Михаил Гиголашвили. ПЛЯЖНЫЕ ЗАМЕТКИ

В испанском курортном городке Салоу вместо традиционной колоннады — пышная пальмонада из древних лапчатых пальм. Вдоль нее тянутся всевозможные «шоколатерии», «фармации», «желатерии», «багетерии», есть даже «сэндвичерия».
Тут и там стоят старые виллы в плюще. Они молчат, но мрамор ступеней, мозаика и витые решетки помнят, как предок нынешнего владельца, идальго-конквистадор, привез из Нового Света 60 бочек золота, перетопил их на долота и открыл дело около города.
Испанцы — народ плотный, кряжистый, крепкий, со строгими и значительными лицами. Носы прямые, без горбинок, а лица, действительно, странно-удлиненные — Эль-Греко только подчеркнул этот факт, но отнюдь не выдумал. Курносых, круглых, толстых ряшек и рож, как на картинах Питера Брейгеля, нет.
В Испании сосредоточены огромные состояния, возникшие после грабежа Америки, террора инквизиции, владычества на морях, разграбления колоний и захвата имущества мавров и маронов. Все это успели сделать испанцы раньше. Теперь они (как и другие древние нации) на отдыхе: заняты продажей солнца, пляжей и морских волн.
Главный звук испанского алфавита — это раскатистое, раскидистое и развесистое «р». Этот звук создан для заговоров, мрачных анфилад, кинжалов, капюшонов, тайн. Другой опорный звук — свистящее, раздвоенное, скользящее «с» — им хорошо отдавать приказы, карать и посылать на казнь.
Интересно, как Остап Бендер собирался жить в Рио-де-Жанейро без языка? Как бы он там выдавал себя за незаконного сына португальского короля? Ведь его сила — в его речи?.. Без языка сразу проколешься и срежешься. Или он рассчитывал быть таким богатым, чтобы вообще не говорить (ибо богачам язык не нужен, можно объясняться жестами, отлично поймут во всем нашем нищем мире)? Однако чтобы молчать всю жизнь, надо иметь много золота. Столько на себе через границы не пронести.
Испанские официанты надменны, грубы и заносчивы. Их грандиозная (грандовская) гордость явно страдает от необходимости прислуживать всякому, кто платит. Но, получив на чай, они на глазах добреют и спешат вытряхнуть пепельницы, которые раньше с размаху швыряли на стол.
Ночью в пальмонаде горланили пьяницы и били бутылки. Звуки бьющейся посуды звучали очень по-родному.
Миллионериус и миллиардериус были у нотариуса, подкупили архивариуса, обманули Авенариуса, съели хариуса, а потом смотрели в опере Мариуса.
На некоторых магазинчиках надписи на хромом русском: «ЩУБЫ», «Коша», «ЕТАЖ», «ПРАКАТ МАШЫН».
В китайском ресторане не было утки. А что такое китайский ресторан без жареной утки?.. Франция без баб, Персия без опиума, Грузия без тостов, Россия без бунтарей…
Бывсовлюди на пляже группками негромко беседует. С разных сторон слышны реплики сходного плана:
— Машина сломалась, не успели на вокзал…
— Рейс задержали — не смогли вылететь…
— Визу не хотели оформлять…
— Приехали — а брони нет…
— Обещали вечером завезти, но забыли…
— Дозвониться невозможно — телефон капутнулся…
— Туда не проехать — дорогу развезло…
— Сюда не послать — почта не работает…
Разговор за пинг-понгом между брюхатым газовиком из Тюмени и смуглым парнем в панаме. Парень интересуется:
— Раша?
— Йес. А ты кто? Шпаниель?
— Но, баск! — Парень гордо бьет себя в грудь: — Сан-Себастьян! Баск!
— А, баск! Знаю! Мафия! Вери гуд! — Газовик поднимает в одобрении большой палец и показывает руками: — Пиф-паф! Бомба!
— Йес, йес, — радостно кивает баск, тоже поводя руками: — Пуф-пиф! Бух! Бомб! — Подумав секунду, он добавляет: — А, чечен! Гуд, гуд! — И показывает руками большие воздушные волны. — Мени, мени бомб, бух-бух!
Газовик сквозь зубы ворчит:
— Да уж, это не ваши 200 грамм тротильчика со звоночками и извинилками! — Потом заключает веско: — Вери йес! Раша из мени, мени гуд!
Испанцы говорят, что баски похожи на руку или ногу, которая в своей гордыне возомнила, что может жить отдельно от туловища. Много уже таких рук и ног ползает по миру.
