Михаил Кураев. ПРОДАЁТСЯ УСАДЬБА. НЕДОРОГО!

Лично я ирландского консула не знал. И много о нём сказать не могу.
Худой, высокий, на норвежского пастыря похож, но консул.
Ирландский.
И вкус у него был. Был вкус.
И природу любил.
Ирландская, говорят, суровая, на любителя, и, надо думать, ему поднадоела, вот и выбрал он место для своей усадьбы, не так чтобы вдали от Санкт-тогдашнего-Петербурга, в чисто русском стиле: лес, река, тишина…
Разве что паровик просвистит.
А паровик — это же удобство, нет нужды держать здесь конюшню и лошадей. А до станции десять минут прогулочным шагом. А у станции — дансинг, он же театр на полторы сотни мест, две церкви: кирха и православная часовня во имя св. Ольги, и, натурально, ресторация, но в немецком духе. Однако, сойдя с поезда, в качестве прелюдии к отдыху консул шел в буфетную Слепакова, сооружение, прямо скажем, сказочное.
Образец кружевного деревянного зодчества.
Если бы у Бабы-Яги был вкус и склонность к готике и модерну в русском стиле, для своего обитания строгая дама не могла бы пожелать ничего лучше. А всё изящное смягчает характер. Но это так, к слову.
Четыре ската крыши причудливы. Сложены они на манер бумажных треугольных птичек, пикирующих к земле. Огромные круглые окна посреди трёх стен в бревенчатом обрамлении гармошкой, вроде головной накидки у фараонов. Резные деревянные вензеля по коньку четырехгранной крыши, чем-то напоминающую шапочку ксендзов, правда, украшенную посередке флагштоком. Богатый резной декор по окнам…
Словом — русский дух и Русью пахнет.
Здесь-то в семидесяти шагах от станции консул и предпочитал принять пару рюмок анисовой с расстегайчиком, чисто в русском духе, после чего неспешно, раскланиваясь с соседями, шёл к реке, к себе в усадьбу, Эта ли размеренная походка, исполненная достоинства, могла навести на мысль о бегстве? — а ведь сюда консул бежал.
Всего лишь в двух шагах, точнее в двадцати верстах вверх по течению реки, обширное дачное поселение было украшено именами дачников самого высокого разбора. К примеру, балерина, пользовавшаяся неизменным успехом не только у публики, осыпавшей её цветами в рабочие дни и носившей её на руках в дни бенефиса. Прославилась она и обстоятельным покровительством августейших особ, даривших её любовью и бриллиантами. Бывали там и сами августейшие, вдохновенно сочинявшие здесь посредственные стихи, причислявшие их к «первым» поэтам России. Там дачниками были и генерал-аншеф, и генерал-от-кавалерии, и даже один генерал-фельдмаршал. Люди публичной жизни здесь были на виду друг у друга: академики, художники, действительные поэты и состоятельные люди, как именовали новых богатеев, чьи доходы позволяли строить здесь усадьбы, целые замки с парком и оранжереями, в общем, устраивать жизнь со всеми удобствами для себя и своих самых близких, а для публики — церкви и библиотеки-читальни.
И не случайно чудесное это дачное поселение перерезала железная дорога, соединявшая столицу Российской империи с Европой.
Консул нарочно выбрал место, где не обитала знать. Поближе к третьему сословию, живущему своей жизнью без особенных претензий. Бежал в тишину и патриархальность. И семья из трёх девочек, жены и свояченицы тоже нашла прибежище в своих маленьких комнатах, похожих на каюты.
Лучшего места и не найти, и не придумать для вкушения жизни сосредоточенной, вдумчивой, далёкой от житейской мишуры, с одной стороны, да и дурмана повседневности, с другой.
Пожалуй, тоже не случайно дачная железнодорожная ветка заканчивалась здесь, можно сказать, в лесу, в этаком лукоморье, откуда, как говорится, ни до какой границы за три года не доскачешь.
Можно считать, что люди делятся на две совершенно неравные части.
Одни, их меньшинство, те, кто подстёгивает историю, гонит её в хвост и в гриву, как правило, не зная куда. Другие, их абсолютное большинство, это те, кого история волочёт, не спрашивая, хотят они этого или нет, но в том же направлении, то есть неведомо куда.
