Роман о нежности и любви в совершенно неподходящих для них декорациях. Он основан на реальных событиях.
Точнее, скомпонован из историй, которые я пережил лично или наблюдал со стороны. Действия романа разворачиваются в спальном районе Перми в начале двухтысячных годов. Его суть — столкновение двух реальностей: любви главных героев и пацанского приблатненного мира, который их окружает. Главные герои: Коля — пацан, живущий по лагерным «понятиям». Катя — замкнутая дочь авторитарного мента. Они встречаются в десятом классе и влюбляются друг в друга.
Автор
В кабинет торопливо вбежал учитель — классный руководитель десятого «б», преподаватель истории и обществознания Владислав Яковлевич Барсуков. Его появление заметили все, кроме Коли и Кати, которые продолжали неотрывно глядеть друг на друга. Неизвестно, как долго молодые люди пребывали бы в этом молчаливом очаровании, если бы учитель не нарушил его зычным — «Здравствуйте, ученики!». Учителям вообще свойственно вставать на пути юности, обтесывая ее проявления по своему пыльному образу и подобию. С трудом и чуть ли не шейным скрипом Коля отвел взор от Катиного лица и походкой потрясенного человека ушел на «галерку» — последние парты всех кабинетов давно стали его пристанищем. На уроке истории он не присутствовал — душевное смятение отключило слух, ослепило. Страшная незнакомая нежность нарастала в нем морской волной. Она была такой сильной, что Коля невольно ей воспротивился. Ему казалось, что если дать нежности волю, он просто не выдержит — умрет или сойдет с ума. Пацана обуял страх.
Силясь понять, что с ним происходит, он впал в настолько глубокую задумчивость, что даже проморгал звонок на перемену.
Класс опустел. Только Катя все так же сидела за первой партой, странно свесив бледные руки вдоль тела. Уставившись в ее спину, Коля лихорадочно отыскивал мужество, чтобы подойти к ней и заговорить. Однако мужество куда-то подевалось, а слабость в ногах и вовсе не позволяла надеяться на удачный исход путешествия. Снедаемый бессилием, он грыз ручку и барабанил пальцами по столешнице, когда Катя собрала ранец и медленно подошла к нему.
— Привет.
— Привет.
Коля старался не глядеть на девушку.
Она же села рядом и неторопливо разложила школьные принадлежности на своей половине.
— Меня зовут Катя.
— Я — Коля.
Он произнес свое имя с огромным трудом. Катина близость, ее запах, вползающий в ноздри, усилили нежность многократно.
Реальность стремительно утрачивала правдоподобие. Дойдя до какого-то внутреннего предела, Коля поднял голову и в упор посмотрел на девушку. Она почувствовала его взгляд и посмотрела в ответ. Чужими губами он произнес:
— Хочешь быть моей подругой?
Катино лицо дрогнуло в улыбке.
— Хочу.
Поначалу новоиспеченной паре было очень сложно общаться. Взаимная нежность и сам факт нахождения рядом будто бы не нуждались в словах, тем более — предложениях. Поэтому первое время Катя и Коля просто сидели за одной партой, гуляли по Пролетарке, ели мороженое, ходили в кино почти молча. Однако прошла неделя, и они разговорились. Совершенно естественно и как-то само собой им удалось миновать пустяшные беседы о любимых фильмах, музыке и уроках и сразу же заговорить серьезно и честно. Мысль, что они знакомы сто лет, точнее, встретились после долгой разлуки, обязательно посетила бы стороннего человека, доведись ему подслушать молодых людей. Но к диалогам мы вернемся чуть позже, а сейчас расскажем о той реакции, которая последовала за воссоединением влюбленных.
Появление новой подруги у такого авторитетного пацана, как Колян, не могло не стать сплетнею. Новость эта обсуждалась в самых разных компаниях, причем на все лады и порою с фантастическими подробностями. Дело в том, что Коля изменился.
Он перестал бывать на «пятаках», славливаться 1 с пацанами, заседать в местном кабаке под названием «Каламбур». Интерес к «стрелкам», дракам и веселым пьянкам будто бы начисто оставил его буйную голову. Эти перемены обеспокоили «воронцовских». Миша вызвал Колю на базаргу 2 .
Расположившись во дворе, товарищи закурили. Первым заговорил Миша. Он подробно расспросил Коляна «за жизнь» и прямо сказал, что от коллектива отбиваться не стоит, а лучше ему познакомить свою девушку с братвой и не загоняться 3 . Коля же, хотя и не видел в этом знакомстве ничего дурного, почему-то совсем его не хотел. Он вдруг понял, что Катя стала для него чем-то настолько личным, что он не готов делиться ею даже с друзьями. Она была его тайной, слабостью, восторгом. Той самой прелестью, о которой безумно пекся не самый красивый персонаж трилогии Толкиена. Все это он попытался изложить Мише. Тот покрутил пальцем у виска, пробормотал что-то про свет, который сошелся клином и отпустил Колю на все четыре стороны. Типа, медицина здесь бессильна.
Теперь — про диалоги. Они происходили с беспощадной искренностью. На второй неделе знакомства Катя и Коля рассказали о себе буквально все (Катя умолчала только о происшествии на конюшне). Их общение напоминало скорее исповедь, чем сериал «Элен и ребята». В известной степени это были не диалоги, а пространные монологи, полные боли, сожалений, редкой радости и удивительно точных наблюдений. Этакая игра в «сифу» кусочками души. Естественно, разговоры «без дураков» сблизили ребят еще сильнее. Вообще, настоящие беседы, когда доспехи летят в сторону и в каждой фразе сквозит нагота, соединяют вернее общих увлечений, страсти и прочих резонов просто потому, что в таких речах всегда скрывается Бог. Иногда эти диалоги носили пророческий характер.
В этом смысле нам интересен короткий разговор, случившийся в сосновом бору в марте месяце. Катя и Коля сидели на скамье, отбившейся от своих сестер и запропавшей в глубине леса. К тому времени они были вместе уже полгода. Как и во многие вечера до этого, влюбленные слушали музыку, вооружившись одними наушниками на двоих. По заведенной традиции Коля забрал себе правое ухо, а Катя — левое.
Хриплый голос Кобейна пел грустную песню Дэвида Боуи, и мир вокруг казался им нереальным, хрупким, утратившим краски. Вдруг Катя достала наушник и сжала Колину руку.
— Коля, ты меня любишь?
За вопросом последовала долгая пауза.
— Я только тебя и люблю, Катя.
В его ответе девушке почудилась горечь.
Она вздохнула и посмотрела вопросительно.
— Почему так грустно?
— Потому что с тех пор, как я тебя встретил, мне никто не интересен. Понимаешь, я всегда был частью. Сначала семьи, потом бокса, затем — «воронцовских». Все так живут. Мой отец был частью Нефтебазы.
