* * *
Я оставлен, на службе у долга, тобой
Чуткий сон твой, с щекой на ладони, стеречь…
Монотонный за стенкой рокочет прибой
В неизменных медузах, но прежде чем стечь
В недра ночи, о камни моллюсков дробя,
Он стихает. И с чайкой, летящею прочь,
Время, просолено сколько помнит себя, —
Бессердечнее… Декоративная ночь —
Пляж в обвисших зонтах либо пальмы в окне —
Неотвязней. Баюкая немочь свою,
Кто ещё неизбежней в рацеях, как не
Ментор наш, увлекаем л и р и ч е с к о ю
Героиней в рефлексию, холод, тоску
По прогорклой свободе, что горше всего?
Забиваясь в себя, он в щетине до скул,
И смятенье, язвя, заливает его.
Жизнь заносит, к золе отсылая, песком…
Сокровеннее полночь в каморке вдвоём,
Ведь, незрячая, плавится под языком
Родинка на горячем предплечье твоём.
Море, в душу солёною мощью дохнув,
Неумолчней. Лицом, под простынкою, ниц,
Спи, притихшая, как наважденье, смахнув
Сновиденье пушистым движеньем ресниц.
Неподъёмная, спи, занавесив окно…
Аргус звёздного свода к химере сводим.
Непробуднее, прошлому обречено,
Это бдение — страшное страхам твоим.
* * *
Кашель, Этна в висках — одним словом, простуда…
На безлюдной веранде, с одической скукой,
Наблюдая закат, «человек ниоткуда»
Закрывает глаза, вразумлённый разлукой
С ma sheri. Откровенно зевая, сивилла
Учит сути наглядной бессмыслицы, ибо,
Сокрушительно в мерности, время есть сила,
Неуклонно влекущее в прошлое либо
Обращающая в воркуна… По морщинам —
Далеко не руина, он держится честным
С временем, человек, по известным причинам
Оставаясь, грешно говорить, неизвестным
Извиняемым массам… В дегенеративных
Нравах, опровергающих бред о высоком,
(Не глумясь ли?) носителя декоративных
Добродетелей — жизнь отсылает к порокам,
Ведь, при титлах и всех именах, совершенна
В своих несовершенствах… В транзитной клетушке,
С червоточиною, заточённой в душе, но —
Не навек же себя поверяют подушке,
Ей перепосвятив опоздавшую нежность
К ускользающей. Время мордует сквернавца,
За стихийностью Хроноса пряча прилежность
Скрупулёзного в частностях заимодавца.
Безразлично, ведь скуке сродни, как обычно,
Кто кому, в примирённости с будущим, должен:
Время вам либо вы ему, ибо безлична
Жизнь, давно безучастна к тому, что он дожил
До внезапных седин… отрицаемый, выжил
В равнодушии масс да и, здравия ради,
Из холодной, прокуренной комнаты вышел
Подышать, провожая закат, на веранде…
* * *
С колоссами, зачитанный, одно
И то же, достославный Гай Светоний
Транквилл — ночной транквилизатор, но
Не из пустого чтива, посторонний
Глумливому гламуру… Январём
Глядит, осточертев чертами, муза,
В соблазне совладать со словарём
Калигулы и Августа. Обуза
Народонаселенью, не статист,
Но — взят метаморфозами в науку,
Мордуемый молвой «постмодернист»
Трояном — длит одическую скуку.
Набрякшее ненастьем, как виной,
В огнях, темнее небо над вокзалом
Термини, повернувшимся спиной
К закату Рима… Незнакомка в алом
Проходит, Рим, булыжником твоим,
И бюст — в упор. С восторженным «Аида!..»,
Исполнен, в духах Пантеона, Рим
Крупнозернистой зоркости гранита.
Бесспорная, «в душе открылась течь»,
Проникнутая притяженьем жанра,
Прохожего — одёргивает речь,
Исполненная внутреннего жара
Классической латыни… Злее соль
Познания: недаром, видит автор,
Судьбу, чьё становленье — через боль,
Вываривают с лавром. Триумфатор
Фонетики — смурней, вникая в текст,
И Рим Транквилла не поймёт Нерона,
Пока не хрустнут позвонки под тек —
тоническою точностью тевтона…
* * *
В «Овидиевых тристиях» творим,
Классически суров, могучей кладки,
Из вечности окуклившийся Рим,
Запахиваясь в каменные складки,
Вмурован в мир… Шибающий огнём,
В кремнёвую брусчатку, словно бурей,
Вбит, в мелосе металла, мерный гром
Орлами обитаемых центурий,
Чьи устремленья перспективу рвут, —
Пока, несом к предательству толпою
Убийц, смертельней — спрут, брутальный Брут,
С кинжалом под кромешною полою.
