Николай Болдырев. УСТА ХРИСТОВЫ

Помню, как удивило меня когда-то стихотворение Готфрида Бенна «Есть гибельность…», написанное летом 1952-го. В моем слабом переводе оно звучит так:

Есть гибельность, где весь я без обмана,
хотя войти в нее едва ль захочет всяк.
Не золото зари, а чистота тумана,
где не идет от вод ни пар, ни мрак.
О счастье здесь никто не шепчет в уши
иль о Ничто; напрасна трата слов,
что не пытаются тебя разрушить.
Ты хочешь (радио журчит) лишь Волгу слушать
да степь за ней, да чуждых далей зов.

Есть гибельность, чья сущность не страданье,
нам без нее богов не увидать,
пусть нищета любви и вся болезнь желанья,
но тянет во дворы, чтоб песне всё отдать.

Парадоксальное и глубокое стихотворение, но удивило оно меня внезапной темой Волги. Потом я обнаружил русскую тему, прозвучавшую в совсем уже странное для поэта время, в сентябре 1943-го, в стихотворении со странным названием «Санкт-Петербург – середина столетия».

«Всякий, помогающий другому, –
гефсиманец,
Всякий, утешающий другого, –
уста Христовы» –
в соборе святого Исакия так поют,
и в Александро-Невской лавре,
и в храме святых Петра и Павла,
где упокоились цари,
и в остальных ста девяноста двух греческих,
восьми римско-католических,
одной англиканской, в трех армянских,
в латышской, шведской, эстонской,
финской часовенках.
Освященье водою
прозрачнейшей голубой Невы
на Богоявленье.
Водою целящей,
очищающей от примесного зла.
Вот дары, чудесными сокровищами,
палате из перламутра,
комнате янтарной,
что в Царском селе
на Дудергофских высотах,
вот небесно-голубоймрамор сибирский
для подъездов и парадных.
Вот пушечные залпы –
в честь начала оттаиванья
дочерей морей:
Онеги и Ладоги!
Вот утренний концерт в зале Энгельгардта;
вот госпожа Степанова,
что поставила «Жизнь за царя» Глинки,
в движениях аффектирована,
от чего уже пострадал баритон Вороев.
Возле колонны
с выступающими белыми зубами,
со ртом африканца,
почти безбровый
Александр Сергеевич (Пушкин).
Рядом барон Брамбеус,
чей «Большой выход Сатаны»
объявлен верхом совершенства.
Виолончелист: Давыдов.
А следом – русские басы профундо,
часто с удвоенными октавами
против нормальных басов,
контр «до» – чистое и глубокое
сразу из двадцати глоток и гортаней,
ниже некуда.

На острова!
Особенно к Крестовскому – к месту услад,
где мелодии парят –
башкиры, русские бородачи, оленеводы-самоеды
для чувственных, сверхчувственных утех!
Часть первая:
«От гориллы до убийства Бога»,
Часть вторая:
«От убийства Бога вплоть до трансформации
физического человека» –
пшеничная водка!
Конец вещей
Сверхглубока ты,
водочная икота,
сущее профундо!

Раскольников
(всецело-тяжко угнетенный мировоззрением)
входит в кабак,
в обычный трактир.
Липкие столы,
поющая гармонь,
завсегдатаи-пропойцы,
мешки под глазами,
один приглашает его
к «умному разговору»,
в волосах клочки сена.
(Другой – убийца:
Дориан Грей, Лондон,
аромат сирени,
медового цвета фейерверк
возле дома, – сон в парке, –
созерцает цейлонский рубин для леди Б.,
заказывает долгоиграющий оркестр).

Раскольникова,
впавшего в оцепенение,
будит Соня «с желтым билетом»
(проститутка, отец
считает ситуацию «вполне терпимой»),
Соня говорит:
«Да вставай же! идем!
Встань на перекрёстке,
поцелуй землю, тобой оскверненную,
пред которой согрешил ты,
потом преклонись пред всем миром,
скажи громко перед всеми:
я – убийца…
Хочешь?
Пойдешь со мной?»
И он пошел за нею.

Всякий, утешающий другого, –
уста Христовы –

Санкт-Петербург – Середина столетья.