Дед — «Мотовилихинских заводов». А я…
Даже не знаю, как тебе сказать…
— Скажи, как придется. Я пойму.
— Я перестал быть этой самой частью.
Типа, никуда не вмещаюсь. Везде мне тесно, скучно, душно.
— И со мной тоже?
— Нет. С тобой мне хорошо. Просто…
— Что?
— Мне бывает страшно. Лезет в голову всякое…
— Например?
— Ну, что будет со мной, если тебя не станет?
— Я постоянно об этом думаю, Коля.
— Серьезно?
— Да.
Коля обнял Катю и порывисто прижал к себе.
— Давай слушать музыку?
— Давай.
— Только не «Нирвану».
— Хорошо.
— Это ведь все чушь, правда?
— Конечно.
Однако подспудные страхи, будоражащие влюбленных и в глубине души казавшиеся Коле помешательством, а Кате — предзнаменованием, вскоре обросли плотью.
Плоть эта принадлежала их классному руководителю, уже упомянутому мною Владиславу Яковлевичу Барсукову. Он был не старым еще мужчиной сорока пяти лет с почти интеллигентной душевной конструкцией, не вполне советским, и даже угодившим под обаяние гуманизма и либеральных идей в девяностые годы. Это наложило отпечаток на его отношение к профессии.
Владислав Яковлевич являлся поборником свободы и воспринимал дисциплину скорее следствием интересности урока, а не чемто нарочитым и самодостаточным. Конечно, подобная логика имеет право на жизнь, однако для ее воплощения от преподавателя требуется харизма, красноречие и внутренняя сила. К сожалению, ни того, ни другого, ни третьего у Владислава Яковлевича не водилось, и потому на его уроках творился кромешный бардак. Обидное прозвище — Барсук, которое он как-то услыхал за спиной, и вовсе пробудило в нем злобу. К весне чаша учительского терпения переполнилась.
Барсуков взалкал уважения. В десятом «б» наступила эпоха репрессий.
Первой под горячую руку попала Катя.
В известной степени, она не могла под нее не попасть, потому что постоянно опаздывала на занятия. Дело в том, что все переменки девушка проводила с Колей. Оторваться от него было решительно невозможно, и потому с визитом в туалет она затягивала до последнего. Чаще всего Катя убегала туда, как бы спохватившись, уже после звонка на урок. Конечно, ее опоздания были малюсенькими, что помогало учителям закрывать на них глаза. Однако взалкавший уважения классрук, вот уже несколько дней отыскивающий подходящую кандидатуру для показательной порки, призванной утвердить его авторитет, смежить веки категорически отказался. Более того, он остановил запыхавшуюся Катю прямо у дверей кабинета и обрушился на нее с такой неповторимой злобой, с таким плохо скрываемым куражом поймавшего удачу за хвост человека, что девушка буквально оторопела.
Притих и класс. Благодушный и мяконький Владислав Яковлевич, вдруг превратившийся в огнедышащего дракона, поразил бы и более искушенную аудиторию. Однако разошедшийся классрук не учел всех рисков своего поведения, которые тут же пришли в голову десятому «б». В отличие от недавно пришедшего в сороковую школу Барсука, каждый из учеников прекрасно знал, что в их классе есть представитель литеры «е».
Также они понимали, что именно его девушку прямо сейчас доводит до слез отчаянный учитель. Когда эти мысли со всей очевидностью воцарились в кабинете, десятый «б», как по команде, повернулся к Коле. Коля же ни на кого не смотрел. Он сидел с опущенной головой, положив руки на парту, и лишь изредка медленно сжимал кулаки. Вдруг в сгустившейся тишине раздался всхлип.
Коля поднял голову.
Его девушка стояла в углу кабинета, закрыв лицо ладонями. Грянули литавры.
«Я иду, я иду!» — взревел английский король. Коля поднялся из-за парты и стремительной походкой все для себя решившего человека направился к Барсуку. Развернув учителя за плечо, он ударил его правым прямым в «бороду» и тут же «догнал» левым кроссом в челюсть. Учитель «поплыл». Коля ударил еще дважды. Учитель упал. Тогда Коля сел на него сверху и стал вколачивать кулаки в беспомощное лицо. Катя, никогда своего возлюбленного в таком состоянии не видевшая, ужаснулась и закричала.
Ее пронзительный крик разнесся по всей школе. Один за другим в кабинет вбежали учителя. Они пробегали мимо нее и хватали Колю, и оттаскивали его, а он, в немом исступлении, все рвался к поверженному противнику, все сжимал окровавленные кулаки, резко выдувая воздух через ноздри.
В конце концов, когда учителей набралось четверо, им удалось его оттащить.
Колю отвели к директрисе. Пацан расположился в кресле, вольготно закинув ногу на ногу, будто демонстрируя всем вокруг, что происходящее его мало интересует. Побитый классрук сидел напротив, через стол.
Он шатал пальцем передний зуб и прижимал к щеке мокрую тряпку. Его лицо, наоборот, выражало крайнюю заинтересованность.
В кабинет вошла завуч.
— Антонина Никитична, ученики никакого избиения не видели. Говорят, Владислав Яковлевич упал.
Осознав вопиющую информацию, Барсуков взвился с места.
— Как — не видели!? Да весь класс!
Каждый до единого!
Директриса пристукнула ладонью по столу и устало проговорила:
— Успокойтесь, Владислав Яковлевич.
Этого следовало ожидать. Приведите к нам новенькую. Девочка, вроде, бы отличница.
Послушаем, что скажет. Вдруг она видела… инцидент?
Тут снова встрял классрук.
— Пустая трата времени — она подружка этого…
Барсуков с опасливой ненавистью покосился на Колю.
— Бесполезно — не бесполезно, а спросить надо. Вдруг девочка порядочная и скажет правду?
Через пять минут в кабинет вошла Катя.
Естественно, эпизод с избиением также ускользнул от ее внимания. В смысле порядочности она подкачала. Барсуков же впал в ярость. Разбрызгивая слюни, он стал орать про милицию и снятие побоев. Пригрозил Коле тюрьмой. Несколько раз крикнул, что он этого не потерпит. На пацана гневные филиппики не произвели ровным счетом никакого впечатления. Однако менее опытную Катю они страшно испугали. Она представила любимого за решеткой, вспомнила недавний разговор на скамейке и даже на краткий миг ощутила ту пустоту, что завладеет ею после Колиного исчезновения. Отчаявшись, девушка шагнула вперед и, с ненавистью глядя на Барсукова, громко и ясно проговорила:
— Если вы пожалуетесь на Колю в милицию, я пожалуюсь на вас.
Владислав Яковлевич опешил.
— На меня? Что за бред? За что!?
— Я скажу, что вы меня домогались. Сексуально.
— Клевета! Тебе никто не поверит.
Ни за что!
— А мы посмотрим. Я могу быть очень убедительной.
Здесь в разговор вмешалась директриса.
