Время птиц
Когда приходит время птиц…
Когда вообще приходит время
перечитать свой эпикриз
по птичьим росчеркам осенним,
по чёрным галочкам в дыму
и дымке ржавого подлеска, –
вдруг понимаешь, что к чему,
что и тебе придёт повестка,
как журавлю, – в прозрачный день,
пока чудны и зыбки дали,
и жизнь – серьёзная болезнь,
исход которой (у)ле-тален.
Многоточки
Свистнет чайник. В розетке ранетки.
Если лет пятьдесят за спиной,
а в окне те же самые ветки
предзакатной окрашены хной;
если мечешься в поисках счастья,
а вернёшься домой – вот оно, –
что же лучше, чем просто молчать нам,
о любви, о беде – всё равно.
И становятся фразы короче
воробьиных прыжков за стеклом…
Это чёрная сыпь многоточия
на заснеженном молью былом.
Небо
Оставь мне хотя бы сны.
Пусть будет в них всё, как прежде, –
дремотного утра нежность,
горячий настой сосны
на трепете мотыльков,
поднявшихся в бледных травах,
влюблённых цикад орава…
Созвездия узелков
на память, на долгий век
вязала себе, вязала
из тихих изгибов рек
и веточек краснотала,
малинника, в забытьи
ползущего вдоль ограды,
и солнечных паутин
на чёрных изломах сада…
Но помнить – всегда больней,
у памяти всё нелепо…
И ты оставляешь мне
слепое от снега небо.
Хна
Давай я покрашусь по осени хной
и стану иной –
девицей с инопланетным разрезом глаз?
Такие настырно звенят серебром,
спасенье от них – нищета или бром.
Ты любишь как раз таких неземных зараз.
Запястья изящного бледный излом.
Сиди за столом,
вдыхая до одури запах L’imperatrice.
Так больно, так сладко, игра, то да сё,
немножко о Фрае, слегка о Басё…
И сердце сползает куда-то в интимный низ.
Я стану осеннему свету сродни.
Господь сохрани
любого, кто выпьет его золотой аи.
Ты душу пропьёшь до последнего ах,
истаешь в моих приворотных дождях,
и всё, что останется, – шорох листвы в крови,
кривая обмётанных инеем губ
и дымный лоскут
последнего утра (ты плечи мне кутал в плед);
озёрного зеркала зыбкая ртуть,
в бокалах вино не допито чуть-чуть,
пустая веранда и яблоки на столе…
Давай я покрашусь по осени хной,
родной?
Бумер
Солнце стекает по гладким стволам эвкалиптов.
Катер даёт гудок и сдаёт к причалу…
Это теперь называют, по ходу, трипом.
Выложишь в Сеть – и сразу же полегчало:
вроде уже недаром живёшь на свете,
землю не просто топчешь, а по приколу.
Ну, или после типа покажешь детям –
мол, посмотрите, ваш бумер был тоже молод.
Я не люблю своих фотографий старых.
Глупая девочка, мода ещё глупее.
Дети глядят, как будто на динозавра
или, верней, на скелет его в зоомузее:
мам, это кто? это ты? да ладно, ты что, мам?!..
Я вспоминаю то, что не сфоткаешь сроду:
тёплую пыль на дороге, запах шторма,
старые сходни к старому теплоходу,
вишню, и сквозь листву-решето – ни облака,
песни, которые мама пела когда-то…
Если я что и снимаю теперь, то закаты,
горы, деревья, цветы… Остальное – по боку.
Города
Припоминай: трамвайные пути,
асфальт разбитый, пыль, кусты по краю.
Шиповник жарко пахнет, доцветая…
Мне в этот город дважды не войти.
Не то чтоб он не тот и я не та.
И под забором те же амаранты.
Но нет смешного платьица в цветах
и серых сандалет с прошитым рантом…
Как шёл моим далёким городам
весёлый ситчик на весёлой маме
и наш видавший виды чемодан –
коричневый с железными замками.
…То осень, то зима в моём окне.
Когда нечасто наступает лето,
оно приходит в серых сандалетах,
которые малы ему и мне.
И тянутся повсюду провода –
связующие ниточки разлуки,
не зная, что уходят в никуда.
Горячие цветные города…
От них остались запахи и звуки.
Опубликовано в Образ №1, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!