосуй или проиграешь!»).
С начала 2000-х постсоветское государство стало стабилизироваться и его идеология стала приобретать все более консервативные черты, не теряя при этом либерального каркаса. Переход российской машины пропаганды на новую идеологию еще больше усилил контроль государства над СМИ. Происходящее стало напоминать советский контроль государства над деятелями культуры. Тогда и начались разговоры о возрождении Союза писателей.
Фактически закон был направлен на превращение писателей в своеобразное сословие полубюджетников, которые должны были кормиться с гонораров и вознаграждений, но при гарантированном государством минимуме и при наличии различных социальных льгот. Конечно, молчаливо предполагалась хотя бы символическая лояльность государству и основным тезисам его идеологии.
Законопроект прошел Госдуму и Совет Федерации, но не был подписан президентом Ельциным. Мотивы этого его поступка в СМИ не озвучивались, но очевидно, это было связано именно с нелояльностью большинства писателей: в демократическом союзе российских писателей состояло более 3 тысяч человек, а в патриотическом Союзе писателей России – в 2 раза больше.
Однако в 2000-х в связи с «патриотическим поворотом» нового президента Путина происходит переход значительной части некогда оппозиционной творческой интеллигенции на сторону государства, которое, по крайней мере на словах, отказалось от наиболее одиозных тезисов либерал-реформаторов и провозгласило курс на «возрождение России». Уже не только в «коридорах власти», но и в кругах самих литераторов начинаются разговоры о создании единой писательской организации под эгидой государства. А в 2013 году состоялось первое Литературное собрание – встреча 500 ведущих писателей, публицистов и драматургов с президентом Путиным, где от разговоров перешли к делу. Участники собрания предложили президенту создать государственный Фонд поддержки литературы – для финансирования некоммерческой литературы, а также единую писательскую организацию. Президент пообещал фонд создать, но предупредил, что финансирование его будет более скромным, чем у недавно созданного Фонда кино. В ответ на предложение редактора «Литературной газеты» наконец-то принять закон о писательской организации президент заявил, что в обозримом будущем будет принят закон о творческих союзах в целом. Предложение о создании единой писательской организации поддержал присутствовавший на собрании советник Путина В. Толстой.
События 2014 года, а также кризис на рынке нефти отодвинули реализацию этих предложений, но очевидно, что рано или поздно это произойдет.
Интересно, что Россия в этом плане сильно отстает от бывших республик Советского Союза. Соответствующие законы о творческих союзах существуют в Белоруссии, Казахстане, Молдове. Даже Украина, гордящаяся своим «европейским выбором», приняла закон о государственной поддержке творческих работников.
Заключение
Либералы при этом обязательно заявят, что авторитарное государство стремится наложить свою тяжелую длань на сообщество литераторов и лишить их свобод, а про тех профессиональных писателей, которые выступают за воссоздание Союза писателей, скажут, что это обскуранты, которым, дескать, нравится быть рабами. На самом деле, жизнь, конечно, не черно-белое кино, где есть герои и злодеи. «Либеральная свобода творчества» и отсутствие господдержки литераторов имеет не только преимущества. Обратная ее сторона – бедственная жизнь писателей, которые не желают подчиняться конъюнктуре рынка, съеживание серьезной литературы в интеллектуальное гетто, «литературу для самих писателей», абсолютное господство на рынке и в сознании читателей дешевого бездумного популярного чтива. Я уже говорил, что в США даже сборники стихов Нобелевских лауреатов издаются тиражами 300 экземпляров и полностью расходятся по библиотекам – для литературоведов и критиков. К тому же трудно сказать, что тяжелее: давление государства (которому наши писатели, между прочим, давно уже научились показывать «фигу в кармане», «пиша» запрещенное «в стол») или давление рынка, который тихой сапой заставляет даже очень талантливых писателей превращаться в конъюнктурщиков (пример – Стивен Кинг, который начинал как автор вполне добротных политических романов, а закончил как «король ужасов»).
Впрочем, как бы мы ни ответили для себя на этот вопрос, факт остается фактом: наше общество вошло в очередную консервативную фазу, государство уже создало новую идеологию и уже заявило о желании контролировать писательское сообщество. На очереди третья вариация русского классицизма и новое возрождение государственно-идеологической литературы… Что оно даст нашей культуре – покажет время.
Опубликовано в Бельские просторы №3, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!