Консул по должности был ближе к первым, то есть к погонялам, но сознавал себя человеком весьма ограниченных возможностей, и понимал, что принадлежит как раз к покорному большинству. И равным самому себе он чувствовал себя только наедине с природой. И потому вид с балкона, обширного, как веранда, даже с покатой полотняной крышей, вид на реку, беззвучно несущую свои воды, был для него самым лучшим собеседником в размышлениях о быстротекущей в неведомую даль жизни.
Именно здесь, над рекой, он предавался мыслям, каких не допускал себе ни на службе, ни в общении даже с людьми близкими.
«Господь лучше нас знает, как устроить этот мир, но почему же так много в этом мире того, что никак не может быть поименовано благодатью? Неужели в самом замысле есть изъян? Возможно ли такое? А каково назначение этого замысла? А что, если наша земная жизнь лишь черновик, набросок, отринутый и забытый? Но зачем же эта жизнь продолжается? Почему же Господь не положил конец всему? Это было бы великодушно… Бросает же художник в корзину неудавшийся эскиз? Больше того, у русских один из самых известных писателей посчитал свой роман неудавшимся и сжёг его. В сущности, логично».
Вот и Плутарх рассказывал, что в Древней Спарте новорожденных мальчиков тщательно рассматривали со всех сторон, и если находили изъян или считали вид болезненным, дефект какой-нибудь, то сбрасывали неудачника со скалы. Миф? Рекомендация?
Размышляя над рекой, консулу иногда казалось, что эти мысли приносит и уносит именно река.
Река не широкая, но и не узкая. Даже остров посреди речки, вытянутый вдоль изрядной старицы. Остров, естественно, заливной, там великолепный покос. Трава чуть не в пояс. А уж когда сенокос, утопает дача в таком аромате свежескошенной травы, что в голове лёгкое и приятное головокружение, куда там анисовой…
А остров — это же ещё и уединение. Сел в ялик, десять сильных гребков и ты — Робинзон Крузо! При этом полная гарантия, что ни следов людоедов, ни следов какого иного безобразия на острове нет.
Тогда не было, когда ирландский консул землю у реки купил и за девять месяцев построил дачу напротив острова.
Остров небольшой, так что косари на нём и шалаш не ставят. За день выкашивают, переходят речку, закатав порты, вброд повыше по течению и уходят с песней, удерживая на плечах свои литовки.
За рекой чудный лес и никаких строений. А переправиться на тот берег на ялике семь минут, ну, десять. Надо всё-таки остров обогнуть.
Лес добрый. Щедрый. Тут тебе и ельничек с боровиками, крепенькими, как детский кулачок. А в светлых березнячках подосиновики в красных шапках, словно игрушечные начальники станции. О маслятах, осенних опятах, рыжиках в молодых сосняках не говорю, поскольку не известно, брал грибы сам ирландский консул или только по тому берегу прогуливался, а грибы ему приносили в готовом виде. А что прогуливался — факт, тропинки там неведомо кем и когда натоптаны вдоль реки, место обжитое.
Дача построена на чуть возвышенном берегу, чтобы в половодье не подтапливало. Разумно. Речка вроде и невеликая, а весной не море, конечно, но разливается и поднимается аж метра на два.
Усадьба невелика, полторы тысячи саженей.
По нынешним меркам чуть больше тридцати соток.
Когда от Санкт-Петербурга протянули к этим местам железнодорожную ветку, селиться здесь стали по большей части служилые люди из немцев, шведов, вот, похоже, и ирландец не случайно здесь оказался.
И кирха тоже не случайно. И дачи здесь строились, скажем, так, с немецко-норвежско-датским акцентом: башенки с острыми шпилями, балконы с опорой на деревянные же колонны, окна с цветными витражами и совершеннейший минимум вспомогательных построек.
Сохранилось предание, о том, что у него даже мебель была старая, красивая, в стиле жакоб.
Прачечная, сарай и небольшая конюшня размещены были в глубине и поближе к границам участка со стороны станции.
Фасад, естественно, был обращен к реке.
