Испокон века против течения Леты движется
многоводная и неиссякаемая река человеческой памяти.
Сергей Довлатов
Сочинял небылицы с детства, за что в семье прослыл брехуном. По достоинству «брехню» оценила учительница литературы Татьяна Андреевна – одни пятёрки получал за сочинения на свободную тему.
Впервые моя «брехня» тиражом 60 тысяч экземпляров появилась в газете «Огни Алатау», когда печатный орган АлмаАтинского обкома партии объявил новогодний конкурс на короткий юмористический рассказ. Он должен был начинаться фразой: «Иван Гусиков достал ключ, вставил его в замочную скважину и, когда дверь подалась, увидел…»
«Что же помимо обшарпанного коврика и стоптанных тапочек мог он увидеть в прихожей своей квартиры?» – рылся я в голове, после проведения утренней разнарядки. Работал тогда прорабом. Вспомнилась байка: «Что подумал профессор, застав молодую жену на коленях сантехника?» Старо…
Зазвонил телефон. Начальник мой – Геннадий Чудновский. Как всегда, что-то надо.
– Всё ладом? – интересуется для почина.
Были на участке кое-какие проблемы со снабжением, не стал его «грузить».
– Нормально, – отвечаю.
– Ладно, – одобрил он. И, почмокав губами, продолжил: – Тесть тут мой, понимаешь, удумал… Скоропостижно.
Тяжело вздохнув, замолчал.
– Мои соболезнования, – латаю траурную паузу.
– Плотникам своим накажи гроб сколотить. Метр восемьдесят он длиной. Доски я спишу.
«Так вот что необычное увидел Гусиков», – мелькнуло в голове.
Так и озаглавил конкурсный рассказ.
ГРОБЫ
Иван Гусиков достал ключ, вставил его в замочную скважину и, когда дверь подалась, увидел… гробы! Устало прикрыв глаза, помотал головой из стороны в сторону, стряхивая похмельное наваждение.
«Пить надо было меньше», – упрекнул себя ответственный работник главка, только что вернувшийся из командировки. Коллеги из периферии уважили-таки столичного чиновника, привокзальный буфет «Посошок» в день его проводов выполнил недельный план.
Подташнивало, хотелось в туалет.
– Фу-у, – выдохнул Гусиков, открывая глаза, – причудится же…
Однако гробы не исчезали, вот они, четыре штуки аккуратно сложенные вдоль стены штабелем.
Гусиков захлопнул дверь, отгораживаясь от холодного дыхания смерти. «Холера… Чума… – промелькнуло в голове, – он в командировке водку квасит, а тут мор на семью напал. Всех покосил!» Как всех? – облизал Гусиков сухие губы. Потрогал лоб, пышет жаром. Живой! Пока… Получается, один гроб запасный.
Кто-то поднимался по лестнице, насвистывая весёлую мелодию: «Чижик-пыжик, где ты был?» «Чижик» и чума не сочетались. Гусиков перегнулся через перила посмотреть, кто бы это? Ба-а! Сын его, Вася. «Значит, не всех чума унесла, сын уцелел! – впервые за последние годы обрадовался Гусиков встрече с великовозрастным оболтусом. – Деньги сейчас начнёт канючить».
– В-вась, с-сынок, – начал заикался отец от страха пополам с радостью. Кивнул на дверь. – Ч-чума была?
Вася заморгал белёсыми ресницами, и, сообразив в чём дело, расплылся в улыбке:
– Да не, па, на работу устроился! Чтобы ты не зудел. В столярный цех по изготовлению гробов.
Распахнул дверь, и с гордостью продолжил:
– Продукция наша! Что лучше – домой тащу. На всех уже запас. Верхний, дубовый с кисточками – твой. Можешь примерить.
– Ты что, спятил? – вытаращился отец.
– Не понял, – появились обиженные нотки в голосе сына. – Товар высший сорт, сто лет гарантии.
– Спятил, что ли? – повторил вопрос старший Гусиков.
– Сам же говорил, – стал оправдываться сын, – устроишься на работу, что плохо лежит – тащи. Вот – на всех запас…
– Дурила, – ласково сказал отец, положив руку на плечо сыну. – С твоего предприятия доски надо тащить, гвозди. Для дачи. А это, – боязливо кивнул на гробы, – продай кому-нибудь. Оптом, подешёвке. И не таскай больше готовую продукцию.
Перед Новым годом главный редактор газеты Геннадий Толмачев пригласил меня в редакцию, поздравил с первым местом, вручил грамоту. Гонорар мы тут же пропили, отметили мой литературный дебют.
СЕДЬМОЙ МАРШРУТ
В сатирическом журнале «Шмель», органе ЦК Компартии Казахстана, был опубликован мой юмористический рассказ «Седьмой маршрут». Фабула его такова:
Ночь, моросит дождь, гуляка, выйдя из ресторана, садится в первый попавшийся пустой трамвай. Выясняется – сел не на тот маршрут.
