— Мне стыдно.
Я ощущала всепроникающий позор, держала его на своих плечах и даже клонила голову к коленям, как, вероятно, делали провинившиеся крепостные перед барином. Я теперь бессовестная и бесстыжая, ужасная дочь, прости меня, мама.
— Прости меня, мама, — говорю я, с усилием поднимаю на нее глаза.
Так себе ситуация: мне семнадцать, и я — разочарование. Я же знаю, что сейчас вспомнят все примеры того, как не надо жить: и кузена, который пробовал наркотики в секции по боксу, и прадедушку-гусара, который проигрался в карты и прокутил целое состояние (кому бы оно только сдалось через полвека в революцию, непонятно), и троюродного дядю-дебошира из истории под названием «Как Сема Кремль просрал». Теперь я, конечно, увенчаю этот список лучших представителей семейной премии Дарвина. Я, можно сказать, его возглавлю. Такого в роду не делал никто, я все понимаю.
— Я все понимаю, — продолжаю исповедь. — И больше так не буду.
Конечно, буду. Она стоит надо мной, стоит над душой, стоит на своем — молчит. Да сколько можно стоять, нагнетая? Обычно ведь ее не унять, а тут она одним (но всем) видом изображает порицание. Выделяет его вместе с норадреналином, видимо. И эта затянувшаяся прелюдия из тишины, какой диктаторы любят начинать свои культовые речи, заканчивается вот этим ее: «Ты хочешь моей смерти». Блестящая фраза, изысканно сочетающаяся с «Вот я умру, с кем ты останешься? С папой? С друзьями своими, временными?». Во-первых, я всегда знала, что мама папу переживет, хотя она упорно обещала обратное.
Во-вторых, мама совершенно не желает признавать или хотя бы замечать факт того, что инициатором всех спорных прожектов обычно являюсь я как неформальный и харизматичный лидер, имеющий в запасе упоительных идей на годы вперед. Не все друзья, знаете, такое переживут, поэтому они, конечно, временные.
Но мне стыдно, да. В общем-то, стыдно не за поступок, а за то, что моя мама — королева семейной драмы. А я обычно принцесса, когда слушаюсь.
Когда не слушаюсь, я народ и на фоне развеваются алые флаги и играет «Марсельеза». «Ты хочешь моей смерти». Подожди, дорогая, пройдет много лет и подобных поступков, прежде чем мы станем принимать их как данность. А сейчас обязательно нужно рыдать. Когда она начинает плакать, мне становится по-настоящему совестно. В этом смысл любого бунта: сделать по-своему и раскаяться после победы, иначе грош цена вашей революции.
У меня в голове Тамара Бунке подбрасывает монетку с надписью Patria y libertad. И та падает победой Фиделя Кастро. Но мне, в общем, до них далеко. Спустя пять лет такая матушкина истерика повторится по совершенно иной причине. Я поступлю на журналистику, желая стать военкором, хотя мама понадеется, что все же — художественным критиком, потому что про мой культивированный милитаризм она тогда еще не будет знать.
Когда же судьба введет ее в курс дела, аккурат перед возможной поездкой, мама сорвет ее такой пошлостью, как неповторимый скандал с имитацией инфаркта. Если у вас есть история про то, как вы кем-то не стали, то добро пожаловать в мой клуб любимых и единственных дочек. «Привет, меня зовут Маша, я поклялась маме, что никогда не поеду на войну». В общем, сами понимаете, мои шансы реализовать свои профессиональные планы становятся возможны, только если война придет ко мне, а я такие расклады не поощряю. Это все ладно, это все неизменно. С этим точно уже ничего не поделать.
— С этим тоже уже ничего не поделать. — Я ставлю маму лицом к реальности и тут же пытаюсь защитить от нее, обнимая.
— Ты себе жизнь испортила. — Она утирается рукавом халата. — Ты не сможешь работать. Ни на одну государственную должность тебя с этим не возьмут. Считай, зэчка. Кому ты вот такая нужна?
— Мама, тебе. Но на этом жизнь не заканчивается, алло! И я не собираюсь работать в госорганах.
В общем, в тот день мне было стыдно за то, что довела ее до слез. Но если честно, нисколько не стыдно за то, что у меня появилась эта классная татуировка.
Опубликовано в Юность №9, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!