Ольга Немежикова. ЧИСТАЯ ПЯДЬ 

История в поезде в двух действиях

Действующие лица:
Степан Ильич — пожилой селянин, говорит лирическим тембром.
Алёна — его погибшая семнадцатилетняя дочь.
Гуля — спортсменка.
Матвей — молодой врач.
Колька — демобилизованный срочной службы.
Проводница.
Отшельник.
Пассажиры поезда, люди на перроне.
Девочка Алёна, десяти лет.
Маленький мальчик.
Молодой мужчина.

Время действия — лето 2010 года.

Действие происходит в купе поезда дальнего следования и в воображении Степана Ильича.

Действие первое

Летний вечер. Завершается посадка в купейный вагон. Вокзальные сообщения, гудки составов. Купе представляет собой просторную конструкцию с дверьми, но без стен и потолка. Столик расположен к зрителям. «Вдали», за обозначенной дорожкой коридора, по ходу поезда на экране-окне во всю сцену меняются картины вокзалов и природы. Пассажиры среднего купе занимают места. Нижние полки застелены, одна из них — довольно небрежно. У столика на аккуратном месте сидит СТЕПАН ИЛЬИЧ. К посадочному месту по коридору направляется МАТВЕЙ. На плече дорожная сумка, он безмятежен и счастлив. Звонит жена, с улыбкой он включает телефон…
МАТВЕЙ.(крайне удивлённо). Как в аэропорту? (Останавливается. Недоуменно.) Я же через пару дней буду! Как же так?.. Только приехала… и обратно? Кира, кто знал, что мне задержаться придётся?..
Кира, я всё понимаю… Я не спрашиваю, что там у вас стряслось…
Терпеть осталось совсем немного, каких-то полгода… (Медленно двигается к своему купе, стараясь успокоиться.) Кира… Хорошо…
Тебе нужен покой, вам нужен покой, нам всем нужен покой — понимаю. Хорошо, ты больше ничего не хочешь выслушивать… Кира!
Ну, молодец, ты хорошо придумала. Ещё поживёшь на даче, потом спокойно родишь, мама с ребёнком тебе поможет… Нет, я не хочу жить отдельно, тем более с мамой, ты как первый день — я с тобой жить хочу! Так… Похоже, снять квартиру всё же придётся, пока дом не сдадут. Слушай, мне после этой стажировки обещали прибавку. Давай не будем тянуть, ты отдыхай у мамы как следует, а я по приезде квартирой займусь — хватит, назрело… За неделю подыщу поближе к больнице, вещи перевезу, и ты вернёшься, договорились? Снова будем в парке гулять. Ну вот и умница. Чёрт с ними, с деньгами,— выкрутимся! Массаж нужен всем, ещё клиентов возьму, клич по друзьям кину. Кира, ты, главное, не беспокойся — выкрутимся! Поди, у мамы малина созрела? Вот и будем считать, что вам захотелось первой малины. Ты, кстати, ей позвонила? Не отвечает?.. Конечно, на огороде. Совсем удержу нет, говоришь?
Совсем расходился? Перевернулся? Каратистом, наверное, будет.
Или гимнастом? Вы… выпрыгнуть хочет? А может, он — парашютист?! Да шучу я, шучу. (Через силу, но смеётся.) Кира, я в вагоне уже… Что?.. Слышу, и вас приглашают. На регистрацию?.. Ты давай в небе успокоиться постарайся. СМС кинешь, как долетела, потом как доехала, и утром, как выспишься, обязательно набери — буду ждать. Говоришь, с мамой связаться так и не удалось? Будем надеяться, в огороде она СМС-ку твою получила и на последнюю электричку успела. Сомневаешься?.. Ничего страшного, ключи у тебя, переночуешь, проснёшься — и до лесу не спеша: мечтать, птичек слушать. Просится тоже? Ничего, пусть поплавает, успеет здесь нахлебаться. Ты давай себя береги. И парашютиста нашего тоже. (К окончанию разговора ему удаётся настроиться на лучшее.)
Купе. Пассажиры приветствуют друг друга. МАТВЕЙ устраивает сумку, расстилает матрац с подушкой над местом СТЕПАНА ИЛЬИЧА, стелет бельё. В это время в вагон буквально влетает ГУЛЯ, слышно, как за ней громко захлопываются двери. Она в стильной спортивной одежде для беременных, с рюкзачком и с большими пакетами в руках, двигается энергично, пышет здоровьем. При подходе к купе у неё звонит телефон, она ставит один пакет у ноги, вынимает телефон, готовится отвечать, но пакет кренится, оттуда выкатываются яркие малышовые игрушки, раздаётся трель неваляшки, звон погремушек.
МАТВЕЙ.(выходит из купе). Вы проходите, устраивайтесь, я соберу.
ГУЛЯ . (в телефон, скороговоркой). Мамуль, извини, всё валится, поезд уходит! Сейчас говорить не могу, конец связи. (Матвею.) Спасибо!
МАТВЕЙ . (трясёт и слушает нарядную игрушку). Прелесть какая!
А мы ещё не покупали. По старинке: родится — возьмём.
ГУЛЯ. А-а… Да какая разница? Знакомая старый «хлам» — большую коробку игрушек — выкидывать собралась, квартиру матери разбирает. Фотку вчера прислала: я как увидела… Звоню: дождись, пожалуйста, не выбрасывай! У меня когда-то была такая же неваляшечка, а тут приехала, смотрю: погремушки, формочки, пирамидки, мозаики разные — до чего милые, такие родные! Так и хочется поиграть! В последний момент к ней заскочила, она у вокзала живёт, не удержалась, от коробки не могла оторваться — всё детство своё собрала, сколько вошло. Наскоро вымыли и в пакеты, какие нашлись,— паковать некогда было. (Убирает под нижнюю полку пакеты, закидывает наверх рюкзачок, плюхается на сиденье напротив СТЕПАНА ИЛЬИЧА.) Здравствуйте всем! Меня Гуля зовут.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Здравствуй, ГУЛЯ! Я — СТЕПАН ИЛЬИЧ.
МАТВЕЙ. МАТВЕЙ, рад знакомству.
ГУЛЯ . (довольная). Очень приятно! Уф… Добежала, не опоздала.
Можно сказать, на ходу заскочила!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Ох и резвая ты.
ГУЛЯ. Спасибо!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. И всё-таки, доченька, хоть ты и резвая, не стоит тебе на втором этаже ехать. Давай-ка с пареньком вот (кивает на место напротив) меняйся, он тут набегами больше, в другом вагоне ему как мёдом намазано.
ГУЛЯ . (скороговоркой). Нет-нет-нет! Спасибо, спасибо, СТЕПАН ИЛЬИЧ: беременность — нормальное состояние женщины! Я нарочно верхнюю полку взяла — всю дорогу отдыхать буду, как в гамаке, такой у меня каприз — с детства верхние полки люблю.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А если дёрнется поезд? Да мало ли что?
ГУЛЯ . (у неё звонит телефон, отвечает). Мама, я уже в поезде, не дёргай меня — успела, успела. Мы тронулись, мне разложиться пора. Не трать драхмы, мамуль,— перезвоню. (СТЕПАНУ ИЛЬИЧУ, бойко.) Хоть подпрыгнет пускай! У меня работа такая — спорт.
Случись чего — руки вцепятся сами. И не факт, что внизу безопасней.
МАТВЕЙ . (видя, что ГУЛЯ тянется за матрасом). Позвольте, снова вам помогу. (Раскладывает для неё матрац с подушкой.)
ГУЛЯ . (довольная). Спасибо… (Застилает постель.)
Слышны звуки отправления поезда, вокзальные шумы, нарастающий стук колёс. В купе входит ПРОВОДНИЦА, собирает корешки билетов. Звучит приятная музыка. Гуле поступает СМС. Она выходит в коридор, закрывает за собой дверь, отходит от купе, делает вызов и терпеливо, вместе с тем темпераментно, ведёт разговор.
Мама!.. Слушай, докапываться перестань! Я же сказала: свадьбы не будет — банкет отменяется, и твой приезд (с нажимом), соответственно, тоже. Да и нечего делать в Москве — гарью поволокло, торфяники тлеют, чует сердце, скоро нечем будет дышать. Восемь лет назад впечатлений хватило — совсем не хочется мне в противогазе ходить, да и ребёнок должен начать жизнь с глотка свежего воздуха. К счастью, моя фотосессия «с животом» для каталогов закончилась, рекламные ролики тоже успели отснять, заодно квартиру удачно, считаю, сдала их новому оператору, аккурат до следующего лета. Как в мозаике всё сложилось, так что пылю в родовое поместье — спокойно родить, о жизни подумать. Квартирантам до приезда разрешила пожить — и здесь договор к месту истёк. За три дня в квартире косметику наведут — со строителями списалась, круглосуточно будут работать, пока в гостинице пересижу — мне ведь не привыкать. (Пауза.) Мамуль… Так… Спасибо скажи, что тебя слушаю, хотя оно сильно мне надо?.. У тебя своя жизнь, у меня своя — не я выбирала. Мама… Ребёнок ведь не его — ко мне какие претензии? Почему жениться хотел? Ну-у, говорил старомодно, что всегда говорят… и тому подобная чушь…
Я?.. Мне вдруг захотелось отца ребёнку. Да, представь! Подумала, стерпится — слюбится, он парень-то, в общем, нормальный, три года в одной обойме, весь на виду. А тут — нет, ты прикинь, засада какая — не ожидала… решил, что я (волнуется)… на шестом месяце (обиженно и зло)… его мамаша по этому поводу таблеточки приготовила — сдалась мне семейка такая! Мама, я, представь, тоже хочу кого-то любить. Не собачку, не кошечку, не птичку, не рыбку…
Чтобы прийти домой, а там родной человечек, и я к нему, то есть к ней — в объятия! А ещё вместе ГУЛЯть, говорить обо всём, на каруселях кататься. Да, представь, материнский инстинкт… Чуть по стене не размазала гада! Встречу ещё?! (Запальчиво.) Ой, брось…
Мама, какая любовь?.. Ты откуда свалилась? Ты похоть сюда не путай, пожалуйста, не надо инстинкты невесть за что принимать.
(Язвительно.) Где ты любовь встречала — в романах?! Это каких?!
Девятнадцатого столетия? Двадца-того ´?.. (Кривляется.) Что ли, «Лолита»? Не надо?! Или снова старая добрая «Анна Каренина»?!
Знаю, твоя любимая тема… романов! Ага, чуть что, ты мне капаешь: поезд, омут, таблетки, крыша, петля,— не понимаю, откуда такая тяга к членовредительству? Это я — циник?! Мама, окстись, а ты что хотела: в двадцатом веке убили автора, Бога, семью. Да, и семью в ту же яму, а с ней и любовь, она ведь теперь совершенно свободная. Есть инстинкт, долг, польза, в конце концов. И мне как-то жить в этом надо, со своими, представь, даже — чувствами…
Смотрю на Татьяну Валерьевну, вот уж постояла на пьедесталах, да кончился спорт, хорошо, тренерская осталась, нас муштрует, спать не даёт — молодец баба… Но разве это жизнь, разве за это боролась? У неё же, кроме работы, нет ничего: как гонка была, так и осталась. А мы — мы солдаты под генералом, в одном строю денежку получаем. Она, Ленку когда рожать провожали, в пьяном припадке мне повинилась, что аборт в юности в жутком раздрае сделала — на Олимпиаду рвалась. Так вот, дороговато медаль обошлась: выла, что больше — всё! не заводились в ней дети…
А я решила: ну нет! Закрываю мишени на всех рубежах — пусть родится ребёнок, если случился. И знаешь, я так довольна, такое мне утешение… Справлюсь, мамуль, не стони. Сама, сама: не я первая — и точно уж не последняя. Ну ладно, чао-какао! Вот видишь, и я твоими прибамбасами заговорила. Скучаю, быть может? (Со вздохом.) Кто он?.. Это имеет какое-то значение? (Крайне удивлённо.) Ба-а-абушка? Опа! Америка-Европа! Нет, право у тебя никто не отнял. (С иронией.) Не хочешь ли поводиться? Ладно, ладно, не напрягаю. Не волнуйся, мамуль, не волнуйся, ребёночек будет что надо. Производитель — племенной жеребец-конькобежец. По-русски ни в зуб, зато как потрясно он улыбался… Глорией звал… Ах, мама! Сам — как балетный премьер, а уж ухоженный… смотрела бы и смотрела. Прельстилась, не смогла устоять, крышу снесло, затмение, зов не знаю чего — природы, крови, луны… А что, улучшать породу не надо? Ну, спасибо, что понимаешь! (Хохочет, не может остановиться.) Во даёшь! Да не волнуйся ты: белый он, белый! Я, мам, в отличие от тебя, на родине жить собираюсь! Та-ак, а теперь, так и быть, к стрельбе заключительной… Слушай, а тебе не пора на работу? Автобус ещё уйдёт. Что?! Опять двадцать пять!
В самом деле, работать зачем, когда дочь такая богатая — призовые потратить не в состоянии?! И что это я не лечу, а в поезде еду?! На верхней полке, заметь! Мама, пойми — я в декрете: сама держись, ничем, прости, помочь не могу. (Почти в отчаянии.) Ну когда это кончится? Почему они вечно тебя бросают?! (Издевательски.)
Где южная их любовь к зрелому женскому телу? Ну что — Аглая, Аглая?! Возьму вот сейчас и залаю! (Жёстко.) Ладно, кончай хлюпать, рыдать, бери пример с дочери. Понимаю, в Греции чиабатта подорожала, зато рыба дешёвая! Что? Чиабатта была в Италии, и рыба нигде не дешёвая? В Греции пита? Так и быть, пита и рыба подорожали. Мировой кризис, у нас тоже не дешевеют. Да ведь ты же худеть собиралась! И вообще, займи себя чем-нибудь! Нет, не проси, слать книги больше не буду — по Интернету читай. Мамуль, с годик надо бы потерпеть, на пособии продержаться, заодно фигуру себе наведёшь. Что?! Нет, ты (с нажимом) свою уже продала.