– А ты можешь по седьмому маршруту? – спрашивает гуляка водителя по фамилии Карцев.
– Практически могу, – отвечает тот, – но фактически смысла не вижу.
Гуляка догадывается – в чём «смысл».
– Бутылёк ставлю!
Карцев на кольце лихо разворачивает трамвай, едет по седьмому маршруту.
Вот и конечная остановка. Дождь усилился, а до дома гуляки ещё квартал топать.
– К тридцать пятому дому можешь подрулить? – спрашивает гуляка.
– Рельсы туда не доходят, – вздыхает сочувственно Карцев.
– А если ещё бутылёк?
– Два! – выставляет Карцев для наглядности два пальца. – Два ремонтника у нас в ночь дежурят.
Едут за ремонтниками в депо. Те, воодушевленные предстоящей выпивкой, оперативно демонтируют параллельные пути и прокладывают их к дому гуляки.
Подкатили, зашли, выпили, закусили. Забрал Карцев ремонтников и укатил, весело просигналив на прощание звоночком.
Написан рассказ в гротескном ключе – выпивохи, дескать, ради водки сделают всё, даже невообразимое.
Через неделю после публикации в редакцию журнала пришло письмо на фирменном бланке за подписью директора «Трамвайно-троллейбусного управления».
События, описанные в рассказе (директор в письме именует его фельетоном), категорически опровергались – случай не имел места! Однако водителя Карцева (нашелся такой вагоновожатый в штате) строго предупредили. Были за ним грешки…
КАМЕРА ВИЛЬСОНА
Семидесятые годы двадцатого века. Трудовой стаж наматывался на прожитые годы. Мотаюсь по Союзу, меняю как перчатки профессии и рабочие места. То я начальству не нравлюсь, то – оно мне.
Осел в Алма-Ате. Пишу «запоем», стотысячными тиражами вышли два сборника юмористических рассказов. Начал публиковался и в «забугорных» газетах и журналах. Мечтаю о вступлении в Союз писателей.
В те годы юмор и сатира были в чести. Сюжетов в родной стране находилось предостаточно – головотяпство, бюрократизм, пьянство, воровство на производстве и прочие пороки эпохи «развитого социализма». У «загнивающего» капитализма их тоже хватало.
Некоторые руководители предприятий, с полнейшим отсутствием чувства юмора, иногда принимали шутейные, подчас гротескные рассказы за фельетоны. Случались курьезы. Забавная история произошла после публикации рассказ «Пи-мезоны» в двенадцатом номере «Литературной газеты» за 1971 год.
Началась история банально. Научные работники «Института высоких энергий» пригласили меня на космостанцию, расположенную высоко в горах Заилийского Алатау. Юбилей какой-то отмечали. Хорошо посидели!
Наутро начальник станции доктор наук Константин Якушев вывел меня «выгулять» на свежий воздух, а заодно похвастать хозяйством.
Зарождалось утро. Лучи, отдохнувшего за ночь солнца, переламываясь в снежных кристаллах, окрасили склоны гор голубизной. Ниже космостанции плыли белые барашки облаков. Мелодично перекликались улары – горные индейки.
«В суп бы вас!», – морщусь от головной боли, будто они виновники похмельного синдрома.
– Камера Вильсона! – с гордость ткнул пальцем Якушев на большой деревянный ящик на козлах, сколоченный из струганных досок.
– Хорошая камера, – хвалю ящик. – Только бы, вот, покрасить,– советую.
– Камера внутри, – пояснил Якушев. – Сами сконструировали! Вот и напишите про неё в «Литературку». И про нас упомяните … Коэффициент высокогорный отменили. А тут воздух разряжен, кислорода не хватает.
– То-то голова трещит, – тру демонстративно затылок.
– Это мы поправим, – обещает Якушев. – А вы таки напишите: «Кислорода не хватает, а коэффициент отменили». Напишете?
– Но проблем, – обещаю и дипломатично меняю тему: – Что-то стало холодать…
Якушев, змей, делает вид, что не понял намёка. Воодушевленно, видимо, не мне первому, рассказывает, что камера Вильсона фиксирует космические лучи – пи-мезоны, которые несут громадную энергию.
– Земной шар насквозь пробивают!– говорит с восхищением, будто сам их сотворил. – Вот и напишите!
Тут же на космостанции, «поправив» голову, сочинил гротескный рассказ «Пимезоны». Прочитал его научным сотрудникам. Тогда и не предполагал, что после публикации рассказа будет столь же гротескный отклик.
Итак…
ПИ-МЕЗОНЫ
Требовательно постучали:
– Тук-тук-тук!
– Да-а, – машинально отозвался хозяин кабинета – директор «Института высоких энергий». Был занят, в его мозгах происходило научное шевеление.