— Катя, Коля, вы можете быть свободны.
Возвращайтесь на занятия. Быстренько-быстренько, урок уже идет.
Барсуков хотел было возмутиться, но Антонина Никитична придавила его взглядом, и он осекся. Едва за учениками закрылась дверь, она повернулась к историку и объяснила свое решение.
— Владислав Яковлевич, школе не нужен скандал на сексуальной почве.
— На какой почве? Какой скандал? Я ее пальцем не трогал! Это же обыкновенный шантаж!
— Конечно. Причем — весьма эффективный. Потому что будет разбирательство, поползут слухи. К тому же девчонка любит этого хулигана и запросто может обратиться к журналистам. (Антонина Никитична тонко улыбнулась.) Представляете, что будет тогда? Может быть, вас ни в чем и не обвинят, но вот преподавать вы точно больше не сможете. С таким, как сейчас говорят, бэкграундом вас не примут ни в одно учебное заведение. Вы разве этого хотите?
Владислав Яковлевич был озадачен.
С одной стороны, ему хотелось поквитаться с Колей, с другой — он любил свою безупречную (как ему казалось) биографию.
Это противоречие он тут же выложил директрисе. Та улыбнулась и поведала наивному классруку собственное видение ситуации.
— Владислав Яковлевич, голубчик, мы исключим вашего обидчика из школы. За неуспеваемость, понимаете? А про драку надо забыть, будто ее и не было. С такими, как Коля, обычно разбирается жизнь. Мы же ей чуть-чуть поможем — вышвырнем отсюда, пусть на улице пропадает. Или идет в училище, что, в сущности, одно и то же. А вы учите себе дальше. Только с десятого «б» я вас снимаю. У нас ведь мужчин-преподавателей наперечет. Беречь надо.
Подивившись холодной расчетливости директрисы, Владислав Яковлевич успокоился и быстро убежал домой — зализывать раны. Антонина же Никитична сняла трубку и позвонила сыну — Мише Воронцову.
— Мишенька, это мама. Твой Коля отметелил Барсука. Нет, с ментами удалось замять. Не так, чтобы сильно, но прилично.
Придется его отчислять, иначе не поймут.
В общем, возьмешь пацана на кладбище, на постоянку. Из-за Кати, конечно. У них, понимаешь, любовь. Глаз отвести не могут.
Девка хорошая. Закошмарила Барсука сексуальными домогательствами. Хе-хе. Ты вот чего — поговори с Колей, пусть с башкой-то славливается, а то закроют к чертовой матери. Ладно. Вроде, все сказала. Пока.
Через два месяца Колю отчислили за неуспеваемость по четырем предметам. А на следующий день случилось то, чего даже многоопытная Антонина Никитична не могла предвидеть — школу добровольно покинула Катя. Конечно, об этом тут же узнал ее отец.
Вернее, в пылу семейной ссоры она сама рассказала ему и про школу, и про Барсука, и про тщательно скрываемого Колю. Между отцом и дочерью состоялся драматичный диалог, круги от которого разошлись так далеко, что мы просто не можем его не подслушать.
Когда Катя узнала об отчислении (а она узнала сразу, потому что дожидалась возлюбленного у дверей директорского кабинета), роковое решение девушка уже приняла.
В известной степени сам факт отчисления просто дооформил его, сообщив фантазиям о декабристской верности нужную толику реализма. К тому же в последние два месяца на Колю обрушилась такая учительская въедливость, что, в общем-то, и ему, и ей было понятно — отчисление лишь вопрос времени. Разумеется, они не сдались без боя. Вечерами напролет Катя тянула парня по математике, занималась с ним литературой, заставляла зубрить историю. Сложнее было с химией, ведь ее не понимали оба. Однако все их усилия если и не пошли прахом (Коля узнал много нового и всерьез заинтересовался книгами), то уж точно не помогли выстоять против дружной когорты учителей.
Собственно, именно Катино усердное репетиторство и пробудило отцовскую подозрительность. Очарованный новым званием, к тому времени отец уже совершенно «забил» на семью, питал к дочери осязаемое равнодушие и любил только одну охоту. Если по каким-то причинам он долго не мог пострелять зверей, его начинала душить злоба и раздражение. В такие минуты папа становился опасен, и домашние старались не попадаться ему на глаза. Интересующий нас драматичный диалог пришелся как раз на один из таких периодов. Дело в том, что двухмесячное ежевечернее отсутствие дочери папа все-таки заметил. Эта наблюдательность дала ему отличную возможность не только побыть хорошим отцом, но и безопасно выпустить пар. Искушение, мимо которого он ни разу не прошел мимо, само направлялось в руки, и отец, как заядлый охотник, поджидал лишь удачного случая.
Точнее, нужного душевного настроения.
Вскоре звезды сошлись.
Сходив с утра в школу, Катя заявила опешившей директрисе, что бросает учебу, и весь день провела с Колей. Ближе к вечеру девушка пришла домой. Отец сидел в ее комнате и пил пиво.
— Пап, ты чего здесь?
— С тобой решил поговорить. Второй месяц по вечерам пропадаешь. Дай, думаю, дождусь. Спрошу, чем это моя дочь занимается?
— Я же говорила уже — подруге по учебе помогаю.
— Ну, ну… Подруге, значит. Дай-ка сюда сумку!
— Зачем?
— За хлебом! Давай сюда!
После трех бутылок пива отец неправильно выговаривал некоторые слова. Вот и тут у него получилось вместо «сюда» — «суда».
— Суда давай, я сказал!
Однако, несмотря на крик, подавать сумку Катя отказалась. И будто бы даже вся та ненависть к отцу, что копилась в девушке долгие годы его же усилиями, в одну секунду дала всходы, и всходы эти были потверже драконьих зубов, что посеял когда-то один аргонавт в далекой Колхиде.
— Не дам! Это моя сумка!
— Ах, ты дрянь малолетняя! «Твоя!». Все, что у тебя есть — я купил! Я! Быстро показывай!
Отец метнулся из кресла и вцепился в сумку. Вырвал ее из рук дочери. Вытряхнул содержимое на диван. Среди разнообразных ручек, пудрениц и помад, он обнаружил блокнот. Эта находка его заинтересовала.
— Тааак! Что у нас здесь за конспект!?
Отец раскрыл записную книжку на первой странице и пошел листать ее, изредка задерживаясь в некоторых местах.
Едва увидев свой блокнот в отцовских руках, Катя страшно побледнела и даже пошатнулась. Она писала в него с первого сентября, и нам нетрудно догадаться, что именно волновало девушку больше всего в эти месяцы. Привычка всегда и во всем покоряться грозному родителю (во всяком случае, в его присутствии) вдруг столкнулась в ней с огромной потребностью если не сохранить Колю только своим, то хотя бы оставить за собой право рассказать об отношениях тогда, когда она сама этого захочет. Короткая, но яростная схватка, пробежавшая дрожью по Катиным губам, окончилась потемневшими глазами, которыми она прицелилась в отца, чтобы в ту же секунду выдрать блокнот из ненавистных рук. Родитель, подобной дерзости и прыти никак не ожидавший, вначале изумился, но тут же стал наливаться гневом, собираясь, видимо, окончательно изничтожить взбунтовавшуюся дочь.