По виду своему не только дачи, но и дворовые службы выглядели так, словно были срисованы с иллюстраций к Кнуту Гамсуну, Генриху Ибсену и Гансу Христиану Андерсену. Впрочем, смотрите картинки к сказкам братьев Гримм, и всё поймете.
Но, как говорится, лучше один раз увидеть.
Усадьба продается. Недорого. Без обременения.
Из каких рук, в какие руки она переходила после Октябрьской революции, в сущности, значения не имеет.
Адрес поменялся существенно. Улица с безликим названием Кирилловская, шедшая от станции к реке, стала именоваться «Имени Юного пролетария».
Совсем другое дело!
И не случайно.
Менялась идеология здешних мест. Медленно, но верно территория от мелкой и средней буржуазии разворачивалась лицом к юному поколению граждан новой России.
Но не сразу.
Говорят, первым после отъезда консула здесь поселился ответственный секретарь уездного РКИ. Пошел на повышение. Перевели в Усольск.
Уехал. Тут же въехал с молодой женой и тремя её детьми от первого брака заведующий Организационно-инструкторским отделом Укома.
Не прижился.
Дача пошла к военным, к комсоставу. Но и комбриг прожил здесь всего ничего. Он в своё время брал Перекоп, а пришёл час, и его взяли прямо на даче. И хотя из городской квартиры до внутренней тюрьмы на Литейном было значительно ближе, но сочли за благо, чтобы не бросалось в глаза, взять на даче и взяли. Из города и обратно в город ехали дачным поездом. Работы было и по городу невпроворот, транспорта не хватало, особенно для таких поездок на дачу. Комбриг в военной форме с малиновым ромбом в петлице, а сопровождающие в штатском. Трое. Два сержанта и младший лейтенант. В пиджаках, чуть топорщащихся сзади.
На дачу комбриг уже не вернулся.
Во время войны в этом благодатном месте стояли румынские части.
Надо думать, они оценили немецкий акцент в этом поселении, а ко всему немецкому были воспитаны в глубочайшем почтении, тем более, что-офицерами-то в румынских частях были немцы. Не очень-то, надо думать, доверяли немецко-фашистские захватчики своим румынским союзникам, братьям, так сказать, по совместно пролитой крови. А когда им на ум пришла благая мысль уносить отсюда ноги подобру-поздорову, оккупанты, простоявшие здесь чуть не три года, по общему согласию ничего не пожгли, не порушили. То ли спешили очень, то ли собирались ещё раз сюда вернуться…
Дача после войны уцелела. Даже цветные витражи поверху широких окон сохранились. И башенка не пострадала, и балкон. А кусты непременной сирени, жимолости, бульдонежа, белопенными пышными бутонами цветущего уже в конце весны, только разрослись, добавив усадьбе немножко романтичности и даже загадочности. Уцелели, неведомо как, даже ирисы, лиловые ирисы, горделивой стройностью своих высоких стеблей напоминавшие первого хозяина, а сапфировой синевой цветов глаза его хозяйки.
За полвека светлые бревна, из которых была построена дача, даже прямоугольные столбы, подпиравшие балкон, побурели, что послужило к негласному именованию места «Чёрная дача».
Сначала дача числилась за Облоно и служила местом уединенного отдыха для сотрудников и сотрудниц среднего разбора многочисленных подразделений Отдела образования. Ни «база отдыха», ни тем более «дом отдыха», просто приезжали и отдыхали. Так и числилась — дача Облоно.
Обилие небольших комнат в расчёте на одного-двух обитателей и гостиная с видом на реку и просторный как веранда балкон, делали эту скрытую от лишних глаз обитель для сотрудников Облоно очень привлекательной.
Солнце садилось за рекой, и эти томительные протяжные закаты делали недолгий сумрак летних ночей долгожданным временем исполнения желаний.
Но дом ветшал и с каждым годом требовал всё больше средств для поддержания его в пригодном для уединённого романтического отдыха сотрудников и сотрудниц. Сразу за оградой со стороны ручья, отделявшего территорию от соседей, росла груда пустой посуды. Приёмного пункта стеклотары в обозримых пределах не было, а если бы и был, не с руки работникам как-никак просвещения, народного образования стоять в очереди и сдавать стеклотару. Что люди подумают!