Кому-то на страшную пользу! А я папину продавать не собираюсь, и не проси: университет в трёх шагах, навсегда очередь на аренду.
И вообще, представь себе — родина… Хорошо, мама… Не дави на меня — тебе всегда плохо. Доеду — чуток перечислю. Немного, совсем немного: рубль падает, евро растёт. Я планирую няню-медичку нанять, через полгода закончу родильный этап, начну восстанавливаться, к Олимпиаде своей буду как заводная. Ничего себе, что тебя беспокоит! Нет, не дурю — спасибо, не переживай. Елена до последнего, дурочка, бегала, всё кислородом плод насыщала. Добегалась: умер мальчонка у чемпионки на третий день — врождённый порок сердца. Она зареклась от дури своей, а нам всем наука. Так что даже на самолётах пока не летаю — вечная спешка достала, а в поезде так потихонечку: тук-тук-тук… тук… Всё! Отбой! Мама, мне стелиться пора — хочу отдохнуть! Целую-целую, чао-какао!
ГУЛЯ убрала телефон, стоит боком, смотрит в окно. К ней со спины гоголем приближается КОЛЬКА в эффектной дембельской форме.
Он подшофе, только что вышел из тамбура, молодая женщина ему нравится, её живот ему не виден. КОЛЬКА заламывает берет, начинает пританцовывать, идиотски мурлыча: «Ах, какая женщина-а…»
ГУЛЯ не реагирует, тогда он, приблизившись, не долго думая, хлопает её под ягодицы, сопровождая выходку игривым: «Ого!» ГУЛЯ сердито поворачивается — КОЛЬКА отступает на шаг.
(Смело.) Что, съел? А ну давай лесом вали да ручонки придерживай!
КОЛЬКА. Пардон, мадам, ошибочка вышла…
ГУЛЯ возвращается в купе, садится рядом со СТЕПАНОМ ИЛЬИЧОМ. Следом входит сконфуженный КОЛЬКА. Оглядывая купе, чешет затылок. МАТВЕЙ, озабоченный невесёлыми мыслями, лежит на верхней полке.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Вот и сосед Николай — ясное солнышко.
ГУЛЯ. Пьяное солнышко!
КОЛЬКА . (извинительным тоном). Мадам… Пардон, не имею чести знать ваше имя…
ГУЛЯ . (усмехнувшись). Аглая Филипповна.
КОЛЬКА . (оторопев, но быстро оценив ситуацию). Ого! Рад представиться: Николай Львович!
ГУЛЯ. Николай Львович? Ого! (С иронией.) Мышкина сын?
КОЛЬКА . (подхватывая игру). Будут ещё попытки?!
ГУЛЯ. Не будут. Видно, что Львович: пуд бахромы на тебе!
КОЛЬКА . (доброжелательно выдерживает паузу; вкрадчиво). Аглая Филипповна, позвольте узнать: вы путешествуете в приятном сопровождении? (Вопросительно показывает глазами на Матвея.)
ГУЛЯ. Я путешествую приятно! И без нужды в сопровождении!
КОЛЬКА . (уверенно). Тогда для начала имею честь предложить своё место! А также занятное общество моего боевого товарища Вадима Андреича, если джентльмен (кивает на Матвея) проявит добрую волю перебраться в соседний вагон на точно такую же полку. Там в купе добропорядочная семья с двумя спиногрызами.
ГУЛЯ. Вы, дембеля, как вообще в купейные вагоны попали?
КОЛЬКА . (по-простому). Деньги есть, билетов нет. Купили что ехало.
Да мы всё больше в ресторане сидим (манерно), шампанским спиваемся.
ГУЛЯ. Пьяных гусаров лучше смотреть в кино!
КОЛЬКА. Ну почему пьяных? Мы порядком интеллигентные. (Явно врёт.) Я, между прочим, учитель… русского языка и литературы!
Мой товарищ тоже стремится к преподавательскому поприщу.
ГУЛЯ. Учитель — вот маскарад! Кому расскажи! И товарищ куда-то стремится! Ври, да не завирайся! Учитель он!
КОЛЬКА. А может, я на самом деле учителем стану?
ГУЛЯ. Когда рак на горе свистнет? Учитель!
КОЛЬКА . (Матвею). Ты как, брат? Поменяешься, сможешь? Мы — тихони, никого не тревожим… И совершенно не пьём…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Коля, тут ехать-то что? И хорошо, что в разных вагонах. Только ты сегодня на вторую-то полку как заберёшься?
Вчера на свою не сразу попал.
ГУЛЯ. Ха! Что ль, промахнулся?!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Сел косовато, видно, задумался. Потом головой столик едва не снёс.
КОЛЬКА . (босяцки). Ну что ты, ИЛЬИЧ… Молодым не был? С армии не возвращался? (Матвею.) Слышь, как ты, браток? Переберёшься?
МАТВЕЙ. Где ехать, мне безразлично, но я ведь здесь не один.
КОЛЬКА. В смысле? У тебя тоже здесь кто-то едет?
МАТВЕЙ. У меня — летит. И не здесь. Я про товарищей говорю (кивает на СТЕПАНА ИЛЬИЧА и Гулю): мы уже познакомились.
КОЛЬКА. Жаль… Ладно, не будем меняться (Гуле) — с ним. А ты на место моё давай!
ГУЛЯ. Ещё чего! Это просто опасно!
КОЛЬКА. Дедушка шутит.
ГУЛЯ. Зато я не шучу. Спасибо, не о чем беспокоиться — специально гамак купила. (Ловко забирается на полку.)
КОЛЬКА. А я тоже так не могу — под дамой ехать. Так я ночевать не приду. Мой репрессированный прадед, Аглая Филипповна, был, между прочим, сельским учителем, сыном присяжного поверенного, в юности, кстати, гусара. Пращур бы застрелился, оказавшись на моём месте.
ГУЛЯ. Какие слышу слова… Ты сам-то понял, чего сказал?
КОЛЬКА. Ты тоже ведь поняла?
ГУЛЯ. Я одного не поняла: болтаешься почему? В школах нехватка мужчин-учителей…
КОЛЬКА. Я… ещё выбираю. Но речь не обо мне. (Церемонно.) Аглая Филипповна, вы покидаете верхнюю полку?
ГУЛЯ . (с досадой). Как тебе объяснить?.. Мне нравится ездить на верхних полках! Сто лет на них не каталась — всё самолётами. А тут случай представился, хочу удовольствие получить.
КОЛЬКА. Как хотите, Аглая Филипповна, честь превыше всего — спать я не буду!
ГУЛЯ . (запальчиво). Коля! Я — ГУЛЯ. Давай будем на «ты». (Матвею.)
МАТВЕЙ, с тобой тоже: я из простых, дворян в нашем роду точно не было — я, стыдно признаться, толком не знаю, кто там и был. Это мама так меня назвала, она как раз учитель русского языка и литературы. (В интонации уловима обида.) Давно за границей болтается.
Там некого учить русскому языку и русской литературе. К тому же ресторан ведь до двенадцати — ты где не спать-то собрался? Что за подвиги? Я, конечно, не радикальная феминистка. Но… пусть будет, если угодно, маленький дамский каприз.
КОЛЬКА. Мадам… Что бы сказал ваш супруг? Хотя какая разница, что он нам скажет?
ГУЛЯ. Я не замужем.
КОЛЬКА . (крайне удивлённо и даже обрадованно). Да?! Тем более спать я не буду!
ГУЛЯ. Боже, какой упрямый! Может, мне тоже не спать?
КОЛЬКА. А что? Вот и поговорим, а то и разговоримся!
ГУЛЯ. Я бы поговорила, если будет о чём.
КОЛЬКА. Тогда не проблема!
ГУЛЯ. Проблема: ночью не выйдет — режим у меня.
КОЛЬКА. Режим?! Аглая Филипповна, вы мне нравитесь больше и больше!
ГУЛЯ. Ищешь няньку себе?
КОЛЬКА . (смешливо). Место няньки ищу!
ГУЛЯ. Рассмотрю резюме с медицинским образованием.
КОЛЬКА. Вам повезло: я не кто иной, как медбрат!
ГУЛЯ. А ещё кто?
КОЛЬКА. О… Тут хватит рассказов не то что на ночь — на целую жизнь!
ГУЛЯ . (со вздохом). Две балаболки в купе — просто беда, перебор.
КОЛЬКА. Перебор. Так как, Аглая Филипповна, перебираешься?
ГУЛЯ . (с удивлением). Куда?
КОЛЬКА. Как куда?! На место моё!
ГУЛЯ . (твёрдо). Нет! (С досадой.) Вот пристал! МАТВЕЙ, да скажи же ему — у меня что-то не получается.
МАТВЕЙ. А может, на ночь спуститься на нижнюю полку, а днём на верхней качаться? Николай всё равно в ресторане, а в окно ночью кого смотреть?
ГУЛЯ . (притворно оскорбившись). Ещё чего не хватало… На ночь в чужую постель!
МАТВЕЙ . (самому смешно). Действительно, не подумал…
ГУЛЯ. Мне рисковать ни к чему: мало ли, перепьёт — на живот рухнет. Нет, и не просите! (Добродушно.) Коля, имей в виду, если надерёшься сверх меры — терпеть я не стану! Это тебе со Степаном Ильичом повезло. У меня на ближайшей станции будешь трезвость усваивать! (Примирительно.) Ладно. Спасибо за мужскую заботу — очень приятно. На самом деле, приятно ехать среди мужчин: что может быть лучше? Ну что же делать, может, я таким образом от стрессов себя оберегаю?! Поезд дёрнется, в это время кто-то с лапшой горячей к столу…
КОЛЬКА . (бодро). Ну, тогда нормалёк — убедила, красавица! Вообще-то я заходил посмотреть, кто вселился. А коль переселению крышка, я в ресторан.
ГУЛЯ. Шампанским не захлебнись! И дверь оставь: пускай сквознячком протянет!
КОЛЬКА уходит, дверь остаётся открытой. ГУЛЯ смотрит в окно.
МАТВЕЙ раскрывает книжку. СТЕПАН ИЛЬИЧ сидит за столом. Проводница с пассажиркой проходят по коридору.
ЖЕНЩИНА. Как, говорите, деревня та называется?
ПРОВОДНИЦА. Раки. Так и называется — Раки. У них раки когда-то водились, потом вышли, а лет пятнадцать откуда-то вновь завелись, и теперь раков этих — ловить не переловить. А ещё говорят, там что ни дом, то постоялый двор. И огромная изба-ресторан никогда не пустует. Там всё, говорят, в русском стиле, даже клетки с канарейками под потолком — такая диковина. Отдыхающих в Раках немало, даже из-за границы едут. К нему всё, к отшельнику.
ЖЕНЩИНА. Надо ж так, теперь и у нас святые, ну прямо как в Индии!
ПРОВОДНИЦА. К нему, считай, целый вагон сойдёт. И зимой ездить не прекращают. Многие были не раз. Он и лечит, и ответы даёт. Случается, наркоманов к нему везут, алкоголиков разных.
ЖЕНЩИНА. И лечит всё наложением рук?
ПРОВОДНИЦА. Всё наложением. Как взглянет… Всё видит, с чем к нему человек!
ЖЕНЩИНА. Вы сами-то видели?! Прям-таки чувствует?!
ПРОВОДНИЦА. Не видела я, но всякий раз что только не порасскажут. Говорят, он посмотрит-посмотрит и — руку на темечко, держит сколько-то надо. Кого лишь коснётся, а когда, обычно больным, долго может держать.
ЖЕНЩИНА. И что, встают больные-то, поднимаются?
ПРОВОДНИЦА. Наверное, встают, раз люди едут и едут. Земля, слышала, в Раках идёт, почитай, как в столице, строят и строят, дорогу от станции проложили. Да мы самого, подъезжая, быть может…
(Уходят.)
Слышен мерный стук поезда. Звонит телефон Матвея, он откладывает книжку.
МАТВЕЙ . (прохладно). Да, мама… Здравствуй. (Выслушивает.) Успокойся, Кира к матери улетела. И вообще, какого рожна тебе занавески эти сдались? Ну, привезла она их, повесила как смогла. Тебя не спросила — в нашей ведь комнате! Что ты к ним привязалась?
Съедем — с собой заберём. (Долго выслушивает.) В общем, спасибо за всё. Поживём на квартире, пока в свою не заселимся. (Долго выслушивает.) Мама, никто никого ни в чём не винит, успокойся, пожалуйста. Кира вернётся — помиритесь, жизнь впереди. Будь здорова. Пока. (По манере его разговора понятно, что он — почтительный сын.)
МАТВЕЙ берёт в руки книжку, но не может сосредоточиться, закрывает. Потом снова пытается читать — опять безуспешно. ГУЛЯ это видит.
ГУЛЯ. Прости, МАТВЕЙ, может, о чём-нибудь поболтаем? Что пытаешься вычитать?
МАТВЕЙ. Высчитать я пытаюсь.
ГУЛЯ. Ого! Что-нибудь по теории вероятностей?
МАТВЕЙ. Попала почти. Только я пытаюсь задачу решить.
ГУЛЯ . (импровизирует). Из пункта А в пункт Б направляется поезд.
Сколько пассажиров доедут до конечной станции, если… О, сколько всего может случиться! Ты — математик?!
МАТВЕЙ. Нет, я врач. Но люблю математику.
ГУЛЯ. Ничего себе! Какие у людей интересы! Боже, с кем дорога свела — врач-математик!
МАТВЕЙ. Врач. Просто врач.
ГУЛЯ. Сегодня — врач, а завтра, чем чёрт не шутит, р-раз — и математик! Я вот в спорте сейчас, но не век же лихачить?
МАТВЕЙ. И в спорте запросто — век. Уйдёшь в чиновники, судьёй или тренером будешь.
ГУЛЯ. Ну уж нет, не вижу себя чиновником. И насчёт тренерской тоже сомнения. Хочу что-то другое, чтобы не скучно и заново! Вот медицина и математика — это мне нравится! Прям завидую: сильный разбег, есть куда двигаться — из пункта А в пункт Б столько всего другого. Я, кстати, девочку жду, а вы?
МАТВЕЙ. Сынишку.
ГУЛЯ. Имя придумали?
МАТВЕЙ . (неуверенно). Выбираем…
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, а вот скажите, пожалуйста, имя ребёнку лучше выбрать заранее?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А ты, поди, уже выбрала?
ГУЛЯ. Ещё как выбрала! С трёх раз не угадаете! Даже со ста!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Да как же назвать-то дочку решила? Поди, по-заморскому?
ГУЛЯ. По-сказочному! Мальвиной её назову! Как ни у кого! Будет у меня Мальвиночка-картиночка! Кружавчики, пышные юбочки, локоны, банты!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Мальвина — малина, малинка, малинушка — сладкая, нежная ягода… (Говорит сам себе, тише.) А я свою младшенькую Алёнушкой назвал. Тоже из сказки. Только другой… (Закрывает лицо руками, погружается в воспоминания.)

