Марьям Буракаева. ЛОСКУТНОЕ ПОКРЫВАЛО. Рассказ

Перевод с башкирского З. Буракаевой.

Портниху Фарзию знали не только в родной деревне, но и далеко за ее пределами. О ее мастерстве слышали и молодые женщины, и невесты на выданье, и только начинающие кокетничать с парнями девчушки-подростки. Весь день скрипели дверные петли в ее доме, напевая наскончаемую мелодию. Приходящие предлагают на перебой: «Енгей [1] , давай мы воды натаскаем, белье постираем, садись скорее за шитье! Все что надо по дому сделаем, лишь бы руки твои были свободные». На любую работу готовы деревенские модницы, хотя и у самих дома работы – до самой ночи, еще и дети, за которыми нужен присмотр, но кто еще, кроме Фарзии поймет с полуслова, какой фасон тебе нужен, кто скроит платье по фигуре так, что оно станет самым любимым в нехитром гардеробе красавицы!
…Сегодня собрались деревенские бабушки на посиделки – всех созвала Фарзия. Потягивали чай из блюдец, молодость вспоминали. Эх, и не поймешь, была ли жизнь стремительным ручьем или резвым ветром… Во сне это было или наяву… Казалось, совсем недавно они были полны желания жить, поднимали свое хозяйство, соперничали друг с другом в мастерстве и усердии.
Свежесобранный мед источал аромат липы, стол ломился от августовских ягод, пирогов и лепешек. Бабушки расположились поудобней на “урындык”е – широкой, деревянной тахте, принялись за угощение, стали неспешно пить чай и так же неспешно разматывать клубок воспоминаний… Фарзия тем временем достала сшитое ею лоскутное покрывало. Волшебство этого покрывала было в том, что лоскуток его был чей-то историей, а все покрывало в целом – историей той, ушедшей, деревни. Что труды местных краеведов и передачи по телевизору!
Лоскутная история была гораздо живей и правдивей! Многие узнали свои лоскутки, всех покрывало задело за живое!
– Сидел бы кто в те времена и наши рассказы записывал, – растроганно вздохнула Хатира. В деревне ее звали красотка Хатира. – Какие были годы…
Сказала – и тут же по привычке поправила платок, сдвинув его назад.
– Дал бы тебе твой Иргали записывать! Тут же приковылял бы на своих трех ногах. Ему вспыхнуть – как дровам ольховым. Примчался бы – да как ударил костылем бы по столбу калитки: расщебетались мол, подружки, хлеба разжевать не можете, а сами все туда же – любовничков бывших перетирать, в историю их вписывать… Позволил бы он тебе, как же…
– В молодости он так не ревновал, – стала оправдываться за покойного мужа Хатира.
– Да не рассказывай сказки. Иргали не ревновал? А не он спилил яблоню за вашим домом? Показалось, что кто-то стучит к вам в окно, – шутливо присоединилась к разговору Гульяухар.
– Всякое бывает в молодости… Зато никому не позволял сплетничать про меня, и сам не обижал. А то, что слегка ревновал, – пустяки. Твой тихушник Сайгафар, тот тоже плечами поводил, когда сердился. И тебя одну надолго не отпускал. Тут же являлся следом.
– Да отпускал, почему же… Я сама не особо по гостям ходила. Детей полон дом, времени, как всегда, не хватает. Только к Фарзие и сбегаешь, по делам или посекретничать. Все же из одной деревни, и через мужей породнились, – голос Гульяухар отчего-то задрожал. Но она, по обыкновению, сдержала себя: стиснула губы, словно задержала лишние слова. «Наша невестка Гульяухар камня за пазухой не держит, что на уме, то и на языке», – так ласково приняли ее в деревне мужа.
И вправду, вся в движении, вся в заботах, а сама не унывает, смеется, щебечет о своем, жемчужными зубками сверкает… Но чем старше становилась, тем больше замыкалась, часто грустила, и совсем ушла в себя после смерти Сайгафара.
Слова своей землячки подхватила и Фарзия:
– Зашел бы Сайгафар езнэй [2] , а мы его тут же за стол усадили бы, пригласили чаю попить из забытого самовара. Показали бы ему лоскутное покрывало, велели бы найти свой лоскут с «йыртыш» [3] . Вот бы он умилился…
– Да разве он отказался бы зайти к тебе, Фарзия килен [4] , с удовольствием бы зашел, – тихо и задумчиво проговорила Гульяухар.
Сказала и чуть потянула покрывало на себя, разгладила на коленях и осторожно погладила ладошкой лоскуток на самой середине. Будто незаметно для других, оживила свои самые дорогие воспоминания.
– Фарзия килен, это платье было особенно красивым. Рукава фонариком, в талии заужено. А когда кружилась в танце, эти воланы волнами ходили… Девять же было воланов?
– Нет. Ты вначале хотела девять, а потом захотела двенадцать. Чтоб немного выглядеть плотней. Эх, годы молодые… Сколько трудов нам стоило хорошо выглядеть… А я, наоборот, не любила свое полное тело, все ужималась…
– Сайгафар покупал ткани от души. И сам мне потом советовал, как соберемся куда, – надень вон то платье или другое. А лоскут-то какой новехенький…
– Это главный лоскут в покрывале. Остальные уже под него подбирала.