Дача ветшала, а репутация, негромкая, но прочная слава её росла и крепла среди работников среднего и нижнего звена Облоно.
И год от года росла сумма средств, потребных для сохранения и поддержания в рабочем состоянии этой обители тихих радостей, какие несут невинные нарушения скучных прописных правил нравственности.
И хотя младшие сотрудники сметного отдела и бухгалтерии Облоно пользовались гостеприимством этого замка любви, начальство, игнорируя глухой ропот масс, взвесив и посчитав, приняло необратимое решение — «от этой рухляди избавиться».
Продали по остаточной цене. Недорого. С баланса списали.
Нет, что ни говори, но было, было в этой даче что-то почти загадочное.
Хотят люди уединения, тишины, чтобы не видеть и не слышать, как можно дольше не знать, что творится на белом свете, так нет, почемуто обещавшая желанное забвение обитель только заманивала, влюбляла в себя множеством своих явных и не сразу открывшихся достоинств, после чего, словно в насмешку, выбрасывала едва расслабившихся обитателей в историческую повседневность.
Глаза б её не видали!
Приумножил загадочность обители и неведомый хозяин, обретший эту усадьбу в начале семидесятых годов минувшего столетия. Он воздвиг у себя на участке, прямо у спуска к реке, словно не доверял бревенчатому укрытию, некое двухэтажное строение типа прямоугольной сторожевой башни метров шесть высотой. Формой своей эта красного кирпича башня походила на скит под стенами Ново-Иерусалимского монастыря, где обитал покинувший Москву в ссоре с царём непреклонный патриарх Никон.
У Никона наверху, кто видел, помнит, была устроена площадка, с которой он смотрел на дорогу, идущую из Воскресенска, в ожидании гонца от царя, в надежде, что тот образумится и позовёт его обратно на покинутый патриарший престол. Понятно, для чего эта дозорная площадка у Никона. Для чего построил свой кирпичный острог неведомый владелец «Чёрной дачи», и как его звали, сказать невозможно. Обозревать же с этой шестиметровой высоты можно было только излучину реки, остров напротив, да противоположный лесистый берег.
Ну, построил и построил, были деньги, был кирпич, была охота сказать своё слово в загородном устроении, и сказал.
Может быть, конечно, башня эта отвечала вкусу и замыслу хозяина, но с этетической точки зрения была крайне спорной, в наготе своей даже несколько безобразной. Скорее всего, предполагалось кирпич упрятать под штукатурку или более отвечающую стилю дачи облицовку. Хорошо бы смотрелся чёрный мрамор или хотя бы габбро рядом с совсем уже почерневшими стенами дачи. Но в своём натуральном виде и сами кирпичи, и качество кладки производили удручающее впечатление. Это не те кирпичные стены заводских корпусов, газгольдеров, тюремных замков и казарм, что украсили Санкт-Петербург в позапрошлом столетии. Здесь кирпич с потёками раствора был сложен руками неумелыми, торопливыми, а может быть, просто небрежными.
Трудно сказать, да и спросить уже некого, ради чего строилась эта кирпичная башня, скорее всего, в чаянии тишины, радости и надежды.
Новый хозяин хотел, надо думать, вдохнуть новую жизнь в старую усадьбу, но дыхания не хватило.
Вот так, бездыханно, простояла «Чёрная дача» с кирпичной башней два года, пока шло следствие, а потом и процесс, на котором хозяин обвинялся по четырем статьям уголовного кодекса. На суде даже фигурировал кирпич, предназначенный для строительства бани в пионерском лагере трампарка им. Коняшина. Из приговора кирпич был исключён, поскольку адвокат подсудимого сумел предоставить суду акт о списании вменяемого обвиняемому количества кирпича, пришедшего в негодность от транспортировки и ненадлежащей загрузки и разгрузки, за каковые подсудимый ответственности не нёс.
Деньги, большие деньги и ещё раз деньги были жизненно необходимы как на этот акт, так и на ряд аналогичных, позволивших адвокату скостить три года от восьми лет, что требовал прокурор, ослеплённый ненавистью к деловым людям, нетерпеливо ждавшим своего часа.