– Гастроном вас интересует? – сходу, без увертюр, спросил вошедший, человек лет сорока пяти. Длинные прямые волосы и выступающий крючком нос делали его похожим на Н.В.?Гоголя.
На лице директора появилось выражение недоумения.
– Гастрономом интересуетесь? – повторил вопрос посетитель. – Колбаска сырокопченая, балычок, икорка…
В те годы эти продукты были большим дефицитом.
– Нет, – ответил хозяин кабинета, – закупками жена занимается.
– Ладно, «не хлебом единым», – изрек мудрость посетитель. – Какой дефицит вам конкретно требуется? Мебель, шмотки заграничные…
– Дефицит? – переспросил ученый, не вникая в суть вопроса, и на полном серьезе выдал: – Требуются пи-мезоны.
О них-то он как раз и размышлял до вторжения «Гоголя». Собирался материализовать мысли в виде научной статьи.
– Сделаем, – уверил посетитель. – По высшему разряду! Сколько их вам?
– Чем больше – тем лучше…
– Считайте они у вас на складе, – сделал пометку посетитель в записной книжке. – А это подписать надо, – протянул заявление, – вашему заместителю по хозяйственной части.
Директор стал объяснять, что пи-мезоны – это космические лучи, несущие высокую энергию. Они даже невидимы. Проникновение их на планету фиксируются камерой Вильсона.
– Меня не надо учить, что чем фиксировать, – обиделся посетитель. – Подписываете или как?
– Пи-мезоны вперед!
– Можете не сомневаться.
Директор встал, что означало конец аудиенции.
Посетитель сдержанно простился.
«Вот невидаль, – бубнил, уходя, – у Бориса Моисеевича они, поди-ка, в неликвидах…»
На следующее утро из космостанции института сообщили о небывалой активности космических излучений прошлой ночью.
Директор отыскал в корзине смятое заявление вчерашнего посетителя, разгладил, аккуратно исправил орфографические ошибки и наложил резолюцию:
«Отдел кадров, в приказ».
Через месяц, на другой день после выхода «Литературной газеты» с моим рассказом, вернувшись с работы, застаю дома «засаду».
– К тебе, пап, гости, – сообщила шепотом в прихожей дочь Ольга, приложив палец к губам. – Из космоса…
Прохожу в «гостиную». Она же наша с женой спальня и она же мой кабинет, в двухкомнатной квартире. Из моего любимого кресла поднялся мужчина с военной выправкой, ростом под два метра, коротко стриженный, в клетчатом пиджаке, при галстуке. Второй гость, постарше и тоже при галстуке, сидел на диване, листал журнал мод, оставленный здесь моей женой.
– Здравствуйте, – произношу без выражения.
Верзила, проигнорировав мое приветствие, достал из нагрудного кармана красную книжицу. Раскрыл её и четким движением поднес к моим глазам. Скулы его при этом резко обозначились.
В памяти промелькнули сценки из фильмов про чекистов.
– Минуточку, очки вот…
Суетно шарю по карманам, а сам думаю: «За что забирают?! Анекдоты политические в курилке не травлю, родственников за бугром не имею…»
Вот и очки… Читаю скупой текст удостоверения коротко стриженного: Сидоренко?П.В. – начальник особого отдела «Института высоких энергий». Второй посетитель оказался директором того же научного заведения.
Отлегло, вздохнул облегченно.
– Рад знакомству! А я-то думал, извиняюсь…
– Вы, конечно, догадываетесь о цели нашего визита? – поставленным голосом прервал меня особист.
– Представление не имею, – вру, хотя и догадался – пи-мезоны! – Но, столь почтенные гости делают честь моему дому. Ирина! – кричу жене, – накрывай на стол! Ольга! – дуй в магазин. «Посольскую» бери!
– Отставить! – уронил с высоты своего роста особист. – Мы тут по другому поводу.
– Вот и отметим! Хе-хе…
Особист не поддержал мою инициативу.
– Вы в своей статье, – менторским тоном продолжил он, – оклеветали нашего заместителя директора по хозяйственной части Петра Семёновича. На весь Союз!
– Позвольте… – встреваю.
Не позволил.
– Наш замдиректора, – перебил визитёр, – орденоносец, после вашей статьи слёг.
– Юморески, – оправдываюсь.
– Кстати, ордена у вас есть? – спросил верзила, видимо, желая, подчеркнуть мою никчемность.
– Только медали. Серебряная и бронзовая за упражнения на брусьях и кольцах.
– Вот видите, – не понял он подначку, – только медали. А у Петра Семёновича ордена.
– Позвольте, – встреваю опять.
– Не позволим! Не позволим клеветать на заслуженного человека! Администрация и ученый совет института требуют публичного опровержения статьи через газету!
– Так это же рассказ, а не фельетон.
– В Союзе институтов нашего профиля всего два. К тому же перед статьей в скобках написано Алма-Ата. Значит про нас.
