Камиль Зиганшин. ХОЖДЕНИЕ К СТУДЁНОМУ МОРЮ

(Третья книга летописи «Золото Алдана»)

Любезный читатель! Наш журнал начинает публиковать продолжение летописи «Золото Алдана». Из первых двух книг вы узнали о жизни общины, зародившейся в Ветлужских лесах во второй половине XIX века, одолевшей трудный путь через Сибирь и обосновавшейся в Забайкальском крае, а затем оттеснённой в глушь Алданского нагорья и там хоронящейся по сию пору. Параллельно с историей общины в этих романах рассказывается о последнем походе Белой гвардии –армии генерала Пепеляева и судьбе отряда белогвардейцев, укрывшегося неподалёку от скита старообрядцев.
Читая «Хождение к Студёному морю», вы пройдёте с главным героем трилогии Корнеем от Алдана до Чукотского Носа. Повстречаетесь с потомками русских землепроходцев, коренными жителями Крайнего Севера: эвенками, юкагирами, якутами, чукчами. Узнаете о переселении части староверов в Маньчжурию.
Погружаясь в мир староверия, понимаешь, что у этих сильных духом людей можно поучиться способности преодолевать трудности, находить счастье и радость в казалось бы безвыходных ситуациях и, главное, быть благодарным Создателю за каждый прожитый день.

Сомненье –гибель, вера –жизнь.