А за свободу всегда приходилось платить, так что усадьбе пришлось искать нового хозяина.
Поскольку эти тридцать с лишним соток и строения на них были дальновидно записаны на сестру жены, под конфискацию этот райский уголок не попадал.
Продали быстро, но недорого. Покупатель нашёлся прямо на суде. Проходивший свидетелем заведующий камнетесной мастерской одного из популярных и обширных ленинградских кладбищ дал подсудимомупонять, и был подсудимым понят правильно.
Усадьба обрела нового хозяина уже в конце восьмидесятых годов.
Обычно новые хозяева меняют идеологию своего приобретения. Но здесь чувствовалась какая-то близость, может быть, даже духовное единство старого хозяина и нового в желании противостоять угрозам жизни, безоглядно несущейся в своё неразличимое, как всегда, будущее.
Башня не уберегла прежнего хозяина от жизненных стихий, новый решил начать с ограды.
Сетка «рабица»? Профильные листы? Четырехметровый забор из трёхдюймового шпунта, как на Рублёвке и в Жуковке?
Нет, и ещё раз нет!
Камень!
Тот самый камень, что не был востребован клиентурой заведующего кладбищенской мастерской, КАМАЗовские самосвалы возили и сваливали в монбланы тёсаных с одной стороны и местами полированных каменных глыб самой неожиданно конфигурации. Темпераментные южные рабочие, уже начавшие искать счастье под прохладными северными небесами, трудились не покладая рук.
Жили тут же, в привезенных для этого двух строительных балках. Тут же ловили в речке рыбу и ели.
На дачу, ожидавшую решительного ремонта, а то и входившей в моду реставрации, их не пускали.
Дачные окрестности зажили большой стройкой.
На всю дачную округу грохотала бетономешалка. За версту, а может быть и не одну, был слышен изумительный визг камнерезных пил.
Автокран, натужно напрягая свой стосильный мотор, разносил железной рукой каменные глыбы к местам их последнего на этот раз упокоения.
Казавшееся раньше невыносимым завывание электрорубанков, электро- и бензиновых газонокосилок, циркульных пил не шло ни в какое сравнение с оглушительным голосом новой стройки.
Не обошлось и без ошибки. Стена, та, что шла вдоль реки, совершенно нечаянно отхватила половинулуговики, этакий травянистый пляж с пологим входом в воду.
Излюбленное место купания трудящихся сжалось, как шагреневая кожа. Та тоже уменьшалась, когда исполнялось чьё-то заветное желание.
Не знаю, как быстро строилась знаменитая Берлинская стена, но та, что вокруг «Чёрной дачи», росла на глазах.
И все желали стройке успеха. И никто не порывался судиться за оттяпанную территорию отдыха, поскольку все знали, как долго такие тяжбы длятся, сколько они стоят и чем кончаются.
Смотрели на стройку обречённо молча.
Тишина на даче — не последнее дело.
А терпением наш народ изумлял и продолжает изумлять разные иные народы.
Стены выросли, как по щучьему велению, а на ворота это щучье веление, надо думать, уже не простиралось. Так и стоял меж незыблемых стен чуть не в метр толщиной проём для въезда и выезда транспорта любых габаритов.
Кстати, щуки в реке и по сей день не перевелись.
Не перевелись они в семейной жизни.
Между хозяином поистине крепостной стены, воздвигнутой вокруг уже на ладан дышащей дачи ирландского консула, и его женой, по сведениям, распространённым в очередях в магазине у платформы и непосредственно в электричке, вспыхнула война не на жизнь, а на смерть.
Одни говорили — ревность, другие — жадность, третьи спешили насладиться тишиной, справедливо предполагая, что возведением стены дело не кончится.
Так оно и случилось.
Жена, которую никто не видел, завела дело на своего супруга, не желая смотреть сквозь пальцы, как он распорядился глыба-каменным материалом, с одной стороны полированным, с другой стороны якобы украденным. Да, именно это пыталась доказать кристаллической честности женщина, не простившая мужу третьей за пять лет совместной жизни супружеской неверности.
В самом начале девяностых ещё не было принято неписаного закона: что с государственного возу упало или спихнули, то может быть приватизировано. Ещё по старинке могли спросить: откуда это у вас? где взяли? покажите оправдательные документы? назовите сообщников? кто определил цену? фамилия? должность?
