* * *
Мама, не беспокойся,
я теперь экономлю,
не останусь я вовсе
перекатною голью.
Не останусь я нищей,
не останусь я голой,
соблюдаю приличья
в этой жизни веселой.
Это раньше по дури
от тоски погибала,
посмотри, как я пулей
через рельсы и шпалы.
Посмотри, моя мама,
как на велосипеде
я гоняю упрямо
на пустом этом свете.
* * *
Погубят жалостью родители,
родная мать, родной отец,
два бестолковые учителя
с валокордином для сердец.
В стране с тупою диктатурой
отец родной, родная мать
с двухкомнатною кубатурой
так долго будут умирать.
Ходить утрами на работу
и забегать на пять минут,
чтоб макароны бросить в воду,
чтобы сказать с полоборота,
что поздно вечером придут.
* * *
Будем плавать наперегонки
до буйка и к берегу обратно,
а зимой наденем мы коньки
с правильным названием «канадки».
Будет от фонариков светло
и темно, и вновь светло навеки,
прилетит тарелка НЛО,
выпрыгнут смешные человечки.
Принесут бутылку коньяка
в новогоднем праздничном наборе,
возвратимся вечером с катка,
пусть тебе приснится горы, море,
берега, большие облака.
* * *
Ветер подул, ветер подул,
вот и кончается месяц июль,
с желтой акацией, с белой
над головой очумелой.
Ветер подул, всё унес в небеса,
будет гроза, будет гроза,
будет и кончится скоро,
мчат по бульвару моторы.
Счастье и горе идут налегке,
что на уме, то и на языке,
том, на котором сказалось:
ветер подул, жизнь промчалась.
НА БЕРЕГУ
На берегу во всем парадном
лежал покойный в камышах,
казался выросшим, нескладным,
не влазящим в родной пиджак.
На белом лодочном причале
была протянута канва,
в толпе свидетелей искали,
и люди мямлили слова.
Два полицейских в сером сквере
так тщательно искали след,
чтоб свет пролить в какой-то мере,
хотя какой уж это свет.
Мы все со смертью жмурим в прятки
и бегаем наперебой
по черной уличной брусчатке,
в асфальт ударив головой.
Испорченное воскресенье
без белых лодок напрокат,
и кто-то произнес в презреньи:
ужо добегался ты, брат.
Вокруг вода цвета бутыли,
песок, похожий на песок,
и странно так глаза застыли
под веками наискосок.
* * *
На пустые задворки ума
налипает отчаянье марта,
как на прямоугольник письма
налипает почтовая марка.
Так ему оболочки тесны,
потому и напрасны старанья
о прошедшем узнать со спины
по избыточной силе молчанья.
Но в молчании том уже есть
составные частицы сюжета,
что, включая оконную жесть,
март достанет потом из конверта.
* * *
Ты мне снился обычный, веселый, худой
и во сне этом ты расправлял одеяло,
улыбался с какой-то смешной добротой
над полоской истрепанного матерьяла.
Я любила тебя больше правд и неправд,
где мы счастливы были с окном в бездорожье,
с фонарями, расставленными невпопад
гуталинною ночью с дождливою дрожью.
И во сне, вспоминая твою красоту,
я вставала до раннего белого часа,
снова ставила чайник с водой на плиту
в старой кухне с окном на погоды гримасы.
И я знала, где клены стоят наголо,
если жизнь – сон короткий по сторону эту,
то лишь смерть – в перспективу природы стекло
с серой каплей дождя, с белой каплей рассвета.
БАЛ
В доме для инвалидов и бедноты
администрация организует танцы,
тихо идущий кварталами темноты,
остановись чуть в трансе.
Сдвинувши в аудитории семь столов,
в зале пустом и длинном
тихо плывут они средь других миров,
пахнет духами, пудрою, стеарином.
Движутся пары по кругу в вечерний час,
черные туфли стучат в молодом задоре,
черные брюки, белый сухой атлас,
и отступает горе.
Кружится неунывающий инвалид,
старым протезом в плиточный пол стучит он,
кружится старая девочка, тень на вид,
век наизусть зачитан.
Старый рояль фирмы «Стейнвэй энд санз» поет
что-то про счастье и встречу, и взор туманен
той, что ходила в гимназию, грызла лед,
чайная роза, где Игорь твой Северянин?
На одинокой салфетке плывет эклер,
твой кавалер таблетку разгрыз в буфете
и танцевальной походкою входит в дверь
в ясном холодном свете.
Опубликовано в Интерпоэзия №2, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!