ПРОЛОГ

Дарья, глянув в окно, мимо которого прошли две девицы, задумалась.
— Чего загрустила, матушка? –обнял её за плечи гостевавший в скиту настоятель монастыря Изосим.
— Эх, сынок! Ума не приложу, что делать. Где женихов искать? У нас ведь пять девиц на выданье, а парней, отвечающих Правилу, нет. Либо кровники, либо родственники по кресту 1 . Вон и сестра твоя, Елена, тоже в девках, а ей уж за двадцать перевалило. Паша в бобылях ходит, а ты обет дал. Похоже, так и помру без внуков…
Может, ты что присоветуешь?
— Дети наших посельцев, сама знаешь, возрастом не вышли… Впрочем, есть идея: попробую с китайцем поговорить.
— Что ещё за китаец? –сразу насторожилась Дарья.
— Да захаживает к нам один шустрый торговец. Прежде золотарил в наших краях, а когда иностранцам запретили мыть рыжуху и стали жёстко преследовать, переключился на контрабанду. С весны до осени успевает сделать на лошадях по тайным тропам четыре ходки. Захаживает и к нам. Мы ему золотишко, кабарожью струю, пушнину, а он боеприпасы, мануфактуру, соль, сахар. Скоро должен объявиться.
— Так чем тот китаец в этом деле может помочь?
— Он как-то обмолвился, что ещё к каким-то бородачам товар возит. Даже ворчал: «Да сто з такое! Как борода, так «не мозно да не мозно», – изобразил он торговца. – Сдаётся мне, что это он про наших одноверцев говорил. Ежели моё предположение подтвердится, отправлю к тебе с кем-нибудь из наших.
Когда китаец с навьюченными товаром лошадьми явился в монастырь, Изосим сразу подступил к нему:
— Ван, ты как-то обмолвился, что ещё к каким-то бородачам ходишь. Кто они?
— Бородачи, как бородачи. Такие зе, как и вы: русские с верёвочками поверх рубах.
— Можешь помочь с ними связь установить?
— Бумагу пиши. Передам.
В следующий визит Ван привёз ответ от тамошнего наставника. В нём сообщалось, что они тоже беспоповцы и испытывают нужду в невестах и женихах.
Изосим на следующий день с одним из трудников отправил китайца в скит к матери. (Ван, рассчитывая на новых покупателей, согласился без колебаний).
Обрадованная Дарья ответным письмом пригласила тамошнего наставника с молодыми на смотрины, а Вану вручила длинный список потребных общине товаров.
На Преображение Господне китаец явился в скит с товаром и старообрядцами из неведомой Маньчжурии. Матвей, открывший ворота, попросил Вана подождать, а одноверцев повёл в избу Дарьи. Та распорядилась призвать билом народ к воротам на меновую торговлю, а сама занялась гостями.
Уставщик, сероглазый, коренастый бородач лет пятидесяти, с тёмно- русой шевелюрой и такими большими ручищами, что он, словно стесняясь их, то складывал на груди, то прятал за спину. От всей его крепко скроенной фигуры веяло надёжностью и спокойствием. С ним трое парней. Вой дя, гости разом стянули картузы из своедельщины и низко поклонились. После чего, повернувшись к образам, сотворили молитву и перекрестились.
— Доброго здравия на многие лета, матушка! Иван Фёдорович Кулагин, – прогудел он. – А это наши женихи: мои сыновья Харитон, Назар и соседский –Устин.
— Спаси Христос! Благодарствую, что столь споро откликнулись на приглашение!
— Так ведь и у нас интерес имеется.
Заметив, что Дарья с недоумением поглядывает на узкоглазого Устина, пояснил:
— Мать у него китаянка. Но она прошла переправу. А сам он крещён по нашему обряду с троекратным полным погружением.
— Каков обличьем, не столь важно. Главное, чтоб в нашей вере был. Мне ближе крещеный китаец, чем некрещеный русский.
— Истину молвите, матушка. Примите от нас скромный, но пользительный для души дар –книги своеручной работы 2 . Одна певческая, ещё до Никоновой справы писана, а вторая святителя Епифана, восстановленная нами по порченной.
— Спаси Христос, Иван Фёдорович! Мы с книгами дружим. Сами знаете, сколь важны православному эти мудрые советчики. При усердии в них можно найти ответы на любые вопросы.
— То верно. Умная, добрая книга завсегда побуждает к размышлению, даёт примеры благочестивой жизни.
— С дороги, поди, устали? –спохватилась Дарья.
— Есть чуток. Путь неблизкий, да и тропы малохоженые.
— Паша, будь ласков, проводи гостей на серный источник.
— А далеко ль до него? –забеспокоился уставщик.
— С полверсты, но очень советую. Не пожалеете. Бывает, так уломаешься за день, что ноги не держат, а окунёшься –такая лёгкость и благодать, кажется, полетела бы как птица.
Через час посвежевших путников усадили за стол. За трапезой хозяйка полюбопытствовала:
— Иван Фёдорович, ну и как вам наш источник?
— Спаси Христос! И в самом деле, словно заново родился, – промолвил тот, улыбаясь.
— Рада, что удоволены… А как ваша община в Китае-то оказалась?
— Ежели начать с истоков, то предки наши с Речи Посполитой. Когда по указу Екатерины прошла вторая выгонка, осели в Забайкалье в Верхнеудинском округе.
Пришли туда в 1764 году. Это я достоверно знаю из исповедных росписей.
Жилось там вольготно и покойно пока не понаехали переселенцы с Малороссии. Оне разврат принесли, ругань, ссоры. Мы, дабы оградиться от них и избежать самовыселения с насиженного места, составили на сходе приговоры о недопущении в село чужаков. Поспокойней стало. Но явилась другая беда: началась коллективизация и притеснение со стороны власти. Пришлось, хоть и горько было, оставлять добротные дома и возделанные пашни. Всей общиной подались в Северный Китай –Маньчжурию.
Добрались без людских потерь, но волосы с той дороги у многих сделались белыя. Половина лошадей пала, оставшиеся выбились из тела. Два года терпели крайнее затруднение, особливо с провиантом.
— Чего ж вы на чужбину, на такие мучения ушли? Ведь и в Сибири потайных мест в достатке.
— Пытались. Две семьи с годик пожили было на Лене, да вертались –вельми хладный край, сказали. А тем, кто в Маньчжурию разведать ходили, тамошний край приглянулся. Звать стали. Говорили, красовитей места не найти: тепло, земля жирная.
Днесь не бедствуем, на ноги крепко встали. По первости тамошние семейские 3 нас порядочно поддержали, а позже японцы разный инвентарь дали –в те годы оне в Маньчжурии властвовали. Имели задумку переселить со своих островов пять миллионов крестьян, а опыта возделывания непривычной для них маньчжурской землицы не было. Мы стали для них пробной партией. Когда началась вой на, хотели забросить нас в Россию диверсантами, но мы отказались. Хоть и не любы Советы, идти супротив своих –грех.
В сорок пятом встречали Красную Армию цветами, радовались и гордились: победили и германца, и японца. Радовались, пока не познакомились со СМЕРШем.
Оне нам: «Кулаки, беглецы! Эва, как живут!» Арестовали пятерых. Незаконно-де границу перешли в тридцатых годах… С тех пор о них ни слуху ни духу. Куды кто делся, неведомо.
После того нас несколько лет нихто не трогал. Мы успокоились. Думали, поживём! Но в сорок девятом явилась напасть с другой стороны. В Китае к власти пришли коммунисты. Нам объявили: «Ваше проживание нежелательно, уезжайте». Кудыть уезжать? Баят, кудыть хотите. Хоть домой, хоть в Боливию, хоть в Бразилию, хоть в Парагвай –оне мол согласны принять.
Каково русскому бородачу ехать в какой-то неведомый Парагвай?! Голову сломали –как быть?
Приезжали советские консулы. Агитировали вернуться на родину, осваивать целинные земли. Может, хто и соглашался, но мы на сходе решили: чиво это в Советы через стока лет вертаться –не для того бежали от колхозов. Не стали дожидаться, когда начнут насильно вывозить. Погрузили самое необходимое на телеги и ушли вглубь Большого Хингана –горы такие.
Семейские следом подались. Сичас оне на соседнем ключе живут. Там нас нихто не беспокоит. Отстроились. Охота и рыбалка кормят. Изюбра на панты бьём.
Ишо наладились тигрят для богатого китайца ловить. Он за них стока платит, што ежели двух взять, то можно год безбедно жить.
— Поди опасное дело?
— По-первости всяко бывало. Мне вот ладонь в двух местах прокусил. Опосля наловчились. Перво-наперво мать выстрелами от тигрёнка отгоним. А как собаки его в круг зажмут, не зевай –одеяло накидывай и лапы вяжи.
— Страх какой! –ужаснулась Дарья.
— Мы ж не взрослых. Тех не взять…
— Иван Фёдорович, а велика ли ваша община?
— На двадцать пять дымов сто шестьдесят семь душ.
— А кроме тигров, кто ещё в вашем Хингане водится? –встрял свёкор Дарьи, дед Елисей.
— Много хто. Зайцев и рябцов не считаю. Из крупного –изюбр, лось, пятнистый олень, горалы. Медведь, конечно. Даже красные волки заходют. Леопарды, сказывают, есть. Правда, мы не встречали. Боле всего кабанов. О! Чуть не забыл: гималайский медведь имеется, его ишо древесным, за то што любит по деревьям лазать, величают. Его тоже хватает. Многочисленны еноты. Я их в паводок десятками на островах снимал. Потешные и жирные, будто бочонки. Само собой всякое пушное зверьё. Из редких –непальская куница –харза.
Во время вечернего богослужения «китайцы» порадовали хозяев проникновенным слитным песнопением по крюковым знакам.
— Баско у вас получается, до самого сердца проняли, – похвалила Дарья.
— А нам отрадно, что служба у вас по чину, как до Никона писано, – отозвался Иван Фёдорович.
— Как исстари апостолами и Вселенскими соборами установлено, так и исповедуем. Не можем отступить от отеческих правил, – улыбнулась Дарья.
Изредка поглядывая на уставщика, она поймала себя на мысли, что он глянется ей и как мужчина. Видела, что и она ему нравится (женщины чувствуют и понимают такие вещи без слов). Ей, конечно, было приятно, что она в свои годы сохранила ещё женскую привлекательность, но в то же время стыдилась и осуждала себя за бабий интерес к гостю. Даже невольно подумала, что, может, была слишком строга к Корнею? Жили-то душа в душу… От нахлынувших воспоминаний сердце защемило. Дарья вдруг поняла, что до сих пор любит мужа…
Елену, как она и предполагала, сосватал Харитон –сын уставщика (на смотринах на неё только и глядел). Любу, дочь Матвея –чернявый племянник Устин. А вот Назар невесту по душе не нашёл: ему тоже сразу глянулась Елена, но он не отважился соперничать со старшим братом. Расстроенный, не стал даже ни к кому присматриваться. Иван Фёдорович, видя, что Дарья озабочена, успокоил:
— Теперь дорогу знаем, не раз придём, ребята у нас ещё есть.
После рукобития наставники обручили молодых по уставу.
«Аз тя посягаю жену мою Елену», – торжественно, не сводя восторженных глаз с избранницы, произнёс Харитон. Она отвечала: «Аз тя посягаю мужа, раба Божьего Харитона». Так они повторили три раза. То же самое произнесли Устин с Любашей.
Дарья, с трудом сдерживая слёзы, взяла икону и подошла к молодым: «Благословляю вас ликом Господним на честный брак, телу на здравие, душам на спасение. Помните, там, где любовь, там Бог, где совет, там свет, без совету, без любви в доме стены пусты». После этого Иван Фёдорович с чувством прочитал «Поучение новобрачным».
Молодухам заплели волосы в две косы и надели шашмуру –головной убор замужней женщины. А они повязали мужьям собственноручно тканые пояски.
На Еленином было вышито «Люблю сердечно, дарю навечно».
По завершении обряда молодожёны, трижды поклонившись родителям, пригласили всех к свадебному столу. Прочитав хором молитву, приступили к трапезе, во время которой гости по очереди вручали поклоны –подарки.
Первыми подошли Еленины дед с бабкой. Елисей вручил парням сшитые им самим поняги 4 из кожи, а Ольга, молвив молодухам: «Мужа ослушаться –Бога оскорбить», накинула каждой на плечи по вязаному платку. Подходили по старшинству, одаривая молодых, и все остальные.
Трапезничали поначалу безмолвно, но ядрёная брага своё взяла. Потихоньку расшевелились, разговорились, запели песни. Матвей с супружницей Глафирой пустились в пляс. Да с таким задором, что и остальные присоединились. Захмелевшая Дарья тоже вышла в круг: пусть маньчжурцы знают, что варлаамовцы умеют веселиться. Молодые же сидели чинно, брагу не пили.
Гуляли, бражничали, похмелялись три дня. Прощание было грустным. Мать Любаши рыдала в голос. Да и Дарья из последних сил держалась. Лишь напоследок, уже у ворот, всплакнула. Обняла молодых, смахнула слезу: «Свидимся ли когда, дитятко моё ненаглядное!?» и, обращаясь к зятю, добавила: «Береги, не обижай мою дочурку. Будешь холить, лелеять, будешь как сыр в масле кататься».
Иван Фёдорович был доволен: ему после брачной ночи доложили, что невесты непорочны.
С молодыми в маньчжурский скит отправился Паша и трое ребят из пещерников. Павел долго упирался, отговаривался, привык холостяковать, но мать настояла: невестка ей нужна была теперь до крайности. Выдав Елену, она осталась без помощницы. Свекровь уже не в счёт: едва по дому ходит.
— Паша, ты там больно не привередничай. Главное, чтобы добрая была да работящая. Гляди не лицо, гляди сердце. Красота ведь до венца, а ум и душа –до конца, – напутствовала она сына.
По дороге завернули в монастырь. Там и переночевали. Корней благословил дочь, а с сыном разговора не получилось: тот всё время молчал, отвечал односложно: так и не смог простить обиды безотцовщины. Корней и не обижался. Понимал, как разруб ленную верёвку ни связывай, узел всё равно остаётся.
Через месяц варлаамовцы вернулись в удвоенном составе. Дарья лишь только глянула на выбор сына, так и расцвела. До того пригожа была Катюша: милая, ласковая. А со временем убедилась, что и в делах она расторопна и умела.
Жизнь в скиту текла по незыблемому распорядку. Сотворив утреннюю молитву, каждый испрашивал у родителей, а при их отсутствии –у старших по возрасту благословение на предстоящие дела. Лишь после этого принимались за работу.
День завершали вечерним правилом. Благодаря мудрости и душевному теплу Дарьи, в общине царила атмосфера любви и взаимовыручки.
Что удивительно, несмотря на строгий распорядок и тяжёлый труд, люди в этой глухомани не утратили тягу к красоте. Старались не только опрятно и со вкусом одеваться, но из года в год прихорашивали свои отстроенные после пожара жилища.
Окна обрамляли каждый на свой лад затейливыми наличниками со сквозной резьбой. Ставни расписывали узорчатыми росписями. Стены разрисовывали порхающими среди деревьев птицами, цветами, завитками и непременным единорогом –символом силы и свободы. Всё это делало жилище похожим на цветущий райский сад.
Цветистым орнаментом покрывались не только стены, но и печи, матицы, двери, стулья. У иных узорочье было даже на прялках и посуде. Всё это ласкало глаз, создавало праздничный настрой даже в хмурые осенне- зимние дни.
Хозяева, обновляя росписи стен (как снаружи избы, так и внутри), старалась заполучить Капитона, самого искусного в этом деле.
Сряда 5 , передаваемая по наследству из поколения в поколение, тоже всячески украшалась. При этом особый упор делался на вышивку, на её яркость и разнообразие узора. Наряды бережно хранили и надевали лишь по великим праздникам. По мере необходимости подновляли, освежали. Но и к повседневной одежде относились крайне бережно. Кроили безостатковым способом, а самые лучшие ткани использовали лишь для видимых частей костюма: воротников и фартуков.
Рукоделию девочек обучали с малых лет. К семи годам они умели прясть и вышивать. К десяти- двенадцати, когда начинали готовить приданое, уже самостоятельно ткали в разной технике, кроили, шили простые фасоны. Небрежность осуждали, говорили: «худую», неумелую никто замуж не возьмёт.
Мальчиков учили не только плотничать и столярничать, но и рыбачить, охотиться, валить лес, колоть дрова. А всех вместе –грамоте и Закону Божьему.
Обучение велось как в семье, так и в школе. Правда, после смерти наставника Григория она какое-то время бездействовала. Дарья, помня его слова: «Если в детстве не будем говорить с детьми о Боге, то в старости будем говорить с Богом о детях», решила возобновить занятия. Особенно необходимы они были для детей пещерников. Рассудив, что лучше Паши для этого никого не найти: начитанный и спокойный, убедила сына взять на себя заботу о школе.
Занятия Павел Корнеевич начал с изучения Ветхого Завета и Пятикнижия.
В хорошую погоду проводил уроки прямо на свежем воздухе: на лужайке перед школой, на речке, в лесу. Прочитав очередную главу, растолковывал ребятам её суть на примерах из жизни общины. Попутно ненавязчиво разъяснял смысл требований Устава, писанного старцем Варлаамом.
Затем учили наизусть три основные молитвы: «Отче наш», «Символ веры», «Богородице Дево, радуйся». Зубрили так, чтобы помнить до смертного часа. Кому-то учение давалось легко. А с кем-то приходилось оставаться и заниматься дополнительно. Освоив Азбучку, переходили к чтению книг.
Ремёслам же обучали другие члены общины, каждый по своей части.

* * *

Хорошо это или плохо, но жизнь Создателем устроена так, что покой и благодать не длятся вечно. В 7463 году 6 (1957 году) лета практически не было. Каждый день дождь, холодный ветер. А в конце июня двое суток кряду валил снег. Погибло почти всё звериное и птичье потомство. Выживших добила бескормица: не уродились ни ягоды, ни орехи, ни грибы. Холодное лето больше всех огорчало детвору –вода в Глухоманке была такой студёной, что ни разу не искупались.
Надежду на благополучную зимовку скитникам давала навяленная рыба. Её, к счастью, в речке и озере не убавилось. Да и гусей во время линьки худо-бедно набить удалось. А вот набрать кедровых орехов и брусёны из-за неурожая не получилось. Посему упор сделали на съедобные коренья. В общем, голод общине не грозил.

