Марина Шляпина. РАЯ ИЗ РАЯ

Рассказ

Я дотронулась до её тёплой руки, которая лежала на руле велосипеда, и спросила:
— Какое сегодня число, Рая?
Она, немного подумав, ответила:
— Двадцать седьмое.
Значит, осталось пять дней до первого экзамена, а я не помню, какие экзамены сдавать, — кажется, математика, русский, английский и основы права. Какого права?
— А ты готовишься к экзаменам? — снова её спрашиваю и похолодевшим нутром уже понимаю, что она, как и все в классе, готовится к экзаменам, и только я не задумывалась об этом и проводила время, как всегда, в своих фантазиях.
— Да, — сдержанно отвечает она и молча идёт дальше по каменной мостовой вверх. Эта улица выложена серыми булыжниками ещё в позапрошлом веке. Вдоль неё стоят деревья с майской молодой листвой, и на улице нет никого, так как раннее утро, и все ещё спят. Двухэтажные деревянные дома тоже спят, слепо отражая свет утреннего солнца. Только воркующие голуби и суетливые воробьи создают иллюзию жизни. Мне всегда казалось: жизнь — это всего лишь иллюзия. Убери одного человека, другого, третьего… и нет никакой жизни, а только притаившаяся природа, которая то ли жива, то ли мертва — и ничего не чувствует, как не чувствую я, лёжа в постели утром.
Девушка молчит, и я не знаю, о чём с ней говорить. Она всегда была двоечница, молчаливая двоечница. На уроках не отвечала на вопросы учителя, на переменах — на вопросы одноклассников. Со мной она заговаривает редко, когда я уже перестаю надеяться на то, что она что-то скажет. Но она всегда рядом и всегда готова сопроводить меня в моих длинных молчаливых прогулках по городу и за его пределы.
— Рая, ты из рая? — спросила я её однажды. Она промолчала. Конечно, из рая, подумала я, она ведь не успела сделать ничего плохого в этой жизни, ни одного греха. Что она может знать о нашей жизни, о моей, когда я замышляю такое, о чём я расскажи кому-нибудь… Но пока рано об этом говорить. Я и Рае не говорю, хотя, кажется, что она всё понимает и поэтому не хочет огорчать меня своими комментариями и замечаниями. «О, познай восторг, — бормочу я себе под нос. — А на меня не оглядывайся. Мне жить в ночи».
— Что ты сказала? — вдруг спрашивает, встрепенувшись, моя спутница.
— Это слова безумного капитана из «Левиафана-99» Рэя Бредбери, центонная повесть по «Моби Дику», — отвечаю я. — Вчера прочитала, и вот это запомнилось.
— Ааа… — понимающе протягивает она, словно вспомнив эти слова.
Она не может их помнить, так как не читает книг, я знаю. Мы поднимается с ней на площадь перед рынком, с пожарной каланчой и улицами, расходящимися в разные стороны.
«Куда?» — задает молчаливый вопрос Рая и выжидательно смотрит на меня. Теперь молчу я. Сейчас бы просто взять и уехать по дороге, выходящей из города вдоль реки, и ехать по ней безостановочно, пока не устанешь.
А когда устала бы, то села на обочину или немного отошла бы в сторону по просёлочной дороге поближе к лесу и легла бы на траву, глядя вверх, на проплывающие облака. Но у меня нет с собой ничего: ни рюкзака, ни воды, ни простого бутерброда с маслом. Надо возвращаться домой. К тому же у меня осталось немного времени. Всего два дня. Да, пожалуй, два дня. Тянуть можно ещё месяц, но придётся тогда готовиться к экзаменам, бессмысленно сдавать их, тратить бездарно время, когда это время существует для того, чтобы просто жить, проживать его, погружаясь в его толщу и глубину, чувствуя на язык, на ощупь, на глаз и слух его краски и звуки, намазывая его плотные, маслянистые качества на свежий ржаной хлеб, запивая его пузырьками воздуха, рассыпавшимися в минеральной воде.
Дома я ещё раз просматриваю комментарии на мой запрос в сети и убеждаюсь, что я поняла всё правильно. Не верится, что такое смогу сделать, но другие же смогли! Поэтому я не сомневаюсь в своих силах, — зря, что ли, пятёрки по всем предметам! Правда, химия и физика всегда давались хуже прочих, но это мелочи, посидеть на полчаса подольше — и всё становится понятно.
«Я люблю тебя, я люблю тебя…» — повторяю бессмысленные слова из песни, которые, как ни крути, точно не понимаю. Что значит любить?
