Мария Брегман. ЧЕЛНОВАЯ

ЧЕЛНОВАЯ

Бабушка моя из деревни Нешево родом. Дом там стоял такой добротный. Но когда её маму парализовало, дети приехали к ней и стали решать, кто из них заберёт к себе родителей. Ближе всего жила к Нешеву сестра Надя. Она и сказала, я заберу, но только дом мне тогда в Нешево останется. Что делать, раз сказала, так сказала. Обиделись, конечно, на неё остальные сёстры и брат, но пришлось согласиться. Моя бабушка тогда уже в Москве жила, но хотелось ей в отпуск приезжать к себе на родину в Смоленскую область. Хорошо, сестра её младшая Шура позвала к себе. «Приезжай, говорит, к нам. Я сейчас с мужем и двумя детьми в деревне Челновой живу. Работаю здесь в клубе, фильмы показываю».
Бабушка и моя мама с мужем собрались и поехали. Меня тогда не было ещё. И стали они каждый год в отпуск ездить в Челновую. У мамы сестра моя Оля родилась, потом через три года и я. Привезла она из Москвы меня в деревню, мне ещё трёх месяцев не было. Бабушка люльку подвесит к потолку в пуне, где сено лежит, марлей меня закроет, и сплю я там весь день.
— Арсентьевна, — кричали соседи моей бабушке, — Маша в пуне плачет.
— Ничего, сейчас приду.
А мама брала меня в лес. Коляску возьмёт и идёт за грибами. В лесу удобно, вниз коляски грибы кладёт и едет дальше собирает. Как обратно возвращается, заходит на Проварище в грибоварню. Грибы сдаст, деньги получит сразу, так подрабатывала она.
И жили мы весело в одном доме все. Тети Шурины дети Леня с Толиком утром рано вставали на рыбалку. Щуку огромную принесут, нажарит бабушка — всей семье хватит. А ту рыбу, что поменьше была, вешали на чердак сушить, а совсем мальков кошке отдавали на корм. Раз напросилась я с ними на вечернюю рыбалку. Сели на самом высоком берегу Днепра, кинули удочки вниз. Сидим, ждём. А я волнуюсь, вдруг поймают… Поймали окунька. Положили в ведро, а сами дальше удочки закинули, сидят, ждут. А я уже не на поплавок смотрю, а всё на этого окунька, что в ведерке. Он всей спиной выгибается, рот открывает, прямо в глаза мне смотрит. Я возьми и выпусти обратно. Как же меня Леня с Толиком ругали. Больше не брали с собой на рыбалку. Но я и сама больше не хо- 451 тела с ними. А один раз зайца в лесу поймали, домой принесли. Хорошо, сбежал он от них быстро, жалко так мне было зверюшку. Приезжали мы так каждое лето к ним. Пока не поругалась моя бабушка с сестрой. Хорошо, тогда рядом Никаноровна дом соседний продавала. Отдала бабушка денег. Та расписку ей написала. Вот и всё оформление. И переехали мы в свой дом. Старинный, довоенный ещё. Как же мне интересно тогда было в том доме всё рассматривать. Большая русская печь в центре стояла. Прялка в углу. А над прялкой икона весела. В сенцах лавка длинная была. Там мы ведра ставили. Из колодца мама воды принесёт. Два ведра поставит. А рядом ведро стояло, а в нём трёхлитровая банка с молоком в воде, чтобы не прокисло. Холодильника тогда не было у нас. Мама рассказывала, что её бабушка жабу в молоко кидала, чтобы не скисло. Но мы решили, что лучше в ледяной воде молоко сохранять. Прямо как в дом войдешь, была кладовка с подполом. Там в железном баке продукты мы складывали. В дальней комнате за занавеской два сундука стояло больших. В одном мы сладости и крупы хранили. А в другом — из одежды и белья самое ценное. Дверей тогда в комнатах не было, только занавески и перегородки делали вместо стен, это чтобы печка, которая стояла в центре дома, тепло своё отдавала по всему дому.
Умывались мы под рукомойником. В него водичку нальёшь. А внизу ведро ставили.
Утром, как вставали мы с сестрой, идём умываться, а мама водичку теплую наливала. Так приятно. А то ледяной из колодца холодно было умываться. Бабушка утром печку затопит, кашу в чугуне поставит. А раз чуть не уморила она нас. Мама тогда в Москве была на работе. А мы с бабушкой жили. Спали мы с Олей вместе на одной кровати. Просыпаемся вдруг, и не можем понять, что с нами. Ног и рук не чувствуем. Как вышла я из дома, не помню даже. Только помню, как упала сразу на траву и стала кататься по ней, полчаса так лежала и отошло тело, слушаться стало. И в голове начало проясняться. Потом я узнала. Что угорели мы с сестрой. Ещё немного, и не проснулись бы мы тогда. Бабушка печку истопила, а когда трубу закрывать стала, не увидела, что ещё полено одно догорало. А закрывать можно только, если маленькие угольки остаются и догорело всё. Вот угарный газ и пошёл не в трубу, а в хату.
Но забылся этот случай быстро. Жили мы в своём доме очень счастливо.
А сестра бабушкина уехала из Челновой и переехала в город, не стало здесь работы, как развалился Советский Союз и за ним колхозы. А дом свой продала. Да неудачно, недолго они прожили, ещё раз продали…
И так и никто не стал там жить. Развалился тот дом, стоит теперь покосившийся и без крыши. Весь зарос бурьяном.