– Это относится лично ко мне, автор рассказа, дескать, из Алма-Аты.
– Более того, статья сфабрикована по чьёму-то наущению. Есть у нас ещё в коллективе такие… Откуда бы вы знали про камеру Вильсона, про пи-мезоны.
– В журнале вычитал, – сочиняю.
Не сдавать же научных работников, с которыми пьянствовал два дня.
– Или опровержение, или будет коллективное письмо на имя главного редактора газеты!
Проводил «ходоков», пообещав, придумать «что-нибудь».
Придумывать ничего не пришлось, через пару дней позвонил Якушев:
– Мы тут разобрались в жанре вашей публикации, – сообщил. – Директор хочет заказать вам статью про нашу космостанцию для журнала «Наука и жизнь». Слог, говорит, ваш ему понравился. Так как?
– Так как…– обещаю.
– Про коэффициент в статье упомяните! Кислорода не хватает, а коэффициенты отменяют…
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ЗАПЛЫВ
Нурекскую ГЭС на реке Вахш, притоке Амударьи, начали строить в 1961 году.
Трест «Гидроспецстрой», где я тогда работал начальником буровзрывного участка, осуществлял проходку тоннелей и производил взрывные работы в котловане будущей станции.
Знойное лето шестьдесят второго года. Участок мой по итогам второго квартала завоевал первое место на строительстве ГЭС. Секретарь парткома стройки на торжественном собрании в клубе вручил коллективу переходящее Красное знамя.
А бухгалтер нашего спецуправления передал мне пухлый конверт с деньгами для поощрения передовиков.
После окончания торжеств передовики участка, к которым примазались конторские, дружно, под красным знаменем, двинулись к кафе «Ветерок», что на берегу Вахша.
Славно посидели. На «десерт» – воспоминания бывалых гидростроителей.
– Енисей переплывал, да-а. – ностальгировал немногословный взрывник Николай Белов, глядя, как бы примеряясь, на бурлящий Вахш, на бурунах которого играло закатное солнце.
– Да что там твой Енисей, ты вон Вахш переплыви, – стал подначивать Фёдор Корольков, бригадир бурильщиков.
Заспорили. Спор вскоре материализовался – переплыть бурную реку туда и обратно оценили в ящик коньяка. Трезвым и в голову бы такое не пришло. Вахш на этом участке, вырываясь из Пулисангинского ущелья, клокотал студеной водой.
Я не присутствовал при споре, уехал на разнарядку третьей смены, иначе категорически запретил бы этот смертельный заплыв.
Утром, узнав о происшествии, стал прорабатывать Королькова: «Ты что, совсем сдурел!» Тот оправдывался: «Думал, окунется – и вылезет».
Так, видимо, думала и компания, предвкушая халявную выпивку при любом исходе спора. Но не Белов. Сибиряк неспешно разделся, обнажив рельефные мускулы, несколько раз окунулся в заводи возле берега, подготовляя организм к экстриму, и… поплыл. Его тут же подхватила студеная вода и начала сносить. Пловец не боролся с бурным течением, а плыл перпендикулярно к потоку, ориентируясь на противоположный берег. Вскоре он исчез за крутой излучиной реки.
Болельщики притихли, неодобрительно поглядывая на Королькова.
Минут через тридцать томительного ожидания, ко всеобщему удивлению и восторгу Белов появился напротив кафе на противоположном берегу. Помахал руками, что-то прокричал, но из-за рокота реки слов невозможно было разобрать.
После «пантомимы» Николай поспешил в сторону подвесного моста, что выше по течению реки, и минут через сорок появился в кафе. Совершенно трезвый!
Несостоявшийся утопленник потребовал с Королькова пол-ящика коньяка за заплыв в одну сторону. Тот стал энергично возражать: «Уговор был туда и обратно!»
Активисты коллектива, заинтересованные в продолжении «банкета», потащили упирающегося Королькова к реке. Раздели, разули и стали окунать худосочного спорщика в студеную воду, напутствуя: «Переплывешь, жлоб, на ту сторону – будете квиты».
– Плавать не умею! – вопил Фёдор.
– Утонешь – тоже будете квиты…
– Ставлю пол-ящика, ставлю!
Гулянка возобновилась. Опять не хватило. Заложили знамя, которое хозяин кафе Абдула оценил в десять бутылок вина.
Через три дня, не дождавшись выкупа, аполитичный Абдула понёс знамя в партком стройки и потребовал выкуп там…
Но это уже другая история, кардинально изменившая мою биографию.
БУТЫЛОЧНОЕ ПИВО
Канал Иртыш – Караганда, протяженностью 458 километров, предназначался для водоснабжения промышленных районов и сельского хозяйства центрального Казахстана.
Зима 1963-го, трескучий мороз, бригада под руководством мастера Виктора Тарасова производит рыхление мерзлого грунта взрывами шпуровых зарядов в котловане будущей головной насосной станции, предназначенной для забора воды из протоки Иртыша.