В крови гиперборея растворим
Рим, обряжённый в вечную порфиру, —
Грядущего застрельщик… Третий Рим,
Не снявший грима схимника и миру
Явивший куполов густую зернь, —
Тучнее: здесь, отлучена от неба,
Как и у Колизея, — злее чернь,
Неисцелимо алчущая «хлеба
И зрелищ!». Разминувшись на мосту
С ней, с Мессалиной, не пеняй ей: узы
Незримого родства — здесь крепче… у
Неё — взгляд деклассированной музы,
Свежо приобнажающей резцы…
Жизнь каплет древним млеком на страницы,
Спелёнутая в вечные сосцы
Отвесно бдящей, пристальной волчицы,
Чей желторотый Рим — апофеоз
Роскошной возмужалости. Признаться,
В акустике его метаморфоз
Есть с вечностью кому перекликаться…
* * *
Протопать Латинским кварталом, потом в Люксембургском саду
Спуститься к пруду, и у зыби, забывшей себя, на виду,
На стул тяжело опустившись, в полуденной лени своей,
С рассеянным взглядом на зыби, приватных кормить лебедей.
В сени геральдических лилий, листая линейные дни,
Занятнее жизнь, зарастая проулочками Сен-Дени,
Так ярок у дамы в бакарра, призывен обвальный кармин,
Что яростней просверки жара в крови, и куда там камин…
Но, не возмещая опеки, апрель возвращает в Пантен —
Антенн в подсознанье, аптеки близ кирхи, близ оспенных стен,
Там свет без присмотра в передней скучнее… Случайный союз
Помешанных — не обращает любовь сотрапезницей муз,
Застав её в образе рока… А на Елисейских Полях
Мерцает вольфрам одиноко в припухших со сна фонарях,
И вновь — Иль де Франс, Бузенвиль и… пока кауфер рококо
Обходит вниманьем барокко — весь мир не от мира сего.
До жара в предсердии впиться, теряя пристрастья свои,
В лепнину, в прохладные лица с прививкою вечности и
Вернуться Латинским кварталом, неся, как подарок, любовь
К решёткам, каштанам, порталам, фонтанам, амурам, и вновь
Соборы, дворцы, стайки фавнов, сады в ожиданье весны
Ведут по ночам переплавку роскошной реальности в сны,
В которых, сумбурный, мятёшься и, глядя, как дремлет вода,
Смятение пряча, споткнёшься, вдруг встретив себя у пруда…
* * *
Каких только иллюзий ни держись, —
Обобранная тайнами,
Воочью,
Вcё безутешней, иссякая, жизнь,
Кошмарам обрекаемая ночью.
Луною затенённое, что — в ней
Темно блазнится подсознанью, ибо
Тень на стене, внезапная, страшней
Отвесной муки висельника, либо
Метаний мавра? А не ты ли сам…
Сам поверял ей, как единоверцу,
Что беден здесь — притронувшись к устам,
И беден здесь — притрагиваясь к сердцу?
Но, с тайною от жизни, в свой черёд
Поверившую боли и доверью,
Что душу, обрекая жажде, ждёт
За одинокой тенью, как за дверью
В небытие, откуда, холодна,
Всё чаще искушаемая нами,
В тебя, словно окно, отворена
Действительность, воспитанная снами?..
* * *
С пустотой из-под каменных век,
В затяжном зачерствевший безлюбье,
Он в безликой толпе, человек, —
Вечный мытарь на лютом безлюдье,
Обрекаемый мраку пустых
Дней, что впору — больное «страдалец»,
Постоялец коллизий чужих,
Не любимый, не друг — постоялец…
Потому не вздымающий глаз
От земли, что опору теряет,
Человек, открывающий газ, —
Словно дверь за собой закрывает.
Оставляющий жизнь за спиной,
Во спасенье от мрака, в каморке,
Сокрушённой душою, смурной,
Он припал к инфернальной конфорке,
Как к отдушине… И, невесом,
Человек, невесёлая прядка,
Уносим разрушительным сном, —
Аберрация миропорядка
В пересказе морилки. Верна
Постоянству и в этом упорна,
Только ли «с точки зренья зерна»
Смерть, вас всех примирив, животворна?
Предрешённый исход торопя,
Человек, чтобы не просыпаться,
Углублённо уходит в себя,
Чтоб, в настырности, не возвращаться.
С ним дыша чёрствым смогом одним,
В двоедушье и кривде, знакомы
Лишь подобным себе, перед ним —
Пригубившие гибели, кто мы?..
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!