Интермедия 1. «Чистая Пядь»

Лес, залитый солнцем. Вдали кукует кукушка, слышны шелест листвы, журчание ручья — чарующие лесные звуки. Появляется десятилетняя АЛЁНА с ведёрком малины.
АЛЁНА. Па-па-а-а! Ау! Ты где?! Ау!
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (слышен голос). Иду-у-у! Алёнушка-а! Здесь я, неподалё-ёку! Иду-у!
АЛЁНА. Папа! Мне одной не управиться — помоги.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (выходит с полным ведром). Какая плантация!
АЛЁНА. Доверху набрала, глаза поднимаю, а вокруг красным-красно.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Да-а… Нам и собирать уже не во что, да и не надобно — пускай другим пригодится. Что, Алёнушка, вдоволь полакомилась?
АЛЁНА. Вдоволь! До чего сладкая!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. И я малиной сыт на весь год. Нынче на удивление рано она уродилась — даже кукушка ещё поёт.
СТЕПАН ИЛЬИЧ с Алёной усаживаются отдохнуть.
АЛЁНА . (только что оборвалось кукование кукушки). Ой, что она?
Почему? Я только-только считать начала… Семь насчитала…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Ничего… Кукушка надолго не замолкает, чуть отдохнёт и опять закукует.
АЛЁНА . (кукушка закуковала). Папа, ты давно обещал про Чистую Пядь рассказать.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Про Чистую Пядь… Это легенда такая, сказка для взрослых.
АЛЁНА. Разве я маленькая? Папочка, расскажи!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Взрослая, говоришь?
АЛЁНА. Мне давно десять!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Действительно, взрослая.
АЛЁНА. Расскажи, от кого ты услышал про Чистую Пядь?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Я? Ни от кого…
АЛЁНА. А как же узнал?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Она… мне приснилась.
АЛЁНА. Приснилась?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Да, однажды. Да так ясно приснилась, будто кино какое смотрю, и будто не раз. Так хорошо всё там было, что не смог позабыть.
АЛЁНА. И мне расскажи — я тоже её не забуду. Почему так называется — Чистая Пядь?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (певуче, размеренно). Каждый человек, который приходит в Чистую Пядь, горсть земли с собою приносит — горсть своих чистых помыслов — и бросает её на хлебное поле. Чтобы и его чистые помыслы там прорастали.
Рассказ СТЕПАНа ИЛЬИЧа прерывается: сойка устроила переполох.
АЛЁНА испуганно жмётся к отцу, тот крепче её обнимает.
АЛЁНА . (испуганно). Папа, ой, кто это?.. Баба Яга?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Не бойся, Алёнушка. Откуда здесь взяться Бабе Яге? Это сойка кричит, надрывается. Видно, куница побеспокоила, к птенцам подбирается, вот и гонит сойка разбойницу: как оголтелая свищет, хоть святых выноси. Не бойся, Алёнушка…
АЛЁНА . (успокоившись). Папа, а где она, эта Чистая Пядь?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Скрыта… Лежит среди синих гор, голубых озёр, вечной тайги…
АЛЁНА. Как там? Наверное, красиво?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Да… Очень красиво. Лето там жаркое. Зимой много снега и солнца. Весна в Чистой Пяди звонкая, а уж осень… Осень красная и золотая; тёплая, долгая — чтобы успеть собрать урожай и вволю налюбоваться.
АЛЁНА. Папа, а как там люди живут?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Люди там по людским законам живут.
АЛЁНА. А какие ещё бывают законы?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Нелюдские бывают — звериные, когда прав тот, у кого сила. А в Чистой Пяди правят любовь и справедливость.
АЛЁНА. А чем там люди живут?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Детей растят и работают от зари до зари — всякий дело своё знает и делает. Трудностей люди те не боятся, потому что живут одной дружной семьёй и праздники весело справляют.
АЛЁНА. Эти люди — они, как мы, умирают?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Конечно, как мы, умирают. Но в Чистую Пядь приходят новые люди, и каждую осень справляются свадьбы.
АЛЁНА. Люди приходят? Откуда?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Из мира. Из нашего мира. Идут, ищут своих наречённых и обязательно в Чистой Пяди находят.
АЛЁНА. А где дорога туда?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Дорога туда известна: через огонь, воду и медные трубы. Только никто не знает, какой тропинкой кому придётся идти.
АЛЁНА. Папа, а ты можешь дорогу мне показать?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (ласково). Отыщешь сама!
АЛЁНА. Сама?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Конечно, сама! Время придёт — отыщешь. Ты, главное, не отступай, а всё, что не ясно, спрашивай.
АЛЁНА. Папа, как же я могу у тебя не спросить?

Затемнение.

СТЕПАН ИЛЬИЧ сидит за столом, убирает руки от лица.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (сам с собой, горько, глядя в ладони). Не спросила…
ГУЛЯ . (будто проснувшись). Что?.. СТЕПАН ИЛЬИЧ, вы о чём?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Так… Своё… А давайте, ребята, ужинать! Чем Бог послал. Мне одному не съесть, так что всех приглашаю. Припасы невестка купила: помидорчики с рынка, огурчики, лепёшки-лаваш, сыру косичка.
МАТВЕЙ. Спасибо! У меня курица гриль, прямо из печки: кусками не продавали, пришлось целую взять — вот и уговорим.
ГУЛЯ. Вкуснотища какая! Тогда паштеты мои пусть лежат — всё равно где-то на дне валяются, потом доберёмся и доедим.
Все собираются у стола, достают припасы, обедают.
СТЕПАН ИЛЬИЧ! Вы не артист, случайно?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. С чего это ты?
ГУЛЯ. У меня пластинки мамины сохранились. Там сказки читает Бабанова. Ваш голос чем-то похож, только мужской, но такой же красивый — слушала бы и слушала.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (себе, тихо). Вот и она тоже… Слушала всё и слушала… (Всем.) Что голос?.. Если бы я артистом родился, был бы красивым, а я такой же, как все. Нет, я не артист — всю жизнь трактористом работал.
ГУЛЯ. Трактористом?..
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А что тебя удивляет?
ГУЛЯ. У вас не только голос красивый. Язык… Говорите вы хорошо, чисто, правильно…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Что в сердце, то и на языке… Мне, наверное, повезло: при школе небольшая библиотека была, по тем временам в ней интересных книжек было немного, но с десяток томов Льва Толстого на полках имелось. Может, не всё у Льва Николаича я понимал, но любил перечитывать: будто отца, без вести пропавшего, слушаю — так мне казалось. И поныне много читаю — глаза не подводят, дневники очень люблю, мемуары.
ГУЛЯ. Вот я, СТЕПАН ИЛЬИЧ, спросить вас хочу. Помню, однажды, я дома ещё жила, смотрела по телевизору какую-то древнюю запись — со столетней бабушкой интервью. Она как раз в год отмены крепостного права родилась. Не знаю, по какому поводу бабушку эту с полки достали, но помню, что говорила она не по возрасту ясно. Так вот, бабушка эта такую выдала вещь, до сих пор забыть не могу: что не понимает, зачем и что за любовь такая придумана. В их время никакой любви не было — так и сказала.
Лишь бы муж и жена были здоровые, работящие. Так и вертится в голове… Ведь человек сто лет прожил без всякой любви — и ничуть не решил, что без чего-то остался. Опять, если вдуматься: ну кто мог позволить себе любовь? Дворяне! Им чем ещё заниматься? Любовь, она времени требует — фантазий там разных, а фантазии эти, хоть тресни, на турнике не рождаются. Там об одном думаешь: выжать, выдержать, сделать! Так и пашешь, как вол, к вечеру падаешь, потому что к утру очухаться надо. Опять же, это если как лесоруб вкалывать, но ведь и то внутри всегда что-то тлеет, стоит только раздуть… Оно, чувство это, словно часа ждёт своего. А у бабушки той, получается, и часа этого за всю жизнь не случилось — или что? Не пойму.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Часа, говоришь, не случилось? Это ты зря. Жизнь у неё случилась, вот что скажу.
В двери появляется КОЛЬКА, цепким взглядом впивается в стол, сглатывает слюну.
КОЛЬКА. Приятного аппетита честно ´й компании!
ГУЛЯ. Садись, гусар! Поди, в ресторане еда дорогая? Садись, перекуси. Сколько можно пивом питаться?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. В самом деле, Коля, присаживайся, хватит шустрить между вагонами.
ГУЛЯ пропускает Кольку к окну, он с аппетитом принимается за еду.
ГУЛЯ. Как же, СТЕПАН ИЛЬИЧ, бабушке этой без любви прожить удалось? Ведь и она была молодая, красивая и уж точно здоровая?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А зачем ей эта любовь, если лад был?! Если семья крепкая, дружная — ладная.
ГУЛЯ. Лад…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Тут уж судьба. Потому что семьи кто по потребности, кто по нужде создавал. Кто побогаче, брал жену покрасивее, чтобы дети были пригожими. А если и лад в семье, то что ещё надо?!
ГУЛЯ. Лад… Вот оно что — лад! А я ведь тогда не поняла… В голове всё крутилось: неужели, кроме жизни привычной, ей ничего и не надо?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Хорошо, когда лад… Значит, и дело у каждого есть, и чувство друг к другу имеется, ну, или что там вместо него — уважение, привычка, обычай. Женщина эта, видно, свой век прожила как по укладу положено, в ладу с собой и с людьми. А может, злых, чужих рядом не было.
КОЛЬКА . (с набитым ртом). Чужая душа — потёмки!
ГУЛЯ . (задумчиво). Да… Ей позавидовать можно — ладу её. Это не узел тебе на узле, не захочешь — в трёх соснах заблудишься. Простая жизнь… Даже представить себе не могу… А как бы хотелось!
МАТВЕЙ. Хм! И в какой это сказке эта столетняя бабушка две войны просидела?
КОЛЬКА. Действительно, где так сидят?! В каком таком месте? (Гуле.)
Ты запомнила место?
ГУЛЯ. Место я не запомнила, а вот вопрос бабушкин так и застрял в голове.
КОЛЬКА. А какой вопрос?
ГУЛЯ. Меньше бегать надо по злачным местам! Но для тебя, так и быть, повторю: бабушка не понимала, что за любовь такая придумана, она сто лет без любви прожила, детей, внуков, правнуков нажила — всё без дури блажной, которую она за любовь и считает.
КОЛЬКА. Моя бабуля тоже таких же правил, и тоже, дай Бог, сто лет проживёт.
ГУЛЯ. Любишь бабулю?
КОЛЬКА. Бабулю люблю! О-о, какие у бабули блины! А пироги! А варенье! Ждёт не дождётся, когда женюсь, правнуков хочет понянчить.
ГУЛЯ. Ничего себе! Тут днём с огнём, чтобы к внукам бабушку заманить, а твоя даже правнуков ждёт! Кем она работала?
КОЛЬКА . (удивлённо). Работала?.. Работала… А!.. Женой председателя!
Работать ей некогда было: детей пятеро, скотина, большой огород.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (спокойно). Потому и не работала, что женой была председательской — им только и попускалось. А моя мать трактористкой была, по призыву Паши Ангелиной: «Сто тысяч подруг — на трактор» — плакат в избе долго висел, пока мухи не засидели. Как женщины эти рожали?.. Ведь те трактора — что твои перфораторы! Мать говорила, не успела родить — на третий день на работу погнали: хватит вылёживать, поле не ждёт. Одна в доме, муж на фронте, никаких тебе стариков, чтоб за дитём доглядели. А чужой ребёнок нужен кому? Что делать? По закону грудное дитя можно кормить — перерывы на это давались. Она в корзинку меня и под куст: на краю поля устроит, покормит, перемотает, слезу утрёт — и обратно на трактор. Говорит: не дай Бог, молоко бы пропало, помер бы с голоду — только того и боялась. Так до зимы и жил под кустом, в тряпках замотанный, от дождя-снега коробкой прикрытый. Мать лишь кормить подъезжала. Страшное было время для женщин — всех на работу гнали. Надорвалась она на работе такой, и бросить нельзя — никто не позволит.
ГУЛЯ. Да… В то время в деревне, считай, что на каторге: паспорта отбирали, и за пайку паши, пока не помрёшь.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Ты, ГУЛЯ, со скольких лет в спорте?
ГУЛЯ. С семи. Но тогда были детские тренировки. Пахота началась в интернате, с тринадцати.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Нравится?
ГУЛЯ. Да. Я всегда побеждать хотела, в полную силу работать — я люблю в полную силу.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. И хорошо платят?
ГУЛЯ. Грех жаловаться.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А матери денег так и не дали, чай, не Паша Ангелина,— писали одни трудодни. Помню, успела мать пенсию получить, три рубля заработанных.
КОЛЬКА . (подавился). Каких три рубля?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Три рубля пенсия.
КОЛЬКА. Не понял…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. У колхозников пенсия три рубля в месяц была.
КОЛЬКА. Ого…
ГУЛЯ. Мотай на ус, обормот! Про деда-прадеда помнишь — кони-гусары, а дальше — провал. Слушай, это уже вырождение…
КОЛЬКА . (чешет затылок). На уроках истории этого не говорили…
ГУЛЯ. А самому собрать информацию? Горе-учитель… Мне простительно, я на ниве своей пашу. А ты, разгильдяй, чем занимаешься?
После школы, сознайся, болтался, пока в армию не упекли? МАТВЕЙ лечит людей, а ты?
КОЛЬКА. При чём тут я?! Ты чего на меня налетела?! Ей простительно, значит…
ГУЛЯ. Ну, может, не так и простительно. А налетела, что ты здесь у нас один не у дел.
КОЛЬКА. Мне спешить некуда — в нашем роду все долгожители.
ГУЛЯ. Талант не пропьёшь?
КОЛЬКА . (притворно-обиженно). Что прицепилась? Я мужик хоть куда! Ты ведь меня не знаешь! (Игриво.) Но что мешает узнать?!
ГУЛЯ. Жуй, не отвлекайся, а то опять ненароком подавишься.
КОЛЬКА. Не страшно, у нас тут врач. (На самом деле глотнул не туда, закашлялся, выпучил глаза. ГУЛЯ основательно простучала его по спине.)
ГУЛЯ. Вот видишь, от удушья едва не погиб!
КОЛЬКА . (иронично-сдавленно). Если б не ты…
ГУЛЯ. Чистая случайность — спасла по пути.
КОЛЬКА . (вытерев руки о салфетку, бережно поправляет эполеты, стряхивает невидимые крошки, выпячивает грудь). Спасибо, что хоть по пути. Но мы отклонились от темы — вечной темы любви!
ГУЛЯ. Гусары, по коням!
КОЛЬКА. Зачем? Спешиться самое время.
МАТВЕЙ. Лад… Это вы, СТЕПАН ИЛЬИЧ, как точку над «i» поставили.
Лад в семье — он и есть любовь, бабушка просто была неточна в терминологии.
ГУЛЯ. Боже, а кто в ней точен, в этой любовной терминологии?!
С этими словами ГУЛЯ ненадолго покидает купе, дверь так и остаётся открытой.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (говорит, словно сам с собой). Лев Толстой, я так понял, тоже искал прозрачную для себя простоту, только вот не нашёл.
Да и как ему её для себя отыскать? Не на глухом хуторе жить ему довелось. Что же касается слов… Вот без слов — как объяснить?
Возьмём честь. Не будет слова для чести — и понятия «честь» не будет. Хотя честь только кровью и выкупается… (Задумывается ненадолго.) Однако что за честь без понятия? Достоинство или спесь? Или сила дурная? Смешно… Честь — она, как и любовь, изнутри, только словами снаружи описана. Не говори ничего человеку, махни рукой, не воспитывай (с неожиданной горечью) — и будет животное скоро… Скот скотом будет…
КОЛЬКА. Скот скотом, это точно. Особенно женщин касаемо… (Загорается.) Слышь, отец… Ты ведь тоже был молодым… Ведь любой за собой испытал. Поправила юбочку или там чёлку — и кажется, что для тебя: обрати, мол, внимание! А как не обратить, я ведь мужик! И — готов, всё забываешь, чуть дотронулся — забирает: и что мне теперь, грохнуть себя за это? Девка крутит тобой как хочет, всего изведёт. А как надоела — не знаешь, куда бежать, так вцепится, ходит и ходит, всё караулит, так надоест, что… Да суки они! Ладно, пускай не все. Но этих «не всех» что-то мне не встречалось. А я, может, хочу быть единственным! Так и быть, пусть не первым, но чтобы дальше — только моя… Не захотела — свободы ей подавай, не дождалась… Сука! А как задом вертела, старалась…
Как по мне, сучка не захочет — кобель не вскочит!
На последней фразе заходит ГУЛЯ.
ГУЛЯ. Чай всем заказала и печенюшек. (Кольке.) Ты, гусар, говори, да не заговаривайся — ишь, ушлый какой! Да тебе до тех кобелей далеко — и слава Богу, что далеко. Выпал мне случай однажды, схлестнулась… Тот ещё зомби…
КОЛЬКА . (участливо). Где угораздило?
ГУЛЯ. Да всё там же, в тёмном лесу — в парке попалась, в праздник большой, День молодёжи. На танцульках подзадержалась. Смотрю, наши кто куда разбрелись, я — одна, темень кругом. Ну ладно, тихо на выход, по боковой аллейке топаю до остановки, тогда автобусы долго ходили. Неожиданно кто-то сзади хвать поперёк, рот зажал — и в кусты. Мне, понятно, это не нравится: ничего себе!
Как хабалку какую-то! (КОЛЬКА вытаращился на Гулю.) Сильный, гад, оказался, но я-то тоже не лыком — десять лет каждый день тренировки. Он вроде отстать бы должен, видит ведь, девушка сопротивляется, а он то ли обколотый, то ли бывалый — в общем, без тормозов… Честно, я даже не испугалась, когда взгромоздился (запальчиво),— взбесилась! Если б не придушил, если б смогла до горла ему дотянуться — зубами бы выдрала! И пускай бы кровью своей захлебнулся! (С ненавистью.) Вот ни на миг не сомневалась: тварь эту — насмерть! (ГУЛЯ взволнованно замолчала.)
В купе с подносом чая с печеньем заходит ПРОВОДНИЦА. Все благодарят, молча пьют, ожидая финала. ГУЛЯ продолжает, не заметив, что упустила самое интересное.
Я не из трусливых, но в парках с раза того ночами не околачиваюсь, ни к чему это. Ведь он не только мог изнасиловать. Как бы тогда выступала? Всю жизнь, гад, мог пустить под откос…
КОЛЬКА . (с участием). Слушай, так он…
ГУЛЯ. А-а… Завалить-то он меня завалил, зверь крепкий попался, руки перехватил, но тут я очухалась. Что делать? Руки в тисках, так я его так ногами зажала… Под прессом — нежнее. Со всей дури обе ноги подонку переломала — взвыл как белуга! Тут менты подоспели.
Но я уже и сама с ним бы управилась. Мокрый, вонючий, мешком валяется, а как ему встать? Перелом средней части бедра и колена: остался, наверное, хромым. По паркам точно больше не шнырит.
КОЛЬКА. Так он в засидке сидел, караулил?
ГУЛЯ. Откуда я знаю? Было темно.
КОЛЬКА. Слышь, а ты раньше с ним нигде не встречалась?
ГУЛЯ. Когда повязали — узнала. Я с ним, оказывается, танцевала…
Хотя — как танцевала? Все кругами елозили, ну, кто-то подходит, кто-то дальше идёт. Этот втёрся, передо мной что-то изобразил, я ему как бы ответила, поломались друг против друга, но это было недолго. Он потом ещё подходил, но я даже внимания не обратила — хотелось просто расслабиться, потанцевать. А он, оказывается, обратил.
КОЛЬКА. ГУЛЯ, слышь, а ты… спортом каким занимаешься?
ГУЛЯ. Стреляю и бегаю.
КОЛЬКА . (с уважением). Биатлон?
ГУЛЯ. Попал.
КОЛЬКА. Налётчику не повезло…
ГУЛЯ. До меня после дошло… Хорошо, что менты появились… Потому что спасли! Ведь убила бы гада! Кирпичом ему по башке или ломом железным… За оскорбление конкретно взбесилась! Адреналина такого и не припомню — забила бы на фиг… (Все молчат.) В общем, менты от греха сберегли. (Со смехом, но натянутым.) Ко мне потом, вот хохма, следак подходы искал. А я на мир тогда укатила, там выступила, всех удивила: как с цепи сорвалась, силища так и прёт…
Из себя выпрыгнула! Ведь и в голову не приходило, что запросто могу человека убить — прихлопнуть, ни на миг не задумавшись.
КОЛЬКА . (с участием). Ты того… Сильно давай не волнуйся — нельзя тебе. Мужики, а может, за пивом сбегать? Там неплохое… ГУЛЯ, тебе?
ГУЛЯ. Лучше бананов мне принеси — в пакеты уже не вмещались.
Станция, кстати! Бананы можно купить: вижу, из сумок торчат.
Поезд тормозит, по коридору проходят пассажиры с вещами. Обычные вокзальные шумы.
КОЛЬКА . (вскакивает). Я быстро! Туда и обратно!
МАТВЕЙ. Коля, деньги у тебя есть? Вот, возьми (достаёт из кармана, протягивает купюру) пару связочек, да покрупнее.
КОЛЬКА. Есть деньги, хватит своих!
ГУЛЯ. Неужто не пропил?
КОЛЬКА . (задорно). Я не из бедных. Может, ещё апельсин?
ГУЛЯ . (доброжелательно). Да хоть ананас!
КОЛЬКА . (шуточно отдавая Гуле честь). Так точно! Разрешите идти?!
ГУЛЯ. Идите!
КОЛЬКА бодро выскакивает в коридор, исчезает за дверью. Через пару секунд, к удивлению всех, появляется навытяжку напротив двери, заходит строевым шагом, по уставу останавливается, отдаёт Гуле честь.
КОЛЬКА . (комически-серьёзно). Р-разрешите бегом?!
ГУЛЯ . (подхватывая игру, шутя отдаёт честь, низким тембром).
Разрешаю!
Все смеются.
(Хмыкает.) Забавный парнишка!
Обстановка полностью разрядилась. КОЛЬКА убежал. ГУЛЯ, МАТВЕЙ и СТЕПАН ИЛЬИЧ укладываются на своих местах.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Доченька, а как бы ты поступила, если…
ГУЛЯ . (понимает, что он имел в виду). Если?.. Та-акой бы срок ему накатила и проследила бы, чтоб не скостил… Тяжкое преступление — хлебал бы по полной.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (тихо). А сама… как бы… с этим?
ГУЛЯ. Сама?.. Хреново бы было самой… Такое забыть… Я думала об этом, не думать-то не могла… Тут ведь даже с несчастным случаем не сравнить или с дракой какой… Но всё-таки с ментами мне повезло! Ещё немного — и точно не знаю, как бы жила: кого-то прибить, пускай защищаясь… А я, конечно, дралась до последнего… Но убийство, оно убийство и есть… (Далее с сочувствием.)
А женщины — те живут, куда им деваться?..
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (нервно). Так жила бы?
ГУЛЯ . (не совсем понимая, к чему он клонит). Конечно, жила. А что остаётся? Вот только задачка досталась бы не из последних — мерзость такую забыть. Но я, считай, и забыла: сорок тысяч потов — что угодно забудешь. После, кстати, даже не вспоминала — это сейчас к слову пришлось. Личный, так сказать, экстремальный опыт гендерных отношений. А вообще, слыхала, кто-то из женщин начинает приёмы самозащиты осваивать, кто-то во что-то впадает, да хоть бы в то же вязание — говорят, успокаивает, отвлекает. (Разворачивается к окну.)

