***
…Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!..
А. С. Пушкин
В двадцать лет? «под Бродского»?
Нормально.
В двадцать пять? Ещё куда ни шло.
Но потом… Неправильно. Провально.
Если по-простому — западло.
Да, повально. Да, неисправимо.
Синтаксис привился и пророс.
Кто они, промчавшиеся мимо?
Шебутной на «мерине» «барбос»,
фифа-эрудиня пешкодралом
или тот, кому по кайфу рэп,
тихой сапой или со скандалом.
Не оригинален, а нелеп
колкий слоган, перевод о жизни:
сразу не успеешь — никогда
не успеешь; точно — не в Отчизне.
Бродский не сумел, а ты — куда?!
В чартах, чатах, плей-листах и топах —
чепуха, пиар и плагиат.
Ловчий слов то в «штопоре», то в стропах
«тонет», как спортивный акробат.
В сорок лет другим уже не станешь.
В пятьдесят — известен результат.
Бремя славы, конъюнктура, статус
Или — резонанс и самиздат.
Как подъём-переворот у цели —
«соло» на повышенных тонах.
Это жизнь: колёса и качели,
творчество, затворничество, прах.
Осень на море
Листья потухли, скрылись под снегом,
чтобы не напоказ
кануть на дне, освещаемом небом,—
осень волнуется «раз».
Серой становится и не волнует.
Краски ушли, как планктон.
Листья застынут и перезимуют,
лягут цвета в полутон.
***
Большинству неинтересен. Потому
жизнь проходит среди песен на дому.
Самому шепчу, под запись или так.
А душа, она от плоти — ни на шаг.
Разохотишься, расхочется — молчит.
Мизантроп, правдоискатель-интуит.
Заскучал — и зазвучала невпопад.
Что случилось? Почему себе не рад?
Раз — гастроли, два — гастроли. Надоел.
Как фанера над Парижем пролетел.
***
Собака, которая умирает и знает,
что умирает, как собака… есть человек.
Эрих Фрид
Карельское домашнее варенье —
морошка и брусника на пару.
Казалось бы, зачем? За неимением.
Икра была бы слаще на пиру.
Пиры сейчас — жестокая забава.
Не жировать, а выживать пора.
Ловкач и плут напутствуют лукаво:
— Что ваша жизнь? Азартная игра!
Как Форрест Гамп — иду, когда мне плохо.
Глух, как стрелок, и нем, как пилигрим.
На вдохе долго не хватает вдоха,
и выдох тоже больно уловим.
Собака лает не переставая.
Собака знает, что её убьют.
Без вариантов, логика простая.
Затем и лает, может быть, что ждут.
Впадает в транс от запахов и видов:
охотники пускают в норы дым.
Будь как собака, не копи обиды.
Забудь про них — и ты неуязвим.
Основы жизни — воля и охота.
Труба зовёт, попробуй отдохни.
А ягода… Приятная забота.
Вари варенье, самогон гони.
Темнее крови
Беспробудным утром, тáя, пламенеет лёд в тумане.
Наша жизнь как на ладони, только знай себе держись.
Но и это не поможет, и она тебя обманет,
Беспробудным утром ранним отпуская душу ввысь.
И, как в песенке поётся, остаётся то, что свято.
И печальнее заботы не придумано для нас.
За грехи и за обиды неминуема расплата.
Ничего не нужно, кроме перепутья в страшный час.
Не лишай меня свиданья с этим утром. Где угодно!
Я готов. Я присягаю крыльям и колоколам.
На пороге ожиданья наша жизнь бесповоротна.
Что же с нами завтра будет? Страх с похмельем пополам.
Ничего не нужно, кроме перепутья. Божья осень
Наступает незаметно, и уводит, и ведёт.
А вернуться можно только со всего размаха оземь.
Потому и не погаснет в наших душах этот лёд.
Полпути — как полстакана самогона или водки.
Баловство, пустая трата упоительных минут.
Направление на выбор. Путь прямой или короткий,
Но заранее известно, чем закончится маршрут
Наших душ, и тел, и прочих составляющих движенья,
Всё равно что в жмурки с тенью, неизбывная тоска.
Это близко, даже очень,— как свободное паденье
От рождения до смерти — появлению стиха.
Близко нам с тобою. Вот и чёрный ветер, будто Блока
Отпустили извиниться за напрасную печаль.
Два стакана самогона; два — берёзового сока;
Половиночка молитвы, и — не жаль, не жаль, не жаль…
Странник
Запах жареных каштанов, запах кофе с коньяком.
Чёрно-белый Параджанов новым русским незнаком.
Под замком и под запретом, в разрушительной среде,
был пришельцем и аскетом он на хлебе и воде,
где не нюхали Gitanes, но варили «концентрат».
Кровь гоняет, и — летаешь. Сердце рвётся, как гранат.
От прародины — далёко. Дома — всё наоборот:
Подцензурная морока, нецензурный перевод.
Чёрно-белая планета — среди красных и цветных.
Запах моря, запах ветра между мёртвых и живых.
***
Занесло — и остался. Созерцал, рифмовал.
И Шопен продолжался, когда Скрябин играл.
Уходящие вальсы завершал Парсифаль.
Вагнер слышал нюансы, и менялся Грааль.
Всем, кому не сидится, всем, кому не впервой,—
белая голубица реет над головой.
Кто не сдулся, не сдался, к покаянью пришёл,
тех от фальши и фарса защищает глагол.
Кто легко и открыто о себе говорит,
где ничто не забыто и никто не забыт.
Опубликовано в День и ночь №2, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!