– И вправду! – подхватила ниточку беседы Гульсибар. Она сумела сохранить до этих дней свою детскую наивность и открытость, всегда находила, чем восхититься. – Остальные лоскуты так подобраны под этот главный, чтобы он выглядел ярче. Посмотрите-ка, подруги, словно все лучики от главного лоскута идут!
– Умение сочетать цвета – это дар Фарзии… Посмотрите, как половинки в квадрате расположены – вроде лоскуты разные, а как друг к другу прилажены… Вот так, подберешь свою половинку, будет всем глаз радовать, как в покрывале Фарзии… А не подберешь, словно песня, спетая без души, – проговорила Асия и снова склонилась над покрывалом. Она еще молодой ушла от первого мужа, делала попытки завести новую семью, но, как говорится, утром не повезло – вечером не свезет, вечером не повезло – и вовсе не свезет, вот и решила посвятить жизнь детям. Да только опять все не так: сын сбился с пути, до сих пор не может в колею войти.
Видать, Насима захотела отвлечь Асию и постаралась быстро увести разговор в другую сторону.
– Не думай о горестном… Ни у кого теперь сосуд печали не пустует… Нам остается быть благодарными, что в такие лета можем к подруженьке Фарзие своими ногами дойти, что своими руками берем эти лакомства, да еще и вкус их чувствуем.
– Положить бы счастливые мгновения жизни, словно лоскутное покрывало Фарзии, на самое дно сундука, да и вытаскивать бы их, когда хочется… Чтобы не выцветали и не изнашивались. Вот как этот лоскут с моего платья… – Асия будто не слышала слов Насимы, устало вздохнула и продолжила. – Магадей ведь любил меня, сама его страсть загасила. А другие уже были заплатками. А в сердце – мой первый. Его суровый характер воспринимала как холодность, истрадалась вся, металась, внимания, видите ли, мне не хватает… А он все в сердце вбирал.
Давление было высоким, так из жизни и ушел из-за этого давления… А сколько было счастливых минут. Похоже, я никогда не прощу себе капризы, которыми его изводила…
– Как говорится, что было, то было. Зачем теперь наказывать себя за прошлое?
Такая вот судьба, веление Всевышнего. Нельзя жить прошлым. Остатки жизни нужно провести в благодарности за каждый новый рассвет, за каждую новую весну.
Теперь уже не прожить столько, сколько прожито. Давайте смотреть на красоту мира, пока глаза не устанут, свежесть мира пить словно чай, – тихо и сдержанно попыталась возразить Рамзия.
– Именно так, – ответила Асия, и, словно смахивая с себя всю тяжесть на сердце, двумя руками погладила лицо, и снова принялась изучать лоскутки. Один конец покрывала был на коленях Фарзии. Она и перехватила вожжи беседы, указывая на самую середину.
– Помнишь, енгэй, как тебя сватали?.. Вот он – лоскут с «йыртыш». Ловко мы тебя тогда спрятали… – Фаризия показала цветной лоскут Гулъяухар.
– Надо же, невестка Фарзия! Давеча сказала о «йыртыш», так по сердцу словно полоснула, ищу сижу – покрывало-то вон какое большое получилось… Помню твой смех колокольчиком на всю комнату, когда Сайгафар эту ткань порвал с первого взмаха. Так тебя и прозвали с тех пор «невестка-колокольчик».
– Так это с тех пор? А я-то думала, что когда я сама колокольчик на дугу приделала к твоей свадьбе. Говорили – нельзя, колокольчик должен прикрепить самый младший брат невесты, самый любимый, но я так и не дала никому – все самой надо, все самой…