Интермедия 2. «Дно»

В купе входит девочка АЛЁНА. Кроме СТЕПАНА ИЛЬИЧА, её никто не видит, их разговор никто не слышит. В руках у Алёны рукавичка.
СТЕПАН ИЛЬИЧ садится навстречу.
АЛЁНА. Папа! Я рукавичку тебе довязала, примерь, пожалуйста: хочу посмотреть, как палец сидит. (СТЕПАН ИЛЬИЧ надевает рукавичку, любуется ею, сжимает-разжимает.) Шерсть тёти-Сониной козочки.
Как тебе? Мягкая? Тёплая?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Да! Очень тёплая. Шелковистая, мягкая!
АЛЁНА . (садится рядом, берёт его руки, прикладывает к своим щекам).
Как твоя рука…
Пауза. СТЕПАН ИЛЬИЧ обнимает, целует дочь.
(В его объятиях.) Папа! А когда мы в Чистую Пядь поедем?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (удивлённо). В Чистую Пядь?
АЛЁНА . (встаёт). Ну конечно! Ведь это, признайся, твоя ведь родина?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (грустно). Родина… Нет, мы туда не поедем…
АЛЁНА . (недоуменно). Почему?!
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (горько). Нет нашей деревни. Под воду ушла. Водохранилищем затопило… (Снимает рукавичку, отдаёт дочери.)
АЛЁНА . (отрешённо). Под водой… наша Чистая Пядь…
АЛЁНА встаёт и, понурив голову, уходит, прижимая рукавичку к груди.
СТЕПАН ИЛЬИЧ укладывается под пододеяльник, отворачивается к стене, закрывается с головой.

Появляется КОЛЬКА с фруктами.