Вернулся из рабочего поселка Беловка, что неподалеку, посланец за куревом.
– Братва! – сообщил он, – в столовку бутылочное пиво завезли. Чешское! – И, посмотрев на часы, задрав рукав телогрейки, добавил: – Буфетчица Маня шепнула – пять ящиков всего осталось.
Короткое совещание. Зима вся впереди, мерзлоты – тысячи и тысячи кубов, а пива – в ограниченном количестве. И не бочковое, которое Маня разбавляет иртышской водой, а бутылочное! Решили оставшуюся взрывчатку уничтожить открытым взрывом. Такое практикуется в исключительных случаях, когда нет смысла везти незначительный остаток для сдачи на склад, расположенный в десятках километров.
Бабахнули. Пить пиво не пришлось. От взрывной волны в рабочем поселке вылетели стекла из окон. Поднялась паника: китайцы идут. Напряженные отношения были в те годы с Поднебесной.
Меня как главного руководителя взрывных работ вызвали на бюро Павлодарского обкома компартии. «Пропесочив», как положено, постановили: «Объявить строгий выговор с занесением в учётную карточку». Надо бы промолчать, а я прямодушно возьми да и ляпни: «Товарищи коммунисты, извиняюсь, но я вовсе беспартийный».
Последовал взрыв возмущения членов бюро, помощнее, чем взрыв трёх ящиков аммонита, уничтоженных в котловане водозабора.
– Уволить! Изгнать со стройки!
Оставили. Трест заступился, был высококвалифицированным взрывником и гидротехником.
ПЛАНОВЫЙ ВЗРЫВ
В середине шестидесятых годов прошлого века я, будучи главным инженером строительного управления «Гидроспецстрой», руководил производством буровзрывных работ на строительстве гидротехнических сооружений в Казахстане и Средней Азии. Тогда в пятидесяти километрах от Целинограда (сегодня это столица Казахстана – Астана) строился Вячеславский гидроузел. Взрывными работами на объекте ведал мой ставленник – молодой инженер Геннадий Зимин, рачительный производственник и заядлый охотник. Посещал я стройку, где объемы наших работ были незначительные, от случая к случаю, в основном, когда возникали финансовые неувязки с заказчиком.
Ноябрь 1965 года. Совещание у начальника строительства Михаила Полторанина в его кабинете на верхнем этаже брусчатого двухэтажного здания. Совещание затянулось, в окно скрёбся тусклый сумрак. Смотрю нетерпеливо на часы, собрались сегодня ночью с Зиминым погонять в лесопосадках зайцев, высвечивая их фарами самосвала ЗИЛ-130.
Полторанин распекает своих работников: то не так, это не эдак. Претензий к нашему участку нет, мог и уйти, но по окончании совещания хотел обсудить с начальником стройки поступившие сметы по нашим работам.
Скукота… Только собрался зевнуть, прикрыл рот ладонью, как брусчатое здание заскрежетало, заходило ходуном, как при землетрясении! Посыпались оконные стёкла, погас свет, со стены на Полторанина свалился Ильич, что хитро щурился на портрете за его спиной.
Произошло всё мгновенно, скрежет затих, наступила тишина. Кабинет слабо освещался уличным светильником, из разбитых окон тянуло холодом. Головы присутствующих недоуменно повернулись ко мне.
При взрывных работах бывали сейсмические толчки, иногда довольно-таки ощутимые. Но сегодня взрывные работы не планировались. И вообще, они никогда не производились в темное время суток.
Первое, что пришло в голову, – взорвался склад взрывчатых материалов, что расположен недалеко от стройплощадки.
– Спокойно, товарищи, – говорю, подымаясь, так и не зевнув. Расхотелось. И, помолчав, чеканя слова, успокаиваю совещание: – Это наш плановый взрыв на отводящем канале. Запозднились…
– Ладно, – хлопнул по столу тяжелой ладонью начальник стройки, – всё на сегодня. А вы задержитесь, – кивнул мне.
Задержались все – дверь заклинило. Когда её вышибли, обнаружилось – вместо лестничного марша на первый этаж зияет чёрная дыра, а над головой, как бы насмехаясь, висит бесчувственная луна.
Паника сменилась любопытством. Тихо радуюсь: это не от взрыва! Это на угол кто-то наехал на тяжёлой технике и снёс полздания.
Утром выявили виновника. Шофер громадного самосвала КрАЗ, решил покатать свою упитанную подругу. Левой рукой лихо рулил, правой полез под подол девушки. Нравы на стройках вольные… Но не на ту нарвался. Получив увесистую оплеуху и, увёртываясь от повторной замашки, непроизвольно крутанув руль, наехал на здание. Уверял потом общее собрание автоколонны, что в экстазе и не заметил, что полдома снёс.
Дородная деваха оказалась комсомольским вожаком стройки. Повезло ей, инцидент «замялся» свадьбой.