* * *

А вот обитатели монастыря от сюрпризов непогоды пострадали изрядно. У них за лето снег выпадал дважды. Первый, в июне, погубил всходы яровых и буквально припечатал к земле озимую рожь. Заодно мокрым снежным саваном переломало деревья. Второй, на Успение Пресвятой Богородицы, добил остатки того, что уцелело. Посему монастырским, чтобы посеять озимые 7 и оставить зерно на весеннюю страду, пришлось резко ограничить выпечку хлеба.
Все понимали, что следует подналечь на рыбалку и охоту. Иначе зиму не пережить. Мужики уходили в обедневшую тайгу на несколько дней, но возвращались чаще всего с пустыми руками.
У Корнея к тому времени культя зажила, и он, смастерив протез, стал учиться ходить. Первая конструкция оказалась неудачной: протез то и дело съезжал, а при опоре на него культю пронзала острая боль. Пытаясь хоть как-то улучшить её, поместил протез в глубокую кожаную гильзу, плотно облегающую обрубок.
Два поперечных ремня надёжно фиксировали её и обеспечивали равномерное распределение нагрузки при ходьбе. Первое время Корней прогуливался лишь по территории монастыря. Когда кожа достаточно огрубела, стал выходить за ворота, где собирал дикоросы, а, пообвыкнув, и в тайгу на охоту. При этом был единственным, кто почти всегда возвращался с добычей.
Старший сын Корнея Изосим, он же настоятель монастыря отец Андриан, обиды на батю за то, что тот ушёл из семьи, не поминал и вёл себя по отношению к нему уважительно.
За время, пока заживала культя, Корней стал завсегдатаем монастырской библиотеки. В ней нашлось и несколько книг по географии. Больше всего нравилось ему разглядывать карты в большом, увесистом фолианте «Атласъ Российской империи». Часами рассматривая хребты, затейливые нити рек и речушек, он вживую представлял эту местность.
Чаще всего раскрывал разворот, на котором была изображена река Лена и впадающий в неё Алдан (кружочек, обозначающий город Алдан 8 на его извилистой ниточке почему-то отсутствовал). Определив по характерной излучине место впадения Глухоманки, Корней отправлялся в мысленное путешествие по загогулинам русла, то приближаясь, то отдаляясь от Верхоянского хребта, до голубого поля с надписью «Северный океанъ». Когда он первый раз прочитал её, ему представилось громадное, бескрайнее озеро. Особенно потрясла Корнея его глубина. Судя по надписям на карте, она в некоторых местах превышала две тысячи метров. «Сколько же лет реки заполняли эту ямину? Пожалуй, не одну тысячу», – удивлялся он.
Корней так полюбил странствия по картам, что мог просидеть над ними несколько часов кряду. Эти воображаемые путешествия распаляли его фантазию.
Неведомые горы и прихотливые извивы рек представали перед его мысленным взором так чётко, что он «видел» их в мельчайших деталях.
Некая юла, сидящая в нём, набирая обороты, пробуждала желание отправиться-таки к загадочному Студёному морю, известному ему с детства из сказок эвенкийской бабушки. Прознав, что один из монастырских трудников много раз хаживал с экспедициями по Крайнему Северу, Корней зазвал его к себе.
Долговязый, сутуловатый бородач с умными серыми глазами, в свои сорок с небольшим он исходил весь Север и мог рассказывать о нём бесконечно. Наверное, поэтому монастырские звали его Географом. Как позже выяснилось, тот и в самом деле был учителем географии. Окончив Ленинградский университет, он девять лет преподавал в школе.
— Николай Александрович, как же вас занесло на Крайний Север?
— Так я, Корней Елисеевич, там и родился. Дед мой из ссыльнопоселенцев.
Ещё при Александре III протопал по этапу из Тульской губернии до Усть- Янска.
Бабушка поехала за ним. Пока отбывали срок, обжились, детей нарожали. Так и остались. Это ведь только для заезжих Север –промороженная, закованная во льды и обделённая светом окраина. Они и представить себе не могут, какое буйство жизни у нас летом! А как красиво небо, расцвеченное северным сиянием.
Те, кому выпадает счастье видеть всё это, пленяются Севером навсегда.
— Я, конечно, ничего этого не видел, но меня почему-то с детства тянет в те края.
Крайне любопытно побывать там, где прошли первооткрыватели этих земель и морей.
— Это ж здорово! Корней Елисеевич, вы не пожалеете! Поверьте, в нашей стране не так уж много мест, принявших стольких прославленных путешественников, как мой Усть- Янск, – обрадовался Географ. – Представьте себе, ещё в 1637 году енисейский десятник Елисей Буза первым спустился по Лене и вышел в Ледовитый океан с отрядом в 50 человек. На следующий год он же с сотоварищами на не боящихся льдов круглобрюхих кочах 9 достиг устья Яны. Тогда же боярский сын Иван Ребров прошёл пролив Дмитрия Лаптева и зашёл в устье Индигирки.
— На карте есть море Лаптевых. Это в его честь?
— Разумеется, в честь него и брата Харитона 10 . А устье Колымы морем первым в 1643 году достиг казачий атаман Михаил Стадухин. Общая протяжённость открытых и описанных им берегов составила 1500 километров.
Арктический мореход Семён Дежнёв, выйдя из Нижнеколымского острога в 1648 году на кочах (три из них в шторм разбило), совершил выдающееся географическое открытие: доказал, что Азия не смыкается, как до того полагали, с Северной Америкой. Обогнув Чукотский Нос, он первым прошёл на лодке вверх по реке Анадырь, где построил острог. В Усть- Янске с научными целями побывал капитан- командор Семен Лаптев, мичман Федор Матюшкин. Позже Колымская экспедиция Фердинанда Врангеля описала побережье от Индигирки до Берингова пролива, который, вообще-то, справедливей было бы называть проливом Семёна Дежнёва, ибо проход из Ледовитого океана в Тихий пройден и описан им на 80 лет раньше обрусевшего датчанина.
— Вот ничего себе! А я только про Дежнёва и Врангеля читал.
— Что вы! На моей родине работали ещё такие известные исследователи, как барон Толь, боцман Бегичев, геолог Волосович, учёный Миддендорф. А экспедиция друга Врангеля, лейтенанта Петра Анжу так и называлась «Усть- Янская». Описывая берег между Оленёком и Индигиркой, он прошёл на собаках тысячи километров.
Наш Усть- Янск в те времена был известен от Таймыра до Чукотки. Я бы назвал его «форпостом лейтенантов». Поглядите, чьи подписи стоят под знаменитой генеральной картой Сибири, составленной по описям Великой Сибирской экспедиции: лейтенанты Харитон Лаптев, Дмитрий Овцын, Сафрон Хитров, Иван Елагин; капитаны флота Степан Малыгин, Дмитрий Лаптев. Со временем почти все они стали адмиралами.
— Я читал, что священники, проповедуя слово Божие, к первой четверти XIX века завершили христианизацию малых народов Севера. При этом они выступали не только проводниками православия и русской культуры, но и обучали грамоте местное население.
До увлечённых беседой приятелей донёсся звук била, призывающий к обедне.
— Николай Александрович, слушать вас интересно, но негоже опаздывать.
Предлагаю встретиться ещё раз после службы.
Корней встал и, приглаживая густо засеянную седыми нитями бороду, добавил:
— Для меня важно всё, что касается Севера. Особливо про ранешные времена.
— Так я с удовольствием поделюсь всем, что знаю. Карту для наглядности принесу… Корней Елисеевич, просьба есть. Если не затруднит, зовите меня просто Николаем и Географом. Мне так привычней.
— Договорились.
Вечером Николай продолжил свой эмоциональный рассказ:
— На мой взгляд, вся эта лейтенантско- сибирская экспедиция, продолжавшаяся десять лет, с 1733 по 1743 год, воистину великая, я бы даже сказал героическая!
Поражает невероятная преданность делу и Отечеству! Ведь ни один народ, ни одно государство в те годы не пыталось, да, по-моему, и не смогло бы предпринять такого. Это как раз то, что называется русским размахом… Возьмем, для примера, только август- октябрь 1740 года.
Представьте Север того времени. На крайнем востоке страны, в Авачинской бухте, на Камчатке, отдают якоря пакетботы «Святой Павел» и «Святой Петр», прибывшие из Охотска под командой Беринга и Чирикова. В те же дни команда бота «Иркутск», на капитанском мостике которого стоит Дмитрий Лаптев, отважно пробивается сквозь льды вблизи устья Колымы, стремясь к неведомым землям Чукотки. А возле восточного берега Таймыра сплющенный торосами идёт ко дну бот «Якутск». Его экипаж по решению Харитона Лаптева направляется по льдам к пустынному берегу полуострова Таймыр и посуху обследует и описывает его.
Тщательность и точность, с какой выполнены эти работы, поразительны. Ещё более поразительно мужество этих людей: ведь они испытывали нехватку практически во всём. Я вам сейчас покажу маршруты этих экспедиций.
Николай развернул на столе вычерченную от руки карту.
— Вот смотрите…
— Погоди, погоди, темновато, – остановил его Корней. Пересев к печке, он нащипал ножом, сделанным из старой косы, лучины. Запалил сначала одну, потом для лучшего света вторую.
— Вот теперь получше. И что там у нас?
— Смотрите, здесь нанесены все маршруты. Штрихами –первопроходцев, а те, что мы прошли –точками. Я ведь тоже изрядно помотался по Северу. Если сложить всё вместе, то поболее кругосветки получится. Вот отсюда прошёл в 1940 с Ленинградской экспедицией. И тут был, и тут, – с гордостью показывал он.
— Я тоже немало походил по лесам и горам, но мне с тобой не сравняться.
— Вам будет чудно, но в Заполярье леса в обычном понимании нет.
— А что там, трава что ль?
— В основном карликовые берёзки и ползучие ивы. А вот цветов море. Когда все они зацветают… красота неописуемая! Глаз не отвести. Горы есть, но пониже ваших и по большей части лысые. А вот озёр и болот без счёта. В них, правда, не утонешь: вечная мерзлота.
С того дня их вечерние посиделки стали регулярными. Николай приходил к Корнею, как только управлялся с заданиями благочинного 11 .
За чаем он подробно рассказывал всё, что знал о Севере. Корней внимательно слушал. Если что-то было непонятно, переспрашивал. Оставшись один, записывал в тетрадь самое важное. В том, что судьба свела его с таким знатоком Заполярья, он видел Божий промысел.
Эти встречи- беседы окончательно лишили скитника покоя. Север всё сильнее манил его. Никакие доводы разума уже не могли заглушить его желания идти туда, куда звала мечта, рождённая в детстве бабушкиными сказками: ведь ни одна из них не обходилась без упоминания о Студёном море. Корней и не противился этому зову. Эта мечта- желание настолько завладела им, что, ложась спать, он непременно мысленно проходил весь путь от монастыря до океана. А случалось, просыпался ночью от нахлынувших сновидений воображаемой дороги и подолгу лежал, заново переживая сон.
Корнею хотелось обсудить с сыном своё намерение отправиться на Север, но всё робел: как-никак настоятель монастыря. Наконец, набрался смелости и, выждав момент, когда тот отдыхал в своей келье, постучался. Изосим отворил сразу, словно ждал его. Это успокоило Корнея, и он заговорил без стеснения:
— Сынок, – тут он запнулся, – отец Андриан, пришёл посоветоваться.
— Слушаю внимательно.
— Ничего не могу с собой поделать. Старая маета одолевать стала –потянуло в дорогу.
Изосим вопросительно глянул:
— И куда теперь?
— На этот раз туда, где кончается земля. Хочется увидеть океан и побывать в тех краях, где пол-лета –день, ползимы –ночь. Представь, там даже медведи белые! Что присоветуешь?
Сын смотрел на отца и думал: «Неугомон! Как был бродягой, так им и остался.
Такого в четырёх стенах не удержать», – а вслух произнёс:
— Ведал, что маешься, ждал, когда сам придёшь. У Создателя на каждого из нас свой замысел. Коли Он тебя на край Земли призывает, стало быть, это для чего-то надобно…Благословляю!
Андриан перекрестил двоеперстно отца.
— Когда мыслишь отправиться?
— По весне, как земля подсохнет.
Хотя Изосим знал, что раньше июля отец не выйдет, поправлять не стал:
— Время подходящее. Одно тревожит: как на культе в такую даль?
— Ты же сам в проповеди о святом Луке говорил, что главный враг человека – страх. Что для успеха задуманного надобно не страшиться и, уповая на Бога, действовать. А уж Он подскажет и поможет.
— Я и не отрицаю того, но беспокоюсь: путь-то неблизкий.
— Нога не подведёт. Протез хорошо подогнал, сидит как влитой. Да и кожа загрубела, не так чувствительна. Главное, выйти к Алдану. Дальше мыслю на пароходе.
Тут Корней развернул тщательно скопированную из атласа карту:
— Ежели Господь позволит, хочу достичь вот этого пролива. Берингов называется. За ним Русская Америка. Аляской называется. Знаешь, кто такой Беринг и почему пролив назван его именем?
И Корней с жаром принялся рассказывать про экспедицию командора, которая благодаря мужеству и таланту капитан- лейтенанта Чирикова совершила массу географических открытий.
— С маршрутом всё понятно, а как с родительским благословением? Без него пути не будет. В поучении Ивана Златоуста прямо сказано: «Родителя ослушаться –Бога оскорбить».
— За то сильно опасаюсь … Отец ведь так и не простил.
— Сходи, покайся, глядишь, смягчится… Заодно проверишь, как нога себя поведёт. В гостинец муки прихвати –у них, поди, давно кончилась. Марфе скажу, чтоб отсыпала.
Выйдя из кельи, окрылённый Корней немедля направился к Географу. Не терпелось поделиться радостью, что настоятель поддержал его намерение достичь не только океана, но и Берингова пролива.
— Корней Елисеевич, если вы не против, я бы тоже с вами пошёл.
— А чего мне противиться? Вдвоём-то сподручней. Тем паче места те знаешь, да и к бивачной жизни навычный. Только прежде чем идти, мне непременно родительское благословение получить следует. Без него никак.
Не любивший долгой раскачки Корней отправился в скит, едва стали гаснуть звёзды. В лесу стояла обычная предрассветная тишина, но стоило взошедшему светилу позолотить морщинистую кору сосен и выбелить стволы берёз, лес ожил: защебетали, запорхали разнокалиберные птахи, забегали зверушки.
В горельнике, в просвете между подрастающими ёлочками мелькнул круп убегающего сохатого.
— Ишь ты, белоштанник! Испугался?! –улыбнулся Корней.
Где-то в стороне неуверенно попробовала голос кукушка и смолкла, прокуковав двенадцать раз.
— Что-то маловато ты мне отсчитала, – продолжал посмеиваться скитник.
Словно устыдившись, птица вскоре возобновила счёт и вещала свои пророчества до тех пор, пока Корней не сбился со счёта. В растущих вдоль тропы зарослях шиповника он разглядел каким-то чудом сохранившиеся ягоды. Сняв со спины понягу, прислонил её к стволу кедра и, отцепив притороченный котелок, стал собирать их для матери. Ягод было немного и, переходя от куста к кусту, он быстро удалялся от тропы.
Неожиданно оттуда донесся короткий рык. Привстав, скитник увидел, что в метрах шести- восьми от поняги стоит небольшой, видимо, прошлогоднего помёта медведь. Обнаружив незнакомую штуковину, он внимательно и смешно рассматривал её издали.
— Что это такое? Оно опасное? Можно ли это есть? –читалось в его позе.
Зверь крадучись делал к поняге шажок и замирал, вслушиваясь и всматриваясь, как Оно отреагирует на его приближение. Не дойдя пару метров, остановился, переминаясь с ноги на ногу. Решив, что Оно спит, стал фыркать и ударять перед собой передними лапами. Однако «незнакомец» не реагировал.
Корней с улыбкой наблюдал за «храбрецом».
Наконец, тот, подойдя почти вплотную, как можно сильней отклонившись назад –мало ли чего! вытянул вперёд лапу и попробовал прикоснуться самыми кончиками когтей. Едва успев дотронуться, резко отдёрнул её, будто обжёгся.
Помедлив, решил повторить свой храбрый поступок. В этот раз коснулся чуть смелее –поняга шевельнулась! Медведь тут же отпрянул. А успокоившись, вновь решил подойти, но уже с другой стороны. Убедившись, что Оно не опасно, пестун принялся обнюхивать, дотрагиваясь уже носом.
Корней решил, что пора спасать понягу, и застучал ножом по котелку.
Перепуганный зверь, зауффкав, бросился наутёк. Отбежав немного, обернулся и посмотрел с обидой –эх! такую добычу пришлось оставить!
Набрав почти полный котелок ягод, скитник продолжил путь. Метров через триста увидел медведицу с двумя медвежатами и тем самым любознательным пестуном. Вокруг них чернели свежие покопки. Косолапые старательно выкапывали корни борщевика и, отряхнув от земли, аппетитно причмокивая, ели их.
Корней осторожно обошёл семейку.