КОЛЬКА . (понимающе). Сон-час?! Дело хорошее… А я тут бананчиков, груш, яблочки вот! Киви с ананасами не было, видать, разобрали.
ГУЛЯ. Не шуми. Тоже ложись, отдыхай. Фрукты после съедим. Спасибо, что сбегал.
КОЛЬКА . (кладёт пакет с фруктами на свою кровать). Пожалуйста, кушайте на здоровье. А я много спать не привык. Ладно, покеда, вы отдыхайте, я к боевому товарищу. (Уходит, закрывая за собой дверь.)
Некоторое время в купе тишина. МАТВЕЙ пытается сделать звонок — телефон не отвечает. Он листает задачник, потом откладывает его, снова безуспешно пытается дозвониться, вновь открывает книгу. ГУЛЯ хочет его отвлечь от тяжёлых мыслей.
ГУЛЯ. МАТВЕЙ! Ты, наверное, примеры на время решаешь?
МАТВЕЙ. Вроде того.
ГУЛЯ. Слушай, МАТВЕЙ! Ой, я такая болтливая, любопытная с детства, ты прости, если в душу лезу, можешь даже не отвечать, я не обижусь.
МАТВЕЙ. Чего уж там, спрашивай! Ехать ещё и ехать.
ГУЛЯ. Я вот спросить хочу: слушай, а ты как жену любишь? В смысле, как это чувствуешь, что она для тебя?
МАТВЕЙ . (мечтательно, заулыбался). Кира… Я когда о ней думаю, мир сразу какой надо становится: меня понимают, я не один. То, что мне дорого,— дорого ей. Да мне всего-то от жизни надо, чтобы Кира была.
ГУЛЯ . (задумчиво повторяет). Чтобы была…
МАТВЕЙ. Да. Без неё всё ненужным становится. Только маме этого не понять… Как-то раз, никогда не забуду, мы тогда после свадьбы месяц на съёмной квартире жили, пока в новый дом не ввязались, Кира к подруге ушла, заговорилась, телефон дома оставила — она не сильно-то к штуке этой привязана. Я вдруг как-то забеспокоился, засуетился: зима, мороз, время позднее, мне на дежурство пора, Киры всё нет, ещё догадается на остановку пешком, вместо чтобы такси. Схватил её телефон, давай подруге названивать. А у той тоже телефон разрядился. К счастью, тут и Кира вернулась. Помню, я тогда сам себе удивился, потому что… что ´ только, оказывается, не передумал за каких-то двадцать минут! Так себя накрутил, ещё немного — и к подруге бы той рванул, а не на работу. Благо быстро всё разрешилось.
ГУЛЯ. А ты, извини, не думаешь, что это… ну, привычка, зависимость там? Или уверен, что это… тот самый лад?
МАТВЕЙ. Уверен. Зависимые подвоха боятся, им не до радости, вечно они как на войне, а тут реальное чувство — подлостей никаких…
Всё как надо, всё как ожидаешь.
ГУЛЯ думает над его словами. МАТВЕЙ пытается дозвониться, наконец это ему удаётся.
(Привстав на локте, тревожно.) Инна Аркадьевна? Здравствуйте!
Вы уже… (МАТВЕЙ в недоумении смотрит на телефон. С отчаянием.) Чёрт!!! Батарея… чёрт бы её побрал…
ГУЛЯ . (протягивает телефон). Мой возьми.
МАТВЕЙ. Спасибо. (С благодарностью принимает телефон, набирает номер и вскоре дозванивается.) Инна Аркадьевна? Простите, с чужого звоню. Телефон зарядить надо, и, похоже, связь барахлит. Вы уже дома, успели? Как, тоже не отвечает? Я в поезде… Может… вылет задержан? Да-да, большое, огромное вам спасибо… Жду, очень жду…
МАТВЕЙ крепко озабочен. ГУЛЯ с беспокойством на него поглядывает.
Ничего не понимаю. Что с ней случиться могло?
Слышен приближающийся звук движения дверей, издалека плач ребёнка. Вскоре в купе заглядывает ПРОВОДНИЦА.
ПРОВОДНИЦА. Извините, всех обхожу: нет ли у вас врача? В соседнем вагоне ребёнок с полки упал, плечо повредил, осмотреть надо.
МАТВЕЙ . (с готовностью спускается). Я врач. Идёмте.
ГУЛЯ. Стойте! (Обращается к проводнице.) Будьте любезны, телефон врачу поставьте, пожалуйста, прямо сейчас на зарядку — связь очень нужна.
МАТВЕЙ уходит за проводницей. Через некоторое время раздаётся звонок с телефона Гули.
Инна Аркадьевна? Здравствуйте! Это попутчики Матвея — мы в одном купе едем. Его позвали ребёнку помочь, он отошёл. У него действительно связь барахлит, но телефон скоро зарядится. Что с Кирой? МАТВЕЙ места себе не находит. (Долго слушает, лицо её хмурится всё сильнее. СТЕПАН ИЛЬИЧ откидывает одеяло, слушает.)
О Боже… (В трубку, ошеломлённо.) Нет, нет! Ему ни в коем случае в лоб нельзя говорить, подготовить как-то бы надо… И дождаться…
До конца прежде выяснить, чтобы наверняка… Ведь от Аэрофлота ничего до сих пор не было — ему бы первому сообщили… Самое меньшее часа три-четыре проходит, а то и пять… Пока по списку родственников оповестят… Давайте дождёмся… (Выключает телефон.) О нет. Только не это… Только не это… (СТЕПАНУ ИЛЬИЧУ.) Жена у него, похоже, погибла. Еле от тёщи добилась — понятно, она не в себе. Не знает, как сообщить, сама чуть живая… Боже мой… Да как сообщать-то?.. Кто?.. Там вообще что-то странное… Самолёт упал, а данные по пассажирам закрыты. И Кира перед самым отлётом ей почему-то не позвонила, даже не попыталась. В общем, выводы делать рано, ждать надо, тянуть, пока что-нибудь прояснится.
Возвращается озабоченный МАТВЕЙ.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Что там случилось, сынок?
МАТВЕЙ. Три годика пацанёнку, о столик ударился, локоть ушиб. Укол поставил ему, чтобы уснул, успокоился. Доедут — с поезда сразу в травмпункт, сделают снимок. Думаю, с ним ничего страшного, до свадьбы заживёт.
МАТВЕЙ забирается на своё место, он заметно озабочен, бесцельно теребит книжку.
ГУЛЯ . (старается держать нейтральный тон). МАТВЕЙ, а ты… врачом хотел быть?
МАТВЕЙ . (отвечает механически). Нет, я хотел быть математиком.
ГУЛЯ . (рассеянно). Математиком… (Живо.) А как это — хотеть быть математиком? Расскажи, как можно им захотеть? Прости, представить себе не могу, но так интересно.
МАТВЕЙ. К нам в десятом классе в начале зимы новый учитель пришёл — наша математичка куда-то неожиданно съехала. А он профессор, давно на пенсии, раньше в университете преподавал.
Пришёл — и стало вдруг ясно, как оперировать с цифрами, которые я иначе как грёбаными не называл. Если раньше всё делал по аналогии, но почему-то А плюс В равнялось, конечно, С, а если В плюс А, то пути к С как-то терялись. До его прихода на математике получалось «кто не понял, тот дурак и неудачник», а он запросто всё умел объяснить. Дядька он был суровый: всегда задавал по пять примеров, ну, или задач. Один решённый пример — единица, два — двойка, ну а пять, понятно, пятёрка. Мне не то чтобы сама математика нравилась, а… ощущение… отношение через неё к себе самому. Что сам, именно сам теперь разобраться могу! Наша математичка толком, получается, объяснить не умела: такая скука была… до того, что иногда казалось, будто я какой-то умственно неполноценный. А тут на носу выпускные экзамены. Я попытался было о математике заикнуться, уже сам начал было готовиться…
Что тут началось! Мать в крик, головой о стену: династия! Наши предки до революции были врачами! Забудь про бесполезную математику эту! Кому она, математика эта, скажи мне, нужна? Я всю жизнь на тебя положила, а ты… (Понятно, я — скотина неблагодарная!) Слушать ничего не хочу: через мой труп — твоя «тра-та-та» математика, будешь врачом, я сказала! Меня не то чтобы обухом по голове, но я до тех пор как-то и не задумывался, что даже профессию выбрать себе не могу. Крепко мама меня тогда подкосила, я изнутри просто взорвался: через три дня прыщами пошёл. Опять же, тут другое ещё получилось: не мог понять, где работают математики, кроме как учат, а идти тогда в преподаватели совсем не хотелось.
Зато Кира поняла меня с моей математикой, очень серьёзно к ней отнеслась, хотя сама на примеры не западает. Да что говорить, с Кирой я ожил! Всё уговаривает пойти заочно учиться, говорит: вдруг на самом деле решу задачу тысячелетия? Но пока ипотека, надо квартиру сделать, обставить, так что пока только примеры решаю, задачки, так сказать, приземлённые, теоремы почитываю.
А помню, когда впервые решил пять задач — со стулом подпрыгнул от радости! В этом есть даже что-то похожее на любовь: вот от земли оторвался и полетел, и нет тебе удержу, и всё я сумею!
ГУЛЯ спускается вниз, выбирает фрукты, ест.
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, а вы кем быть хотели?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Я-то?.. Я как раз хотел быть учителем. В школе историю преподавать.
ГУЛЯ. Учителем быть хотели?! Тогда почему?..
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Потому, дочка… Деревня, колхоз. Мать изработалась, её оставить не мог, так хоть с работы непосильной забрал, она в сорок (это не то что сейчас) уже старухой была,— сел за неё на трактор, мужики-то с войны не вернулись. Да и как без трактора?
Ни подвезти, ни увезти, ведь небольшое хозяйство держали — мать настояла. Опять же, трактор: соседи чуть что — сразу к тебе, всегда уважают, к тому времени послабления начались. И когда, скажи, мне учиться? Как дом бросить, хозяйство? Корову уже держали, поросёнка кормили. А вскоре и сам женился, сыновья родились.
Какое учительство, да ещё с такой школьной зарплатой? Учителя всегда из города к нам приезжали, свои — в город, чтобы не возвращаться, нужды натерпелись: какое, нам, сельским, учительство?..
ГУЛЯ. Наверное, сильно жалеете?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Что толку жалеть? Жизнь не спросила, живу как умею.
(Мечтательно.) А помню, как-то утром, большенький был уже, проснулся вдруг и хорошо так представил, сердечно: вот в класс захожу — в костюме, обязательно с галстуком, брюки со стрелками, ботинки (не сапоги!) начищены так, что блестят. Ребятишки встают, дружно приветствуют, я ласково им: дети, садитесь! Представилось вдруг наяву, как уроки веду, обстоятельно всё объясняю, и всем ребятам они интересны, много вопросов мне задают, потому что про Родину. За окнами птицы щебечут, весна… Мечтаю: вот бы каждому крылья, чтобы летел…
МАТВЕЙ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, а кто на земле работать останется?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Останутся! Это кажется, что все улетят. Я ведь, даже если бы стал учителем, всё равно бы в школу свою вернулся — тянет меня к родным местам, к полю, к лесу, к реке. В городе как-то теряюсь: кругом люди, много людей, ты никого не знаешь, все куда-то бегут… Да нас таких много, я такой не один.
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, я смотрю, вы столько всего из истории знаете.
Расскажите что-нибудь интересное, поразительное что-нибудь.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Поразительное… Надо подумать… Я вот от сына старшего еду. Внуки с компьютерами, и мне интересно. Сколько всего можно теперь прочитать! А раньше только в архивах хранилось. Так вот, на такую любопытнейшую статейку наткнулся.
Вы, конечно, знаете, что немцы во время войны русских девушек угоняли в Германию. Оказывается, все эти девушки обязательный медицинский осмотр проходили. Так вот, почти все из них незамужние честными девицами оказались. Составили отчёт, который Гитлеру поднесли со словами, что такой народ победить невозможно. Вот и я думаю так же…
ГУЛЯ. Вот это да… Не знала, не слышала, не задумывалась даже!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Для меня тоже этот факт был удивительным. Одно дело, что вещали с плакатов, другое — жизнь. Получается, не мимо вещали…
ГУЛЯ. Мне тоже кажется, что кое-где и не мимо. Теперь-то многие, как бы это поделикатнее выразить, по природе живут… Но зато теперь многие женщины финансово независимы: не надо из безысходности неволить себя или там по расчёту — сейчас проще самой зарабатывать. Мама, откуда-то знаю, она ведь ради алиментов меня родила, на них и жила, хотя никогда в том не признается. Опять же, я знала: отец у меня есть, у меня его отчество и фамилия, знала, что он не где-нибудь, а на Севере, человек сильный — не все там могут жить и работать. В маминой молодости матери-одиночке любой мог обидное слово сказать, а если замужем — всё по порядку, муж на Севере — даже по-умному. Как по мне, это всё лицемерие. Редко когда люди друг друга по-настоящему любят. Это в яблочко попадание.
Пауза. ГУЛЯ забирается на полку, удобно укладывается. Слышен стук поезда. Постучавшись, заходит ПРОВОДНИЦА.
ПРОВОДНИЦА. Возьмите, доктор, ваш телефон — зарядился.
МАТВЕЙ. Ну наконец-то! Спасибо огромное!
ПРОВОДНИЦА уходит. МАТВЕЙ тут же принимается звонить, но всё неудачно. ГУЛЯ продолжает его отвлекать.
ГУЛЯ. А мне иногда, представляете, кажется, я могла бы запросто проводницей работать, нисколько бы не пожалела — так поезда люблю! Хотя о чём я — какой проводницей? Вот машинистом — это было бы здорово! Такие просторы вокруг: едешь и смотришь, смотришь вперёд, только вперёд!
МАТВЕЙ. Не получится, машинистом не выйдет. У нас женщины машинистами не работают.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А что мешает? Поезда современные. Скоро, наверное, и ЖЕНЩИНАм разрешат. Что, ГУЛЯ, пойдёшь в машинисты?
ГУЛЯ . (шутливо). Не знаю, не знаю: годы не те, здоровье не то.
(По-простому.) Не то чтобы я уставать начала, а просто всему своё время. У меня всё как-то сразу как надо сложилось — во всяком случае, думать хочется именно так. Я в школу как раз пошла, а осенью папа, царствие небесное, с Норильска нагрянул, с мамой развод оформить, я-то с ним была совсем незнакома. Он, как водится, в парк повёл, на каруселях кататься, потом в тир зашли — оказалось, папа заядлый охотник. Гляжу на него — и мне вдруг тоже пострелять захотелось. С шутками подставили табуреточку, показали, куда смотреть, как держать, на что нажимать: я винтовку в руки, к щеке её и — пиф-паф по мишеням! Только посыпались! У папы глаза горят: моя дочка, с винтовкой в руках родилась! Хочешь стрелять, спрашивает? Хочу, папа, хочу! У нас как раз секция биатлона открылась, он со мной туда, а там, такая удача, его школьный товарищ тренером оказался — так что папа отдал меня в самые надёжные руки. Спасибо Антону Михалычу, первому тренеру, в спорте я прижилась, выступать начала. На первые выездные соревнования в поезде ехали. Я сразу на верхнюю полку прыг, только, конечно, в плацкарте. Помню, в окошке нескончаемое кино, а ты как в люльке качаешься, и на тех, кто внизу, глядеть интересно. А ещё в тех соревнованиях победила в личке — первая победа была моя. Так и запало: лучше поезда нет в мире места, и везёт он к удаче!
МАТВЕЙ . (улыбается, оживился). Это точно! Я с Кирой в поезде познакомился, в электричке, точнее. Но всё равно поезд.
ГУЛЯ. Расскажи, расскажи!
МАТВЕЙ. Обстоятельства самые забавные. Зачем-то в пригород ездил, зимой… Зачем? Вот уже и забыл… А, нет, не забыл: у любимой девушки там дача была. Третий курс, она меня с Новым годом поздравила — неожиданно бросила. Я, понятно, лирик, стихов начитался, ничего не вижу, снежинки в глазах такие колючие…
Сел в вагоне на обратном пути на пустую скамейку, ушёл в себя, мучаюсь, даже цифры в уме не считаются. К городу подъезжаем, кто-то падает рядом — смотрю, знакомый парень с первого курса, девушка с ним. Чувствую, он гусарит, ей понравиться хочет. Ещё подумал: я-то ему зачем? Оказалось, затем: пошли, говорит, дверь мне подержишь. Какую, думаю, дверь, в туалет, что ли? Пошли, говорит, мне выйти надо пораньше — отсюда до дома рукой подать.
Кира, говорит, вы тоже меня проводите. Я ещё на имя девушки внимание обратил — редкое. Однако ни во что не вникаю, вяло в тамбур за ними плетусь. В пригород въехали, мимо сортировочной поезд ход замедляет. Он двери раскрыл и мне: давай придержи.
Я замороженный, всё безразлично, но двери ему придержал, он говорит: бывайте, ребята, пока,— и в щель сиганул. Помню, я сильно тогда удивился: оказывается, эти двери руками несложно раскрыть. У Киры глаза округлились — не ожидала она! В вагон с ней возвращаемся, и вдруг чувствую: отошёл, согреваться начал!
Смотрю, не только имя — девчонка сама ничего! Глаза круглые, тревожные, с беспокойством глядят. Оказывается, она за меня, а не за того парня, перепугалась. А я думал, им безбашенные нравятся, вот меня девушка моя и бросила… А эта, похоже, наоборот, решила, что он того, неадекватный.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Умная девушка оказалась.
ГУЛЯ. И я бы бросила: охота из-за придурка с ума сходить?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. В жизни и так передряг хватает, надо, чтобы в семье тихо-надёжно было, чтобы отдых-покой.
ГУЛЯ. Кстати, случись чего со стрекозлом этим, тебя бы как соучастника загребли.
МАТВЕЙ. Вот и Кира мне то же сказала, она у меня юрист. Всю дорогу её утешал, благо до станции двадцать минут тянули. Сказал: куда же деваться, значит, судьба — придётся сидеть! (Все смеются.) Наколками обзаведусь, зубами железными, освою жаргон — стану неотразимым! Она говорит, тогда тоже соучастницей будет и тоже на зоне фенечек поднаберётся. Слово за слово, до общежития её проводил, потом, весь в стихах, Гулял до полуночи — падал снег, было красиво.
Несчастную любовь как рукой сняло — с тех пор я счастливый!
ГУЛЯ. Да… Волшебная сказка. А парень-то нормально скатился?
МАТВЕЙ. Откуда?
ГУЛЯ. С насыпи.
МАТВЕЙ. А, тот… Не помню, может, он сразу хромал, я после с другой девушкой его видел; потом он исчез куда-то, может, отчислился.
(Немного обиженно.) Почему сказка? Так всё и было!
ГУЛЯ. В самом деле, иногда появляется человек, говорит что-то или там делает, что-то глупое даже, и навсегда исчезает. А жизнь твоя р-раз — и меняется, словно разрезали, до и после…
Звонит телефон Матвея. Он, не глядя, кто абонент, прижимает телефон к уху. ГУЛЯ и СТЕПАН ИЛЬИЧ напряглись.
МАТВЕЙ . (в смятении). Мама! Не надо мне ничего говорить! Выкинь ты эти чёртовы занавески и успокойся! Не было их — забудь! Забудь — не было их! И меня не терзай! (Чуть не плачет, его трясёт.)
Я — Кира не знаю где, у неё телефон не отвечает, и у матери её нет, Аэрофлот занят и занят… Ещё ты меня проклятыми занавесками этими душишь! Впору на них повеситься!
Выключает телефон, откидывается на постель. Ему очень плохо.
КОЛЬКА . (заходя в купе, весело, с интригой). Слышьте, друзья, а нам повезло!
ГУЛЯ . (недовольно). Крупно?
КОЛЬКА . (задавил ругательство междометием). Ох… Сказал бы по-русски, но дама! Масштабно нам повезло! Эпически!
ГУЛЯ. Выкладывай, не томи.
КОЛЬКА. Повезло, что в поезде едем.
ГУЛЯ. Ну да, не по шпалам в ночи ковыляем.
КОЛЬКА. Повезло, говорю! Что на поезде! Самолёт ведь грохнулся, насмерть упал!
МАТВЕЙ . (не похож на себя, вскакивает). Какой самолёт?
ГУЛЯ . (возмущённо). Ты чё несёшь-то? Где-то напился, сюда пришёл…
КОЛЬКА . (обиженно). Заткнись! Я, считай, и не пил. Самолёт, говорю, пять часов как упал. Мы в ресторане сидим, пиво цедим — заходит мужик, белый, как простыня. За водкой пришёл. У него жена, прикиньте, на этом рейсе с маленькой дочкой лететь собиралась, да опоздала, а тут звонит: привет, говорит, дорогой, если что, мы — живые. А сама, так он понял, слегка не в себе… Мужики за соседним столом ему водку поставили, бармен лично достал.
Мы тоже по стопочке за здоровье семьи пропустили. У мужика зубы колотятся о стакан, того и гляди откусит… Нет, это ж надо!..
Грохнулся самолёт, насмерть (тут что-то до него доходит. Пауза.
Слово произносится по инерции, угасая) разбился…
Все ошарашенно смотрят на Кольку.
(Недоуменно.) Эй, вы чего?
ГУЛЯ . (на выдохе, с горечью). Вот недотёпа…