– Так этим ты и приглянулась нашему Нурисламу кайнеш 5 . Спустя какое-то время поехали сватать и тебя. – Голос Гульяухар стал тише и грустней. А Фарзия, еще раз давая понять, как она рада, что все именно так и случилось, оторвала взгляд от покрывала и радостно кивнула. Затем принялась искать глазами еще один лоскут, наклонилась и указала на него Гайшуре.
– А этот узнаешь, бикэс [6] ?
– Ах, надо же… Я провожала Мурадыма в армию. Вместе с обещаниями вложила в его горячие ладони свой платочек. А Мурадым протянул мне сверток. Пришла домой, развернула – а там отрез на платье. Да, верно, он самый и есть… Так я полюбила это платье! Может, потому и не могла больше ни на кого смотреть, дождалась его… Фарзия, милая, вот и напомнила ты мне такой прекрасный момент жизни, – сказала Гайшура, радуясь возможности распустить свой клубок воспоминаний.
– Да ты и не посмотрела бы на других. Рассказывали тогда, что Мурадым нашел тот самый родник любви, напоил тебя и крепко привязал к себе.
– Было дело. И меня с собой звал. Говорил, давай сходим вместе. А с чего это я пойду? С неженатым парнем, за тридевять земель, как говорится… Вот он и ушел один, а воду принес мне в бутылочке.
– Мурадым кайнага [7] умел быть настырным.
Для всех подружек у Фарзии был свой гостинец – яркий лоскуток из их жизни.
И она обратилась к миловидной бабушке Гульзайнап. Она так красиво состарилась, улыбка не сходила с ее лица, взгляд искрился и словно осыпал блестками счастья.
– Ты помнишь, как вбежала ко мне с этой тканью, Гульзайнап бикэс, милая?
– Фарзия указала на еще один лоскут. «Их, сноха, всю картошку сама прополю.
Только надо бы успеть к свадьбе подруги», – щебетала ты. «Надеюсь, не свадебное платье?» – спрашиваю ее с изумлением. «Эх, сноха, все ты понимаешь с полувзгляда. На свадьбу подруги поверенным жениха приезжает один парень. Хоть бы Всевышний распорядился так, чтобы он стал моим…» – «А картошку и прополешь, и окучишь?» – поддеваю ее. «Да что там окучить! Даже выкопаю потом…
Всю жизнь буду должна…»
– И кто это был, Гульзайнап, если не секрет?
– Да он сам и есть. Канзафар, отец моих десяти детей.
– Ох, какая ты настойчивая! Фарзия ничего не рассказывала, только сегодня решилась все открыть.
– Да не только настойчивая. Наша Гульзайнап – просто умница. Охомутать мужчину не так и тяжело. А жизнь достойно прожить – вот где наука. Как ты сумела держать в оглоблях этого дикого жеребца Канзафара, как заставила в рот себе смотреть?
– Не соглашусь я с теми, которые твердят, что за мужьями глаз да глаз нужен.
Если сам не осознает, то никакие ухищрения жены его в узде не удержат.
– Так держать в узде то и означает: вникаешь в мужнин характер, а потом то дергаешь за уздцы, то ослабляешь поводья. А как начинает дергаться, так можно крепко натянуть.
– Не говори, корова взбрыкнется – жеребца перегонит, – добавила Рамзия.
Старушки тихо засмеялись.
– Канзафар и сам был мудрецом. Оба вы были, на счастье своим детям, разумными. Кто считается друг с другом, те и живут в согласии, – похвалила подругу Гульяухар.
