Риф Мифтахов. МАТЕРИНСКИЕ СЛЁЗЫ (продолжение)

Повесть. Перевод с башкирского Ю. Горюхина

Продолжение. Начало в № 6

Маглифу и Булата никто не встретил.
Хорошо, что соседям всегда оставляли ключи от двери. Екнуло сердце у Маглифы, как только она оглядела квартиру.
Булат сразу же бросился к аккуратно составленным в ряд игрушкам и стал проверять автомашины, танки, луноход…
А Маглифа почувствовала что-то неладное. Не зря говорят: душа – вещунья, она видит на расстоянии. Не оставалось у нее сомнений: сын и сноха не живут вместе. В квартире почти не осталось вещей сына, да и дом, где есть мужчина, мужчиной и веет, а тут и духа его нет.
А Булат, поиграв, взглянул на бабушку:
— Горюешь, что папы с мамой нет? Не горюй, сейчас они придут с работы, – потом подбежал и крепко обнял ее.
— Было бы хорошо, коли так… – прошептала Маглифа, чтобы Булат не услышал ее слов. – Ладно, поставим-ка чай.
Через полчаса, открыв дверь своим ключом, вошла Стефания. Булат, успевший спрятаться за угол, выскочил и бросился ей на шею. Стефания вскрикнула и, крепко обняв его, стала целовать. Маглифа, когда Стефания немного успокоилась, подошла и протянула обе руки:
— Здравствуй, дочка! – сноха порывисто обняла ее. У обеих на глазах блеснули слезы.
— А где же папа? Когда он придет? – вопрос Булата как гром оглушил женщин.
Стефания заговорила первой, обращаясь к Маглифе:
— Не хотелось тебя огорчать, поэтому и не приехала. Да и не хотелось показываться в ауле без него. Уже два месяца, как ушел. С любовницей живет…
Булат – чуткий мальчик – все понял. Спрятавшись за дверью и давясь слезами, все повторял и повторял:
— Папа разве не любит нас?! Разве не любит?..
Стефания и Маглифа успокоили Булата, напоили чаем и отправили с соседским мальчиком Стасиком погулять.
А свекровь и сноха продолжили горькое чаепитие и трудный разговор.
— Не знаю теперь, как же жить, – вытирая нахлынувшие слезы, говорила Стефания, – своим старикам не писала еще об этом. У мамы плохо с сердцем… А отец горяч и крут. Как он не хотел отпускать меня от себя! Все твердил: «Разве можно ехать за солдатом? Коли любит, приедет сам и мать свою привезет. А я вам дом здесь построю». А я, упрямая, одно заладила: «Я теперь без этого башкира жизни своей не представляю, куда он, туда и я!» Если отец теперь узнает, приедет и силой заберет меня, слова не даст сказать. Ничего его не остановит. Но и не говорить им тоже нельзя.
При этих словах задавило сердце у Маглифы. Ведь если сноха увезет Булата в Молдавию, ей тогда, старой, что же остается – только с ума сходить?..
— Брось, не говори пустое, сноха, – сказала Маглифа. – И муж и жена от земли одной. В жизни всякое бывает. Жизнь ведь, она по-всякому проворачивает. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается. А у вас ребенок, будто яблочко… Что же вы осиротить его задумали? Эх, Сания, одинокое деревцо быстро ломается от ветра.
Страшнее одиночества нет болезни! Ты про это вот у меня, у свекрови, спроси!
Я знаю, что любишь ты его. Поговорим давай. Сынбулат не такой человек, чтобы не понять. Страдать из-за мужа – значит, до гроба. Куда бы ты ни уехала – из сердца его не выбросишь, не избавишься от него. Тут плохо – поезжайте ко мне, у меня будете жить. Булата тянет к деревенской жизни. Ты и сама привыкла к аулу, разве не так? У нас все время про тебя спрашивают. Удивляются, как ты за три года научилась говорить по-башкирски. Сании, говорят, привет передай.