Действие второе

Интермедия 3. «Ад»

Будто издалека, доносится короткий рингтон с телефона Матвея. Темнота и тишина сменяются тревожными всполохами света в каком-то проулке. Слышен звонкий девичий голос среди невнятных мужских. девичий голос. Где пострадавший?.. Аптечку, скорее! Давайте что есть! Что?.. Что вы делаете?.. Что вам надо?.. Пустите меня, пустите, пустите, не трогайте!.. Остановите машину… (Звуки борьбы. Отчаянный удаляющийся крик.) Помогите, кто-нибудь, помогите…
Резкий звук отъезжающей машины.
В исступлении потирая виски, СТЕПАН ИЛЬИЧ садится на кровати, спускает ноги на пол. Столик пустой, на нём лишь бутылка воды и стаканчики. СТЕПАН ИЛЬИЧ тянется за бутылкой, наливает воду, пьёт. Ему кажется, что стук колёс стал слышнее, он настораживается, прислушивается и вдруг замечает, что дверь открыта. СТЕПАН ИЛЬИЧ подскакивает, видит, что Матвея нет. ГУЛЯ и КОЛЬКА спят. Как по наитию, он бросается в коридор, оттуда в тамбур. Поезд летит на высокой скорости, стук и гул нарастают — бьют по голове. Просыпается КОЛЬКА, выскакивает следом за ним. Слышны чертыхания.
Через некоторое время КОЛЬКА со СТЕПАНОМ ИЛЬИЧОМ под руки ведут Матвея обратно. Тот не сопротивляется. Все мужчины босиком, в белье. ГУЛЯ тоже проснулась, свесилась с полки.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (тяжело дыша, негромко, Гуле). За ним теперь глаз да глаз… Из дверей… Еле удержал. Хорошо, сила ещё в руках, да Коля вот подоспел…
КОЛЬКА . (неожиданно уверенным тоном, Гуле). Оба едва не слетели.
Дедушка как в душу вцепился, не отпускал. (Всем, сурово.) Мужики, у меня во фляжке НЗ — коньяк, немного, но что-то осталось.
Матвея усаживают к окну на место СТЕПАНА ИЛЬИЧА, который садится, отгораживая его от двери. КОЛЬКА достаёт фляжку из рундука, разливает на три стаканчика. ГУЛЯ спускается вниз. СТЕПАН ИЛЬИЧ и КОЛЬКА молча выпивают. ГУЛЯ пьёт воду. МАТВЕЙ безучастен — глядит в пустоту, не пьёт. СТЕПАН ИЛЬИЧ из фляжки трясёт последний глоток, выпивает. Тяжёлое молчание.
МАТВЕЙ . (едва подаваясь вперёд, глухо). Зачем?.. Если всё кончилось…
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (подскакивает, бьёт кулаком по столу, КОЛЬКА подхватывает стаканчик Матвея). Зачем?! Только из бутылочки можешь, лишь подогретое?! Слушай, ты, молокосос!.. Ты сообщение о смерти получал? Свидетельство о смерти в руках держал? Ты её хоронил? Могилу — копал?!! (Кричит.) Страдал??? Или жизнь — она только из пряников?! Чем вообще ты до сих пор занимался?
(Продолжает жёстко.) Хочешь ты жить, не хочешь — спрашивать я не буду. Оттуда… ещё никто не пришёл…
Продолжительная пауза. СТЕПАН ИЛЬИЧ обессиленно падает на сиденье.
(Горестно восклицая.) Господи-и… Зачем?.. Зачем она это сделала?
(Бурно рыдает, однако быстро овладевает собой.) Алёнушка…
Сколько лет… беда у меня… (Пауза.) Дочку… Дочку мою… Подонки… На другой день нашли — спасибо, река отдала… Лето…
Хоронить надо, обряжать, могилу, поминки устраивать… Узелок её, что в руке сжимала, лоскуток от платья с щепоткой земли в гроб положить. Кто поймёт, кто сделает, кроме меня? Мы с ней вдвоём жили, сыновья сами, по городам, семьи, дети у них, дачи-хозяйства, а я с ней, теперь у могилы… Уже никуда, от неё — никуда…
Долгая пауза.
(В отчаянии.) И умереть не могу, мне понять, понять надо!..
Всего себя вымучил… Кто мне ответит: надо ли было топиться?!
(Крайне взволнован.) Неужто я бы не принял её? Неужто словом каким бы обидел? (Покаянно.) А виноват, получается, виноват…
И обидел, выходит… Сызмальства дочке внушал: нет греха срамнее для женщины, чем распутство. Что никто уважать не будет, а главное, муж не простит, повод найдётся — начнутся попрёки, и какая тут жизнь?.. Всё к тому подводил, что девичья честь — нет ничего святее для женщины. А когда дочки не стало… Зачем? Зачем она это сделала? Зачем жизни себя лишила? Раньше ещё понимал, а теперь смотрю и понять не могу: чёрт-те что… (Пауза.) Другие живут — и ничего… А она… Не смогла…
Все молчат. КОЛЬКА выходит из купе, оставляет открытой дверь.
ГУЛЯ . (негромко). СТЕПАН ИЛЬИЧ, а насильников наказали? Нашли?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (непонятный ответ). А-а…
КОЛЬКА возвращается с четырьмя стаканами чая в подстаканниках, в зубах держит небольшой пакет кускового сахара. МАТВЕЙ молча выпивает коньяк, к своему чаю он не притронулся. Остальные тихо принимаются пить чай.
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, вы… не вините себя… не надо…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Как не винить?..
ГУЛЯ. Будь я на месте дочери вашей, может, и я бы… Может, она после страшно бы мучилась, после принять бы себя не смогла — куда уж страшнее… Не все после травм поднимаются, да и всякие травмы бывают… Всё-таки жизнь пыткой быть не должна… Боже, что говорю…
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (уткнувшись в ладони). Невыносимо… Нелепо всё это… Потому что… потому что… уважила доченька… гордость мою. Смыла жизнью своей поругание. Всю гордыню мою…
Выходит, меня и спасала, хотя это ей, молодой, жить бы да жить.
(Тяжко.) А как оно — жить-то? Ведь не вернёшь! Такое насилие, надругательство, пытка… над нею, чистой, невинной… Разве сам смог бы забыть? Сам!.. Об этом, таком — забыть?! И она… Оба бы высохли… Даже весной, даже на солнышке…
Пауза.
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, ваша мама верующей была?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. С чего, милая? Церковь давно обвалилась. Ты думаешь, доченька, в монастыре меня воспитали? Как бы не так. У нас такое водилось… Да что у нас, дело обычное, хотя блуд за норму никто никогда не считал. Грех — он и есть грех. Сосед по весне огород под картошку копает, слышу: грязная ругань — и с лопатой за сёстрами… Те врассыпную, да с визгом, потому что если догонит — вломит с души. Я рано узнал, в чём там дело: выкидыш подкопнул.
КОЛЬКА. Чего?!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Сёстры гуляли… Да многие… Бабы сами… себе — потому как в тюрьму за плодоизгнание. Баню протопят — и в землю следы. Вроде как если в землю, то грех невелик. Если зима, на огороде только и можно до земли докопаться.
ГУЛЯ. Жесть…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Сосед, он, сестёр хотя и гонял, отходчив был, да и пили они… Пьянство было повальным. А я почему-то с детства, не знаю, откуда во мне, боялся лишь одного — спиться и скотоваться. Брезглив я, изнутри оно было — себя сохранить…
Почему у других не было? Может, и было когда-то, тут ведь стоит лишь раз не туда — и увяз коготок… Я всегда как загово ´ренный был: чур меня, чур…
КОЛЬКА. Н-да… Вот и может ли в Вифлееме родиться что-то хорошее…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Так получается… Всё думаю-думаю, и кажется мне, что и Алёнушка в меня уродилась, такое же у неё отвращение было к мерзостям этим — как полевая ромашечка, чистая родилась. Врачом быть хотела, людей от всякой болезни лечить…
ГУЛЯ . (как очнувшись). Стойте. А как же справка для Гитлера? СТЕПАН ИЛЬИЧ, голова кру ´гом — верить чему?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. То и то, доченька, было. Грех — он как болезнь, получается. Где-то косит, а где-то переболели. Народ, он выхода ищет, ему — выживать…
ГУЛЯ . (после небольшой паузы, вздохнув). Выживать — это вы точно сказали. Мне тоже выжить пришлось, самой себя вытащить. Я в тринадцать лет повзрослела (усмехается) — мамина школа. Тогда мода пошла: уж замуж за рубеж,— женщины как взбесились. Не знаю, на беду ли, но мама умудрилась в нашей провинции встретить своего итальянца. Специалист по «железу» — они нам компьютеры свои поставляли. На цыгана чем-то похож, глаза блестят, так и стреляют… А уж уверенный — куда с добром, победитель… (Иронично.) Чемпион по уличному футболу.
КОЛЬКА. Приставал?
ГУЛЯ. Терпеливый оказался и осторожный. Но лопотал с акцентом, что папой мне будет, что о дочке такой мечтал. И нас в Италию волоком тянет. У мамы голова кру ´гом, а мне его Италия с какой стороны? Какой мне там биатлон?! Мама слушать ничего не хочет: едем и едем, он там на ней женится. А я, даром что лет немного, быстро сообразила: мне самой жизнь устраивать надо — папа умер как год и вроде как биатлон тоже мне завещал. Я к тренеру — всё как на духу: тогда как раз в интернат появилась возможность попасть, я среди своего возраста в спортивной школе который год лучшей была; ему, конечно, жаль отпускать, но всё равно рано или поздно пришлось бы. Он — к матери: убедил её документы все подписать, расписал перспективы, возможности, рассказал о доходах спортсменов,— уломал, удалось ему. Да и я вопрос круто поставила: либо в интернат, либо… она ещё пожалеет! Потому что мне тренироваться надо и выступать! Я к тому времени твёрдо решила профессиональным спортом заняться: силу почуяла, запах побед,— вот поняла, что могу, что получается у меня, а главное, пришло ощущение, что сама сезон за сезоном жизнь свою строю — ни одно соревнование не пропускала, как по ступенькам, только вперёд. А ещё гнал страх остаться ни с чем, если вдруг потеряю.
Так и стучало во мне: сама, только сама! Не ныть, не скулить, не плакать! Вперёд что есть силы, вперёд! Назад не оглядываться: забыть и тренироваться! А с тем итальяшкой мама потом натерпелась… Он женился на ней, только не сразу: квартиру сначала продать убедил. Деньги не сказать что великие, зато у неё, как у дворянки, приданое якобы. Только быстро оно улетучилось, это приданое, а с ним и брак итальянский, да мама уже и сама не рада была, но это её дело. А я впервые тогда всерьёз испугалась. Вдруг поняла, что осталась ну совсем ведь одна,— от ужаса чуть с ума не сошла. Потому что мама меня как не видит: итальянец прекрасный в глазах, жизнь на беломраморной вилле с лестницей в море, жемчуг, дельфины или какой бред ей привиделся — среди тухлой рыбы она ещё не жила. Алессандро этот так её распалил — она как одержимая стала: не мама, а чужой человек, для которого я — едва не что-то досадное. Так мне, конечно, казалось, потому что он меня тоже в Италию требует. Так что интернат под руку оказался, и всё там вышло как надо, только знай тренируйся да выступай. Повезло мне — самый лучший выход нашёлся. Это сейчас понимаю, что тот Алессандро, он на самом деле как дьявол красивый был и мне ведь тоже понравился, это он сразу смекнул. А я насмерть чувства того, глядя на маму, перепугалась, потому что неизвестно, куда бы оно нас завело, а биатлон мой точно прости-прощай — вся жизнь полетела б насмарку. Ведь этот дьявол и маму бы убедил, что всё у нас распрекрасненько. Я тогда любви долго шарахалась. Все девчонки влюбляются, а мне как прививку влепили — у меня олимпийские планы. И всё-таки это случилось. Влюбилась. Мгновенно. В прогрессивной стране европейской. Что-то в нём было от Алессандро того — взгляд победителя, модельный типаж… Он и всего-то пару раз таинственно улыбнулся. Как-то быстро в семью привёл, его родители молча принялись обихаживать: а как со мной говорить?
Языка-то не знаю. А он весь такой обходительный — я в замешательстве, совершенно не ожидала… Но, странное дело, почуяла что-то… Вроде как… сон это, мнимость, мираж. Вот он, рядом, весь невозможно красивый, как с картины, да только за стеклом эта картина и на стене — не достать. Казалось, язык начала учить, скоро станем общаться, всё образуется, я пойму, что он за человек.
Он, как в балете, позой и жестами предложил руку и сердце — Боже, это было неотразимо. Я домой засобиралась за документами, брак с иностранцем — очень непросто. Его родители комнаты рядом нам обустроили, а он лишь раз зайти удосужился — свадьбы галантно ждал. А рядом всё крутился товарищ его по команде, близкий друг, всюду с нами ходил — странный такой, я понять ничего не могла.
А однажды, случайно… Близкий друг… Ближе и некуда. У меня в глазах потемнело: я-то ему — зачем? Для чего? Такое не должно быть со мной — куда я попала?! Ума хватило — юриста по брачному праву нашла, эмигрантку. Она всё по полочкам мне разложила.
Ему и родителям нужен наследник. И жена сыну, хоть на какое-то время. Спонсорские контракты в статье доходов у нас приоритет, опять же — имидж, пиар. Ребёнка бы не отдали, это как пить дать, отсудить там у матери-иностранки — нечего делать. Юристка мне: руки в ноги — и дуй отсюда на всех парусах, тем более если беременна,— а я о беременности день как узнала. В тот же день в аэропорт — и уехала на ближайшем рейсе в Москву, без объяснений, по-быстрому. А сама плачу, и дело даже не в том, что обидно, а — ведь успела влюбиться по-настоящему… Невесть что за те пять недель, что жила у него, напридумала. Попробуй быстренько разлюби, даже если такое… Маму как-то враз поняла, пожалела…
Аборт сделать недолго — многим зуб выдрать страшнее… И дело даже не в том, что назад не вернёшь, а в том, что я только-только поверила, а теперь вдруг от жизни своей отрежу, может, самое важное, может, то, что живое… Может быть, навсегда… На самом деле всё очень непросто… Как вечер, его вспоминаю, забыть не могу, и глаза — Боже, какие глаза… Красивые… и виноватые. Словно просят: останься, спаси… А я вроде как не поверила — бросила.
Нет, не то говорю: ребёнка реально лишиться боялась, да и в целом сработал инстинкт — страх оказаться бесправной. Юристка предупредила: на жалость давить они мастера, а если что, через женщину перешагнут — не поперхнутся. Не знаю, может, всю жизнь буду терзаться, глядя в глаза дочери — а у неё, конечно, будут его глаза,— что лишила отца: они, говорят, отцы-то хорошие,— только я тоже счастья хочу, личного, женского, я тоже хочу быть любимой, без которой не хочется жить. А его стараюсь забыть, на ребёнка переключиться.
Пауза.
КОЛЬКА . (допивая чай). Н-да… Мне казалось, бабам — им лишь бы захомутать, чтобы денег побольше, жрачку послаще да хвостом повертеть половчей. Конечно, не всем, но мне попадались только такие. Н-да… И в голову не приходило…
ГУЛЯ. Думаешь, мне приходило? Я вообще без понятия, что оно такими петлями будет накидано. Всё быстро случилось, ещё подумала: вот она, сказка…
Пауза. Шум колёс.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (Матвею.) Давай, друг, забирайся на полку, сосни постарайся. Утро вечера мудренее. Мы рядом побудем. Я спать не лягу — всё равно не усну.
МАТВЕЙ, который до этого отрешённо смотрел в одну точку, медленно забирается на полку (КОЛЬКА его подстраховывает) и падает в забытьё. Все укладываются. Вдруг раздаётся рингтон Матвея. Все во внимании. МАТВЕЙ отрешённо берёт телефон.
МАТВЕЙ . (не своим голосом). Ты?!! Живая?!!
С этими словами МАТВЕЙ подскакивает так, что чуть не падает с полки, в следующее мгновение он на ногах, необыкновенно взбудоражен. Все встрепенулись, КОЛЬКА уже закрывает собою дверь, СТЕПАН ИЛЬИЧ мягко усаживает Матвея на своё место — тот жадно слушает телефон.
(В состоянии крайнего потрясения.) Виталик? (Сам себе говорит.)
Виталик… Сынок… (Долго слушает, потом, обмякая, обессиленно отвечает.) Да, спал, конечно… Еду я, еду… (Крайне измученно.)
Господи, не может этого быть…
КОЛЬКА . (Гуле, негромко). Чёрт возьми, с кем он там говорит?
ГУЛЯ. Думаешь, галлюцинации?
КОЛЬКА. Я с вечера ни о чём не думаю — какой смысл?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (ласково, Матвею). Сынок… Кто звонит?
МАТВЕЙ . (прикрыв телефон рукой, лицо блаженное). Тихо! Она…
(Жадно вслушивается.)
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (Гуле и Кольке). Вот попали так попали…
Все тревожно переглядываются.
КОЛЬКА. Похоже, нам нужен врач.
ГУЛЯ. Та-та-та-там!
КОЛЬКА. Ты чего?
ГУЛЯ . (с сарказмом). А что, в нашем купе врачей совсем не осталось?
КОЛЬКА. Не понял?
ГУЛЯ. Или забыл?
КОЛЬКА . (подумав). Забыл. Ну прости, пошутил. Глупо, конечно.
ГУЛЯ. Вот так понадеешься на человека…
КОЛЬКА. Н-да… Как говорит моя бабушка, игра до добра не доводит.
В самом деле, понадобился врач, а я…
ГУЛЯ. Да ладно, есть у нас врач. Один на весь поезд — в нашем купе.
(Хмыкает.) Есть кому роды принять.
КОЛЬКА. Надеюсь, роды принять он сможет в любом состоянии, но лучше не торопиться. И вообще, похоже, роды он уже принял…
ГУЛЯ. Слушайте, а может, это на самом деле она?
КОЛЬКА. Дорого бы я дал за такой королевский джекпот.
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (Гуле и Кольке). Так… Подождите. Сообщение о смерти до сих пор не поступало. Может, и впрямь она?
МАТВЕЙ . (выключив телефон, сам себе). Виталик…