МОЙ ПЛЕМЯНИК АЛЬФРЕДИК
Младшая сестра Резеда с сыном Альфредом приехала погостить ко мне в АлмаАту в начале августа девяносто первого. Альфред тогда окончил третий класс. Был он нескладным, застенчивым мальчиком и чем-то напоминал меня самого в его возрасте. Решил «натаскать» племянника ударным методом. Как в Спарте! Там, по мифологии, бросали малыша со скалы в море. Выплывет – будет из него воин.
В субботу поехали на Зелёный базар за овощами и фруктами. Я – за рулём, Альфред – рядом, жена с сестрой – на заднем сидении. Припарковался напротив базара, женщины, пошли торговаться. Альфред хотел было пойти с ними, я его тормознул: «Не мужское это занятие!».
Пёстрая восточная суета на площади перед базаром. Кто туда, кто сюда, а ктото праздно зевает.
– А что, – спрашиваю Альфреда, – смог бы ты сейчас выйти из машины и сбацать лезгинку?
– Это как? – воззрился на меня Альфред.
– Я вас прошу, нет, я вас просто умоляю, сплясать со мной салонное танго! – пропел я выразительно куплет шансона.
Альфред смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Облизал сухие губы.
– Или как? – подстёгиваю.
– Не смог бы, – замотал он головой.
– Тогда ты никогда не сможешь управлять государством.
Он как-то по большому секрету поведал мне, что, когда вырастет, станет президентом. Демонстративно отвернувшись, я стал рассматривать суетную публику.
Деликатный толчок в бок. Поворачиваюсь.
– Дядя Казбек, а вы бы смогли?
– Без проблем.
– А давайте вместе.
– Ну, для начала разве что, – соглашаюсь, как бы нехотя, – но не рассчитывай, что всю жизнь буду плясать рядом с тобой.
Вышли из машины, я крепко взял Альфреда за обе руки, и, припевая: «На заборе птичка сидела…» начал выделывать колена, высоко выбрасывая ноги. Альфред стал неуклюже подражать, но скоро приноровился. У нас сложился определённый ритм – я вскидываю левую ногу, Альфред правую, следующее па – наоборот. Образовался круг зрителей, которые в такт хлопали в ладоши.
Подошел уличный музыкант, что неподалеку на аккордеоне исполнял минорные мелодии. Бросив шляпу на обочину тротуара, заиграл плясовую. Звучала музыка, мы азартно выкаблучивались, звенели монеты, сыплющиеся в шляпу.
Вспотел, хотел уже завершить пляску, да куда там, публика не отпускает, подбадривает:
– Аса, аса!
Выручил милиционер, разогнал толпу, а нам пригрозил штрафом.
Музыкант выделил мне пять рублей из сборов. Мы их тут же прокутили: потратили на мороженое и восточные сладости.
17 августа отдыхали на моей даче в урочище Маралсай. Целая история с этой дачей. Пять лет назад лесхоз на берегу бурной горной реки Талгар соорудил уютный домик для релаксации секретаря райкома. Там он и развлекался до поры, пока не «прокололся» на взятках. Лесхозовский дом стал бесхозным. Тут-то я его и присмотрел… Купил за сущие пустяки.
Позднее, на противоположном берегу реки, райисполком обустроил зону отдыха для «белых людей». Изредка сюда наезжал и сам глава государства. Свита, охрана, стрелки по горным склонам и всё прочее, что положено царям.
Вот и сегодня предупредили меня, чтобы ни я, ни мои гости за ворота не высовывались, приезжает Сам с президентом России Ельциным.
Говорю Альфреду шутейно, рядом он постоянно крутится:
– Вот и познакомишься со своим предшественником.
– А как?
– Посматривай. Когда Борис Николаевич подойдёт к реке, окликнешь его, потолкуете. Только не робей.
На противоположном берегу гремит музыка, блеют барашки, предназначенные для шашлыков, на качелях визжат девицы из ансамбля. Какофония! Однако и царям ничто человеческое не чуждо.
Я занялся пасекой. Прошло какое-то время, жена позвала к обеду, и только тут обнаружилось исчезновение Альфреда. Дачный участок обширный, заросший местами кустарниками барбариса и облепихи. Туда-сюда сунулись – нет его! Выйти за ворота не мог, охрана там.
Спустился по крутому берегу к пойме реки, иду по еле приметной тропе в зарослях ивняка. Не доходя до купальни, устроенной в заводи на противоположном берегу, слышу голос Ельцина:
– … марочное это дело, Альфредик. Я бы тебе не советовал.
– Но вы же управляете, – голос Альфреда.
– И да, и нет…
– Я буду стараться…
Выглядываю из кустов, вижу Бориса Николаевича в полосатых трусах. Он, похоже, только что вылез из купальни. Согреваясь, вода студеная, энергично размахивает руками.