— Я бы и не уехала из аула, да Сынбулат все жилы вытянул: уедем да уедем.
Заочно учиться, говорил, поступим, деньги будем копить, машину купим. Я-то учусь, в этом году диплом инженера получу, а он устроился на завод и на этом успокоился. Хорошо еще, повезло нам: дом наш снесли, а то и этой квартиры бы нам не видать… Не знаю уж, что стряслось: и учиться не стал, и на заводе не очень отличается, дружки появились какие-то, пить стал… Впрочем, ты и сама знаешь!
— Когда в ауле жили, знала, а здешнюю вашу жизнь не очень, дочка, представляю. Не всегда ты все рассказывала. Да и мне не хотелось лезть в душу. Вот и не могли выбрать удобного момента поговорить. И давно он с этой женщиной водится?
— В позапрошлом году, как ты знаешь, Сынбулат с приступом аппендицита попал в 20-ю больницу, операцию делали. Там он и познакомился с хирургом из детского отделения. Вернулся домой – не узнать, я сразу почувствовала…
— Что же он просто взял и ушел?
Стефания задумалась. Откинула упавшие на глаза смоляные кудри и, зажмурив глаза, заговорила:
— Меня зимой прошлого года послали на месяц в командировку в Ленинград.
В это время и разгорелась, видно, у них любовь. Вдобавок, как говорится, на беду и горе спешит. Ах, бросить бы все! Как ты говоришь, мама: кто с утра не добился удачи – едва ли добьется ее вечером, а кто не добился и вечером, тот и вовек без удачи останется. Вот и моя жизнь, видно, такой будет.
Стефания махнула рукой:
— А-а, лучше расскажи, мама, деревенские новости.
— Это от нас не убежит. Нет, ты все расскажи, сношенька. Я мать – все должна знать и понять, не скрывай. Правда хоть и горька бывает – знать ее надо.
— Горького в том нет и вины моей тоже нет, вот над хлебом клянусь…
— Верю, даже очень. Я ж тебя разве не знаю, слава Аллаху, как мы вместе согласно и красиво жили! Ты мне как своя дочь, как дитя кровное… Поэтому и болит сердце.
От этих слов Стефания опять заплакала:
— В Ленинграде, когда училась, – начала она дрогнувшим голосом, – мы все подружились, ходили в кино, по музеям, справляли дни рождения. Были там и мои земляки. Один из них – Теодор Драгомир, оказался и вовсе из моих родных Бельцов. Он, когда вернулся с курсов, побывал у моих родителей, передал привет и гостинцы, а потом прислал открытку с поздравлением. Я забыла про нее – сунула в журнал, который читала в это время. А Сынбулат случайно наткнулся на нее.
Целую неделю бушевал. Я все пыталась объяснить, а он ничего и слушать не хотел, чего только мне не наговорил, но совесть моя чиста перед ним.
Стефания смахнула с ресниц слезы:
— А тут еще письмо пришло: мама тяжело заболела. Я отпросилась с работы и поехала к родителям. А когда вернулась, Сынбулат уже ушел из дома… Вот записку оставил, – Стефания достала из шкафа и подала свекрови бумажку: «Стефания! Я ухожу, причину, я думаю, объяснять нужды нет. Булату я остаюсь отцом, он вырастет без чувства потери. Будь счастлива! Если приедет мама, меня найдут вот по этому адресу: «Уфа…»
Стефания не дочитала – зарыдала:
— Без него жить мне очень трудно, мама, трудно. Где же оно, счастье?
— И-и, сношенька, когда жар-птица в руках, не замечаешь, замечаешь, когда она улетает. Ладно, не убивайся, у женщин одна сила – это выдержка и терпение.
Стерпевший железо разрывает, говорили в старину. В роду у нас такого не бывало, вот ведь окаянный. Что натворил. Сиротские слезы – самые горькие. Об этом бы подумал…

* * *

Маглифа, решив не откладывать дело в долгий ящик, взяла внука и пошла по адресу, что оставил сын. Стефания проводила их до автобусной остановки:
— Долго не задерживайтесь, я буду ждать вас к обеду.