Телефон выскальзывает из руки Матвея на пол, сам он тут же засыпает.
КОЛЬКА . (кладёт телефон на столик). СТЕПАН ИЛЬИЧ, давайте его на ваше место уложим. Вы можете на второй этаж забраться? Вздремните немного. Я внизу покараулю — так будет надёжней: вдруг придётся вскочить? Кто его знает, что с ним случилось? Может, к утру что-нибудь прояснится и с ним, и с женой.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Да… Так будет лучше.
Вдвоём с Колькой укладывают Матвея. КОЛЬКА помогает СТЕПАНУ ИЛЬИЧУ забраться на второй этаж.
КОЛЬКА. Как вы? Не упадёте?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Всё нормально, сынок, не беспокойся, во сне не ворочаюсь.
КОЛЬКА . (проверив пульс). На обморок не похоже. Дышит вроде спокойно. Будем считать, что это глубокий сон. Ага, шевелится, устраивается поудобней — получается, спит. Надо ж так — совсем отрубился.
ГУЛЯ. Отрубишься тут с такими событиями… остаётся только молиться.
КОЛЬКА. А ты умеешь?
ГУЛЯ. Если бы! Тот случай, когда об этом можно только мечтать.
А ты?
КОЛЬКА. В этом месте мы совпадаем.
ГУЛЯ . (зевает, не может удержаться). Извини, что-то меня, как Матвея, похоже, тоже сморило. Смотри-ка, СТЕПАН ИЛЬИЧ… (Засыпает, не договаривая.)
Утро. Все проснулись, лежат с открытыми глазами. КОЛЬКА, уткнувшись в руки, сидит за столом, дремлет.
МАТВЕЙ . (удивлённо). Как я здесь очутился?
ГУЛЯ. Где? (Осторожно.) В поезде?
МАТВЕЙ. Ты чего? А где я должен, по-твоему, быть? (Хлопает себя по лбу.) Вот чёрт! Я вполне мог быть и не здесь!
ГУЛЯ выразительно смотрит на СТЕПАНА ИЛЬИЧА, затем треплет по голове Кольку, который за столом, сонный, ласково ловит и пожимает её руку.
(Кольке.) Ты уже подскочил?
КОЛЬКА. Да я не… (ГУЛЯ шлёпает его по макушке, дёргает за ухо) несколько озабочен скорым прибытием к станции назначения и началом жизни гражданской. Как спалось? Что-нибудь снилось?
МАТВЕЙ . (говорит, глядя перед собой). Телефон Киры в аэропорту, в дамской комнате, остался, её неотложка рожать увезла. Родила, укололи, она ненадолго уснула — надо ведь отдохнуть. Проснулась, пока номер мой вспомнила, конечно, она же с чужого звонит…
Кира! Сын! Про самолёт она ничего и не знает. А я… Вот придурок! (Подскочил. Его колотит. Пауза.) Ведь ждал, ждал оттуда звонка… Ждал и боялся… Боялся услышать… Вдруг звонок, смотрю — номер не тот… Жить — невыносимо… Ничего не помню, помню только — на выход… За ними, за ней… (Небольшая пауза.)
Надо сходить умыться.
КОЛЬКА . (на выдохе). Вместе пойдём. Мне тоже туда. (Вместе уходят.)
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, что вы на это скажете? Что-то не разберу, он бредит, или на самом деле Кира жива?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Мне тоже не ясно. Такая беда — сам тогда чуть не умер, помню, чуть с ума не сошёл, всё казалось, проснусь — и АЛЁНА моя засмеётся, подойдёт и обнимет… А МАТВЕЙ — он очень уж впечатлительный… Да я ещё на него накричал…
ГУЛЯ. Не волнуйтесь, он ваш крик и не заметил, не до того ему было.
Так что себя не вините.
Возвращается МАТВЕЙ, за ним тенью держится КОЛЬКА. ГУЛЯ без слов, кивком, спрашивает у Кольки: «Ну как?» КОЛЬКА без слов показывает, что ничего непонятно. МАТВЕЙ садится.
МАТВЕЙ. Вспомнил! Не пойму, объясните, друзья: почему я внизу оказался? СТЕПАН ИЛЬИЧ, вы тоже решили в гамаке покачаться?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Я… Покачаться…
ГУЛЯ. Да это случайно всё вышло. Ты внезапно уснул, мы не стали будить…
МАТВЕЙ. Коля, ты почему своё место СТЕПАНУ ИЛЬИЧУ не уступил?
КОЛЬКА . (растерянно). Я… Я хотел…
Звонит телефон Матвея.
МАТВЕЙ . (совершенно адекватным голосом). Здравствуй, мама! Не плачь… Всё обошлось. Знаю, всё знаю! Жива наша Кира, жива.
Ну, хорошо, что тебе Инна Аркадьевна перезвонила. С внуком тебя! С Виталиком! Что? Ясновидящим будет?! Не знаю, не знаю…
Лучше парашютистом. (Смеётся, однако чувствуется нервное напряжение.) Да, мама, завтра прибуду, в обед. Душ приму — и сразу в роддом, к жене и сыну! Ты сегодня можешь что-нибудь для неё приготовить? Посмотри в Интернете, что сейчас можно.
Завтра вместе пойдём! О нет! Да забудь уже, забудь эти чёртовы занавески! Что?! Развесила?! Сама? Ну, я не знаю, что тут сказать…
Красивые, говоришь? Малышовые? Как? С парашютиками? На них мишки-зайки-лисички? Хорошенькие?!! Ну, видишь, все живы, всё хорошо. Скоро Киру домой заберём… Больше не ругайтесь…
Даже? Подарок нам сделать решила? Мебель в квартиру купить?
Мама… Такую дорогую — зачем? Ну мало ли что нам понравилось…
Ну хорошо, хорошо, мы довольны, спасибо тебе, спасибо! Не плачь.
Еду я, еду. До встречи! Пока! (Вытирает выступившие слёзы.) все . (одновременно). Кира жива?!!
МАТВЕЙ . (смотрит на них ошалело). Я же сразу сказал! Вы что, мне не верите? все . (одновременно). Верим!!!
Пауза. Все глубоко потрясены.
КОЛЬКА. Мать моя женщина…
ГУЛЯ. Вот это стрельбы! Ну вы даёте!
КОЛЬКА. Даст ист фантастиш…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Слава Тебе, Господи, обошлось…
МАТВЕЙ. Друзья, друзья, подождите… У меня как вроде провал.
Почему я спал на месте СТЕПАНА ИЛЬИЧА? Я же был наверху…
ГУЛЯ. Был… Зазвонил твой телефон, ты оказался внизу, еле тебя словили, потом как подкошенный выпал. Мы, прости, решили: у тебя бред… Ну, мало ли — нервное напряжение, стресс… Решили ждать, наблюдать…
МАТВЕЙ . (озабоченно). Спасибо. Сразу не понял — вот идиот… Действительно, помню, как привели, потом ничего не помню. Потом чужой номер — оказалось, Кира звонит, а потом снова обрыв…
Очнулся утром, внизу… Нет, не постичь…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Какое уж тут постичь? Не человеческого ума это дело. Значит, судьбе было угодно, чтобы вы жили, и не надо больше вопросов — никто на них не ответит.
МАТВЕЙ . (бормочет). Кира… живая… Сын…
За дверью купе оживление, топот. В коридоре несколько пассажиров стоят у окна. Стук в дверь.
ГУЛЯ. Войдите!
ПРОВОДНИЦА . (взволнованно). Доброе утро! К Ракам, к отшельнику подъезжаем. Может, увидеть его повезёт. Выходите! Он, случается, поезд — крестным знамением… И тогда… Хорошо это, всем хорошо… Выходите, скоро увидим, если он на горе. Мы всегда замедляемся в этом месте. (Уходит.)
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Кто скажет, в чём дело?
КОЛЬКА. Пустынник какой-то. Вроде как местный то ли святой, то ли блаженный какой чудотворец, я так и не понял. Мужик в ресторане обедал, рассказывал: едет к нему чуть ли не из-за бугра, на что-то решиться не может — надеется, этот оракул подскажет.
ГУЛЯ. Во дожили! Выходит, не только климат меняется. Теперь и у нас как в Древней Греции — практическая мифология. А мама всё по Европам скитается, когда здесь чудеса! Он, что, ясновидящий, этот оракул?
КОЛЬКА. Даже вроде как лекарь. Народный. Я толком так и не понял.
Но что интересно — этот мужик говорил, а ему кто-то ещё рассказал: после его руки след на голове остаётся, вроде как грелка, будто рука так и лежит, не отпускает. А через некоторое время человек понимает, что делать должен, ну, или там на поправку идёт. И след исчезает.
ГУЛЯ . (потрясённо). Ты что, в это веришь?!
КОЛЬКА. Чёрт его знает, как это может быть?.. Не испытывал…
ГУЛЯ. Я, однако, иду смотреть! Мне любопытно!
МАТВЕЙ. Интересно, а желание загадать можно?
СТЕПАН ИЛЬИЧ . (задумчиво). Хуже не будет.
Все встают, одеваются, выходят в коридор.
ГОЛОСА ПАССАЖИРОВ . Подъезжаем! Сейчас, сейчас… Повернёт — и увидим… В каком он возрасте? Ни старый, ни молодой. Вот он, смотрите, смотрите! Идёт, поднимается! Господи, страсти какие!
А кто он такой? Говорят, грешник великий был, да снизошла благодать. Говорят, всю семью потерял. Говорят, много лет воевал.
Говорят, инвалидом родился, бревном лежал тридцать лет. Говорят, обет молчания принял. Не знает никто, кто он и откуда пришёл.
Грешен, Господи, грешен! Прости, не оставь…
По горе к одиноко стоящей берёзе восходит отшельник с посохом. Вместе с ним появляется нежный радужный свет, который становится ярче, слышится дивная музыка с птичьими трелями, стихает шум колёс — массовая галлюцинация. Дойдя до берёзы, отшельник встаёт на колени, начинает молиться. Пассажиры замерли, кто-то шепчет молитву, кто-то начинает плакать, рыдать, бормотать. Всем кажется, что поезд остановился, что они находятся не в поезде, а стоят перед отшельником. ПРОВОДНИЦА истово молится, крестится, целует, не выпуская из рук, нательный крест. Отшельник медленно крестит мир. Крики среди пассажиров, смешанные с рыданием:
«Благословил! Благословил!» Грохот поезда, набирающего ход, всех словно будит, оглушённые пассажиры встают с колен, расходятся по местам. Потрясённые ГУЛЯ, СТЕПАН ИЛЬИЧ, МАТВЕЙ и КОЛЬКА рассаживаются в своём купе.
КОЛЬКА. Что это было?
ГУЛЯ. Я успела желание загадать.
МАТВЕЙ. Только бы сбылось…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Он что, настоящий?
КОЛЬКА. Думаете, артист?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Кто его знает?..
ГУЛЯ. Поживём — увидим.
КОЛЬКА . (чешет затылок). Время, оно покажет…
ГУЛЯ . (прикладывая руки ко лбу). У меня лоб тёплый, словно кто-то коснулся… А у вас?
КОЛЬКА. Уже? Началось?! (Пальцами щупает свой лоб, потом ладонями голову, лицо, шею, потом обеими руками хватается за сердце.) И у меня тоже!
ГУЛЯ . (заливаясь смехом). Эк тебя понесло!
Раздаётся пронзительный свист встречного поезда. Вскоре с грохотом проносится и сам поезд. Пауза. КОЛЬКА становится серьёзным, потом встаёт, медленно снимает дембельский китель, укладывает его. Сверху кладёт берет. Все на него удивлённо смотрят.
КОЛЬКА . (озадаченно). Мне, похоже, пора…
ГУЛЯ. Ты же с нами… Ведь вместе едем!
КОЛЬКА . (увереннее). Если успею, следующим составом вернусь. Ну, или как там получится. (Гуле.) ГУЛЯ, прости, прошу, погуляй, переодеться мне надо.
ГУЛЯ . (с пониманием). Ладно.
ГУЛЯ выходит в коридор, смотрит на природу за окном. КОЛЬКА достаёт сумку, переодевается в джинсы, футболку, кроссовки, убирает форму.
МАТВЕЙ и СТЕПАН ИЛЬИЧ молча за ним наблюдают. Переодетый КОЛЬКА встаёт перед ними. Поезд замедляет ход.
КОЛЬКА. Ну, пока, мужики. Спасибо за всё. Приехал, похоже, на первую гражданскую станцию. Смех смехом… Однако сам хочу испытать. Хотя, признаться, не сильно-то верю. Бабуля меня Фомой неверующим зовёт. Ну чем попугай с билетиком хуже? Смех смехом… Иду как к вещему камню. То-то бабушка будет смеяться!
Однако есть что спросить. Спасибо за встречу, СТЕПАН ИЛЬИЧ!
Здоровья вам и долгих лет, хороший вы человек! (Обнимаются.)
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Тебе тоже спасибо! Славный ты, Коля, парень. За дело скорее берись да радуй бабушку, не тяни.
КОЛЬКА . (довольный). С тем и стараюсь!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. А товарищ твой как же?
КОЛЬКА. Товарищ? Спит товарищ без задних ног, доберётся до дому — пить будет без продыху, типа, на радостях. Да и какой он мне товарищ? На станции познакомились. Это вас теперь не забуду, наше купе. МАТВЕЙ…
МАТВЕЙ. Коля… Не знаю, как и благодарить…
КОЛЬКА. МАТВЕЙ, брат… Разве ты на моём месте поступил бы иначе?
(Крепко обнимаются.) Здоровья мальцу твоему, жене красоты, и ты — бывай!
Поезд остановился, проходят пассажиры с вещами, КОЛЬКА выходит на перрон. Там его ждёт ГУЛЯ. Она улыбается, они дружески обнимаются.
ГУЛЯ. Снял-таки свою бахрому?
КОЛЬКА. Похохмил, и довольно. Смех смехом, глядишь, какая умная мысль заведётся от руки отшельника этого. Может, дело подскажет…
ГУЛЯ. Ого! Он круто работает — первая мысль уже на ходу завелась!
КОЛЬКА. По горячим следам продолжу. Да и взглянуть любопытно: подозреваю, там целая индустрия. Надеюсь, к нему всех пускают?
Вроде тот мужик едет без записи. Да вон он, вижу, идёт… Смотри-ка, уже и чемоданчик из рук подхватили, везут. Глубинка, а как всё налажено!
ГУЛЯ. Ха, уже и к нам направляются!
КОЛЬКА. Ничего, подождут. (Делает знак рукой.) Я с тобой проститься хочу. ГУЛЯ… Ты (выпаливает)… произвела на меня неизгладимое впечатление!
ГУЛЯ. Спасибо, приятно.
КОЛЬКА. А я?
ГУЛЯ. Ты? Ты от скромности не помрёшь.
КОЛЬКА. А ещё?
ГУЛЯ. Что ещё?
КОЛЬКА. Ну, впечатление!
ГУЛЯ. Да я ведь тебя совершенно не знаю! Ты ничего о себе не рассказывал.
КОЛЬКА. Я не успел.
ГУЛЯ. Ну да, сначала… шампанским спивался. Потом…
КОЛЬКА. Потом… Потом уже не мог вас — наше купе — оставить.
Когда дошло до меня…
ГУЛЯ. А до меня-то когда дошло…
КОЛЬКА. Н-да, попали мы в переплёт… Да ещё этот отшельник…
ГУЛЯ. Все постарались. Ты что от него услышать-то хочешь?
КОЛЬКА. Сам толком не знаю.
ГУЛЯ. А что соскочил?
КОЛЬКА. Надо. Вот чувствую!
ГУЛЯ. Расскажешь потом?
КОЛЬКА. Легко, если тебе интересно.
ГУЛЯ. Мне много что интересно. Чудеса — всегда интересно.
КОЛЬКА. Сама не сподвигнешься?
ГУЛЯ. Я-то? Да вроде как ни к чему.
КОЛЬКА. И правильно: ребёнок, мало ли что… Хотел бы я, чтобы и мне ни к чему было. Да, выходит, права моя бабушка: своего ума нет — живи век чужим.
ГУЛЯ. Коля, брось на себя наговаривать. А что сомнения — так у кого их нет? Уверена, всё у тебя будет как надо.
КОЛЬКА. Затем и иду, чтобы как надо. Аглая Филипповна, значит, мы продолжим знакомство?
ГУЛЯ. Почему бы и нет? Время покажет, что там, под твоей мишурой.
КОЛЬКА. Ну, тогда я спокоен. ГУЛЯ, прости за глупые шутки — немного дурачился, на радостях, что домой возвращаюсь. А если серьёзно, всегда мечтал встретить человека, который сам жизнь свою строит.
Кто бы сказал, что это будет женщина…
ГУЛЯ . (с иронией). А как насчёт комплекса неполноценности?
КОЛЬКА. В самом деле, как насчёт комплекса неполноценности?!
Смеясь, обнимаются.
(Дружески целуя её.) Я в сети тебя отыщу?
ГУЛЯ. Надеешься, запутаюсь?!
КОЛЬКА . (с восторгом). Так я же ведь вызволю! Спасу!
ГУЛЯ. Отыщешь. Гусары… вперёд?!
КОЛЬКА . (игриво хлопает Гулю по ягодицам). Р-разрешите бегом?!
ГУЛЯ . (шутливым командирским тоном). Отставить! Руки по швам!
КОЛЬКА отскакивает на шаг и вытягивается в строевую стойку. ГУЛЯ шуточно оценивает выправку.
Вольно!
КОЛЬКА. Есть вольно! (Меняя подчинённый тон на заботливо-покровительственный.) Пора, чемпионка, назад полезай — поезд пыхтит, того и гляди тронется.
Поезд призывно свистит. ГУЛЯ заскакивает в вагон. В шуме поезда, набирающего ход, слышится звонкий Колькин голос: «Я люблю тебя!»
ГУЛЯ некоторое время стоит в коридоре, смотрит в окно. Затем, на седьмом небе от счастья, заходит в купе. Мужчины у стола пьют чай, ГУЛЯ садится рядом.
МАТВЕЙ . (искренне). СТЕПАН ИЛЬИЧ… Вы мне теперь вроде как крёстный отец. Всей семье нашей крёстный отец.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Вот и славно! Вот и в гости ко мне всей семьёй приезжайте! Дом у меня большой, доехать от вас можно на электричке за три часа, а я на машине встречу. На реке рыба, в лесу грибы, ягоды. Вокруг птицы поют: соловьи… камышевки… кукушки…
Огородик держу небольшой. Зимой — лыжи с санками, снега по самую крышу. А воздух… И ты, голубка, с дочкой своей отдыхать приезжай — места всем хватит.
ГУЛЯ. СТЕПАН ИЛЬИЧ! Дорогой! Как домой переберусь — наведаемся обязательно! Будете дедушкой дочке моей.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Вот и славно! Николай тоже обещал не забывать.
Значит, приеду — делом займусь: дом подновлю и всех вас в гости ждать стану.
ГУЛЯ. Даже не верится… Чудеса! Такие только в поезде и возможны!
Ой, наверное, о карьере машиниста подумаю. Хотя нет, шучу, конечно, шучу — пускай мужчинам место моё достанется. Потому что к тому времени, чувствую, мне окончательно захочется дома.
Смотрю на маму: ну сколько можно болтаться?
У Гули звонит телефон. Она остаётся в купе, говорит без стеснения, как среди родных.
Да что там опять стряслось, мамочка? Господи, да не плачь ты, успокойся, пожалуйста. С небоскрёба мужчина упал?.. Так… Снова в экран пялишься, от новостийных каналов оторваться не можешь?
Что? На твоих глазах?! Прыгнул прям под ноги?.. Так… Наконец-то…
И тебе домой захотелось… Ой, мама, брось, ну что ты, ей-богу!
В тесноте, да не в обиде! Хотя какая там теснота — северный папин размах, смотри, как сгодился. Да приезжай, конечно, и поскорее, вместе будем рожать, так что спеши! Вещи соседям раздай, а книги пакуй, их забери. Деньги отправлю. Ну сколько можно болтаться?!
(Жизнеутверждающе.) Всё равно наши мужчины — самые лучшие!
С чего взяла? Да с того и взяла, что самые лучшие,— в поездах надо кататься! Встретила! И ты ещё встретишь! Уф… Наконец-то дошло до тебя… Жду!!! Целую-целую, чао-какао!
Совершенно счастливая, ГУЛЯ забирается на свою полку. Вечер, все укладываются спать.