– Альфред, пошли обедать, – зову негромко племянника. Журчание реки заглушает слабый голос, на том берегу меня не слышно. Альфред увлечён, и тоже не слышит, хотя и на этом берегу.
– Пошли, – зову громче, – обед стынет.
Ельцин, уже одетый, удаляется, аккуратно ступая по отшлифованным рекой прибрежным камням, балансируя руками.
– До свиданья, Борис Николаевич! – кричит Альфред ему в спину.
Из кустов на противоположном берегу вывалился амбал в камуфляже.
– Я тебе уши надеру, – грозит телохранитель Альфреду кулаком.
– А пошёл бы ты… – огрызается он.
– Куда?– опешил тот.
– Сам знаешь…
Я улыбнулся. Моё воспитание!
КУТИТЬ ТАК КУТИТЬ
В Башкирии, откуда я родом, бортничество известно с древних времён. Занималась пчеловодством и моя бабушка Махбуба. Ну и я пристрастился.
Летом восьмидесятого стоял с пасекой в километре от реки Чарын, что протекает в предгорьях южного Казахстана. Цивилизация и туризм не коснулись этого благодатного края, здесь первозданно чисто и привольно. Начало августа, кочевой сезон по медосбору подходит к завершению, работ на пасеке поубавилось.
По утрам хожу удить форель.
Сегодня с перерывом моросит дождь, клёв исключительный. Привередничаю – рыбёшек, что помельче, отпускаю.
По пойме реки желтеет ячменное поле. Два комбайна из-за дождя прекратили работу. Комбайнёры в ожидании дежурной машины, что должна их забрать, уселись на берегу, наблюдают за моей рыбалкой.
– Эй, – окликнул один из джигитов, усатый красавец, похоже, старший в бригаде, – медогонка у тебя есть?
Я враз сообразил, что имел он в виду медовуху. Из-за созвучия слов самогонка – медогонка, не так выразился. Как в том анекдоте: «Мала-мала ошибку давал, вместо ура, караул кричал». Решил подначить.
– А как же, – улыбаюсь, – у каждого пасечника имеется медогонка! Без неё никак…
– Можно попробовать?
– Покрутить? – ухмыляюсь, и делаю широкий круговой жест рукой. Моя ухмылка была воспринята, как приглашение.
– Покутить, покутить, – заулыбался бригадир, опять путая созвучные слова: крутить и кутить. И, глянув на низкое небо, добавил: – Дождь, жать всё равно нельзя.
Вся бригада, как по команде, подняла взор на небо. С одобрением.
– Пошли, – говорю, – кутить так кутить…
Смотал удочку. Комбайнёры гурьбой шли за мной, предвкушая экзотическую выпивку. Дошли до пасеки, зашли в сборный кочевой домик. Две кровати вдоль торцовых стенок, между ними медогонка на тумбе, укрытая холщёвой тряпкой.
Мужики уселись на кровати. Театрально, подражая фокуснику, снимаю тряпицу с медогонки.
– Вот, – говорю менторским тоном, – центробежная медогонка, четырёхрамочная. Крутить надо по часовой стрелке со скоростью один оборот в секунду.
После двенадцати оборотов рамки переворачиваются, иначе…
– Эй, агашка (дядька), – перерывает моё словоблудие бригадир, – ты о чём?
– О медогонке, сам же интересовался. Вот она, центробежная…
– Мы это хотели, – щёлкает смачно по подбородку.
– А-а, – говорю, как бы разочарованно, – так то, на что ты намекаешь, называется медовухой. А эта – медогонка! Центробежная, крутить надо по часовой стрелке…
Бригадир, понял мою подначку, перебил с укоризной:
– Нельзя так шутить с трудящимися. Иначе…
– Что иначе?
– Поколотить могут. Дождь вон, – кивнул на дверной проём, – промокли, пока сюда шли…
Я достал бутылку водки, что осталось от гостей. За мёдом приезжали. Выпили, закусили конскими деликатесами, гостинцами чабана, стойбище которого в трёх километрах от пасеки.
Бригадир снял со стены домбру, долго настраивал. Запел, аккомпанируя себе.
Полилась музыка, напоминающая мелодичное журчание прозрачных вод Чарына.
Подъехала дежурка. Гости засобирались. Бригадир повесил домбру на стенку.
Я снял её.
– Возьми на память, – протянул. – Я всё равно не умею играть.
– Откуда?
– Ибрагим подарил. Чабан.
– Нельзя, – отказался он. – Подарок!
ЯЗЫК ФРУКТОВ
Летом восемьдесят пятого гостил с женой у её матери в Нальчике. Не знаю вкуса «горькой редьки», не пробовал, но безделье, переедание и круглосуточная опёка двух баб – тёщи и жены – надоела хуже той самой горькой редьки из поговорки. Решил разнообразить отпуск, отпросился у опекунш съездить полюбоваться Эльбрусом. Благо автобусы туда ходят ежедневно.