Вот и воспользовалась эта большой гражданской честности женщина несовершенством ещё не переписанного законодательства, и, представьте себе, и мужа посадила, и усадьбу за собой сохранила.
В окрестностях с тревогой ждали оживления стройки, не дождались.
Хозяйка так и не появилась. А на даче вполне легально поселился сторож Дима. Да, да, тот самый, что инициативно и денежно распродавал все, что можно было утащить с брошенных на произвол судьбы пионерских лагерей и детских садов, расплодившихся за каких-то семьдесят лет по окрестностям в невероятном количестве. Но ушли, наконец, в невозвратные прошлые времена, когда наш герой-лётчик возглашал на всю Америку: «В нашей стране только один привилегированный класс — дети!»
Привилегии по праву и без лишних сантиментов перешли к возрождающемуся классу собственников!
В новые времена лучшие предприятия обрели настоящих хозяев, а те с полным основанием сбросили со своего баланса все эти детские садики, пионерские лагеря, дома отдыха и профилактории как пережитки проклятого прошлого.
Только и уцелели два пионерлагеря: консервативного «Метростроя» и верной своему наименованию «Октябрьской дороги», — остальные стали добычей бомжей и предпринимателей первой ступени, тех, кто поднимает своими руками то, что плохо лежит или за чем плохо смотрят.
Приехал Дима сторожить «Чёрную дачу» на велосипеде, через год Дмитрий уже ездил на «жигулях» второй модели, а ещё через два года Дмитрий Евгеньевич в ранге посредника во многих поселковых делах ездил на тойоте «кароле» с прицепом.
Время шло. «Чёрная дача» ветшала. Ещё можно было продать, но недорого. А вот цены на землю, на территорию у речки да рядом с заливным лугом стали год от года расти.
Дачники и их гости, проходившие вдоль крепостных стен на остатки пляжа, в большинстве своём не задумывались о том общем, что объединяло двух последних хозяев чёрного памятника минувших времен.
А ведь это общее было и даже бросалось в глаза.
Башня.
Башня — это символ независимости от внешнего напора жизни.
Это уединение!
У кого «башня из слоновой кости», у кого из кирпича, не ставшего баней в пионерлагере трампарка им. Коняшина, какая разница?!
А неприступная крепостная стена?
Да — материал разный, а идеология-то одна!
Уйти.
Отгородиться от напирающей действительности. Глаза б её не видели!
Стать недосягаемым для окружающих.
И только когда появился последний по времени хозяин и снёс, стёр с карты посёлка этот призрак прошлого, просто уничтожил, всё стало ясно любому, кто был способен раскинуть мозгами на уцелевшем остатке пляжа!
Но не сразу.
Конечно, этот приют ирландского консула, простоявший на благословенной земле ровно сто лет, проще всего было бы сжечь. Дешевле, чем ломать, вывозить, платить и за разборку, и за транспорт, и за место на свалке. Но вскоре все, кто шёл купаться или возвращался после купания, видели воочию: у нового хозяина денежных проблем нет.
Наконец-то людям, не стесненным в средствах, не нужно было прятаться!
Работа кипела. Грохнулась как апчхи не оправдавшая надежд кирпичная башня.
Рушились бревенчатые стены, столько повидавшие на своём веку.
В мусор обратились и витражи, и разные резные штучки.
Отжили.
На свалку!
На расчищенном от памятника минувшей эпохе месте с надлежащим рыком и скрежетом заработал экскаватор!
Один за другим на территорию усадьбы, ставшей вновь стройплощадкой, двинулись большегрузные самосвалы КАМАЗ.
Место для ворот в крепостной стене позволяло легко пройти и экскаватору, и огромным самосвалам, открывавшим, а пока ещё только отрывавшим новую страницу в истории романтической усадьбы.
На месте завидного изящества деревянной дачи возник котлован.
Если бы в эту ямищу с отвесными стенами, выверенными лазерной рулеткой и несущими на себе следы зубьев полуторакубового ковша, поместить дачку ирландского консула, над краем котлована, надо думать, торчала бы только башенка со шпилем.