НЕШЕВО

— Поехали завтра в Нешево, — предложила я маме. — Тянет меня туда.
До Нешево от Челновой недалеко на машине ехать. Сначала до Ельни нужно доехать. Потом двадцать минут и Новоспасское село, где Глинка родился и рос. А от Новосспаского по песчаной дороге ещё семь километров — и Нешево наше. Оттуда я. Вернее, не я, а мои бабушка, прабабушка и прадедушка.
— Поедем, доченька, и на кладбище в Ельню, — обрадовалась мама. — Там тётя моя Вера Арсентьевна похоронена, и моя бабушка Вера Ивановна, и дед Арсей Петрович. Мама даже перестала чистить картошку, задумалась.
— Серьёзный был дед. Как же мы все его боялись, и жена его боялась, и дети. Сядем мы кушать. Бабушка в пять утра как корову подоит, печку растопит, суп туда поставит томиться. Вкусный суп получался. Молоко нальёт, овощи все, что с огорода, положит. И драников напечёт. К обеду и ужину готово всё. Только чугун достать, поставить на центр стола и ложки положить. Сидят все тихо, едят. Если слово скажешь, то дед Арсей ложку возьмёт и так в лоб ударит, что ложка из дерева расколется.
Слушали его все. Боялись сильно.
Один раз мама моя, — продолжила рассказ мама, — чашку его любимую разбила. Так испугалась, что побежала она на речку, чтобы утопиться. Но жил на деревне один немой парень. Схватил он маму. Спас.
А бабушка Вера какая добрая была. Из всех деревень вокруг к ней люди съезжались. Лечила она их, заговаривала. Идёт она по деревне, если увидит пьяный какой в канаве лежит, вытащит, поможет, никогда мимо не пройдёт. Очень добрая была и работящая. Спала на лавке у печки, даже раздеться не успевала, так и заснёт в телогрейке калачиком. Я много могу про них рассказывать. Поедем завтра.
Утром мы встали пораньше. Растопили буржуйку, а то завтракать холодно было. И выехали на машине в Нешево. Старое кладбище в Ельне мы быстро нашли. Могилку тоже. А ведь искали мы её несколько лет подряд. Вся наша семья искала от мала до велика. Не могли найти. Как моя бабушка умерла, не ездили мы туда. Заросло всё. И вдруг два года назад трава посохла — лето было жаркое — и показались из травы две знакомые фотографии, помнила я лица родителей моей бабушки очень хорошо, хоть и не видела их живьём, но по фотографиям сразу узнала.
Вот счастье было. Убрали мы тогда траву и запомнили дерево большое, березу около могилки, — теперь могилка не потеряется. Так и нашли в этот раз. Голову подняли, березу нашли, а под ней и могилка. Только вся чистая в этот раз была. Кто-то приезжал, убирал. Жалко не знаем, кто.
Потеряли мы контакты наших родных, так жизнь всех далеко разбросала.
И на Украине, и в Свердловске, и в Санкт-Петербурге наша родная кровь.
А кто приезжал в этот раз, не знаем. Зажгли мы свечу. Молитву мама прочитала. Блином помянули. Цветы полевые положили.
А сын говорит:
— Мама, можно я дорожку камешками выложу?
Я говорю: конечно сынок. Насобирал он на дороге камней, самые красивые выбирал. И выложил дорожку.
— Вот теперь приедут наши родственники и увидят что были мы здесь, — сказал сын.
— Поехали дальше, в Новоспасское, — сказала мама. — Там моя мама училась в школе, четыре класса окончила. Больше отец ей не дал учиться. Говорит, мычки умеешь считать, да ладно. А дорога какая красивая.
Вокруг поля до горизонта, весь круг виден, видно, что планета— шар.
Приехали в Новоспасское. Церковь старинная.
— А это папа храм построил? — вылез из машины с такими словами наш младшенький. Вот и вопрос у двухлетнего сына. Удивились мы. А за голубым забором усадьба, где Глинка родился и рос. Большая усадьба, и территория большая с озёрами и лесом. И дуб стоит столетний, что ещё сам Глинка сажал. Хотели мы его обхватить, но так и не смогли, такой он большой.
Хотелось долго гулять по усадьбе и посидеть у озера в беседке, но тянуло в Нешево, и мы поехали дальше. Вот и дорога песчаная началась.
Значит семь километров осталось нам до нашей родной деревни. Приехали. Видно, есть ещё деревня. Мало домов осталось, но живут ещё. Встретили мы двоих мужчин у самого края…