Вот меня любит мама, она заботится, сейчас приготовила мою любимую окрошку со сметаной, а завтра, в воскресенье, испечёт мои любимые пироги с капустой. Она оплачивала мою учёбу в художественной школе, сидела со мной в больнице, когда я лежала под капельницей с воспалением легких.
Постоянно беспокоится обо мне, названивает, если я задерживаюсь. Наверное, и отец меня любит, хотя мы с ним почти не разговариваем. Целые дни он проводит на работе, а потом — в гараже, ремонтируя и перебирая составные части машины. То есть я надеюсь, что он меня любит, это же полагается, любить свою дочь, даже если нет никаких явных признаков этой любви. «Он тебя любит», — говорит мама, и я ей верю. Соседняя девчонка лет десяти страстно любит кошек. Она не может пройти мимо любой, увиденной ею на улице. Обязательно остановится, присядет, погладит, поговорит с каждой. Ей бы волю, она бы всех их собрала под своим крылом, всех бы принесла домой, но родители этого не позволяют.
И я люблю… наверное. Просто я в этом не уверена, иначе если бы назвать это любовью, то было бы странным называть любовью всё прочее.
Я не могу точно назвать своё чувство как любовь. Тогда что это? Очарованность? Я так же не могу найти слово для состояния, когда я засыпаю, когда мне кажется, что я нахожусь в какой-то сфере, окружённой пространством, похожим на космос, где мерцают крошечные звёздочки, и я сама же смотрю на саму себя откуда-то с края этого пространства. В эти мгновения я не чувствую своего тела, как и саму себя, а есть что-то такое, что перекручивает меня и складывает в фигуру, напоминающую кубик. Да, я так и называю иногда условно, не найдя других слов для этого чувства, чтобы просто помнить — «чувство кубика». Единственно, что я могу сказать определённо, оно мне нравится. Так же, как мне нравится любить Вадима.

Я думала, что Рая на меня обиделась, когда ей пришлось сесть за другую парту одной. Однажды, зайдя в класс на первый урок, я увидела за своей партой Дениса, друга Вадима. Он, улыбаясь, смотрел на меня. Я в недоумении остановилась, не понимая, в чём дело.
— Можно, я буду сидеть с тобой?– спросил он.
Я растерялась, не зная, что ответить, а как же Рая? Она же сидит рядом, он что, не понимает? Но тут до меня доходит, что Денис мне нужен, он будет мне рассказывать про Вадима. Молча Рая села за последнюю пустую парту. Она не смотрела на меня всю неделю, проходила мимо, не глядя в мою сторону. Что ж… это понятно, да… что бы я сделала на её месте, стала бы выяснять отношения, когда и так понятно, что предпочли не меня? Но она же знает, что кроме как от Дениса мне не от кого узнать что-то о жизни его друга. Я кивнула головой, и Денис бросил рюкзак рядом с партой, усевшись справа от меня.
Это было странное соседство. Я совершенно не понимала, что ему можно сказать, и он меня ни о чём не спрашивал. Как-то я собралась с духом и напросилась к Денису в гости якобы взять из библиотеки его родителей пару книг, надеясь, что он что-то мне всё же расскажет про Вадима. Мне казалось, что их долгая дружба оставила в квартире Дениса какой-то тонкий отпечаток Вадима, что следы его должны как-то обозначиться. Денис книги дал, но про друга не произнёс ни слова, а я не придумала, как его об этом спросить. И никаких следов пребывания Вадима я не заметила, кроме шахмат на диване, в которые они играли иногда на перемене. Я предложила поиграть в шахматы, хотя у меня эта игра не вызывала, честно говоря, никакого интереса, просто хотелось ещё впитать атмосферу места, где так часто был Вадим, уловить невидимые его отзвуки и отблески в воздухе. Задумчиво перебирая шахматные фигурки, я сидела на диване, недоумевая, что я здесь делаю, но и понимая это обстоятельство ещё и как доказательство того, что мои ощущения не имеют никакого отношения к реальности.
Наконец равнодушно проиграла обрадовавшемуся победе Денису, решив, что незачем лишний раз напоминать ему, себе и Вадиму, что между нами что-то есть. Нет ничего, и не было. Да, ничего не было.