Маглифа доехала до нужной остановки, с облегчением вышла из душного автобуса с грубоватыми и шумными пассажирами и, взяв Булата за руку, спросила:
— Сынок, тебе где лучше: в ауле или в городе?
— В ауле хорошо, а здесь интересно, – ответил тот, поглядывая по сторонам.
— А где бы ты хотел жить?
— И в ауле и здесь.
— Как же это, ты разве – два человека?
— То с мамой, то с тобой.
— У тебя же папа еще есть.
— А он меня не любит.
— Оставь, грех так говорить. Разве бывают отцы, которые не любят своих детей?
— Он же ушел от мамы, значит, не любит нас.
Кольнуло у Маглифы сердце, сжалось. Душа ребенка, как лед на плаву: куда толкнешь, туда и ткнется.
— Э-эх, сынок, сынок, – заговорила она, пытаясь как-то сгладить разговор. – Ты еще многого не понимаешь, что у взрослых происходит. Подрастешь и все поймешь. Старики говорят: пока сам отцом не станешь, не сумеешь оценить отца своего, не будучи матерью, не оценишь матери своей.
— А я никогда не буду ничьим отцом.
— И-и, еще чего… Не говори так, сынок, отец – это крылья ребенка, надо желать, чтобы удалось тебе отцом стать…
За разговором подошли к нужной девятиэтажке. Перед встречей Маглифа посидела на скамейке, набираясь решимости:
— Ладно, пойдем, Булат, – Маглифа встала, – папа твой пришел уже, наверное, с работы. Зайдем, повидаемся, о здоровье его разузнаем.
Мальчик молча затопал по лестнице вслед за бабушкой.
Дверь открыла молодая, лет тридцати, женщина в ярком шелковом халате.
— Здравствуйте!
Пробормотав в ответ что-то невнятное, женщина, догадавшись, кто перед ней, позвала из комнаты Сынбулата и, ни слова больше не добавив, ушла на кухню.
Сынбулат, застегивая на ходу полосатую пижаму, преувеличенно громко сказал:
— О-о! Сынок с мамой приехали! – хотел взять Булата на руки, но тот уклонился и отстраненно протянул отцу руку. А когда Сынбулат попытался поцеловать сына, посмотрел прямо в глаза отцу так, что тот чуть не уронил очки, вытер пот со лба и протянул вдруг задрожавшие руки матери.
— Мама, что же весточки не подали? Я встретил бы вас. Ну как добралисьто? – заговорил он одеревеневшим голосом. – Идемте, идемте, проходите в зал.
Забида, надо чаю приготовить!
— Не беспокойтесь, мы только что из-за стола, – быстро отреагировала Маглифа. А Забида вышла из кухни и сухо ответила Сынбулату:
— Чай поставлен, мне пора на дежурство…
Маглифа, испугавшись, что Забида уйдет, избежав разговора, сказала погромче, чтобы та слышала в своей комнате:
— Я пришла не для длинных разговоров за чаем, нет у меня таких разговоров.
А вот о ребенке есть что сказать. Давайте поговорим. Чем злословить на стороне, лучше сказать прямо в лицо.
Забида вышла в зал, успев сделать прическу, надеть яркое обтягивающее платье и туфли на высоком каблуке. Весь ее вид словно говорил: смотрите, какая женщина встретилась вашему сыну!
Булат, прижавшись к бабушке, шепотом попросился на улицу.
— Если отец разрешит, иди, – ответила Маглифа и ласково потрепала внука по спине.
— Так ведь мы тебя еще и разглядеть толком не успели, сынок!.. Ладно… Но играть можно только во дворе. Тут машины со всех сторон на больших скоростях носятся. Будь осторожен, ладно?!
Булат кивнул головой и тут же шмыгнул за дверь. В доме воцарилась тишина.