– Не зря в деревне и Сайгафара, и Канзафара называли старейшинами. Сайгафар никому в жизни дурного слова не сказал. Ты тоже была счастливой в браке, Гульяухар.
– Потому и в теле ты осталась такой же легкой и стройной, какой была в невестах.
– Тут есть и заслуга Фарзии.Что ни говори, а для своей землячки она старалась шить лучше, чем остальным. Все твои платья нахваливали, налюбоваться не могли!
– С такой фигурой, как у Гульяухар, хоть в рогожу завернись – и то будешь нарядной. А как пустится в пляс, так Сайгафар вокруг все кружил и бил в ладоши.
– Господи, уже год прошел, как Сайгафар ушел в мир иной. За ним вслед и Нурислам нас покинул…
– Да, вот так друг за другом и ушли. А с Асмабикой что случилось? Поторопилась. Всех нас была моложе. Оставила свояка одного…
– Я и свояка приглашала к нашему столу, но он сказал, что ноги болят, не придет.
– Не посчитайте за сплетню, примите за назидание. Хоть и нельзя говорить такое на посиделках, все же выскажусь. Все мы наслышаны о вспыльчивом характере свояка. А покойная Асмабика в себе все держала. Человека не проклятие чужое добивает, а горькая обида на него. У подруженьки в ту пору на коленях – малыш, в обеих руках – по малышу, в утробе – малыш. А свояк так и не сумел усмирить свою похоть. Вот такие мужья-кобели или же болеют до своего исхода и вынуждены жене в глаза умоляюще смотреть, или жены их рано покидают и зависят они от доброты других.
– Женщины сами его забаловали. Такой был красавец в молодости.
– Господь дает красоту как испытание, а потом все возвращает сполна.
– Почему-то Асмабика все это терпела. Не сумела поставить себя. Таким, как ее Аитбай, стоит только показать свою слабину… Бедняжка, любила, вот и дала себя унизить…
– Асмабика своими печалями с другими не делилась, чтоб не показывать свою слабость перед детьми, не плакала. Глотать обиды – глотать огонь, говорят в народе. Вот этот огонь и выжигал ее здоровье.
– Так о своей беде так просто не пойдешь по улице рассказывать, – возразила Насима.
– Надо делиться с теми, кто может принять твой тайну. Кто скрывает тайну – тот скрывает хворь. Нельзя в себе копить неприятности. Ты же передаешь душу свою по наследству. Если в душе узелок, если желчь копится, то и губит твое здоровье, и будущему поколению ты передашь страдающую душу.
После этих слов Аклимы, которая была из рода знахарей и провидцев, Гульяухар вдруг посмотрела на Фарзию пронзительно и стала неспешно говорить:
– Мысли ты мои прочла, Аклима, милая. Вот с самого начала нашей встречи сижу и мучаю себя – поведать вам свою тайну или нет. Да пусть не осудит меня мой Сайгафар… Всю жизнь держала в себе этот секрет. А теперь он перестал быть чувством, теперь его можно и в руках подержать… В паспорте Сайгафара нашла стихотворение, которое посвятил он золовке Фарзие… Вот уже год…
Эти слова подействовали на всех так, словно прогремел гром и молния ударила не в небе, а прямо посреди комнаты. Гульяухар, которая любила и детей своих, и внуков какой-то особенно трепетной любовью, видать, не хотела оставлять в наследство свою страдающую душу. Да не останется в душе узелков, да освободится душа от страданий, подумала она и решилась открыть всем самое сокровенное, что хранил в себе ее супруг. И пока женщины не опомнились, начала читать наизусть:

Мою осень, мою зиму,
Превратила ты в весну,
Смех твой – звонкий колокольчик,
Душу притянул мою.

И нежнее стали песни,
Слаще стала вся еда,
Смех твой звонкий и беспечный
Я запомню навсегда.

И последнее желанье,
Господи, исполни мне
До скончанья дней бы слышать
Колокольчиковый смех.

Все бабушки, сидящие вдоль скатерти, накрытой по старинному обычаю тут же, на деревянных широких нарах – разом затихли. Все незаметно взглянула на Фарзию. Лицо Фарзии порозовело, но чувствовалось, что для нее это не было ошеломляющей новостью. Спустя время миловидная, чувствительная Насима вытерла слезы и попыталась выйти из неловкого положения:
– Так может, они посвящались и не Фарзие…
– Так ведь это он называл ее золовка-колокольчик.
– А ты сама, Фарзия енгэй, знала об этом?
– Чувствовала. Но никому не давала знать, даже самому Сайгафару.
– А Нурислам наш чувствовал это?
– Перед смертью позвал к себе и сказал: Фарзиюша моя, женился я по любви, жили прекрасно, спасибо тебе. Иногда задумывался, а любил ли я тебя так же сильно, как Сайгафар? Замечала ли ты, а может, и времени не было заметить – будто внутри него свеча, и как только завидит тебя, эта свеча разгорается… Все его лицо прояснялось. Не думай, что я ревновал тебя. Я тоже… – он хотел еще что-то добавить, но тут силы покинули его. «Я благодарю тебя за все. Даже не вздумай так рано покидать нас, мы еще поживем», – стала я успокаивать его, но он уже закрыл глаза.
– Смотри-ка, и Нурислам чувствовал это.
– А ты сама, Гульяухар, только об этом догадалась?
– Так я все чувствовала по его дыханию, по его взгляду. Разве страсть подчиняется разуму? Нельзя вынуть из человека сердце и заменить его. Но все же Сайгафар умел жить разумом. Пытался скрыть чувство даже от себя самого. У человека искреннего что в душе, то и на лице. Догадывалась и моя свекровь.
Все же сын. Свекровушка, как увидит, что лицо Сайгафара меняется, нарочно приговаривала: «Ох уж этот колокольчиковый смех, такой чистый, ну никого не оставит равнодушным…»
– Ваши семьи были самыми дружными, вся деревня вами восхищалась. И дети ваши общаются, словно родные.
– А что мешало нашей дружбе? Покой Сайгафара никто не нарушал, слава Богу. Так и жил, думая, что никто ни о чем не догадывается.
– Уж тебе, Фарзия, всех благодарностей будет мало. Сколько чувств ты раскрыла своим покрывалом. Каждый лоскут – чья-то сокровенная тайна…
И бабушки вновь стали садиться поближе к вскипевшему только что самовару.
– Как соскучились мы по вкусу самоварного чая. И что же нам теперь не до самоваров? – Старушки стали протягивать свои чашки. И пока потягивали они неторопливо чай из блюдец, посматривали на разложенное на диване пестрое лоскутное покрывало, где у каждой был свой сокровенный лоскуток. И лоскуток этот дарил им ощущение счастья.

Примечания:
1. Енгэй – по башкирскому обычаю, всех называют по родственным терминам, даже если кто-то не является прямым родственником. Скажем, если девушка вышла замуж за парня из другого села, то не только младшие братья и сестры мужа будут называть ее “енгэй”, но и все, кто по возрасту младше мужа в этой деревне. Таким образом, по родственному термину, называемому после имени, можно было сразу узнать, кто кому кем приходится, кто свой в этой селе или роду, а кто – новый родственник и по какой линии.
2. Езнэй – муж старшей сестры, шурин. Но так будут называть его все, кто младше его жены в ее родном селе или среди ее родственников, даже самых дальних.
3. «Йыртыш» – старинный свадебный обряд. В разгар праздника невеста сбегает от жениха и прячется в доме своего брата. Здесь незадачливого жениха уже поджидают подруги и родственницы невесты, а также жены старших братьев, снохи, с красной тканью. После шуточного и долгого выкупа, жених должен наступить на натянутую ткань так, чтобы резко порвать ее надвое. Йыртыш – от слова «йыртыу», то есть «рвать на части». То есть олицетворяет предстоящую брачную ночь молодоженов. Ткань будет использоваться на следующий день во время «йыртыш сэйе» – чаепития для женщин. Ткань делят на много лоскутков и дарят каждой гостье.
4. Килен – невестка. Если девушка вышла замуж за парня с соседнего села, то так будут называть ее не только родители мужа и старшие родственники, но и все, кто в селе старше ее. То есть она является невесткой для всей деревни, а не только для конкретной семьи.
5. Кайнеш – младший брат мужа. Так называют всех младших братьев, даже самых дальних родственников.
6. Бикэс – младшая сестра мужа. Называют всех младших сестер, даже самых дальних родственниц.
7. Кайнага – старший брат мужа. 

Опубликовано в Бельские просторы №3, 2018

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Буракаева Марьям

Родилась 27 марта 1943 года. Башкирская писательница. Заслуженный работник культуры РБ (1993). Член Союза писателей БАССР (1981). Председатель Всебашкирского центра национальной культуры «Ак тирма» (1998—2001).

Регистрация
Сбросить пароль