Вначале молодой политик думает, как бы сделать свой народ счастливым (и себя с родней и любовницами не забыть). Но постепенно ему становится ясно, что того и другого вместе никак не бывает. Поэтому вопрос о народном счастье начинает постепенно тускнеть и меркнуть, уступая место главной проблеме. А об остальном позаботятся цюрихские гномы, женевские гады или кипрские крысы.
Отсутствие денег воленс-ноленс сближает человека с людьми и реальностью, а наличие — всегда отдаляет и отделяет. Чем больше денег — тем человек дальше от людей, тем он более одинок, пуглив и недоверчив («ты — царь, живи один…»). Немецкие богачи, основатели концерна «АЛЬДИ», Альбрехт и Дитер, вот уже 25 лет не выходят из своих хором: у старого Альбрехта — мания преследования, у дряхлого Дитера — страх открытых пространств.
Сидят взаперти и молчат в тряпочку с кислородом.
А что еще делать, если все уже есть и ничего уже не надо?..
На пляже, как всегда, воочию видно, что границы дозволенного в головах людей отнюдь не закаркасированы, а все время активно перемещаются. Вот дама сидит в шезлонге, раскинув ноги до упора и тщательно растирая голые ляжки кремом. Другая упорно массирует голые груди, а через полчаса, уходя и ступив на асфальт, будет стыдливо озираться, чтобы приподнять юбку и ополоснуть ноги от песка.
Ничего страшнее голых старушечьих грудей нет на свете. Вообще «хомо голый» безобразен в общем и в частностях. По сравнению с цельным, стройным и совершенным зверьем он развинчен и разболтан, его психика в разладе с его физикой, желания далеки от возможностей, а сам он давно утерял связь с природой и братьями своими меньшими.
А в природе, кстати, нет гепардов в депрессии, толстобрюхих страусов, жирафов с тройным подбородком или обезьян с давлением — все подобные уроды вымирают или погибают, не в пример людям, придумавшим медицину и прочие уловки для игры со смертью.
Но смерть шуток не понимает и рубит с плеча.
И чем больше ее дразнить наукой, лекарствами и прививками, тем злее будет она мстить войнами, морами и прочими революциями.
На пляже особь расслабляется, млеет и дурнеет.
В голову лезут глупые мысли типа того, как хорошо было бы ничего не делать и всю жизнь лежать на пляже. И вообще жить в покое, как звери и птицы, которые не делают из жизни комедии или трагедии, а живут, радуясь солнцу, прячась от хищников или дождя, а жизнь свою заканчивают без суеты и истерик.
В солнечном вареве мысли катятся градом.
Чем-то недовольный, ветер взметнул песок.
Пляжное лежбище пошуршало, побубнило, отряхнулось — и опять впало в загоральное беспамятство.
Солнцу (как и зверю, ветру, волне, угрозе) надо показывать лицо, а не зад. Молятся на восток, а не на запад. «Зад» и «запад» сближены не только морфологически, но и лексически.
Говорят, что люди борются за место под солнцем.
Но там, где солнца много, начинается беспощадная борьба за тень.
Солнце сквозь воду попадает на камни дна, отчего камни кажутся кусками янтаря или шкурой ящера, с ромбами впадин и золотым окоемом бугров.
Где нет камней, там песок. Под водой он вязок, хорошо держит след. Увеличенные водой, следы — словно развалины древних городов, если смотреть с высоты птичьего полета.
В небе цепенеет рваное облако-медуза. Как белое привидение, оно пялится на землю дырами голубых глаз. Все подернуто дымкой кейфа. Изредка ветерок рвет с прибоя водяную пыль и осыпает ею людское бежево-коричневое месиво, которое, поурчав и побурчав, затихает в жаркой истоме.
Чтобы равномерно загореть, надо выбрать на пляже точки А и Б и, как маятник, ходить между ними. Тогда солнечная полировка ляжет ровными слоями. В качестве ориентиров лучше всего выбирать молодых девушек, на которых еще не противно смотреть.
На пляже люди превращаются в детей, дети — в зверей, а звери — в людей: собаки в намордниках, кошки на веревочках, хомячки в клетках ведут себя чинно-спокойно, хотя явно недоумевают, как можно столько времени торчать на солнце.
Пьяный немец (пьянец) у пляжного ларька: пива ему уже не дают, закрыли створки, продавщица вышла и спряталась под навес. Но пьянец упорно стучит в окошко, царапает его, чмокает, гладит. Потом, еле шевелясь, ползет вокруг ларька. Но и там — один большой и красноречивый замок. Тогда он возвращается к окошку, бодает его лбом, трется ушами. Тщетно. Никого. Пусто. Нет материнского молока-пива, нет отцовских сосисок. Продавщица выглядывает из-за зонтов. Пьянец вскидывает руку в подобии унылого зиг-хайля, потом машет ею в бессильном отчаянии и бредет в тень пальмонады, откуда недобро светятся белки негров-разнос чиков.