Не было моего прикосновения к его шее, которая беззащитно и нежно выглядывала из воротника белой рубашки. Помните гравюры Китамаро Утагава с японскими красавицами, с обнажёнными шеями и так называемым японцами кошачьим местом? Шея была сама по себе, слегка загорелая, с белой кромкой по краю подстриженных волос, зовущая, притягивающая взгляд так, что моя рука, не я, не смогла удержаться и опустилась на неё, ощутив восхитительное тепло кожи. Он с недоумением оглянулся, ничего не сказав, и я отдёрнула руку, не понимая, зачем я это вообще сделала.
С тех пор я смотрела на его затылок, смутно припоминая, трогала ли я его за шею. Мне достаточно было знать, что он здесь, в классе, сидит за партой прямо передо мной. Я чувствовала тепло его кожи кончиками пальцев, едва посмотрев на его волосы.
Наташа, сидящая рядом с ним, тогда ничего не заметила. Они сидели рядом вот уже два года, вместе ходили в кино, он всегда провожал её домой, это я знала. И больше ничего не было мне известно, хотя и большого любопытства не было. Денис мне мог бы всё же что-то рассказать. Но он не рассказывал, а только нёс какую-то чепуху про войны всех времён и народов.
На уроке он рисовал в тетради минные поля, наносил какие-то знаки, обозначавшие разные рода войск, вёл невидимые миру сражения и вызывал во мне всё большее отвращение.
Несколько лет существование Раи мне не казалось загадочным. Попав под машину во втором классе, по дороге домой из бассейна, куда мы ходили всем классом учиться плавать, она всё лето лежала в больнице. Многие думала даже, что она умерла. Но она выкарабкалась из клинической смерти, отлежалась в реанимации и пришла в третий класс. Только с тех пор она вела себя тихо, как мышка, и никто её почти не замечал. И я её почти не замечала, изредка мелькавшую между нами, почти утратившую дар голоса, так что учителя её не спрашивали на уроках, и она каким-то образом после уроков иногда отчитывалась по предметам. Увидела я её отчётливо в восьмом классе, когда оказалось, что после отъезда моей единственной подруги из семьи военных в другой город, мне сидеть не с кем. Все в классе оказались чуждыми, ни с кем у меня не было близких отношений, и я осталась по сути одна. С каким трудом мне приходилось вставать каждое утро и идти в школу, ощущая как бы клеймо своей отчуждённости от одноклассников и их отчуждённости от меня. Я не понимала, чему они смеются, чему возмущаются, не понимала, о чём можно было с ними говорить. На переменах я оставалась сидеть за партой или стояла отдельно ото всех, зевая и еле-еле дожидаясь конца перемены. На уроках было легче. Надо было что-то читать, писать, отвечать… и это было понятно и просто. С великим облегчением я шла домой, испытывая долгожданную лёгкость бытия. Казалось, такая жизнь будет у меня длиться до окончания школы, как однажды к моей парте подошла Раиса и, не спрашивая меня, уселась рядом. С ней было спокойно. Мы почти не разговаривали в школе. Но по дороге домой, а Рая всегда меня провожала до дома, она меня внимательно слушала, изредка вставляя слова. Вместе с ней мы ходили в художественную школу, куда она меня так же провожала, объясняя тем, что ей нравится гулять по городу.
В конце концов, меня не удивило, что её фамилии нет в классном журнале, что её вообще, кроме меня, никто не видит! Какая разница, — она стала моей единственной подругой. Доверившись, она рассказала, что после аварии она на самом деле умерла и попала в такое место, где улыбающиеся люди ходят одетые в белое, вокруг свет и облака… Ей там было одиноко и не понравилось, она любила родителей и школу, где успела проучиться всего два года, и ей хотелось вместе с нами учиться дальше. Поэтому она вернулась и по-прежнему жила дома, по-прежнему ходила в школу, даже если здесь её никто не замечал.
— Меня и раньше не замечали, понимаешь, — пыталась она объяснить своё решение. — Так что по сути ничего не изменилось. Сейчас даже лучше, не надо учить уроки, никто ни о чём меня не спрашивает, а я учу, что хочу.
И вообще, всё стало лучше. Я вот общаюсь с тобой, а при жизни ты бы никогда не стала со мной разговаривать. Я же двоечница, и родители у меня нищие алкоголики.
— Я вот отличница, а разницы никакой не чувствую, — отвечаю я.
Денис открывает рот и хочет что-то сказать. Он заикается, когда волнуется. «Ну, — мысленно я начинаю раздражаться, — скажи хоть что-нибудь» — Инна, — едва выговаривает он, — пойдём сегодня в кино?