* * *

Чем ближе Кедровая Падь, тем сильней тревога: как примет отец?
Вот и скит. Из некоторых печных труб, видневшихся над заплотом, струился дымок. Корней жадно вдыхал знакомые, только этому месту присущие запахи.
Постаревший, белый, как полярная сова, Елисей встретил неприветливо. Набычившись, недобро зыркнул глазами из-под кустистых бровей:
— Чо пожаловал?
Погрузневшая мать, держа в руках принесённый сыном котелок с шиповником и ковригу хлеба, запричитала:
— Чего уж ты, отец! Аль не сын? Поговори нормально.
— Ну, слушаю, – досадливо поморщился тот, насупив брови.
— Тятя, пришёл вымолить твоё прощение, – видя, что отец смотрит по-прежнему неприязненно, взмолился, – не гневайся, прости Христа ради. Затмение тогда нашло, бес попутал, – в голосе Корнея прозвучала такая непостижимая боль, что взгляд отца помягчел. – Наказан я сполна –вот и ногу потерял, – задрал штанину сын.
Увидев протез, Елисей обомлел, а мать завыла в голос.
— Прости, тятя! Прости! Прости Христа ради, – твердил Корней, с мольбой глядя на отца.
Старик торопливо смахнул непроизвольно выкатившуюся слезу и, прикрыв рот ладонью, прокашлялся:
— Я что? Я не судья. Главное, чтоб Господь простил… Может, и я где-то оплошку дал, – и, повернувшись к супруге, уже твёрдо произнёс, – Полно, мать, мокроту разводить, на стол мечи. А ты садись, – указал он Корнею на лавку.
Заметив, что тот не решается, добавил:
— Чо мнёшься? С дороги, поди, голодный.
Узнав о намерении Корнея, Елисей преобразился и даже посветлел лицом:
— Я ведь тоже когда-то имел охоту до Студёного моря сходить, да не сложилось… Коли душа просит, благословляю… Токо впопыхах такие дела не делаются. Всё загодя надобно обдумать, подготовить … Не знаю, дотяну ли до твоего возвращения. Изломался… и сердце что-то по утрам замирать стало, а потом как зачастит, будто вдогонку пускается. Похоже, подходит моё время землицу удобрить.
Елисей, шаркая, подошёл к божнице и снял с полки литую иконку Николая Чудотворца. Глядя сыну в глаза, промолвил:
— Это наша родовая икона. Перешла ко мне от твоего любимого деда Никодима, а ему от основателя общины –Варлаама. Во всех мытарствах сопровождала, беду и напасть не раз отводила. Даст Бог, и тебя в пути оборонит.
— Спаси Христос, тятя!
Корней благоговейно приложился к иконке.
— В дороге, сынок, всяко может случиться. Как бы тяжко ни было, не паникуй.
Запаникуешь –пропадёшь. Паника –вреднейший враг. Не давай ей овладеть тобой.
Тогда и Господь не оставит… Токмо греха страшись…
Перекрестив, Елисей вручил иконку сыну.
Растроганный Корней приложился к лику покровителя путешествующих, поклонился отцу в пояс и попытался было что-то сказать, но горло сдавил судорожный комок…
Елисей же тихо радовался: так вот как Господь решил исполнить его юношескую мечту о хождении на Студёное море!
Ближе к вечеру вернулись с Глухоманки Дарья с Пашей и невесткой Катей.
Они собирали уродившуюся на мари у Завала клюкву. Хоть и обрызнуло волосы у Дарьи сединой и фигура несколько оплыла, но стан по-прежнему прямой, и лицо своей былой красоты не утратило.
Молодые, молча поклонившись, сразу удалились в свою каморку, а Дарья не знала, как себя вести. Корней тоже растерялся. Так и стояли молча.
— Дарья, пошто заморозилась? Чай твой муж, – нарушил заминку Елисей, – вот пришёл благословение испросить на путь к Студёному морю.
— Куда?? –переспросила поражённая Дарья.
— Чо раскудахталась? Сказал же –к Студёному морю.
— Ну и как? Что порешили?
— Благословил… Простил я его.
Узнав, что Корней обезножел, Дарья в порыве сочувствия неожиданно для себя, забыв обиды, обняла мужа.
Корней, вдыхая запах её волос, замер, не веря своему счастью. Так они и стояли, глядя друг на друга сквозь пелену навернувшихся слёз, как когда-то… в прошлой, такой счастливой и такой далёкой жизни. Во взгляде Дарьи читался то бессловесный укор, то не понимание, то восхищение.
— Боже мой! Ты так и не изменился, – прошептала она, – всё такой же шальной волк-одиночка.
— Понимаешь, океан так манит, что порой дрожу от нетерпения –быстрей бы отправиться. Даже дышать стал по-другому.
— А сдюжишь?
— До вас же дошёл, и до Алдан-реки, с Божьей помощью, дойду. А дале на пароходе мыслю. И не один иду, с товарищем. Он Север хорошо знает: родом с тех краёв.
— Дивлюсь я на тебя.
Тут она едва сдержалась, чтобы не сказать ласково: «Горе ты моё луковое».
— Родители с тобой живут как у Христа за пазухой. Отец вон какой бравый.
— Это он на людях бодрится. На самом деле болезный. Иной раз бывает так плох, что ляжет и задыхается, словно рыба на берегу. Давеча Катя едва откачала –чуть не задохся.
— Да уж, тятя жалобиться не любит… Пластина-то, гляжу, теперь в нашем доме стоит. Картинки смотрите?
— Какое! Она уж с год как не кажет.
— А Ларь как? На месте?
— С ним всё в порядке. Паша с пещерниками приглядывают.