УРАГАН

Весь день ждали урагана. Предупредили, что пройдёт он по всей Смоленской области. Утром и днём было солнечно, ни ветерка даже, не то чтобы ураган. Я с детьми и мамой пошла в лес к Новоселью, боялась сначала: когда ветрено, в лес ходить опасно, много деревьев старых уже, упасть могут. Но тут тишина. Сели на машину, доехали до делянки с брусникой. Взяли каждый по ведерку маленькому.
— Мама, слышишь, и птички замолчали, — сказала я маме.
— Да, — отвечала мама, — как хорошо собирать ягоды, погода как раз для леса. Ни комаров, ни водней.
— Страшно как-то, — продолжила я, — тихо слишком. Так в лесу не бывает. То шмель зажужжит, то ветки хрустнут, и птицы наперебой поют, а тут как уснуло всё.
Пособирали мы часа два и домой поехали. Приехали, — и в деревне тихо.
Только к вечеру тучи налетели и дождь сильный пошёл. И я успокоилась, наконец. Вот и дошла до нас непогода. Ветер и дождь — это не страшно. А вот урагана — как же я боюсь. Ещё с детства. Когда мне лет пять было, был в деревне ураган. Вечером вдруг резко ночь стала, такие тучи тёмные налетели. И в окошко мы сидели смотрели, думали, дом наш улетит: такой силы ветер был, трава легла вся, бросало её из стороны в сторону, словно дикий табун по ней нёсся. Гул страшный стоял.
Пережил тогда наш дом тот ураган. А когда на следующий день вышли и пошли в лес в сторону деревни Елчи, тогда поняли, что ураган-то нас стороной прошёл. Полоса метров 30 была, словно покосило небо огромной косой наши вековые ели, а что-то с корнем вывернуло. Такое не забудешь никогда.
Поэтому так я и боялась, когда ураган обещали, знала, что это за страсть такая.
Но рано я успокоилась. Ночью проснулась от знакомого уже гула. Гудело так сильно, что я думала, в нашем доме случилось что-то. Дом у нас словно каменный, рамы двойные оконные, ничего обычно не слышно с улицы, а тут я поняла. Ураган идёт. Два часа смотрела я в окно с надеждой, что устоит наш дом, устоял. Вот и второй ураган пережила Челновая.