Однако, предупреждая ор, Катя заговорила сама. Быстро, холодно, непререкаемо. Первая же ее фраза повергла отца в глубокое молчание.
— Папа, я ушла из школы. Сядь, пожалуйста, на диван и выслушай меня. И не перебивай. Это очень важно.
Сбитый с толку необычным поведением дочери, отец подчинился и даже будто бы слегка протрезвел. Пользуясь замешательством, Катя рассказала ему и про Колю, и про его драку с учителем, и про несправедливое отчисление из школы. Все это она говорила легким тоном и длинными витиеватыми предложениями, то ли подражая Анне Карениной, то ли героиням сестер Бронте.
Когда информативная часть закончилась, она смешалась, залилась густым румянцем и, сбившись на свой обычный язык, пролепетала про любовь и свое решительное намерение всегда быть с Колей. За время ее монолога отец успокоился и поэтому был готов встретить его окончание во всеоружии. Однако осознать накал Катиных чувств и разобраться в ее душевном состоянии у него не получилось.
— Слушай меня внимательно, дочь. Школу ты закончишь. От Коли уйдешь. Это не обсуждается. Считай, что с сегодняшнего дня ты наказана. Никакого телефона и улицы.
С учебы сразу домой. Ясно?
Катя посмотрела на отца удивленно. Потом в ее глазах мелькнуло понимание, будто она увидела все то, что будет происходить дальше.
— Неужели ты так ничего и не понял?
Я никогда от него не уйду. Понимаешь — никогда!
— Ты вообще, что ли, охренела, малолетка? Хочешь быть с Колей? Ну, так пусть он тебя и содержит! Собирай манатки и вали нахер отсюда.
— И свалю!
Катя порывисто встала и бросилась собирать вещи.
— А чего ты шмотки-то собираешь? Ты их не покупала. Уходи как есть. Через два дня приползешь — вот тогда поговорим о твоем поведении.
— Не приползу.
— Приползешь, приползешь. Куда ты денешься?
Отец снова вцепился в бутылку пива и сделал большой глоток. Ситуация начинала его забавлять. Катя ожгла родителя взглядом, побросала в рюкзак разбросанные вещицы и гордой походкой покинула квартиру.
Завернув за угол дома, она села на корточки и разрыдалась. Потом вытерла слезы, тряхнула головой и пошла к Коле.
Коля ел бутерброд и смотрел футбол, когда раздался домофонный звонок. Если бы он знал, какие перемены скрывались за его настойчивой трелью, то, наверное, вмерз бы в диван или, наоборот, бросился к трубке со всех ног. Однако мысли его были далеки от провидческих, и потому он подошел к домофону обыденно и лениво. Сняв трубку, Коля услышал Катин голос и мгновенно уловил в его вроде бы ровных интонациях надвигающуюся беду. Надев футболку, пацан встретил девушку у лифта. Катя бросилась ему на шею и опять расплакалась.
Пересказ семейной драмы занял пять минут.
Естественно, Коля полностью поддержал свою подругу. Рассудительные идеи вроде примирения с отцом и возвращения домой даже не пришли ему в голову. Ненадолго задумавшись, он попросил Катю подождать его в подъезде, а сам пошел в квартиру — разговаривать с родителями. Мама возилась на кухне, и он обратился к папе. Тот смотрел футбол, подпитывая свою страсть к «Спартаку» «Балтикой семеркой».
— Папа, нам надо серьезно поговорить.
— Ага.
— Помнишь Катю? Она еще приходила к нам. По учебе мне помогала. Красивая такая.
— Угу.
— Она с родителями поругалась и ушла из дома. Можно, она у нас поживет?
Тут Коля покраснел и добавил:
— В моей комнате.
Через несколько минут эта информация сумела преодолеть голос Василия Уткина и проникнуть в папину голову. Он встрепенулся, убавил звук (поступок неслыханный) и даже повернулся к сыну, не меняя лежачего положения.
— Чего?
Коля вздохнул и смиренно повторил суть.
— Катя поругалась с родителями. Ушла из дома. Можно, она у нас поживет. В моей комнате.
— Нет.
Отец снова уставился в телевизор и прибавил звук.
— Но почему, пап? Ей некуда идти. Давай пустим, а?
— Ты тупой что ли? Нет, значит — нет.
И так тренировки бросил.
— Я могу вернуться. На бокс пойду.
Коля попытался заискивающе улыбнуться, но вышла только кривая усмешка.
— Нет. Тебе шестнадцать, ей шестнадцать.
Корми вас тут.
— Я работать пойду. Она из школы ушла из-за меня. Я ей должен!
— Работать — это правильно. Зарплату получишь — снимешь комнату. Вот туда и приводи кого хочешь.
— А где она месяц будет? До зарплаты ведь доработать надо. Пап, ну давай пустим!
— Я щас с дивана встану, и ты ляжешь, понял? Пусть домой идет, с родителями мирится.
— У нее отец — «мусор». Цепляет ее постоянно. Возвращаться не вариант.
— Все. Достал ты меня!
Отец начал медленно подниматься с дивана. Коля спокойно проговорил:
— Я все понял, понял. Нет так нет.
А потом добавил:
— Я тогда с ней ухожу. Покеда.
Отец неприятно рассмеялся.
— Ключи не забудь взять. А то жрать захочешь, припрешься ночью-то, разбудишь.
— Я серьезно, пап.
— Я тоже. Все. Не мешай футбол смотреть.
Отец прибавил звук. Голос комментатора заполнил комнату. Тогда Коля убежал к себе.
Собрал рюкзак, вытащил заначку из «Айвенго». Вышел к Кате.
— Пойдем, Катя.
— Ты чего? Куда?
Решительное выражение его лица встревожило девушку.
— Пожить у меня отец тебе не разрешил.
Значит, будем жить вместе на улице. Но сначала сходим к Мише. Вдруг он что подскажет.
Катя смотрела на Колю влюбленными глазами и молчала. Да и что тут скажешь, когда твой парень из-за тебя же спокойно уходит из дома? Предчувствие больших перемен, новой и правильной жизни захватили ее с головой. Не в силах сдерживать эту бурю, она снова повисла на Колиной шее и счастливо рассмеялась. Покинув подъезд, молодые люди взялись за руки и медленно пошли в сторону «Агата». Напротив этого магазина находился главный Пролетарский «пятак», а рядом с ним, в скромной пятиэтажке, жил Миша Воронцов. У его дома влюбленные разошлись. Катя села на лавку — ждать. А Коля быстро поднялся на третий этаж и позвонил в пятнадцатую квартиру.