* * *

Утром, перед тем как выйти из избы, Корней постоял у порога, оглядывая отчий дом так, словно хотел запечатлеть в памяти всё до мельчайших деталей.
После чего решительно распахнул дверь: впереди его ждала полная приключений и испытаний дорога.
У скитских ворот Елисей ещё раз перекрестил сына двумя перстами и добавил к лежащим в поняге трём вяленым гусям мешочек отборных кедровых ядрышек – полночи чистил. Прощались молча, соединяя усы и бороды в троекратном поцелуе.
Дарья, прижавшись напоследок, прошептала:
— Буду каждодневно молить Господа за тебя.
Отходя, Корней несколько раз оборачивался и, щурясь от солнца, поглядывал на сутулого отца, грузную мать и ладную Дарью.
В монастырь он не шёл, а почти летел по нахоженной за четверть века тропе, с наслаждением вдыхая пьянящие запахи хвои и смолы. Ещё бы, такая радость: тятя и Дарья не только простили его, но и были приветливы, порой даже ласковы. Ещё вдохновляло то, как легко он осилил полсотни вёрст, отделяющих скит от монастыря.
А вот к Алдану тропы не будет, разве что зверовая. Там завалы и буреломы, да и расстояние поболе вёрст на двадцать. Но в душе крепла уверенность, что и этот переход он одолеет.
Тайга, прогретая полуденным солнцем и погружённая в сладостную летнюю истому, была до того красива, что душу наполнила редкая благодать. Сердце Корнея переполняло желание поблагодарить Создателя, что он так замечательно всё устроил. Осеняя себя крестным знамением, он принялся громко читать все известные ему благодарственные молитвы. После чего лёг на высохший ягель и, раскинув руки, вслушивался в тишину.
Скитник безошибочно различал голоса деревьев: глухо шумел, вздыхая, старик кедр, пугливо звенела, дрожа от малейшего ветерка, осина, весело лопотала, словно радуясь ему, берёза.
Сколько он так лежал, ласкаемый солнцем и шаловливым ветерком? Сколько прошло времени? И есть ли оно? Всё это было неважно. Важно было то, что он чувствовал себя абсолютно счастливым!

* * *

Подготовив за зиму всё необходимое для дальней дороги, а требовалось учесть массу мелочей, без которых в пути не обойтись, Корней с Николаем не чаяли, когда сойдёт снег, подсохнет и можно будет отправиться в путь.
Весна не подвела: грянула дружно и стремительно, но не успела скатиться талая вода, зарядили обложные дожди. Потянулось мучительное ожидание погоды. Друзья каждое утро с надеждой взирали на небо, однако хмарь не собиралась отступать. Невзирая на непогоду, на соснах затопорщились розовые свечечки будущих шишек.
В конце второй седмицы июня ранним утром в келью Корнея зашёл взволнованный Изосим.
— Тятя, собирайся! Чую, деда уходит.
До Корнея не сразу дошёл смысл леденящих сердце слов.
— Куда это он на старости собрался? –а поняв, вскочил, – так идём. Я готов.
Он не стал спрашивать, откуда сыну ведомо это –знал, что тот многое предчувствует. Через полчаса они были в пути. Хотя отправились налегке, идти споро не получалось. Тропа от дождей раскисла, и ноги на ней разъезжались. Корней, чтобы не упасть, вырубил себе посох. Изосим, жалея отца, весь груз нёс сам.
Сильно задерживали ручьи, превратившиеся в клокочущие, пенные потоки.
Если прежде их можно было просто перешагнуть, теперь приходилось одолевать вброд –до того много в них стало воды. Шли без остановки весь день и всю ночь.
Утром, мокрые и грязные, вошли в скит. Дарья во дворе кормила собаку. Поцеловав сына и приобняв мужа, вполголоса произнесла:
— Отцу лихо. Не встаёт, второй день от еды отказывается, только водичку пьёт. Вчера уж исповедовался и попросил причастия. Собиралась сегодня Пашу за вами послать, а вы, слава Богу, сами явились.
Возле кровати, на которой лежал исхудавший, с безжизненно застывшим лицом и заострившимся носом Елисей, сидела, поглаживая высохшую, перевитую венами руку мужа, Ольга.
Услышав скрип половиц, старик приоткрыл глаза:
— Корней… вот радость! Не чаял увидеть, – с трудом пролепетал он, – думал, ты уж в пути, – и, переведя взгляд на Изосима, добавил, – а я, дурень, опасался, что не почуешь. Ан не утратил прозорливости. – Силясь что-то ещё сказать, он весь напрягся, однако вместо слов зашёлся сухим кашлем. Переведя дух, тихо, но в этот раз внятно продолжил с трогательным спокойствием: «Приходит пора, и лист с дерева опадает… Вот и мой час настал… О долела-таки немочь… Сердце чуть токает…»
Приступ кашля не дал договорить. Отдышавшись, он напрягся, словно пытался что-то важное вспомнить. Наконец, видимо, поймав ускользающую мысль, произнёс:
— Сынок, ты уж нашу мечту и за меня исполни…
Создатель за добродетельно прожитую жизнь пожаловал Елисею Никодимовичу кончину лёгкую, безболезненную. Преставился он до того тихо и незаметно, что не сразу поняли –думали, спит.
Обмыв и облачив умершего в длинную белую рубаху с колпаком, уложили в выдолбленную им же из цельной лесины домовину. В руки вложили лестовку 12 .
Лицо почившего всё более просветлялось, казалось, даже слегка порозовело.
Морщины и скорбные складки разгладились, проступила печать умиротворения.
Он был красив в своём смирении и ожидании скорой встречи с Богом.
Во время отпевания Корней не сводил глаз с отца. Слёзы текли по щекам и терялись в бороде. Он испытывал горькую сладость не только оттого, что успел получить прощение и благословение, а ещё оттого, что благодаря непогоде, устроенной по воле Господа, он задержался с выходом и сумел проводить отца в последний путь.
На следующий день одни мужики пошли на погост копать могилу, другие принялись готовить материал на могильный сруб и крест…
Хоронили всей общиной без плакальщиц, в благоговейном молчании. Торжественное спокойствие и достоинство хранили даже лица детей. Домовину несли шестеро не сродников до самого кладбища. …
Мать после похорон слегла: не могла представлять себе жизнь без мужа, с которым в любви и согласии прожила пятьдесят девять лет. Глядя на лик Христа, она без конца молила:
— Господь, сжалься! Прошу Тебя лишь об одной милости: даруй мне смерть для воссоединения с моим мужем, рабом Твоим Елисеем.
Изосим не мог надолго покидать монастырь. Отслужив на девятый день молебен, ушёл. Корней остался. Он часами сидел рядом с матерью и, чтобы хоть как-то отвлечь её от горестных дум, в подробностях рассказывал истории из того времени, когда он жил с эвенками в стойбище её отца.
Она слушала внимательно, приложив ладошку к уху. Иной раз удивлённо ахала, а иной –одобрительно кивала головой. Порой и сама принималась вспоминать случаи из своего детства.
В один из вечеров мать вдруг взяла Корнея за руку и, глядя в глаза, принялась с дрожью в голосе говорить:
— Сынок, твой Север с головы не идёт. Всякая жуть мерещится…
Уж иней сел на волосы, а ты в такую даль собрался. Ну что вы с отцом в том окиане потеряли?
— Это ведь твоя мама посеяла в моей душе тягу к Северу. Все её сказки Студёным морем заканчивались.
— Сказки, они и есть сказки. Это ж не в стойбище сходить. Вспомни дядю Бюэна: на что опытный, а не доглядел –в полынье утоп. Да и сам ты, хоть и много хаживал, а вот ногу потерял… Ещё о вас с Дарьей думаю. Она, гляжу, вроде оттаяла, может, ещё и наладится. Ей, что думаешь, легко одной?… Оставайся! Очень прошу!
И такая боль прозвучала в голосе матери, что у Корнея защемило в груди.
Собираясь с мыслями, он откинул со лба тронутые сединой волосы:
— Матушка, как тебе объяснить… Хорошо в скиту. Рад, что привечаете. Но если останусь, всё одно усидеть не смогу. У меня уже все мысли ТАМ. Ни о чём ином думать не могу. Пойми, если останусь, всю жизнь корить себя буду –почему не пошёл?! Поверь, это не каприз, а обдуманное решение. Ты не тревожься, не один иду, а с бывалым товарищем, родом из тех мест.
Мать, прикрыв глаза, долго молчала. По её щекам тихонько текли слёзы. Вытащив из-под подушки платочек, вытерла их и высморкалась.
— Ну что ж, сынок, коли твёрдо решил, твоя воля, – наконец вымолвила она… – Видимо, это моя эвенкийская кочевая кровь тебе покоя не даёт… Спаси Христос, что побыл со мной, а то ведь и жить не хотелось. Сейчас, чувствую, силёнки возвращаются. Пора вставать, хозяйством заниматься. Да и Катеньке скоро помощь нужна будет. Видел, поди: на сносях девочка.
— Вот это да! А я и не заметил, – удивился Корней.
— Смотрю на неё и не нарадуюсь –повезло Паше. Такая она проворная и внимательная. Дай Бог ей здоровья… За меня не тревожься. Спокойно иди. Исполняй своё и отцово мечтание.
— Спаси Христос, матушка! Знал, что поймёшь.
— Корнюша, об одном прошу: каких бы людей в дороге не встретил, худа никому не желай. Худые мысли по миру погуляют и к тебе же возвернутся.
— Не переживай, матушка. Я это давно понял. Не юнец ведь, скоро, сама говоришь, дедом стану. Жаль только, что с Пашей у нас пока никак не наладится.
— А что ты хочешь? Вырос без тебя. Вас ничто, кроме крови, не связывает. Добавь сюда ещё и обиду –все росли с отцами, а он без, при живом-то отце. Ежели хочешь наладить отношения, тебе с нами, семьёй, надо жить, а ты опять неведомо куда собрался.
— Матушка, мы же с тобой уже всё обговорили. Ну не могу я остаться. Давай не будем об этом больше.
Когда Корней возвратился в монастырь, томил июль. От жаркого солнца в воздухе стоял дурманящий запах багульника и едва уловимый –пересохших до хруста мхов. Разыскал Географа:
— Николай, предлагаю завтра всё ещё раз проверить, получить продукты, а послезавтра в путь.
На следующий день, когда друзья паковали поняги, от ворот донёсся громкий голос Вана:
— Люди, ходи! Товар привёз! Люди, ходи! Товар привёз!
У ворот стояли навьюченные лошади и китаец с вежливой, приятной улыбкой на лице.
Расплатившись с торговцем за доставленный товар, Изосим провел Вана в трапезную и попросил Марфу накормить его. Та поставила перед ним еду в гостевой посуде и, сев напротив, тут же принялась расспрашивать:
— Как там наши? Прибавление у кого есть?
— Прибавление есть, да ваших уже нет.
— Как так –нет? –Марфа аж подпрыгнула.
— Все на пароходе уплыли.
— А что случилось? Они ведь обустроились, хорошо жили, – удивился Изосим.
— Китай новый закон: русский старовер Китаю не надо.
— Куда уплыли, знаешь?
— Куда-то в Америку.
— Плохая новость. Ну а у тебя самого как дела?
— И у меня плохо. На границе чуть не пропал. Назад ходи. Новый дорога искал.
Не знай, как дальше ходи. Трудно.
— Ван, ты уж нас не бросай. Мы ведь всегда хорошо платим.
— Платите хорошо. Граница опасно ходить стало. Прибавка надо.
— Не переживай. Не обидим.
Попрощавшись, настоятель вышел. Пробыв у себя в келье с полчаса, направился к отцу.
— Тятя, тебя на Чукотку неспроста потянуло. Ван новость принёс: маньчжурцы-то, оказывается, в Америку уплыли. Чую, где-то на Аляске строятся.