КОЛЯ

Маму я всегда очень любила и скучала по ней, даже когда она выходила на пять минут из дома за хлебом. Мы тогда на четвёртом этаже жили. Как только она за дверь, я к окну бежала, ещё маленькой девочкой была. Не дотягивалась я до окна, брала табуретку, вставала и провожала её взглядом, и махала ей рукой, пока она не скроется из вида. Мама это знала и тоже всегда оборачивалась и отвечала взмахом руки.
Когда я пошла в садик, мне было так грустно без мамы, что я нашла дырку в заборе и убежала домой. Тогда очень меня и мою маму ругали в саду, а я не понимала, чем я виновата.
Когда мама привозила нас с сестрой в деревню на лето к бабушке, я тоже очень скучала. И бабушка сказала, что будет легче, если писать маме письма. Писать часто и обо всём, что я хочу и что делаю, свои мысли записывать. И я стала писать.
«Мамочка, идёт дождик, я сижу у окна и читаю книгу, книга очень интересная, вчера взяла в библиотеке. Бабушка печёт блины в сенцах, сегодня утром она нам варила варенье из черноплодной рябины с яблоками. Ждём тебя очень. Когда ты приедешь?»
Это был разговор с мамой каждый день, ведь телефона тогда не было ещё в деревне, только один на почте. А ещё я прикладывала в каждый конверт то цветочек её любимый, то листочек, чтобы письмо живое было. Я знала, что цветочек засохнет, но верила, что маме так дойдёт моя любовь к ней.
И было бы всё, наверное, так же хорошо между нами, если бы не моя первая любовь. Мне тогда пятнадцать было. Совсем ещё девочка. А ему около сорока. Колей его звали. Я тогда не знала ещё, что любовь может быть такой сильной. Я смотрела в его сторону и чувствовала, что внутри, где-то в груди, бежит волна, да такая же, как в море бушующая, и она с такой силой ударяет в голову, что не знаю, есть ли пловцы, которые смогли бы устоять. И приходится нырять в эту волну, подныривать под неё и выплывать уже совсем другим человеком. Человеком, который влюблён. Страшная эта сила. Затмевающая всё вокруг. Вот такое со мной произошло. Бедная моя мама. Она пыталась поговорить со мной, но я не слышала. Ругала меня, но я только сильнее боролась за свою любовь.
— Доченька, вы же не сможете быть вместе, — говорила она.
Но я ледяным тоном отвечала: нет, будем!
А моя бабушка молчала и ничего мне не говорила. Часто я видела, как делает она что-то, а сама будто не здесь. Я спрашивала: бабушка, о чём ты думаешь? А она смотрела на меня мокрыми глазами с большой тоской, сначала только вздыхала, когда я маленькая была, а потом рассказала.
Что была у неё одна только любовь и на всю жизнь. Она вышла замуж и была счастлива семь лет, так что хватит на несколько жизней этого счастья. Как она рассказывала, что спали они только губы в губы, по-другому не могли. Очень сильно любили друг друга. Но не было у них детей. А тут ещё и война Великая Отечественная началась. Они в Москве были, работали много, бабушка забрала своих сестёр из деревни, под Ельней, где они жили, там опасно совсем стало. И стали к младшей сестре военные ребята заглядывать, хоть и война была, а жизнь всё равно продолжалась. Как не вернётся муж с работы, то один парень у них дома, то другой. И забеременела в это тяжёлое время моя бабушка. Сколько ждали, а тут война, 1943-й год шёл. Соседи и говорят: «Коля, твой ли ребёнок будет?» Вот злые языки завистливые. Коля и поверил, что солдаты к жене его ходили. Бабушке рожать пора, а Коля: не мой это ребёнок, и всё. Бабушка сильная была. Родила. А Коля даже не пришёл в роддом. Не смогла бабушка простить его. Ушла вместе с дочкой от него.
И любила его всю свою жизнь. А когда мама моя подросла, очень хотела она отца своего увидеть. Нашла его моя бабушка. Надели они свою самую красивую одежду. Уже бабушка тогда директором комбината была, мама моя в институте училась. Приходят они к Коле. Открывает он дверь и не верит. Дочка — точная копия его. Все черты подобрала. «А где же курносый нос?» — только и спросил Коля. Ведь родилась мама курносая. И стал Коля бабушку мою просить простить его. Умолял её, но не простила она.
А потом узнала она, что удар с ним случился, не смог он уже жить с таким горем, сердце не выдержало. Вот бабушка и винила себя, что не простила тогда Колю. Сквозь жизнь пронесла она свою любовь и тяжесть на сердце. Рассказывала она мне очень часто о своей любви. И в мою любовь не лезла. Твоя это жизнь, говорила она. Тебе и решать. Вот эта история моей бабушки и давала мне силы бороться. Бороться за моего Колю.
И была у меня эта любовь платоническая. Моя к нему как к мужскому идеалу, и его ко мне как к девочке-подростку с большими влюбленными глазами. Мы и не виделись почти. Любили на расстоянии. Однажды, когда мы снова встретились, он показал мне звезду на небе самую яркую и сказал: смотри на неё, когда хочешь подумать обо мне, и знай, что я тоже всегда буду смотреть на неё с мыслями о тебе. Это была последняя наша встреча. Мама запретила мне встречаться с ним. И я плакала в подушку и любила. Очень любила звёздные ночи, тогда я в окошечко смотрела на небо, и мы были вместе.
А ведь у мамы моей тоже Коля был. Любила мама его. Он был моим крёстным. В Балтийске он жил в закрытом городе. И служил на военном корабле. Коля тоже любил маму, но его мама была против этого брака.
Хоть и в разводе моя мама уже была, но две дочки тогда уже у мамы было.
Зачем ему женщина с двумя маленькими детьми, думала так за него мама. И не смогли они быть вместе. Мало прожил Коля, то ли служба была тяжёлая, то ли о маме моей скучал. Но умер он рано.
Прошли годы.
Когда я выросла и сама стала уезжать из дома в разные города и страны, я тоже всегда отовсюду присылала маме открытки со словами: «Мамочка, я тебя люблю». Я, конечно же, не держала обиду на маму за ту первую мою любовь. Но было что-то, что я оставила в душе только для себя. Ведь та далекая яркая звёздочка так и светит до сих пор ночью в моё окошко, и ещё я так и вспоминаю мокрые глаза моей бабушки. И её слова. Твоя эта жизнь, тебе и решать.