Открыл сам Миша. Расположившись на кухне, друзья заварили чай. Обсказав ситуацию, Коля без спросу открыл форточку и закурил.
После пятиминутного раздумья Миша хлопнул ладонью по столу и четко уронил:
— Значит так, Колян.
Тут он отодвинул ящик кухонного стола и достал ключ.
— Расклад такой. Вот тебе ключ от моей комнаты в общаге. Мебель там есть, холодильник у меня с балкона заберешь. С теликом что-нибудь придумаем. Платить будешь по три «косаря» в месяц. Деньги буду вычитать из зарплаты. Если, конечно, ты вернешься ко мне на кладбище. На постоянку.
Будешь уже не «негром», как в каникулы, а копальщиком. Что скажешь?
Миша весело подмигнул донельзя удивленному Коле и бросил ему ключ.
— Офигеть, Мишаня… Как ты все быстро порешал!
— А че тут рассусоливать? Пацан ты правильный, Катю свою по чесноку любишь.
Мне такие цельные люди нужны.
Последнюю фразу Миша проговорил будто бы в шутку, но глаза его блеснули сталью. Докурив сигарету, Коля поблагодарил друга, засунул ключ в карман и степенно вышел из квартиры. Когда дверь захлопнулась, им овладела щенячья радость. Он кубарем скатился по лестнице, выбежал на улицу и с ходу подхватил Катю на руки.
— С ума сошел? Пусти!
— У нас есть дом, Катя! Собственный дом!
Покружив ничего не понимающую подругу по двору, Коля поставил ее на ноги и рассказал потрясающие новости. Надо сказать, что та невозмутимость, которую он продемонстрировал у Воронцова, далась ему очень непросто. С Катей же нужды сдерживаться не было, и потому эмоции взяли над ним верх. Торжественно вручив Кате ключ, Коля взял ее за руку, и они побежали в общагу. В ту минуту им казалось, что новая жизнь переместилась с линии горизонта буквально за угол и достаточно только протянуть ладонь, как она упадет в нее спелым апельсином.
Общага. Четыре этажа бурого кирпича и близоруких окон. Лишь одно из них, на четвертом этаже — пластиковое. Там живет барыга, которого родители нарекли Андреем, а улица окрестила Сирано (за длинный нос).
С торца — отделение милиции. Там сидит участковый Изюм и его помощница Светлана.
Обгрызенные ступеньки ведут к центральному входу. На вахте — баба Маша. Вот уже двадцать лет она моет пол в сороковой школе и улыбается неизвестно чему. Длинный коридор усеян дверьми и залит тусклым светом. Пробежав мимо вахты и махнув перед носом вахтерши драгоценным ключом, Катя и Коля замерли у восьмой комнаты. Восхищенно переглянулись. Открыли дверь. Переступили высокий порог. Катя медленно обошла помещение по кругу, кончиками пальцев касаясь клетчатого дивана, кухонного стола, колченогих стульев, старинного бра, кофейного столика, лакированного шкафа. Потом она подошла к плотным шторам и взмахнула руками. На подоконнике стоял магнитофон.
Комнату озарило солнце. В его лучах закружилась пыль, и молодые люди очарованно наблюдали ее танец, осознавая, что это теперь и их пыль тоже. Однако вскоре Колино витание в облаках закончилось. Он окинул комнату практичным взглядом и тут же озвучил недостающие предметы:
— Нам нужен холодильник и телевизор.
Катя живо присоединилась к благоустройству.
— А еще фен. Мой у родителей остался.
И прозрачные шторы, а то с этими как-то мрачновато.
— Согласен. Располагайся пока, а я к Мише схожу. Дюс вроде на выходном, поможет холодильник притащить.
— А где мы возьмем телик?
— Заработаю и купим. А пока можно и книги почитать.
— Книг, кстати, тоже нет.
— Это не проблема. Будем ходить в библиотеку. Ладно. Я ушел. Через час буду.
Коля притянул Катю к себе и поцеловал в губы. Девушка ответила немного скованно.
Скованность эта была вызвана очевидной мыслью, только сейчас пронзившей Катино сердце, — эту ночь они с Колей проведут в одной постели, и между ними случится секс. Весь этот год их интимные отношения ограничивались поцелуями и робкими поглаживаниями. Потому что сама идея заняться любовью в подъезде или на какой-нибудь сомнительной хате не то чтобы не приходила им в голову, но, скорее, так резонировала с исключительным ощущением взаимной нежности и родства, что была отвергнута молодыми людьми еще на самом раннем этапе отношений. Сейчас же само течение жизни подталкивало их к сексу — последнему бастиону близости и любви. Размышления об этом накрыли Катю с головой сразу после Колиного ухода. Воспоминания о Стасе, столь успешно подавляемые ею все это время, выпрыгнули, как черт из табакерки, и буквально потрясли девушку.
Она вдруг уверовала, что, стоит ей переспать с Колей, как вся та магия, что происходит между ними, исчезнет, испарится, оставит их навсегда. Она увидела себя одинокой, бездомной, никому не нужной нищенкой, бредущей мимо «Агата» под проливным дождем.
Похожее волнение обуревало и Колю по дороге к товарищу. Правда, в его случае мысли носили более утилитарный характер.
Пацан боялся облажаться. Первый сексуальный опыт с проституткой Алисой научил его только тому, что нужно лежать на спине и не трогать женщину за голову, когда она делает минет. Иными словами — Коля плохо понимал, как беспредельная нежность, царившая в нем, состыковывается с сексом.
Придумать же конкретный план действий (поцеловались, а дальше что?!) у него не получалось. Пацана обуяло смятение. На полпути от Воронцова к общаге оно доконало его окончательно. Нести холодильник в таком состоянии было решительно невозможно. Тогда Коля поставил его на землю и закурил. Однако Дюс этого маневра не оценил.
— Колян, ты чего? Осталось-то с гулькин нос.
— Да знаю… Просто… Устал малеха.
Коля смотрел на старшего товарища и мучительно раздумывал — не поделиться ли с ним своими страхами? С одной стороны, говорить про Катю с кем бы то ни было ему не хотелось. С другой — мысли о первой сов местной ночи сводили его с ума. Когда огонек сигареты подобрался к фильтру, Коля все-таки решил открыться Дюсу.
— Дюсик…
— Чего?
— Мы с Катей съехались. Знаешь, да?
— Конечно, знаю. Ты мне десять минут назад об этом говорил. Куда мы, по-твоему, холодильник-то несем?
— Так вот… Мы сегодня с ней вместе будем спать… На диване…
— Ну?
Тут Коля замялся. Дело в том, что все «воронцовские» по умолчанию полагали, что у него с Катей есть секс. Сейчас же он должен был самостоятельно разрушить этот миф, которому если и не потворствовал, то уж точно не препятствовал. Правда, надежда на то, что этот разговор Дюс сохранит в тайне, в Колиной душе все-таки теплилась.