— Нет, — нисколько не задумываясь, автоматически отвечаю я, — я занята, у нас готовится выставка в школе, надо оформлять работы, — придумываю зачем-то на ходу, хотя я не обязана отчитываться перед ним за свой отказ. Он мне кажется отвратительным ещё больше, и я начинаю придумывать, как его попросить отсесть от меня. Он стал мне особенно мешать после вчерашнего разговора о том, кто и куда будет поступать после школы.
Вадим, оказывается, уедет в другой город поступать в мединститут. До меня постепенно начинает доходить, что я его, пожалуй, и не увижу больше. Не понимаю это, зачем куда-то уезжать, когда и так уже всё есть здесь, в нашем городе. Нет мединститута, но зачем он вообще нужен? Всё прочее, необходимое для жизни, ведь есть. Зачем это всё, я снова не понимаю. Я отворачиваюсь от Дениса, от его беззащитных глаз, тихо его ненавидя. После слов Дениса я мучительно задумываюсь, что будет, когда Вадим исчезнет из города, и эта мысль не даёт мне покоя.
Передо мной уже нет сладкой парочки, Вадима и Натальи, они пересели, поменявшись местами. Это Наташа, конечно, сбежала. Она оберегает его от «дурного глаза», как мне объяснила Рая. Глупости, конечно, поэтому я и не могу с ними разговаривать, в голове у людей — опилки. Но притяжение, магнетические нити меня связывают с ним, в каком бы углу класса он ни находился. Я чувствую его присутствие, которое наполняет смыслом всю мою жизнь. Если даже не смыслом, то чем-то таким, чему нет названия. Это можно сравнить с составом воздуха, в котором непременно должен быть азот. Он есть — и это мне достаточно ощущать. Достаточно знать, что этот парень с голубыми глазами и уже отросшими почти до плеч тёмно-русыми волосами где-то рядом. Я рисую его портрет дома, пытаясь понять, что в нём есть такого, что меня притягивает. Мне совершенно всё равно, что у него есть какие-то отношения с Наташей, так как я всё равно не знаю, о чём с ним говорить. Однажды он меня что-то спросил, встретив на улице, про художку, кажется, и я остолбенела, провалившись в мучительное смешанное состояние радости и страха, совершенно не представляя, что я должна ответить. Пробормотала какую-то ерунду и с тех пор стала сама его избегать.
Его портреты, которые рисовала, я никак не могла закончить. Иногда мне казалось, что я нашла то, что в нём есть, то отличное ото всех, а иногда я разочаровывалась и видела, что всё совсем по-другому. Я никак не могла поймать его ускользающую суть. Пыталась фотографировать на телефон, но фотографии были неудачные, плоские, не похожие на него. Я никак не могла отразить то ощущение тепла, которое исходило от него, а на портретах всё было как будто выпотрошенным, лишённым жизни. Но иногда казалось, что всё же я что-то уловила, и тогда я долго могла смотреть на его лицо, которое, казалось, что-то возвращало мне самой, давно утраченное в детстве.
— Раиса, как ты думаешь, куда я попаду, когда умру? — спрашиваю я свою подружку. Она молчит, не знает, двоечница. А я боюсь, что не попаду туда, куда попала она и куда может вернуться, только пожелай. Я пытаюсь найти уравновешивающие, смягчающие обстоятельства, — вот она двоечница, а попала в рай, я же отличница и что, я разве не заслужила какие-то преимущества, послабления при распределении участи в посмертной жизни? Неужели я не смогу даже остаться в этой, по мнению многих моих одноклассников, убогой жизни в нашем, по их же мнению, убогом городке? Все они собрались немедленно сбежать из него после окончания школы. А мне нравится наш город, и я хочу остаться здесь жить, и хочу, чтобы остался Вадим. И я придумала уже, как это сделать. Всё же удивительно, как он не чувствует, что его место рядом со мной, а моё — с ним, что мы рождены друг для друга?..
Взяв в руки пакет с компонентами, я отправляюсь в гараж. Папы там сегодня нет, он уехал на рыбалку, и мне никто не сможет помешать. Высыпав всё из пакета, раскладываю перед собой. В общем-то нет ничего сложного.
Сложнее рассчитать момент, когда мы останемся вдвоём, чтобы рядом никого не было. Не хочу, чтобы рядом был кто-то ещё из класса, кроме Раисы, конечно, — ей уже всё равно. Да, пусть едут, пусть поступают, пусть… А мы останемся здесь. Все составляющие я купила на этой неделе, пришлось потрудиться, поискать кое-что. Это того стоило.
В понедельник предстояло последнее совместное классное мероприятие — кегельбан на берегу реки, в красивейшем месте на окраине города.