Сон Степана Ильича.

Интермедия 4. «Адам и Ева»

Распахнутое окно в глубине сцены, выше уровня купе. На широком подоконнике, не касаясь друг друга, сидят обнажённые юноша и девушка, смотрят в звёздное небо. Видны только их силуэты.
ГОЛОС АЛЁНЫ. Я прошла к тебе через ад. Что там было — не помню: что-то ужасное… Очнулась — ты выносишь меня из воды. Как хорошо, что ты меня ждал… Любимый, единственный…

Утро. СТЕПАН ИЛЬИЧ уже собрал свои вещи, сидит, ждёт остановки.
ГУЛЯ и МАТВЕЙ пьют чай.
ГУЛЯ. Доброе утро, СТЕПАН ИЛЬИЧ! Проснулась — и знаете с чем?
СТЕПАН ИЛЬИЧ. С ласковым солнышком? Погода-то нынче какая!
ГУЛЯ. С именем ласковым! С дочкиным именем! Моя мама в последний момент Аглаей меня назвала. Отчество редкое, она, конечно, сначала Настасьей назвать хотела — в юности диссертацию по женщинам Достоевского всё писать порывалась, да запуталась в них окончательно. Суслову боготворила. Только на Аполлинарию духа её не хватило, а то бы я Полей, Полиной была.
А вот на Аглаю мама решилась. А что?! Не только мне нравится!
Звучно, красиво. За имя я крепко ей благодарна, пускай дочка я не самая нежная…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Ещё какая нежная! Ты просто не знаешь — ну, ничего, скоро узнаешь! Так как дочку назвать-то решила?
ГУЛЯ. Ладой! Ладой её назову!
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Вот и славно! Дай Бог, чтоб и с отчеством к рождению дочки тоже сложилось.
ГУЛЯ. Ой, это просто из области сказок!
МАТВЕЙ. А ты упираться будешь, что сказке в жизни не место?! Да мы в поезде этом просто взрываем теорию вероятностей!
Все довольны. Поезд начинает замедлять ход.
ГУЛЯ . (немного смущаясь). СТЕПАН ИЛЬИЧ, это ещё не всё… Признаться хочу. Я как того подонка из парка припомнила — думаю всё…
И надумала: нет, не убила бы я человека. Разве что защищаясь, в аффекте. А когда отбилась, когда он в корчах валялся — нет, не убила бы… Сдала бы властям, чтоб наказали, чтобы всё по закону.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Думаешь, стал бы другим, изменился? Когда-нибудь, освободившись?..
ГУЛЯ. Изменился?.. Да Бог его знает? За это бы я не поручилась, однако…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Однако он тебя не жалел.
ГУЛЯ. Дело не в жалости. Мне не жалко его сломанных ног — получил по заслугам, да и не было выбора. Знаете, для меня всегда главным было — держать себя, как винтовку, крепко в руках. Своих — не чужих. Быть собой, настоящей. Про случай тот я вспоминать, получается, просто боялась — противно и мерзко… Ведь как до границы дошла, за которой не люди, а нелюди.
Пауза.
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Жизнь прошита и злом, и добром. Мудрецы говорят: подобное к подобному,— да только нитки, хотим не хотим, пересекаются.
Пауза.
ГУЛЯ. Я ведь почему в биатлоне осталась? Там стреляют. Могла бы и просто на лыжах гонять, а мне надо чувствовать ствол, мишень, тактику — бой. Чтобы было чем отбиваться, а если надо, то наступать. Чтобы знать, что могу. Я потому бы его не убила, что как раз бы смогла. Только зло злом не убьёшь. Ведь в такой «победе» я от него отличаться не буду: как ни назови — он победил. Пускай ему останется шанс, пусть ничтожный, но будет.
Потому что даже подлецу, уверена, когда-нибудь да захочется понимания, чтобы кто-то и его успокоил и пожалел. Будь это не так, мы признавали бы только силу, а это, считай, одичание. И спорт был бы не нужен: зачем, если можно без правил? Только водить за правила, хотим не хотим, жизнь будет, наверное, всегда… Быть может, она проверяет, люди мы или скоты? СТЕПАН ИЛЬИЧ, мне кажется, ваша дочь иначе поступить не могла… Выходит, кто-то за всех выкупать должен девичью честь, чтобы честь эта — была, живой оставалась и чистой… Ваша Алёна — она… (В волнении обрывает фразу.)
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Спасибо, дочка, родная, спасибо…
Поезд замедляет ход. СТЕПАН ИЛЬИЧ прощается с Гулей. Потом к нему подходит МАТВЕЙ.
МАТВЕЙ. СТЕПАН ИЛЬИЧ, дорогой… Спасли меня: сыну спасли, жене, матери… Теперь всю жизнь с этим крестом — как сам себя, по малодушию…
СТЕПАН ИЛЬИЧ. Ничего, вынесешь — должен, а теперь и обязан.
И Виталий Матвеевич, когда подрастёт, пусть узнает из первых рук, что жизнь нельзя обрывать — надо ей верить. До конца, до вздоха последнего. Вот и я снова верю… Снова знаю чему — высокому, чистому… Ну, всего тебе… Давай, МАТВЕЙ, будь! (Обнимаются.)
СТЕПАН ИЛЬИЧ выходит, закрыв двери. ГУЛЯ и МАТВЕЙ укладываются на свои места и закрывают в окнах шторки.

Интермедия 5. «Встреча»

СТЕПАН ИЛЬИЧ медленно идёт по перрону, навстречу ему выходит АЛЁНА с младенцем на руках. Чуть поодаль — её супруг из Чистой Пяди, он держит за руки детей — десятилетнюю девочку Алёну и мальчика помладше. Они медленно сближаются со СТЕПАНОМ ИЛЬИЧОМ. Шум летнего леса. Вдали кукует кукушка.

ЗАНАВЕС

Красноярск, 2020

Опубликовано в Енисей №2, 2020

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Немежикова Ольга

Красноярск, 1965 г. р. Родилась в Красноярске. Окончила с отличием два факультета в КИЦМ (ныне ИЦМ и М ) по специальностям «Горный инженер-геолог» (Ленинская стипендиатка, 1987), «Экономист» (1993). Финалист литературного конкурса имени И. Д. Рождественского (2016). Публикации в литературном журнале «День и ночь».

Регистрация
Сбросить пароль