Забида нетерпеливо постучала пальцами по столу:
— Ну, говорите… У меня через двадцать минут начинается дежурство. Меня больные ждут…
— Нe знаю, есть ли польза в том, чтобы излечивая одних, ранить других, – тихо и медленно проговорила Маглифа.
— Я вас не понимаю, – Забида выпрямилась и вся напряглась.
— Больных в больнице ты, возможно, и вылечиваешь, а вот меня, мою сноху и внука Булата делаешь сердечниками, разве это не понятно?
— Зато я излечила сердце вашего сына.
— Мама, оставь, пожалуйста, давай сегодня не выяснять отношений. Сейчас будем пить чай, суп твой любимый сварим. – Сынбулат попытался перевести разговор на другую тему, – рассказала бы, что в ауле делается!
— Аулу ничего не сделается, он на месте. Ты сначала расскажи о своих делах, а потом уж и о других вещах поговорим.
— Что тут рассказывать, так уж вышло, что теперь поделаешь?
— Вон ведь как, что поделаешь, говоришь?! Жизнь построить – не шалаш поставить. Чтоб сегодня один развалил, а завтра, глядишь, другой уже построил…
Э-эх, сынок, сынок, я-то ведь старалась воспитать тебя человеком с честью, чтобы была светлой память отца и старшего брата.
— Что же, мама, по-твоему, я человек без чести?
— Осиротить ребенка – самая большая в мире вина и бесчестность. А бесчестье – тяжелее камня надгробного.
— Ну спасибо, мама, за добрые слова.
— Сердце болит, оттого и говорю. Мало было мне смертельных ран отца и гибели твоего старшего брата?!
— Вой ну не я выдумал, я сирот не оставлял!
— Сын твой сиротой становится. Стыдно так вести себя!
— Ну спасибо, мама! Как увидела, так тут же и слово доброе сыну сказала. – Сынбулат хлопнул дверью и ушел на кухню.
— Если хочешь услышать доброе, не делай зла другим.
— Я ухожу, – вмешалась Забида, – послушайте же и меня. Есть ведь еще и любовь…
Маглифа перебила Забиду с горячностью:
— В любви греха нет. И мы без сердца не рождались, знаем и о том, что в мире существует любовь. Только зачем же за чужой долей, к чужому счастью тянуть руки? Коли желание искушает, стыд охладить надобно.
— Не язвите, я не гулящая, лучше на свою сноху посмотрите!
— Зря грех берешь на душу, коли чернишь мою сноху! Я с ней пять лет под одной крышей жила, и жили мы душа в душу. Какая она, видно было с порога.
Ни ее, ни меня не оскорбляй…
— Если она так хороша, то почему же в открытую с любовником переписывается?
— Не было этого! Тебе надо было сначала узнать всю правду…
— Не знаю, вашему сыну, наверное, виднее. Я его сюда не зазывала! Это ведь он жене измену не может простить.
— Коли гусыня не кричит, гусак к ней не бежит.
— Спасибо скажите, что его здесь обогрели и жить оставили, а то шатался бы сейчас где-нибудь как бродяга… А если не нравится – дорога ему ковром. – Забида в сердцах хлопнула входной дверью.
Тягучая тишина повисла в доме.
«Вот тебе и на… – думала Маглифа, – о любви говорит, а самой все равно, есть Сынбулат или уйдет сегодня же. Да уж, мужчину и возвеличивает жена, и позорит жена. Только мужчины редко в душу заглядывают, им лишь доступность нужна».
Сынбулат вышел из кухни и позвал чай пить.
— Что же Булат, где он там? – встрепенулась Маглифа и, схватившись за поясницу, медленно поднялась.
— Сейчас приведу его с улицы.
— Погоди, давай поговорим, сынок. Не обижайся, коль жестко скажу. Кроме вас, никого у меня нет на этом свете. Вся жизнь моя была и есть – сначала ты, теперь – вы. Не сироти сына своего, Стефанию не делай матерью- одиночкой.