Странное стихотворение, как будто не очень складное, «безбровое». Пожалуй, самое странное (повторюсь) в том, что написано оно немцем в 1943 году, вероятнее всего в сентябре, в географической глубине фашистской машины Вотана. А звучит почти как ностальгия. Очень странное, вероятно, состояние было у Бенна, он страдал и физически, и нравственно. Впечатление, что он с непонятным самому себе чувством штрихами помечал российские ментальные просторы прошлого века, вспомнив вдруг ту эпоху как нечто Иное. Едва ли ему, поэту, могло желаться, чтобы была уничтожена страна Глинки, Александра Сергеевича, басов профундо и Раскольникова. Где вы, в двадцатом веке, уста Христовы?
Бенн как бы удивленно констатирует, что этого русского мира нет полностью и бесповоротно, словно он приснился, мира, где все же так или иначе существовали «уста Христовы», ибо «все мы вышли из Шинели Гоголя». Но в стихотворении нет ни намека на то, кто же разрушил весь этот прежний скучноватый, но благородный порядок, когда войны при всей жестокости орудийной пальбы все же обладали статусом спортивного состязания, не переходившего взаимно очерченных границ. Павел Первый предлагал противнику-государю решить исход предполагаемой войны приватным публичным поединком. Павла объявили сумасшедшим, а что же в этом сумасшедшего? Александр Первый свёл государей Европы в рыцарственный Священный союз, скрепив его образом Христа. ХХ век взорвал все эти этические (пусть и хилые) скрепы. Словно сорвавшись с цепи, люди превратились в пляшущих танго и фокстрот и одновременно свирепых орков. Кто же взорвал этот ментальный динамит и откуда он взялся? Бенн словно бы делает вид, что не знает, как и при каких обстоятельствах Германия объявила войну России в 14 году, уничтожив империю с помощью пулеметов, газовых атак и прочей «философии». Интеллектуалы навязали людям патетически-лживую картину мира. Шаткое скучноватое равновесие в душах людей 19 века было разрушено натиском научных внедрений. Железными дорогами, фабриками и заводами, эйфелевыми и иными башнями, небоскребами и супермостами, дирижаблями и самолетами, автомобилями и индустрией развлечений, включая книжки-детективы и журнальчики «Всякая всячина». Автомобили, спорт, секс, вернисажи! Были ли в Европе умные люди? Да, штучно. Джон Рёскин, саботировавший железные дороги и прочий злостный хлам. Толстой, пахавший землю плугом и тачавший сапоги отнюдь не демонстративно, но с онтологическим тихим пафосом какого-нибудь индийца. Толстой в полный голос обращался к зажиточным слоям поубавить прыть в отношении материального потребления, взяв за правило энное количество времени отдавать ручному труду. Его объявили сумасшедшим, и первой была супруга. Был крестьянин Сютаев с его «всё в табе», был чахоточный Чехов с его походом на Сахалин… А что Германия на рубеже веков? Да, она укрепляла «национальное здоровье», демонстративно понимаемое как здоровье телесное. Страна «философов и поэтов», многие из которых сгинули в окопах.
Однако Бенн молчит (в подтексте) и об этом. Молчит не в том смысле, что не говорит словесно. «Уста Христовы» остались в девятнадцатом веке, двадцатый век весь был ощерен пастью антихриста. Антихристом назвал себя Ницше. Но кто из «чистых» поэтов сказал об этом? Даже у Целана не хватило силы отказаться от немецкого языка (это внутреннее борение, возможно, и свело его с ума). Бродский кинулся служить штатам, изутюжившим Японию «технологической новинкой», а, получая нобелевку, заявил под гром европейских аплодисментов, что этика не важна, важна эстетика. «Уста Христовы» не существенны, существенны завитки и виньетки на мертвых храмах Венеции, выстроенной некогда на награбленное в колониях золото. Не обращайте, господа поэты, внимания на этическую подоплеку и основание свершающегося перед вами, любуйтесь красотой форм. (Это я, кстати, и называю корнем и признаком эстетического фашизма). И многие поэты любуются по сей день, начисто забыв (кто-то ластиком стер у них поэтическую память), что красота форм – чистая иллюзия, иллюзия иллюзий, в то время как этическое основание свершаемого и свершающегося – Ось, вокруг которой растет универсум-душа. Об этом нам сообщает и глубинная интуиция, и дух индийцев, запечатленный в Ведах, Упанишадах. (Германец Новалис это манифестировал). Впрочем, любой фрагмент священного текста тех баснословных времен, в какой бы точке земли мы его ни нашли, гласит об «устах Христовых».
Поэты нового времени куплены «роскошью бытия», которая платит им средней руки известностью, а иной раз и славой. Но ведь они не поэты, а работники культуры (культуртрегеры), порой чрезвычайно талантливые и даже вдохновенные. Они служат той культуре, из основания которой выдернута Христова дхарма. Они весьма общественно активны, перемещаясь по планете с изрядными скоростями, заручаясь бессчетием комплиментарных дружб, постоянно участвуя в симпозиумах, порой даже встречаясь с высшими чинами тех или иных сфер вплоть до духовных консисторий. Но ведь они могли бы, например, хотя бы отличать служение красоте в пространстве России средины 19 века от служения красоте в веке двадцать первом, где красота стала, простите господа хорошие, чистым кичем, насмешкой. Хотя бы различать две эти абсолютно несхожих по начинке формы. Поэт двадцать первого века, «служащий красоте», то есть «роскоши бытия» – в чистом виде фигляр, не обладающий этической волей. Он погряз в удовольствиях жизни, оторванный именно-таки от бытия еще в раннем детстве. Ему никогда не смертельно тошно. В этом его принципиальное отличие от героев экзистенциальных романов Достоевского и экзистенциальных пьес Чехова, которые живут в достатке и холе, в здоровье и покое, но чувствуют, что оторваны от чего-то наиглавнейшего, невероятно значимого, бессмертно-вечного. Они чувствуют, что каждый день проходит в этом смысле зря. Это их почти нестерпимо мучает, ибо стенка между их сознанием и их «божественной душой» – тончайшая. Хотя иногда меня пронзает холодом мысль: а вдруг милейший Антон Павлович из глубины своего «жала-в-плоть» мечтал всего лишь о счастье автомобильных гонок, городов-небоскребов, всемирных выставок, симпозиумов, пенициллина и прочего прогресса? Ведь Чехов одной частью своей души был погребен в беспробудном коконе материализма, хотя другая ее часть тосковала по просторам поэтической мистики, иногда залетавшей в его рассказы, подобные «Степи».

Ноябрь 2020, октябрь 2022

Опубликовано в Плавучий мост №2, 2022

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Болдырев-Северский Николай

Философ, поэт, переводчик. Автор двадцати пяти прозаических, поэтических книг, а также биографических исследований. Живет на Урале.

Регистрация
Сбросить пароль