* * *

Провожать Корнея с Географом вышли почти все обитатели монастыря. Давали советы, желали удачи. Больше всего переживали за Корнея. Пухлая предобрая тётка Марфа, беспрестанно всплёскивая руками, причитала:
— Корней, да пошто ж ты себя на такие муки обрекаешь? Опамятуйся, пока не поздно! Далеко ль на одной ускачешь? Оголодаете, замрёте!
Тот отшучивался:
— Мне на роду написано бродяжничать. Дарья так и говорит: «бродячий волк».
— Знамо дело, Дарья зря не скажет.
— Ему, бедошнику, делать больше нечего, вот и изгиляется, – проворчал постаревший Дубов.
Корней подошёл к Тинькову и крепко обнял.
— Николай Игнатьевич, не устаю в молитвах благодарить тебя. Если б ты не оттяпал мне полноги, давно б землю удобрял.
— Честно говоря, сам радуюсь, что так удачно вышло.
Из ворот к отбывающим вышел отец Андриан. Путники поклонились настоятелю в пояс:
— Отче, благословите.
— Братья, дело вы затеяли многотрудное. В дороге у разных людей придётся бывать, с ними пищу делить, вместе спать. Посему при каждом таком случае читайте очистительную молитву. А вот постами себя не изнуряйте: дорога дальняя, тяжёлая, позволительно и послабу дать.
Коли одноверцев встретите –всенепременно контакт наладьте. Свежая кровь нам вельми потребна. Может, и не полные одноверцы, главное, чтобы почитали Святую Троицу, Символ Веры и крещены, как и Иисус –тремя полными погружениями, – напутствовал настоятель, – на грубое слово не сердитесь, на сладкое не поддавайтесь. В пути молитесь. Господь не оставит.
Андриан трижды осенил их благословляющим крестом. Странники, с почтением приложившись к его руке, закинули за спину увесистые поняги и, не оглядываясь, зашагали мимо уже тронутого желтизной поля пшеницы к перевальной седловине.
— Чистой дороги! Никола в путь! Будьте Богом хранимы! –неслось вдогонку.
Корней шёл, поскрипывая ремнями протеза, со счастливой улыбкой на устах.
Ещё бы –наконец он в пути! И сразу глубже стало дыхание, пробудились, налились силой мускулы. А от пьянящих ароматов разопревших на солнцепёке цветов и трав (скитник по привычке на ходу срывал целебные), от смолистого духа кедрового стланика, от предвкушения встречи с новыми, неизвестными ранее местами, а особенно –с Океаном, сердце переполняла такая неохватная радость, что ему так и хотелось взлететь и парить над любимыми горами и тайгой! Радости добавило и дозволение настоятеля на совместное принятие пищи с иноверцами, а то всё думал, как быть, дабы не согрешить.