Сынбулат, на старости лет дай мне пожить спокойно.
— Что же ты, мама, все Стефанию защищаешь?! Ей письма шлют мужчины, о которых я никогда не слыхивал. Любой, у кого хоть немного ума есть, поймет, в чем тут дело.
— Говорят: лишний-то ум, он голову дырявит. Как же ты живому человеку не поверил, а бездушной бумажке в ладонь величиной веришь? Я вот ни на грош не верю. Сердцем чую: сноха моя не такая! Она же за Булата и за тебя умереть готова. Если бы не любила, разве пошла бы она, бросив учебу, сюда, за тридевять земель, за курносым черным, как пугало, башкиром? Каждому своя Родина – колыбель золотая.
Отец с матерью у нее – какие хорошие люди. Да если бы нашелся чужак, к которому сердце у ней склонилось, что пятеро по лавкам сидят? Взяла бы единственное дитя, да и уехала бы домой. А она, несмотря ни на что, с места не тронулась, потому что и радость и горе ее здесь. Вот над чем бы ты, сынок, подумал трезвой головой. Себя, род наш, нацию нашу позоришь…
Сынбулат молчал, только вертел и вертел в руках чашку.
— Мама, давай подождем немного.
— А ты, значит, осиротив дитя и жену, в чужом доме будешь дожидаться? Нет, сынок, чем спать на перине в чужом доме, лучше спи хоть на досках в своем. Эту женщину, Забиду, я вижу впервые, может быть, она и неплохой человек. С первого взгляда ни похвалить, ни похаять не могу. Не хочу грех на душу брать. Только вот что скажу: настоящую жизнь и дом променял ты на хлипкий шалашик: подует ветер покрепче – и разлетится. А ветер-то уже и подул к тому же…
— Не знаю, не знаю… Что делать, теперь не знаю… Мне подумать надо, мама!
— Человеку для этого голова дана. Думай! Только думай сейчас по горячему.
Не затягивай… Сказано: глупость порождает гнев, раскаешься потом – поздно будет. Не за то сложили головы твой отец с братом, чтобы их потомки осиротели.
— Что же ты, мама, обычное житейское дело раздуваешь в большую проблему.
— Обычное?! Э-эх, сынок. Каким ты был безответственным в детстве, таким и остался. Думала: вырастешь, за ум возьмешься… И сама я не сумела тебя научить, и от жизни ты не извлек уроков… Любовь отдать – жизнь отдать. Видел бы ты сноху! Разве не замечаешь горе в глазах своего сына?!
— Как же я теперь смогу вернуться к Стефании? После того, что сказал тогда…
Не придешь же просто так и не пожелаешь доброго здоровья..
Маглифа, почувствовав колебания сына, смягчила свой напор:
— Ладно, сынок, что прошло, то и пеплом развеялось, забудь. За снохой греха нет, ни пятнышка. По вас вся деревня скучает, постоянно все спрашивают… Ладно… Со снохой я сама поговорю. Завтра вечером мы ждем тебя дома…
Сынбулат молчал да мял в пальцах папиросу, не смея закурить при матери.
Маглифа, не допив чаю, вдруг легко поднялась со стула и пошла к выходу.

* * *

В чужом дворе Булат растерялся, не зная, чем заняться, с кем поиграть: все было незнакомое и чужое. Булат постоял у качелей, на которых раскачивалась девочка, даже не посмотревшая в его сторону. Потом к нему подбежал мальчик и предложил сыграть с его друзьями в футбол, но Булат только отрицательно мотнул головой. Его мысли были заняты лишь одним: «Почему папа живет здесь, в чужом доме с чужой злой тетей? Почему папа не идет домой? Ведь он так любит маму и папу! А если папа совсем домой не вернется? Если… А что же будет делать мама? Она ведь сильно плачет… Жалко маму… Жалко маму… Нет, это вон та тетя, что открывает дверь, виновата! Какая она плохая…»
В это время из подъезда вышла Забида и тоже увидела Булата:
— А ты чего не играешь с ребятами? – стараясь быть приветливой, спросила она. – Если хочешь, иди домой чай пить с конфетами, погоди, у меня есть с собой, – Забида достала из сумки и протянула Булату горсть конфет. – Возьми, они вкусные, я их сама очень люблю.