Доехал до подножия горы без приключений, что случается со мной редко. Когда без присмотра обязательно куда-нибудь да вляпаюсь. Однако последующие шесть дней компенсировали «упущение» с лихвой. История началась в кафе «Ай», куда совершил «восхождение» пользуясь попеременно двумя фуникулёрами. Здесь и познакомился с Каримом, горным мастером из Ткварчели.
Оказалось, что он окончил тот же горный институт в Свердловске, что и я, с разницей во времени в три десятка лет. Составил компанию. Славно посидели, есть о чём поговорить…
Когда солнце закатилось за двугорбую вершину Эльбруса, Карим вспомнил – родня сегодня соберется у матери приезд его отметить. Попросил меня сопроводить, оправдать задержку. Вот, мол, встретил человека, один институт окончили.
Отмечали! Но это и так было видно… Уговаривать меня не пришлось, не утратил дух студенческого братства. К тому же «легкости подъема» способствовали полдюжины выпитых бутылок цинандали.
Карим нанял такси. Село Башир оказалось в сорока километрах, для Кавказа сущие пустяки. Нас встретила многочисленная родня Карима, и не меньшая толпа его потенциальных родственников. Числился перспективным женихом. Дефицит с подобными кадрами в сёлах. Юноши, подрастая, уезжали в города, и женились там, шайтан знает на ком. А свои сельские красавицы оставались не обласканными.
Славно погуляли! Два дня с небольшими перерывами на баню и сон. На третье утро, после завтрака, засобирался домой.
– Да ты что на самом-то деле! – взмолился Карим. – Родной дядя сегодня нас ждёт. Человек, говорит, из такой дали приехал – должен уважить. Обычаи предков!
– Домой надо, на один день у тёщи отпросился. Гощу у ней. Волноваться будет.
– Ты хочешь, дорогой, чтобы родной дядя год со мной не разговаривал, да?
– Ну, этого, Карим, я не хочу, но…
– Никаких «но»! Банька уже готова, попаримся – и к дядьке. Он тут рядом живёт.
На четвёртое утро, после завтрака и бани, осчастливили тётю Амину. Почти родную. На пятое утро я уже не дёргался – уважили Ибрагима-аглы.
И настало шестое утро. А может, и седьмое. Проснулся с твёрдым намерением уехать из Башира. Лежу, строю планы побега. Но… кто это рядом? Сопит так сладко, в плечо дует. И откуда ЭТО взялось? Снится, может… Подёргал себя за ухо, её слегка за мочку. Улыбнулась счастливо во сне. Красавица!
– Э-э-э! – похлопал её по щекам.
Красавица открыла большие карие глаза, лукаво улыбнувшись, прильнула к моему плечу, приобняла.
– Ты кто? – спросил почему-то шепотом.
– Халида, жена твоя.
Какие-то смутные воспоминания проскользнули в голове, почти не цепляясь за извилины мозга.
– Халида, вчера, видимо, забыл тебе сказать, что я женатый.
– Был женатым, потом стал холостым, а потом опять женатым. На мне!
И залилась счастливым смехом.
Деликатно постучали. Халида набросила халатик на голое тело, поскакала открывать. Вошёл Карим, с ним трое джигитов при параде. Джигиты оказались моими дружками на предстоящей свадьбе.
В честь «молодых» бабахнула во дворе пушка. Так мне показалось. Стрелял когда-то на учениях из малокалиберных орудий по воздушным целям. Военная кафедра была в институте.
Ввалилась разновозрастная пёстрая компания с зурной и бубном. Начались пляски. Веселились все, кроме меня.
Отозвал в сторону Карима, потребовал объяснения.
– Груши вчера кушал?– спросил он.
– Какие груши?
– Обыкновенные, в сортах я не разбираюсь. Обычай у нас, дорогой! Когда джигит остаётся наедине с девушкой и та ему подаёт грушу, это означает – она не против выйти за него замуж. Если джигит берёт грушу и съедает – он делает ей предложение. Язык фруктов, романтика!
Оказывается, вчера произошло такое знаковое событие, с положительным результатом, тайный смысл которого я узнал только сейчас.
Новоиспечённый тесть оказался главой сельской администрации и к тому же отцом пятерых дочерей. Все на выданье! Он-то и развёл меня с женой и оформил бракосочетание со старшей дочерью. За пять минут, без волокиты и госпошлины.
Благо все печати при нём.
Снарядили молодых – меня и Халиду в ритуальную баню. Обычай предков! При положительном исходе ритуала через девять месяцев я стал бы отцом четвёртого ребёнка. Трое у меня уже были.
Из бани я и сбежал, высадив маленькое оконце. В одних трусах. За одеждой в предбаннике присматривали «дружки».
С тех пор не ем груш.
Несваренье от них.
Опубликовано в Бельские просторы №2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!