* * *

Взойдя на вершину гребня, Корней остановился. Сняв вой лочный колпак и отерев платком со лба пот, выступивший от зноя и затяжного подъема, с волнением оглядел синеющую на северо- востоке зубчатую цепь в пухлой кайме облаков. Где-то там родная Впадина, Глухоманка с жемчужными сливами водопадов, золоторудное гнездо, надёжно заваленное им в каменной теснине. Хотя они отсюда и не видны, Корней «видел» их в мельчайших деталях. Ещё бы –исходил всё вдоль и поперёк!
Сердце сжалось –доведётся ли вернуться? А ведь мог остаться и спокойно жить с Дарьей, родными. Так нет, жажда дороги и давняя мечта пересилили.
От этих мыслей отвлёк восторженный возглас Николая:
— Корней Елисеевич, гляньте, красотища-то какая! Какое счастье видеть всё это! Славно, что мы наконец в дороге!
Дальше шли по хорошо продуваемому водоразделу, обходя нагромождения камней и поля низкорослого кедрового стланика, обвешанного небольшими тугими, пока ещё фиолетовыми шишечками, Местами его упругие ветки переплетались столь густо, что по ним можно было шагать, не касаясь земли, но Корней знал, насколько обманчива эта соблазнительная доступность: если угодишь в прогал, можешь подвернуть ногу или, того хуже, сломать её. Посему путники пользовались набитыми медвежьими тропами: косолапые тоже не любят ходить по коварному стланику. Но ещё больше они не любят ходить по сырым, звенящим от комарья низинам. Сверху они кажутся красивыми и ровными, сулят лёгкую дорогу, а на деле встретят залежалой гнилью, непроходимой чащей и беспощадным гнусом.
Люди шли по водоразделу ещё и потому, что с него хорошо просматривалась вязь хребтов и долин, иссечённых пенистыми ручьями. Это облегчало выбор наиболее удобного маршрута к Алдану.
В какой-то момент Корней краем глаза уловил чуть заметное движение. Повернувшись, увидел идущую за чапыжником рысь. Рельефно перекатывающиеся под крапчатой шкурой мышцы, мягкая вкрадчивая поступь, взгляд исподлобья говорили о её независимости и самостоятельности. Тем не менее, заметив людей, кошка поспешила скрыться.
Путники то и дело вспугивали клевавших камушки глухарей. Те с оглушительным треском улетали с залитого солнцем гребня в тенистую чащобу. Одного из них Корней подстрелил на ужин.
Немного погодя дорогу перегородил большой муравейник. На нём лежал, раскинув крылья, ворон. Казалось, птица мертва, но при приближении людей она встрепенулась и взлетела, обдав людей резким запахом муравьиной кислоты.
— Дошлая карга намеренно ложится, чтобы муравьи очищали оперение от клещей и паразитов, – на ходу пояснил Корней. – Николай, погляди вон на ту сосну.
Видишь царапины?
— Вижу. Это рысь когти точила.
— Верно! Похоже, давно: уже короста наросла.
Завершая дневной ход, светило зависло над горизонтом, и тайга замерла в безмятежной истоме тихого тёплого вечера. Пока подыскивали для ночёвки подходящее место с проточной водой, солнце село. Зато их настойчивость была вознаграждена: нашли жизнерадостный родничок, бурунистой струйкой бьющий из-под обомшелого валуна. Теперь можно сбросить тяжёлые котомки, умыться ключевой водой и, разостлав спальники, плюхнуться на них. Десять минут –и усталость сменилась привычной лёгкостью во всём теле. Правда, растревоженная ходьбой с тяжёлым грузом культя напоминала о себе пульсирующей болью.
Внимательный Николай взял хлопоты по приготовлению ужина на себя.
Но прежде мучимый жаждой, припал к роднику. Корней покачал головой:
— Воду лакает зверьё. Негоже нам уподобляться им.
Николай вопросительно глянул.
— Ежели кружка далеко, хотя бы ладонью черпай.
Напившись, Географ соорудил таганок, принёс сушняка, достал огниво – кусок кремния и железный брусок с мелкой насечкой. Ударяя им по острой кромке кремния с прижатым к нему куском фитиля, стал высекать искру. Когда он задымил, сунул его под пучок сухой травы и, опустившись на колени, принялся раздувать огонь. Трава задымилась и вспыхнула. На пламя тут же легли завитки бересты, мелкие сучья, сверху –покрупнее. Быстро разгораясь, костёр заявил о себе энергичным треском и бойким танцем оранжевых язычков. Свет костра, ныряя в сразу сгустившуюся тьму, норовил вырвать у ночи кусочки пространства.
Корней тем временем ощипал и выпотрошил глухаря. Когда мясо сварилось, добавил в котелок собранного по дороге и мелко нарезанного дикого лука и сныти.
После ужина Николай взбодрил костёр и принялся что-то записывать в тетрадь.
— Что пишешь?
— Когда вышли, где шли, что видели, где встали. Эту привычку завёл с тех пор, как прочитал дневники штурмана Альбанова. В них описана история двухлетнего дрейфа шхуны «Святая Анна» полярной экспедиции Брусилова. Почти все её участники погибли, но благодаря этим дневниковым записям, географические открытия, сделанные ими, стали достоянием человечества. А меня они пристрастили к чтению книг о путешественниках, мореплавателях и совершённых ими открытиях. Самая любимая –«Робинзон Крузо». О том, как герой после кораблекрушения оказался на необитаемом острове и прожил там двадцать восемь лет.
— Неужели все годы один?!
— Поначалу один, а потом с индейцем Пятницей. Робинзону повезло, что остров находился в тёплых морях. Там круглый год лето. Правда, он и сам молодец: никогда руки не опускал. Хижину построил, коз приручил. Нам будет потрудней: идём туда, где море во льдах и девять месяцев зима.
Последние слова Географ произнёс зевая.
Костёр догорал. Фиолетовые язычки украдкой выглядывали между головёшек и снова прятались в мерцающих жаром убежищах. Вот и они погасли. На чёрном небе сразу отчётливей проступила широкая жемчужная дорожка с разбросанными вокруг неё созвездиями.
Проснулся Корней от тоненького свиста. Открыв глаза, увидел в лучах солнца шныряющих по стану полосатых бурундуков. Забавы ради тихонько откликнулся голосом самочки. К нему тут же выбежал рыжеватый кавалер. Встав столбиком на обомшелом пне, завертел головкой –где же подружка? Корней повторил свист и осторожно потянул руку к котомке, чтобы достать лепёшку. Бурундучок в мгновение ока исчез и в тот же миг вырос на другом конце валёжины. Через некоторое время он осмелел и, подбежав к вкусно пахнущим кусочкам, стал забавно запихивать их лапками в защёчные мешочки.
Эти малыши, пожалуй, самые милые и юркие среди всей таёжной мелкоты.
На третий день горы пошли на понижение. Появились кусты жимолости. Сизая кисло- сладкая ягода уже почти вся осыпалась. А вот малина как раз поспевает.
Возле особенно урожайных кустов останавливались полакомиться.
Когда отрог сошёл на нет, путники оказались в сумраке пойменного леса. Ветра в нём не чувствовалось. Он слегка шумел лишь в позолоченных солнцем вершинах деревьев.
Тропа то пропадала, то появлялась. Деревья стояли так часто, что видимость не превышала пяти-шести метров. Сыростью и гнилью тянуло от затянутой влажными мхами земли, в воздухе клубились тучи кровососов. Они проникали во все доступные и недоступные места. Уж до чего Корней с Николаем привычны к укусам этих вампиров, но и они, потеряв терпение, то и дело бежали, отмахиваясь ветками. Однако через секунд пять их вновь окружало серое звенящее облако.
Неожиданно до ушей путников донеслось странное повторяющееся протяжное дребезжание. Ветерок то приближал, то отдалял его.
— Похоже, медведь музицирует. Встречал таких. Пойдём глянем? –предложил Корней.
И в самом деле на проплешине, усеянной вывороченными бурей деревьями, сидел у комля сломанной ели косолапый. Он передними лапами оттягивал длинный отщеп и, резко отпустив, с уморительным наслаждением вслушивался в произведённый им пронзительно- вибрирующий звук. Было заметно, что эта «игра» на «щепковом инструменте» доставляет могучему зверю удовольствие.
— Действительно, музыкант! –согласился Николай.
На соседнем кедре разглядели застывшего на суку глухаря. Казалось, он с не меньшим удовольствием слушал диковинные звуки. Чтобы не мешать исполнителю и его благодарному слушателю наслаждаться «музыкой», люди вернулись на тропу.
Через пару километров тайга расступилась, и ходоки оказались у болотистой мари, пахнущей ржавым железом. Огибая её, вышли на заросли смородины. Ягоды ещё не совсем созрели, но некоторые есть уже было можно, однако армады беспощадных комаров, норовящих вонзить свои тонюсенькие жальца в незащищённые участки тела, не давали остановиться. Пришлось срывать ягоды на ходу.
С противоположной кромки болотины донёсся харкающий кашель. Там, не поднимая головы, брёл, пощипывая траву, молодой согжой 13 . На его голове топорщились панты –мягкие рога, покрытые тонкой кожицей с короткой серовато-коричневой шёрсткой. До гона олени всячески оберегают их. На ощупь они тёплые и упругие. Окончательно окостенеют через пару недель. Тогда эта кожица потрескается, начнёт свисать лохмотьями. А животные примутся тереть рога о деревья и камни, чтобы к гону полностью избавиться от неё.
Солнце потихоньку скатывалось к горизонту. Сумрак, таившийся под кронами деревьев, поднимался всё выше и выше, отчего лес постепенно погружался во тьму. Уже перед самым закатом в проёме между двух сопок блеснула расплавленным золотом широкая лента воды –Алдан!
Несмотря на усталость, решили всё-таки выйти к реке и уже там встать на ночёвку. Николай, продираясь через завалы деревьев и плети цепкой ежевики, во всё горло вопил «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает…».
Чем ближе к берегу, тем непроходимей буреломы и гуще подлесок. Ноги на сырых валёжинах и обомшелых камнях скользили, но бывалые таёжники, защищая рукой глаза от гибких ветвей и острых сучьев, шли уверенно.
Когда, наконец, они вышли на берег, небесный свод мерцал тысячами звёзд.
Завершающий переход так измотал путников, что Географ отключился, как только прилёг. А Корнея, начавшего читать «Повечерницу», сон сморил на середине молитвы. Спали крепко, как младенцы: знали, что суда на этом участке из-за сложного фарватера ночью не ходят.

СПЛАВ ПО АЛДАНУ

Под утро пала обильная роса. Безоблачное небо обещало ясный, жаркий день.
Вот первый солнечный лучик ударил в пенёк рядом с Корнеем. На пригретое место выползла из влажной травы сонная стрекоза. Летать пока не может –крылья в мелком бисере росы. Тёплое пятнышко медленно перемещается, и стрекоза ползёт за ним –сушит крылышки. Вслед за солнцем поднимается от реки лёгкий полупрозрачный туман. Морщинистая рябь речного плёса то и дело нарушается дразнящими всплесками крупной рыбы, охотящейся на мелкоту. Захлопали в ладошки разбуженные ветром листья.
Прочитав «Начал», Корней спустился на покрытый дресвой берег, отстегнул протез, разделся догола, оставив только поясок, и поплыл.
Холодная вода была до того прозрачна, что сквозь двухметровую толщу было видно, как колышутся у дна длинные пряди водорослей.
— Корней Елисеевич, что ж вы поясок не сняли? Промок ведь, – удивился Николай, когда тот на четвереньках выбрался на берег.
— Мы поясок никогда не снимаем. Он, как и крест, защищает от всех напастей.
— Эх, мне что ли подпоясаться, – то ли в шутку, то ли всерьёз произнёс Географ.
Занимаясь приготовлением завтрака, путники то и дело поглядывали на излучину реки: не появится ли пароход, идущий на север. Теперь – не в пример прежним временам –ходили они по Алдану довольно часто. До полудня прошло три судна, но все на юг.
Наконец, из-за мыса показался сухогруз, идущий на север. Судя по тому, что ватерлиния 14 касалась воды, загружен он был до предела. В ответ на их крики с палубы только рукой помахали. Зато шедший за ним буксир, на носу которого было выведено «Громов», на вопли путников откликнулся и сошёл с фарватера.
Приблизившись к берегу, седовласый капитан с бакенбардами на изъеденном оспой лице зычно крикнул:
— Что случилось?
— На борт возьмёте?
— Куда вам?
— К океану.
— Эва! Мы токо до Хандыги…
— И до Хандыги годится.
Когда странники поднялись на палубу, капитан представился с лёгким поклоном:
— Михаил в квадрате. Видя, что его не поняли, добавил: «Михаил Михайлович.
А вас как величать?» –глядя на них, капитан широко улыбнулся. По первости он показался путникам довольно грузным, но, как потом выяснилось, был подвижным и лёгким на подъём.
— Меня Корнеем Елисеевичем, а его Николаем Александровичем, – ответил скитник, протягивая капитану глухаря, которого он подстрелил вчера на закате.
— Спасибо! Держи Егорка, – передал тот петуха конопатому, с непокорным чубом и нежным пушком на верхней губе верзиле. – Нынче пируем! А то всё рыба да рыба. Хоть и люблю её, но иногда хочется дичины… А вы к океану куда?
— Для начала в Усть- Янск. Я оттуда, – ответил Географ.
— Вряд ли из Хандыги кто-то будет в те края. На Лену вам надо выбираться, там больше шансов… А у меня, мужики, нынче последний рейс! Отходил своё! –то ли с грустью, то ли с гордостью произнёс Михайлыч. – Сдам буксир –и на пенсию!
Дальше пущай молодой капитанит.