Теперь за дело взялись бетонщики.
Новый хозяин, которого никто не видел, располагал не только неограниченными средствами для реализации своей затеи, но и временем, как и все, живущие во имя будущего!
За один сезон старье убрали, подготовили площадку.
Второй сезон — работы по котловану.
Третий сезон — работы в котловане.
Бетонные работы.
Отсутствие ворот позволяло обывателям хотя бы частично удовлетворить свою любознательность.
На выложенном по дну котлована сплошном фундаменте стали вырастать бетонные этажи. За сезон их воздвигли ровно два, может быть, два с половиной. Весь замысел многоэтажной подземной части со множеством помещений, разумеется, с улицы не просматривался.
За один сезон подземная часть будущего, скорее всего дворца, вышла на нулевую отметку, то есть стала вровень с землей.
Для обеспечения сохранности бетонного подземелья осенью был сооружен многослойный настил, защищавший от влаги, снега и любых погодных катаклизмов. Ну и от бомжей, конечно.
И вот — новый сезон!
Чем порадует землю новый хозяин, столь решительно освободивший её от изжившей себя и ни на что не пригодной рухляди?
Надо сказать, что сегодня, когда коттеджи растут как грибы — да ещё какие грибы! — удивить публику трудно.
Давно ли мы восхищались полутораэтажным домом, отделанным светлым сайдингом, на месте снесенной дачи детского сада табачной фабрики им. Урицкого. Капитан дальнего плавания обнёс территорию ажурной металлической решёткой, чтобы публика могла любоваться лёгким, не без изящества сооружением, а хозяин мог, в свою очередь, любоваться восхищенной публикой.
Давно ли мы радовались, глядя на подворье, воздвигнутое генералом незримых войск, обеспечивающих, нашу безопасность. Дом — игрушка, отделан итальянской плиткой под светлый камень, так же, как и ограда! Но это уже на месте пионерлагеря табачной фабрики им. Клары Цеткин.
Что уж говорить о дворце в стиле Растрелли, с золоченым куполом домашней церкви, попавшем на страницы газеты «Аргументы и факты», представившей читателю снимки загородных усадеб нынешних баловней судьбы.
Ждём. Уж наш-то в грязь лицом не ударит.
Тишина.
Весна проходит, никаких за каменной стеной шевелений.
Лето наступает. Наступает всё сильней и сильней, уже совсем наступило, уже готовится отступать, а за стеной и в бетонном подземелье — тихо.
И вот в этой тишине пополз слух. Сначала, как водится, решили, что что-то такое постигло, или настигло, хозяина. Оказалось и того хуже.
Так хотелось уйти, спрятаться, если в башне нельзя, за каменной стеной невозможно, так хоть спастись под землёй от мирской докуки, тем более, что возможности были неограниченные!
Здесь-то и поджидала беда.
Нижний уровень котлована оказался ниже уровня реки, до которой рукой подать.
Пока строили, ничего такого не предполагали. Года не прошло, и на тебе!
Фундамент и сверх него ещё с метр первого подземного этажа затопило водой, не грунтовой, а как раз речной.
Стихия!
На каменной стене вывешен пятиметровой длины на непромокаемой материи несмываемой краской транспарант, то есть публичное объявление:
«ПРОДАЁТСЯ. НЕДОРОГО».
Хотелось бы человеку помочь, потратился человек, но адрес заманчивой покупки указать нельзя, всевидящее око непременно усмотрит в такой, продиктованной исключительно добротой душевной, услуге скрытую рекламу.
А то, пожалуй, и не скрытую. И штрафанут.
У нас с этим строго. Такие времена… Никуда не скроешься.
Да в конце-то концов, не сошёлся свет клином на этой «Чёрной даче», которой уже и нет!
Сойдите с электрички и пройдите там же по проспекту им. Дзержинского, бывший графа Мавроса.
Увидите объявления, продиктованные разными обстоятельствами, кто под следствием, кто сидит, кто в бегах, кто нашёл что получше, одни в Швейцарии, другие на Кипре, кто победней, в Финляндии, а объявления стандартные: «Продаётся. Недорого».
Уверяю вас, подберёте. Есть выбор!