Марина Эскина. ЧТЕНИЕ

*   *   *

Лыжи, Павловск, холодные бутерброды с сыром,
Апельсин, поделенный на три части,
Именно такой, моя Россия,
Где аккуратно надрезанный апельсин папа чистит,

А вечером читает Тютчева с особенным выражением,
Которое я тогда не до конца понимала,
Чтение было оберегом, чуждого отторжением,
Продолжением зимнего ритуала.

Чистотa зимы, снег ее еще не главное,
Главное – с книгой в руках – под лампой, чтение,
Ровное биение сердец, дыхание плавное,
Свет на всех трех книгах, лампа, тень ее.

Шепот страниц, непроизвольный вздох, взгляд блуждающий
По-над книгой, почти случайный,
Говорящий – сегодня воскресенье, подожди еще
Прятаться в тайники свои отчаянные.

ЧИТАЯ «ИЛИАДУ»

1.

The intellect of man is forced to choose
Perfection of the life, or of the work,
And if it take the second must refuse
A heavenly mansion, raging in the dark[1].
W. B. Yates

Ахиллеса, Пелеева сына, мать Фетида любила сверх меры,
В школу девичью определила, не дарила военных игрушек,
Все равно не спасла быстроногого мать от военной карьеры,
Только взлелеяла в нем, прекрасноволосая, гордую душу.

Так разгневался на Агамемнона он за похищенную Брисеиду,
Так о павшем Патрокле стенал-горевал исступленно и громко,
Что, подобно врагам, искупали ахеяне горькую эту обиду,
А Фетида с Гефестом снаряжали на смерть исполина-ребенка.

На Олимпе ругались и мерялись чином, что в местном райкоме,
И героев, как в кости, проигрывали, иногда оживляя для сечи
Новой, продуманной лучше, чем прежде, изобретательней; кроме
Того, между битв, говорили герои и боги прекрасные речи.

То, что ответил Ахилл, возмужав, Одиссею в песне девятой,
Отозвалось у Йейтса сквозь тысячелетия эхом бессмертным –
Жизнь посвяти дому, жене, длиннорунным стадам и ребятам,
Или на поприще трудном, забыв о покое, славу преследуй.

2.

Когда вдвоем читаем вслух Гомера,
гекзаметры и кровь из-под руки
текут сквозь строки наперегонки,
покуда бой не остановит Гера,
Кронида соблазняя красотой
и хитростью, пока меняют боги
свою лояльность и свои чертоги,
а время остается за чертой.
Победу верную вынь да положь,
бойцы порывисты и мускулисты,
и пожелтевшие гравюры Бисти
штрихом волнистым вызывают дрожь.
А юность вдруг так оказалась близко,
что кораблей надежная прописка
легко сменилась и они летят,
летят туда, куда ушли герои,
куда и мы уйдем на поиск Трои
и, верно, не придем уже назад.

МАМЕ

Достоевский был с логикой не в ладах
и досталось ему за то,
что он белой ночью, строча впопыхах,
любоваться хотел звездой,

ты честила его, но читала всего,
зная точно, что не любить,
было слово в начале, а до него
ничего могло и не быть.

Ты всю жизнь корила себя потом,
что не слала Зощенке слов
утешения в черном сорок шестом,
став безродной в сорок восьмом.

И когда Яновского поп уморил
и в тюрьме затих Ювачев,
тебе Веничка «Петушки» подарил,
отпустил тебя Горбачев.

Богоравный Гоголь и вечный Хармс
знали жизнь твою вдоль-поперек,
«Нос» читала тебе я в последний раз,
но уж, видно, было не впрок.

Снились Черчилль с Эйнштейном тебе сам-друг,
а не киевская родня,
а в стихах ты ценила мысль, но не звук,
да и то лишь ради меня.

Вот бы там, куда ангел уносит всех,
ты увидела их опять,
это было бы краше райских утех,
да и чувств там больше, чем пять.

За тобой пришли и за мной придут,
незаметный пришлют конвой,
в этом есть и логика, и абсурд,
мне оставленные тобой.

ПОСЛЕДНЕЕ ЧТЕНИЕ

Г.А.Ш.

И паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Ф. Тютчев

Почитаем-ка сегодня Тютчева,
Ничего мне не придумать лучшего,
Чем стихи об осени читать,
Сразу вижу проблеск понимания,
Вместе мы проходим испытание,
И кому здесь повезло, как знать?

Я бросаю этот круг спасительный,
В глубину, где память о родителях
Тонет, о друзьях, учителях,
В ней тону и я, когда, не узнана,
Взгляд ловлю, искусно и искусственно
О делах справляюсь, o болях.

Но когда silentium ответит мне –
А душа сквозь это, точно свет в окне –
Я читаю, чтобы не погас
Тонкий волос паутины тютчевской,
Он сейчас – замена лучшей участи –
Только и соединяет нас.

Опубликовано в Интерпоэзия №1, 2022