Булат плотно сжал губы, гневно засверкал глазами:
— Сама ешь эти конфеты! – и изо всех сил оттолкнул протянутую руку. – Ты папу забрала, а мама плачет… Ты… Ты плохая!.. Плохая!..
У растерявшейся Забиды от сказанных с недетским страданием слов посыпались из рук конфеты, упала на землю сумочка.
— Ты… ты м-ма-л-ленький еще… – вдруг стала она заикаться, – и ничего не понимаешь… Иди в дом, иди… Успокойся. Ты п-просто не п-понимаешь еще… – И, быстро схватив сумку, убежала.
А Булат все кричал ей вслед, ничего не видя и не слыша:
— Ты плохой человек!! Ты плохой человек! Ты плохой человек! Плохой!..
Булат бросился в противоположную сторону. Слезы застилали ему глаза, во рту пересохло, болело горло, oн все бежал и бежал… Обида и горе гнали его неизвестно куда, Булат выскочил на проезжую часть проспекта, по которому с ревом несся поток машин…
Не успела Забида зайти к себе в кабинет и немного успокоиться, как позвонили из приемного покоя и сказали, что доставлен в очень тяжелом состоянии мальчик лет пяти. Услышав «мальчик», Забида вздрогнула, сердце заныло, обмякли ноги: она была уверена, что это Булат.
Забида считалась решительным, знающим свое дело хирургом, способным провести операцию любой сложности. Но в этот раз вся ее решительность исчезла, она стояла в ступоре. Операционные сестры Шура и Нажия, испуганные ее растерянным видом, замерли в молчании. А Забида видела, что лежащему без сознания и потерявшему немало крови Булату требуется сложнейшая oпeрация.
Операция, исход которой не мог бы сейчас предсказать никто. Но спасти Булата должна она, только она. Иначе и быть не может…
— Готовьте больного к операции!

Ожидая свекровь с Булатом, Стефания решила устроить праздник: вымыла полы, вытрясла дорожки и покрывала, вытерла везде пыль. K самому приходу дорогих гостей поставила в духовку бэлиш с гусятиной, который в свое время научила ее готовить Маглифа, сама делавшая его необычайно вкусно.
Но время перевалило за полночь, бэлиш давно остыл, а никого не было. Стефания беспокоилась все больше и больше не находя себе места. Накинув первую попавшуюся кофту, она выбежала на улицу.
Привычно теплый июньский воздух показался ей почему-то душным. На улице было еще оживленно, гуляли люди, шумела молодежь, только не видно было женщин с детьми. Не ночевать же они там остались? Стефания почувствовала, что слезы потекли по ее щекам.
— Стефания!
Неожиданный оклик заставил ee вздрогнуть, она тут же повернулась в сторону раздавшегося голоса. Стефания сразу узнала шедшего к ней по плохо освещенной улице Сынбулата.
— Сынбулат, – прошептала она и, почувствовав неладное, побежала навстречу. – А где же Булат и мама?!
Стефания спросила с таким отчаянием в голосе, что у Сынбулата сухой твердый ком стал в горле, не давая ему говорить.
— Ты что, язык проглотил? Почему молчишь?!
— Булата машиной… – только и успел он сказать.
— Где?! – Стефания, прижавшись всем телом к бетонному столбу, вдруг мягко и быстро сползла на землю. Сынбулат подхватил ее на руки и закричал:
— Булат жив, жив!.. Я сейчас поймаю такси, поедем к нему, я сейчас…
В такси Сынбулат обнимал за плечи Стефанию, прижимая ее к себе.