Я дошла до него пешком, боялась, что в автобусе моя бомба может непредвиденно взорваться. Осторожно несла пакет в руках, смотрела под ноги, тщательно переходила дорогу. Пришлось час добираться до места встречи с дорогими мне одноклассниками. Я не могла позволить себе ехать на машине или автобусе. Устройство должно взорваться тогда, когда я запланировала. Я помнила, что случилось с тем парнем, который вёз бомбу пять лет назад, когда в центре города утром взорвался автобус. Переполошившийся город решил, что волна терроризма докатилась и до нашего Богом забытого городка, но комиссия сделала выводы, что этот взрыв был результатом неосторожности студента, который с самодельной бомбой ехал на учёбу.
Она сдетонировала по дороге и взорвалась, унеся пять жизней и покалечив пол-автобуса. На месте взрыва ещё долго стояли живые цветы и фотографии погибших. Целый день народ отсиживался по домам, опасаясь садиться в общественный транспорт. В общем, паренёк что-то задумал другое, как я поняла, не взрыв на колесах, но что-то, что осталось тайной. Никому не известно и где он захоронен. Мать испугалась мести родственников погибших и захоронила его в отдалённом месте.
— Может, не надо? — почти шепчет Раиса. Она не знает, куда мы с Вадимом попадём после взрыва и смерти. А вдруг всё случится не так, как с ней?
Она неодобрительно качает головой и с опасением смотрит на пакет.
— Отойди от меня, — прошу я её, потому что боюсь, что могу споткнуться, глядя на подол её развевающегося платья. Сегодня она надела своё белое платье, хочет красиво попрощаться с одноклассниками, а я вот такой сюрприз им и ей приготовила! Раиса необыкновенно разговорчива по дороге. Она, вопреки своей необразованности, оказывается, много знает о загробном мире. Говорит, что атеисты попадают в полную темноту, а вдруг Вадим — атеист? Мы даже затеваем философскую дискуссию на тему, ждёт ли каждого одно и то же после смерти или всех — индивидуальный вариант загробной жизни, сообразно с его верой. Я рассказываю ей историю про древнеяпонских гейш, которые совершали двойное самоубийство с возлюбленным, веря, что после смерти они будут вместе навсегда где-то там… в другой реальности. Рая с сомнением качает головой:
— Он же не твой возлюбленный, — говорит она.
— А кто же тогда, если я его люблю, — возражаю я, чувствуя несколько шаткую почву под своими словами.
Я придумала заранее, что вызову Вадима на улицу, протяну ему пакет с бомбой, и мы вместе благополучно взорвёмся вдалеке ото всех. Так почти всё и получилось. Мы встали рядом с чугунной оградой, отделявшей площадку перед зданием от крутого обрыва над рекой. Вид отсюда был, конечно, чудесный. В такой день можно было и умереть в свете заходящего солнца, под шум деревьев и крики чаек, и одновременно я уже чувствовала, что меня в этот вечер по-настоящему уже не было. Я протянула ему пакет, предложив посмотреть, что там, и приготовилась его уронить, как вдруг невесть откуда взявшаяся Раиса с силой толкнула пакет, и он, улетев вниз, взорвался там с великим грохотом. Огонь и столб дыма взметнулись к нам. Вадим отпрыгнул в сторону, а на шум выскочили все, кто был в кегельбане. А я, кажется, упала в обморок, потому что ничего, что было после этого, не помню. Во время взрыва во мне порвалась связь с этим парнем с синими глазами и красивой шеей, с этой местностью, что-то взорвалось во мне самой.
В больнице я провела месяц, а потом благополучно окончила школу с серебряной медалью, не готовясь к экзаменам, — а к чему? Я и так всё всегда знала — отличница. Летом уехала из нашего городка, так как не хотелось оставаться здесь, где меня хотели посадить в тюрьму родители Вадима. Сейчас учусь в университете и приезжаю к родителям на каникулы. Рая осталась в нашем городе, хотя я её звала с собой. Нет, она сказала, у неё всё здесь есть — её родители, дом, улицы, река… Она просила писать ей чаще письма на её почтовый адрес, что я и делаю постоянно, вот он: raisa@list.ru.
Я пишу, и она мне отвечает, как обычно, лаконично и односложно. У неё всё хорошо, с родителями всё прекрасно, гуляет по городу теперь одна.
Меня иногда посещают странные сомнения: порой кажется, что тогда, на площадке рядом с кегельбаном, Рая к нам не подошла, — и вспышка света была не внизу крутого обрыва, а прямо передо мной…