— Понимаешь… У нас с Катей еще не было секса. Сегодня будет типа первый раз.
— Охренеть. То есть вы чуть ли не год вместе и ни разу не трахались?
— Да. Мы не занимались любовью.
— Вот как ты это называешь… Понятно.
— Что тебе понятно?
— Что ты книжек перечитал. Менжуешься.
— Как это?
— Думаешь об этом много. А я еще гадаю, чего Колян такой бледный пришел?
— А что, не надо думать?
— Не надо. О чем тут думать? Это природа, блин. Ляжете в постель, в десны шибанетесь, и все само пойдет, естественно.
— Прямо само?
— Само-само. И у ней само, и у тебя само.
Так что не гони ваще за это. Тебе же с ней по кайфу?
— По кайфу, конечно.
— Ну и все тогда. Кайфуй себе и не парься.
— Думаешь, все так просто?
— Е* твою мать! Ты как маленький, внатуре. Говорю же — не гони! Понесли давай холодильник. Харэ сопли тут разводить.
— Дюс, не рассказывай никому про наш разговор. По-братски.
— Даже не думал. А знаешь — почему?
— Почему?
— Потому что ваши малолетние завихрения никому не интересны.
Колян хотел было обидеться, но вместо этого с облегчением сказал:
— Ну и хорошо.
Через десять минут запыхавшиеся друзья втащили холодильник в общагу. Дюс глянул на бледную Катю, усмехнулся и быстренько свалил домой. Коля закрыл дверь и подсел к подруге на диван.
Гнетущая тишина расползлась по комнате. Будто бы мучительное ожидание ночи, захватившее влюбленную пару, каким-то неведомым образом сообщилось помещению, и оно тоже притихло, потяжелело, пропиталось неловкостью и страхом. Пять минут в обрушившемся молчании показались Коле вечностью. Катя же и вовсе подумала, что больше никогда не заговорит. Искоса посмотрев на возлюбленного, девушка вдруг нашла его чужим и далеким. На краткий миг ей даже померещились в нем черты Стаса.
Тряхнув головой, Катя решительно встала с дивана и подошла к магнитофону. Спасаясь от загустевшей тишины, она нажала «play».
Из динамиков потекла потусторонняя мелодия американской группы «Дорз». Эту группу слушал Мишин папа, который раньше время от времени бывал в этой комнате. Коля же боролся со священной обязанностью мужчины проявлять инициативу в амурных делах, вспоминал советы Дюса и напряженно ждал той «естественности и биологии», которые сделают все сами. На пике этого ожидания и запел Джим Моррисон. Неторопливая музыка подействовала на пацана успокаивающе. Он решил плюнуть на переживания и просто пригласить Катю на медленный танец.
— Катя?
— Да?
Она повернулась к нему, и луч заходящего солнца подсветил ее волосы, образовав то ли нимб, то ли корону. Бледное лицо девушки дышало волнением.
— Давай потанцуем.
— Давай.
Коля подошел к ней вплотную и обнял за талию. Катя обхватила его за шею. Они медленно затоптались по комнате, не глядя друг на друга. Потом Коля поцеловал девушку в шею. Он видел такое в кино. К тому же у пацана уже был секс с проституткой и опыт просмотра порнухи. Может быть поэтому, может от волнения, но вскоре он впился в Катины губы уверенным поцелуем и увлек девушку на диван. Снял с нее халатик. Погладил грудь. Полизал соски. Катина кожа сияла матовым светом, и пацан касался ее, как святыни. Девушка же лежала на спине с закрытыми глазами. По ее телу бегали «мурашки». Добравшись губами до живота (мужики в порнухе так и делали, только потом еще мастились), Коля снял с подруги трусики. Быстро разделся сам. Вдруг девушка прошептала: «Иди ко мне…» Облизала пересохшие губы. Это внезапное бесстыдство, шепот и невинные глаза тут же толкнули пацана вперед. Он лег на девушку, но не оперся на локти (во время секса с проституткой она была сверху), отчего Кате сразу стало трудно дышать. Расположившись между девичьих ног, Коля резко задвигал бедрами, полагая, видимо, что член должен сам найти путь во влагалище. Эти слепые тычки, вкупе с изрядным весом, обрушившимся на Катю, заставили ее проговорить: «Не сюда, Коленька. Выше… Вот так». Она взяла член и направила его в нужное место. Ощутив себя в ней, пацан энергично задвигал тазом. Глянув на покрасневшее лицо подруги, Коля наконец смекнул про локти. Заданный им темп был слишком быстрым для девушки, и она снова прошептала: «Тише, Коленька, тише…» Постепенно секс наладился. Пацан держал Катино лицо в ладонях и целовал всякий раз, когда ритм движений позволял это сделать. Девушка поглаживала ладонями его грудь и плечи. Вдруг она выгнулась дугой, обхватила любимого руками и прижала к себе. После трех мощных толчков Коля задергался и вжался лицом в Катину шею. Их пальцы переплелись. В комнате снова воцарилась тишина. На этот раз — легкая, заговорщицкая, послушная. Первой ее нарушила Катя:
— Это было…
— Знаю.
— Ты почувствовал…
Ей явно не хватало слов, и она смешно перебирала воздух пальцами, пытаясь их подобрать.
— Конечно.
Коля лег набок, подпер голову кулаком и с улыбкой посмотрел на Катю. Ее неподдельный восторг окрылял его.
— Коль?
— Да?
— Пойдем в ванну.
— Пойдем. Можем вместе постоять под душем.
— Я тебя помою.
— А я тебя.
Вскочив с дивана, любовники быстро оделись и, посмотрев друг на друга, прыснули веселым смехом. А потом побежали искать ванную комнату. Апельсин все-таки упал в подставленные ладони.
Вскоре Катя и Коля узнали, что общаковая душевая, рассчитанная на весь этаж, мало приспособлена для любовных игр и даже мыться в ней людям чистоплотным следовало бы в сланцах. Однако, несмотря на все трудности, они вникли в особенности общажной жизни, приспособились к ним и даже стали здесь своими людьми.
Иными словами — Катя не приползла к отцу ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Естественно, Коля к родителям тоже не вернулся. Но если его предки отнеслись к этому спокойно (парень работает и сам себя содержит), то Катин отец воспринял перемены болезненно. Наведя справки, он узнал про «воронцовских» и Колю и решил, что дочь нужно спасать. Его попытки поговорить с ней и вернуть домой «по-хорошему» успехом не увенчались. Идти же официальным путем и обращаться к коллегам он не захотел. Мент, который не способен навести порядок в собственном доме — такой репутации майор страшился, как огня.
Яростные думы тирана, от которого ускользнул вассал, привели его к записной книжке, где, помимо вполне безобидных людей, был записан номер мотовилихинского бандита, задолжавшего бравому гаишнику услугу.