— Прости, Стефания, прости… Это все я, я виноват… Наш Булат жив, операция прошла удачно. Он будет жить!.. – шептал он ей в ухо.
Горе опять сблизило супругов.
В операционном отделении уже сидела Маглифа. Увидев сноху, протянула к ней руки и пожаловалась:
— Ах ты, боже, вот ведь беда – над головой, а несчастье под бровями было, оказывается, кто бы подумать мог… Не пускают… Сейчас Забида должна выйти…
«Кто это – Забида? Знакомое имя, – как-то безразлично подумала Стефания и тут же вспомнила, что это та женщина, что живет с Сынбулатом. Нo то, что было важным еще час тому назад, не имело значение сейчас. – Значит, это она сделала операцию Булату».
Из операционной вышла смуглая, небольшого роста медсестра.
— Вы, видимо, мать мальчика? – обратилась она к бледной, с покрасневшими глазами Стефании. – Вашему сыну сделана серьезная операция. Операция прошла успешно. Оперировала опытный хирург Забида Валитовна. Повидать мальчика пока нельзя, потерпите, мы скажем, когда будет можно.
Ждите… Легко сказать… Как терпеть, когда жизнь твоего ребенка на волоске?
За ребенка страх – в сердце, а за мужа – в подоле… Горе и беспокойства, что за эти дни перенесла Стефания и ее свекровь, невозможно ни с чем сравнить и измерить, невозможно высказать. Отец Булата тоже на глазах изменился: щеки ввалились, раньше изредка покуривавший, теперь смолил одну сигарету за другой.
Только на третьи сутки Булат открыл глаза, потом закрыл и еще двое суток стонал и бредил. Стефания, Сынбулат и Маглифа, сменяя друг друга, попеременно дежурили у постели Булата круглые сутки. Забида, чтобы не травмировать ребенка, наведывалась только тогда, когда мальчик спал; она строго следила за его состоянием, подсказывала, что и когда необходимо сделать, и тоже спала лишь урывками.
Забиде никогда особо не везло в жизни, да и теперь она достаточно хорошо понимала, что Сынбулат вряд ли вернется к ней. Забида и раньше чувствовала, что Сынбулат не может забыть жену и сына, что счастье ее недолгое…
Окончив медицинский институт, Забида недолго раздумывала о своей будущей жизни, считая: хоть старый, но муж, хоть покосившийся, но свой дом – и вышла замуж за профессора, ведшего ее диплом. Он долго и настойчиво ухаживал, а Забида хотела остаться в городе, сразу хотела обеспеченности, своего отдельного уютного гнездышка. И они поженились. Но разве будешь счастлива, лаская нелюбимого мужа. Не было у них и детей. Профессор долго хлопотал: Забиду осматривали лучшие специалисты, прописывали самые разные лекарства, но, в конце концов, он не выдержал и сказал Забиде:
— Дом с детьми – базар, а бездетный – горе-горькое. Когда же ты спасешь меня от этого дома-несчастья?!
Эти слова больно задели Забиду – тут уж и она выложила все, что накопилось в ее душе:
— Дети не от ветра, а от мужа рождаются, от мужа, способного к этому… Где же ты болтался до пятидесяти лет, раз ребенок тебе нужен? Думал, наверное, что и его можно сделать, как твою несчастную диссертацию?! Для того чтобы родить ребенка, кроме ночного усердия нужна еще и любовь… А ее между тобой и мной никогда не было и не будет!.. Никогда!..
Муж Забиды потянулся к аптечке, но, хватая руками воздух, как сноп повалился на пол… До больницы его не довезли: в машине скорой помощи он скончался…
На четвертые сутки после операции Стефании разрешили вой ти к Булату.
Мальчик открыл глаза, медленно поднял взгляд на мать и тихо спросил:
— Мама, а где папа?
— Мы вместе, дитя мое, вместе…
В потухших глазах Булата засветилась радость…