Говорят, что Адя Гитлер и Сосо Сталин были больны эхолалией, но что это за болезнь — никто не знает.
Бог посылает войны, чтобы человечество могло обновляться. Без войн нет ни технического, ни архитектурного, ни научного прогресса. Другой вопрос — зачем он, этот прогресс, вообще нужен, если за него надо так дорого платить? Чтоб очередной брокер мог бы быстрее слетать туда, куда его так тянет долларовая нужда? Или какой-нибудь абраморабисоломонсонштейн мог бы вдвое быстрей перекачивать нефть из Сибири в Цюрих или Лондон?
Но память у человечества коротка. Все самые страшные события попадают в разряд архаизмов лет уже через тридцать-сорок, а через пятьдесят становятся историей, где нет ни страданий, ни пыток, ни камер, ни крови, а есть только светлые имена — Рамзес, Наполеон, Ленин, Мао, которыми гордятся глупые народы…
Кто-то уходит от жизненных невзгод в запой, кто-то — в секс, кто-то — в еду. Запой — лекарство бедняков. Еда — секс старости.
Испанцы говорят, что в день с человека должно спадать столько волос (с головы, ресниц, бровей, тела), сколько ему лет. Если спадает больше — значит, процесс «дело — труба» идет ускоренными темпами.
Слово «карат» произошло от греческого «кератион», что значит «стручок рожкового дерева», вес зерен которого всегда равен 0,2 грамма. Заметив это, наши предки стали взвешивать алмазы с помощью этих зерен. Потом зерна исчезли, появились весы, но слово осталось. И алмазы, конечно. Что победит в будущем? Слово, конечно, тверже пирамид и острее топора, но с помощью алмазов его легко смягчать и тупить.
Оказывается, по легенде, город Барселону основал Ганнибал. Он дошел в своих походах до этих мест, заложил город и назвал его в честь своего отца, которого звали Барка.
Когда архитектора Антонио Гауди спросили, почему он так долго строит свой храм, он ответил:
— Мой заказчик — Господь Бог, а ему спешить некуда!
На доме Гауди в Барселоне: колонны — слоновьи ноги, балконы — маски, перекрытия — кости, трубы — уши-туши, крыша — рыбья чешуя.
Странная надпись мелом на мшистой стене церкви: «tit, titan, titanik, titanikum».
Все встреченные в Испании бывсовлюди отвечают о своих занятиях более чем туманно, сдержанно и расплывчато: «транспортировка сырья», «снабжение продуктами питания», «поставка запчастей», «контроль за качеством». Что и откуда — не уточняется. Все очень следят за своей речью — на всякий случай. В советское время люди были куда более открытыми и откровенными, несмотря на все КГБ. Им было, в сущности, нечего скрывать, все жили примерно одинаково. Сейчас надо скрывать все — нищета и богатство одинаково отвратительны для окружающих, но опасностей для богачей куда больше, чем для бедняков.
На экскурсиях наши люди сбиваются в ненавязчивые кучки, в центре каждой хлопочет словоохотливая женщина средних лет, которая уже все повидала, всюду была и знает несколько слов на нескольких языках. Она уверенно ведет за собой народ, который много ест, все хочет посмотреть, всюду успеть и все подешевле купить.
От черной комедии советских трех единств (живи на одном месте, в одном времени и делай то, что велят Правдины-Известины) оказалось рукой подать до театра псевдокапиталистического абсурда, где никто никому не нужен, но всем нужны деньги, которых почему-то всегда нет.
Денег должно быть не мало и не много, а средне.
Если мало — человек зависим, сдавлен, сжат, связан по рукам и ногам. В нем копится отчаяние, угодничество, озлобление, страхи. Если много — человек опять сдавлен и связан, хоть и по другим причинам: его обуревают комплексы, мании и страхи, часто небеспочвенные, ибо всякий, высунувший голову из окопа, рискует ее потерять раньше других. Если же денег средне, то все довольны, включая родных и близких.
А сколько это — средне? А чтоб не присматриваться с тоской к ценам в магазинах (но и в бутики не заходить); ездить по всему миру (пусть вторым классом); дать детям и родителям необходимое (но не излишнее), а самому не боятся будущего, как петли и виселицы, и обеспечить себя в старости теплым углом, горячим чаем, интересным романом.
А главное — чтобы можно было самому регулировать в своем углу уровень тепла, выбирать сорт чая и снимать книги с полки.
«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — повторяют к месту и не к месту. А Гете, между прочим, использовал императив от глагола verweilen, что значит «приостановись, подожди» («Augenblick, verweile…»). Ему было ясно, что остановить ничего нельзя, тем более время. Так что притормози, мгновение — и дуй себе дальше!