Именно к нему обратился несчастный отец, чтобы раз и навсегда отвадить поганого хулигана от дочери и вернуть ее в лоно семьи.
Итак, забежим на месяц вперед. Оставим позади памятный вечер первой любви и погрузимся в суровую прозу, где Коля работает на кладбище, а Катя продает женские сумки в «Товарах для дома».
Пятница. Начало июля. Страшная жара расплавила Пермь. Банная гора утонула в солнце, и только кроны могучих сосен спасали копальщиков от его лучей. Но вот солнце пошло на убыль, и кладбищенский люд собрался в тенистом дворике административной избы. Дюс, Миша и Колян попрощались с мужиками за руку и сели на лавку.
Миша достал из кармана бумажный пакетик.
— Нормально сегодня «отбарабанили».
Дюс устало развалился на лавке и будто бы задремал. Коля жадно допил воду из железной кружки и зло проговорил:
— Жесть какая-то. У оврага копал. Внатуре, одни корни и глина. Чуть не подох.
Миша потрепал товарища по плечу.
— Ничего, втянешься.
В его руке появилась пачка «Беломора».
Распотрошив папиросу, он развернул пакетик и ловко заколотил «косяк». Потом послюнявил палец и обмазал папиросу со всех сторон — «подлечил».
— Колян, курни с нами. Ты же на бокс теперь не ходишь — можно.
Ощущение собственной взрослости, изрядно разросшееся в молодом копальщике за последний месяц, сыграло с ним злую шутку — он стал самоуверен и оттого безрассуден.
— Давай, Мишаня. После такой смены можно и расслабиться.
Воронцов прикурил «косяк». Несколько раз громко щелкнул зажигалкой «Зиппо».
То ли поэтому, то ли почуяв запах ганджубаса, но Дюс тут же открыл глаза. Миша перевернул папиросу и засунул ее в рот. Коля поднес губы к торчащему мундштуку. Вдохнул «паровоза». Закашлялся. Его место занял Дюс. Луженая глотка без проблем заглотила «локомотив». Потом «паровоза» хапнул сам Миша. Его облагодетельствовал Дюс, сменивший шефа на раздаче. Накурившись, друзья вытащили из карманов конфеты, собранные с могилок, развернули их и стали смаковать. Канабиноиды расползлись по Колиному телу. Усталость прошла. Веселая сила заклокотала в мышцах.
— А ништяк ведь, Мишаня!
— Я не знаю, че ты не куришь. В Голландии вон ваще все по «зеленой» 4 !
— Слушай, а ты где берешь?
— А ты не в курсе что ли?
— Неа… Откуда?
Дюс заржал. Миша тоже прикололся.
— Вы че стебетесь, пацаны? В натуре, не знаю.
От этой реплики Дюс загоготал совсем уж громко. Утерев выступившие слезы, Миша пояснил обидевшемуся Коле причину веселья:
— Колян, барыга с тобой в одной общаге живет, а ты ни сном, ни духом. Андрюхой зовут. Сирано — погоняло.
— Почему — Сирано?
— Потому что носатый. Из книжки какойто, кажись. Его давно так окрестили.
— У него, типа, с лицом напутано?
Словцо «напутано» вызвало новый приступ смеха.
— Типа — да. Как у Сталлоне. Половина лица парализована. С детства вроде такой.
Ну, и нос, конечно.
— Понятно. А мне он продаст?
— Нет. Да ты не парься. На район приедем, я вас вечерком познакомлю. Будешь сам брать. Но только себе, другим не ходи.
— А че?
— Не надо. Пусть бакланы всякие ходят.
А то эти «чайки» тебя задолбят. Превратишься из нормального пацана в менеджера Сирано. Понял? Только для себя!
— Ладно. А то я Катю хотел накурить…
Дюс опять заржал. Миша широко улыбнулся.
— Катю — можно. Она, как ты. Одна из нас. Да и вообще, подруг надо прикалывать. Че им, обламываться что ли?
То ли из-за усталости, то ли из-за ганджубаса, но Коля вдруг расчувствовался и спросил:
— А вас не напрягает, что я ее вроде как прячу?
Дюс забился в истерике. Миша же, наоборот, ответил серьезно.
— Поначалу напрягало. Когда ты пропал, помнишь?
— Угу. А теперь?
— Ну, теперь все нормально. Катя — твое личное. Хочешь, показываешь, не хочешь — не показываешь. К тому же она вон у Дюса с Ольгой иногда общается. С Таней моей тоже как-то гуляла. Так что не пузырься.
Миша поднялся с лавки и сладко потянулся.
— Ладно. Хорош трепаться, пацаны. Айда сполоснемся и по коням. Жрать охота.
Через двадцать минут троица забралась в «Лексус» и отчалила на Пролетарку. Примерно в это же время из Мотовилихи выехал черный «Мерседес». В нем сидели четверо крепко сбитых пацанов в спортивных костюмах. Между ног у них стояли биты. Тот, что развалился на переднем сиденье, был должником Катиного отца. Цветная фотография Коли красовалась на бардачке.
Миша Воронцов лихо подрулил к общаге. По дороге друзья заезжали поесть шаурмы, и потому путь до дома занял добрых полтора часа. Предвкушая встречу с любимой, обычно внимательный Коля не заметил ни «Мерседеса», припаркованного с торца, ни Катиного папу, сидящего за рулем «Тойоты» чуть поодаль. Зато он сразу увидел Катю. Подруга поджидала его у окна.
Как только Коля выбрался из машины, она бросилась к нему. В тапочках и коротком застиранном халатике девушка быстро пробежала по общажному коридору, скатилась по ступенькам и повисла на его шее. Эта бесконечно милая сцена не произвела никакого впечатления на мотовилихинскую братву. Они просто ждали, пока парочка зай дет в комнату, чтобы вежливо туда постучать и переломать пацана. Однако Катиного отца неподдельная нежность влюбленных заставила засомневаться в необходимости таких действий. В конце концов, тот был всего лишь жестоким человеком, но никак не чудовищем. Он живо представил, как счастливая парочка устроилась в комнате, а туда ворвались мотовилихинские бандиты и на глазах дочери превратили пацана в кровавый фарш. Поэтому, когда влюбленные вошли в общагу, он выскочил из машины и кинулся к «мерседесу», из которого уже выходили бандиты.
— Стойте, мужики, стойте!
Должник хмуро посмотрел на майора и уронил:
— Чего тебе?
— Не надо. Не трогайте его. Все отменяется.
— Мы че, зря ехали, что ли?
— Не зря. В расчете теперь.
— Так бы сразу и сказал.
Братки тут же вернулись в машину и дали по газам. А Катин папа еще какое-то время обалдело стоял на улице, силясь осознать собственное великодушие. Вопрос — что делать дальше? — беспомощно крутился в его голове. В итоге он решил оставить ситуацию как есть, обнадежив себя расхожей фразой, что жизнь все расставит по своим местам.
Тем временем влюбленная пара зашла в общагу. Катя принесла с кухни ужин — макароны по-флотски, и они сели есть. Потом, по уже заведенной традиции, молодые люди легли на диван, и Коля стал читать вслух книжку про Древнюю Грецию. Однако на второй странице он вспомнил о ганджубасе.
— Кать?
— Да?
— Я сегодня анашу курил. С Мишей и Дюсом. Прикольно было.
Девушка подперла голову кулачком и посмотрела на Колю с неудовольствием. В последнее время она немного ревновала его к Воронцову, хотя и старалась этого не показывать. Катя искренне не понимала, как Коля может тусоваться с ним, когда есть она.
— Прямо прикольно?
— Ну, расслабило… Хочешь попробовать?
Катя тряхнула головой.
— Хочу!
— Меня Миша сегодня с барыгой познакомит. Представляешь, он в общаге живет.
— Всяко на четвертом. Там все какието… сомнительные.
— Не знаю. Я тебе потом все расскажу.
Давай читать.
— Давай.
Девушка устроилась калачиком, положив голову Коле на плечо. Казалось, ничто в мире не сможет разрушить их идиллии…
Вечером в общагу заглянул Миша. Друзья поднялись на четвертый этаж и зашли к Сирано. Тот оказался сорокалетним мужиком низкого роста, с рябым парализованным лицом, асимметричными глазами, синими перстаками на пальцах и действительно длинным-предлинным носом. Поручкавшись, Миша представил ему товарища и велел не отказывать в ганджубасе. Коля тут же достал «двушку» и купил пакет травы. Сирано хоть и выглядел безразличным, в глубине души ликовал. Его сексуальная жизнь не грешила разнообразием — вот уже десять лет он довольствовался механическим трахом с дешевыми проститутками. Катю же он заприметил давно и втайне облизывался на ее живость всякий раз, когда она проходила мимо в своем коротеньком халате. Знакомство же с Колей давала ему шанс когда-нибудь полакомиться девушкой. По крайней мере, завязать знакомство.
Проводив Мишу до «Агата», Коля купил «Беломор» и вернулся домой. Катя валялась на диване и листала любимую детскую книжку — «Эмиля из Леннеберги».
— Купил?
— А то! Все по «зеленой»! — проговорил Коля с интонациями Дюса. Важная поза, грудь колесом и широко расставленные ноги так точно передавали характер друга, что немного обиженная Катя не выдержала и захохотала. Коля выложил на стол травку и папиросы. Девушка вскочила с дивана и заинтересованно оседлала стул.
— Что ты собираешься делать?
— Заколачивать «косяк», детка.
Коля снова валял дурака, с крутым видом потроша беломорину. Вытряхнув табак в пепельницу, он развернул пакет, сделанный из старой газеты, и высыпал ганджубас на стол.
— Держи, принцесса. Почитай пока.
Катя взяла обрывок и пробежала его глазами.
— Хм…
— Что-то интересное?
— Преемник Ельцина стал президентом.
Смотри, как на хорька похож!
— Точно. И глазки маленькие.
— Думаешь, каково это — быть президентом?
Коля доколотил «косяк» и сосредоточился на изготовлении «пятки» — свернутого в трубочку плотного кусочка бумаги, который вставлялся в мундштук, чтобы трава не летела в горло.
— Не знаю. Кайфово, наверно. Хотя…
Тут он умолк, потому что «пятка» получилась короткой, и надо было переделывать.
— Чего замолчал? Говори!
— … Президент всегда на виду. Нужно быть реально правильным человеком, чтобы тебя это не обламывало.
Катя задумалась.
— Ну, или очень сильно любить власть…
— Да.
— А «хорек», он, думаешь, какой?
«Косяк» был готов. Коля открыл форточку и поманил Катю рукой.
— Давай курить.
— Скажи сначала про «хорька».
— Дался он тебе…
— Скажи!
— Я думаю, что «хорьки» хорошими не бывают.
— Почему?
— Они хищники. Кур душат. Слушай, мы еще не курили, а разговор такой, будто курили.
— То есть вы вот так с Воронцовым сегодня общались?
— Нет. Они с Дюсом больше ржали.
— А мы тоже будем ржать?
— Сейчас увидим.
Коля «залечил» папиросу и раскурил ее тремя мощными затяжками. Протянул «косяк» Кате.
— Затягивайся медленно.
— А то что?
— А то закашляешься.
Девушка взяла папиросу и неловко затянулась. Тут же поперхнулась дымом.
— Терпи, принцесса. Иначе постоянно будешь чахнуть. Сейчас пройдет. Попей воды.
Коля подал подруге кружку и забрал папиросу.
— Уф!
Катя тряхнула головой и весело посмотрела на него.
— Давай еще!
— Держи.
Через пять минут Катя и Коля покончили с «косяком» и плюхнулась на диван.
— Потом «паровоза» тебе пущу…
— Кого?
— «Паровоза».
— Объясни.
Коля защелкал пальцами, пытаясь подобрать слова, а потом соскочил, взял беломорину и показал наглядно.
— А в чем фишка?
— Очень много дыма. Я его как бы вдуваю в тебя.
— Прямо вдуваешь?
Катины глаза подернулись поволокой.
Она облизала пересохшие от ганджубаса губы. Ей хотелось пить, но жажда эта была приятной. Вместо ответа Коля поцеловал девушку в щеку. Она придвинулась ближе.
Тогда он осыпал поцелуями все лицо: веки, подбородок, скулы, нос, лоб. Катя тихо рассмеялась и повернулась к нему спиной. Прижалась попкой. Коля зарылся носом в копну русых волос. Вдохнул возбуждающий и родной запах. Положил руку на требовательное бедро… Когда все было кончено, он встал с дивана, взял со стола горсть шоколадных конфет и лег обратно. Разложил сладости на голой груди. Катя перевернулась на живот и задумчиво развернула фантик.
— Удивительно…
— Что именно?
— Я как будто была с тобой и не с тобой одновременно.
— Это ганджубас, Кать.
— Ты тоже почувствовал?
— Конечно.
Коля пытался выглядеть опытным травокуром, однако то, что только что легко сформулировала Катя, минутой раньше он безуспешно пытался объяснить себе. Поэтому-то и обронил уверенное «конечно». Иными словами — ганджубас привнес в жизнь влюбленной пары трудноуловимую новизну, которую обоим было интересно отыскивать и произносить вслух. Неудивительно, что вскоре он стал неотъемлемой частью их жизни.
1 Славливаться — встречаться.
2 Базарга — серьезный разговор.
3 Загоняться, гнать — слишком сильно волноваться о чем-либо.
4 Все по зеленой — все доступно и легко
Опубликовано в Вещь №2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!