* * *

Не бывавший прежде северней устья Глухоманки, Корней, щурясь от слепящих бликов солнца, с интересом всматривался в проплывавшие берега. Левый представлял собой лесистую равнину с редкими куполами холмов. Между ними аласы 15  –плоские, котлообразные понижения с озерцами и тучной луговой растительностью на дне –идеальные пастбища для коров и лошадей. На них любят селиться якуты. Там, где аласы большого размера или расположены кучно, живут сразу несколько семей.
Правый же берег высокий, обрывистый. По его глинистым обнажениям сочатся водой прослойки льда. В ложбинах белеют снежники. Сразу за узкой полосой прибрежной тайги тянутся параллельно руслу цепи нарастающих по высоте горных кряжей, покрытых где темнохвой ным лесом, где полями кедрового стланика, разорванные конусами осыпей. Кое-где живописными группами щетинятся зубцы останцев. За ближними более низкими цепями дыбятся белоснежные пики главного Верхоянского хребта, вытянувшегося вдоль правобережья Алдана и Лены на 1200 километров –почти до самого Ледовитого океана. Из-за резкой цветовой границы кажется, что заснеженные вершины –это облака, зацепившиеся за горы.
Желая блеснуть географическими познаниями, Корней, указывая на ближнюю горную цепь, произнёс:
— Хребет Сетте- Дабан. Входит в Большой Верхоянский.
— В переводе с якутского –Шагающая гора: мы плывём, а она не отстаёт, идёт за нами, – добавил капитан.
— Люблю горы, – не сводя глаз с пиков, признался Корней. – Это особый мир!

* * *

Михайлыч оказался заядлым рыбаком, как он сам себя называл –рыбашником.
При этом рыбалкой считал только ловлю тайменя. Стоило показаться подходящему для их обитания месту, глушил двигатель и бросал якорь. Чаще всего это были ямы на крутых излучинах либо устья шумливых притоков: на стыке быстрой и спокойной воды этим речным разбойникам всегда есть чем поживиться.
Ближе к вечеру из-за утёса показалась очередная манящая чёрной глубиной ямина, образовавшаяся в месте впадения горной речки. У берега, на мелководье, устланном базальтовыми плитами, стояли в два ряда рыбы. По широким, похожим на развёрнутый веер полупрозрачным плавникам на спине сразу определили – хариусы.
— Чую, и таймешки тут есть. Вон там должны «пастись», – уверенно заявил капитан, указывая на витую полосу сходящихся потоков.
Пристали к террасе, упирающейся в крутой, покрытый разлапистыми кедрами склон чуть ниже ямы.
Михайлыч вынул из брезентового чехла короткую бамбуковую удочку с катушкой. На конце жилки поблескивала ложка без ручки с прицепленным к ней тройником.
— Безотказная снасть –спиннинг называется. Чешский турист подарил, без блесны, правда. Я их сам из ложек мастерю.
Корней с сомнением покачал головой:
— Чего ради рыба ложку глотать будет? Она ж не слепая.
— Ещё как будет! –снисходительно улыбнулся капитан, подкручивая по привычке усы. – Увидишь!
Перейдя на полузатопленный камень, Михайлыч принялся бросать «железку» точь-в-точь в те места, где давали о себе знать расходящимися кругами таймени.
Заброс за забросом, а рыба не реагировала.
Корней про себя посмеивался: «Чудак! Где это видано, чтобы таймень железками питался». Сам он срезал длинный тальниковый хлыст и привязал к тонкому концу жилку. Вместо грузила расплющил дробинку и, сложив получившуюся лепёшечку пополам, зажал ею леску. На крючок насадил пойманного овода. Пройдя к устью с подвижными завитками водоворотиков, перекрестился и стал одного за другим выуживать радужных хариусов. Было жарко, настойчиво атаковали оводы, но Корней так увлёкся, что не обращал на них внимания.
Капитан тем временем продолжал упорно обстреливать тёмную ямину. Плечи у него уже ныли от бесчисленных бросков. Наконец спиннинг резко дёрнулся.
— Есть!!! Взял!.. Здоровый!.. Тяжело идёт! –радостно выкрикивал Михайлыч.
Удилище то изгибалось в крутую дугу, то взлетало вверх, то вытягивалось в одну линию с лесой. Тревожно трещала сорванная с тормозов катушка. Жилка, обжигая кожу, рвалась из-под прижимающих её пальцев. Вытянув метров двадцать, таймень остановился. Капитан тут же возобновил подмотку. Бешеный рывок, и опять визжит катушка.
Минут десять продолжалась эта схватка. Вроде умаялся, выдохся таймень, но у самого берега вновь забился, забушевал краснопёрый богатырь. Обессилив, в конце концов, вытянулся серым брёвнышком на траве.
— Кто тут говорил, что на железку не позарится? –победно хмыкнул Михайлыч, едва сдерживая ликование. Оценивая вес, поднял добычу за жабры: «Килограммов четырнадцать потянет!»
Хоть и немало их было на счету капитана, он смотрел на тайменя так, словно видел его впервые. При этом ласково поглаживал дымчатые, с чёрными крапинками бока и тёмно- бурую мускулистую спину:
— Красавец, красавец! Недаром красулями зовут. А хвост-то, хвост! Какая яркая кайма! Это ж чудо!
— Да уж! Хорош! –согласился Егорка, облизываясь в предвкушении наваристой ухи.
Пока Корней с Географом разделывали трофей, а Егор «кочегарил», возбуждённый капитан ходил кругами:
— Эх, мужики! Вам рыбашника не понять. Хотя я на своём веку не один десяток тайменей взял, радуюсь каждому, словно впервой. А всё почему? Потому что по силе, быстроте реакции и уму этой рыбе нет равных. Никто под водой и на воде не уйдёт от него: ни зверюшка, ни птица, ни рыба. Потому и жирён, как сом. Только жир у него не под кожей, а равномерно по всему телу. Оттого мясо во рту просто тает и оно не похоже на рыбье. Скорее, что-то среднее между ягнятиной и телятиной. Сам я в таймене больше всего люблю голову. Такая вкуснятина –язык проглотишь!
Жаль, что растут медленно: за год всего десять сантиметров. К пяти годам – полметра. В двенадцать –чуть больше метра.
— Выходит, этому годков пятнадцать, – прикинул Николай.
— Не меньше… Пока тут возитесь, пойду малость побросаю.
Минут через пятнадцать подсёк ещё одного. Вываживал недолго: таймешек оказался средних размеров. Зато скакал по воде, опираясь на мускулистый хвост с узором красноватых пятен, пытаясь вырваться из невидимой узды, как породистый скакун. Окинув «танцора» критическим взглядом, Михайлыч отправил его на вырост.
— Не понимаю тех, кто мелочь берёт. Так ведь и реку обезрыбить можно.
Заметив, как загорелись глаза Корнея, протянул ему спиннинг:
— Спробуй … Хлебни хмельку рыбацкого счастья, покуда уха варится.
Опыта у Корнея бросать блесну не было, поэтому, чтобы не зацепить ветви черёмухи, он перешёл на далеко вклинившийся в русло столообразный камень.
Первый заброс получился неуклюжим, даже с небольшой бородой. Однако уже после третьей попытки Корней метнул блесну точно туда, куда целился. «Обстреляв» всю яму от края до края, прошёлся по стремнине –ни одной хватки.
Это ещё больше раззадорило его. Он прицепил вместо блесны- ложки свою испытанную наживку –искусственную мышь, представляющую собой слегка вытянутую деревяшку, обтянутую бархатистыми шкурками с беличьих лапок. Внизу кусочек свинца для устойчивости. Сзади мощный тройник на карабине.
От костра донёсся голос Егора:
— Уха готова! Разли-вааююю!
— Иду, иду, – откликнулся Корней и торопливо забросил обманку поперёк течения.
Плывёт она поверх воды, и кажется, будто через реку переправляется то ли крупная мышь, то ли бельчонок. Один заброс, другой. На третий из чёрной глубины что-то выметнулось. Вода вспучилась. Тугой удар хвоста был столь силён, что от всплеска мужики привстали поглядеть –что там?
— Осторожней, дружок, не пугай людей, – тихо, словно боясь упустить, уговаривал Корней тайменя.
Туго натянутая жилка трепетала, отзываясь на каждое движение рыбины. Подматывая леску, скитник трижды подводил её к берегу так, что выступала из воды не только голова, но и спина. Однако всякий раз, оказавшись на мелководье, таймень делал мощный рывок и вновь уходил на глубину. Рывки были столь сильными, что Корней едва удерживался на ногах, а при могучем потяге его буквально пригибало к воде.
Катушка визжала, леска жгла кожу на пальцах. Временами натяжение ослабевало. Это таймень, пытаясь освободиться, начинал кувыркаться, делать свечи.
Сквозь фонтаны брызг факелами мелькал малиновый хвост и алые плавники.
В четвёртый раз подтянуть тайменя к берегу не удалось: обломив крючок, речной гигант всё-таки сошел с тройника.
Капитан, сидя на палубе в продавленном кресле, встал и сочувственно развёл руками:
— Жаль! Пожалуй, больше моего был. Но ты больно не замичуривайся. Ведь именно такие моменты и запоминаются на всю жизнь. Куражу-то с избытком поимел!
Заправленную черемшой уху есть устроились на толстом слое хвои, нападавшей с кедра за многие годы. Этот исполин живёт так долго, что боковые ветви уже сами стали толщиной со взрослое дерево. Ветра скрутили, изогнули их так, что теперь напоминали перевитые венами руки старика.
Когда от костра остались лишь пышущие жаром головёшки, Корней сдвинул их в сторону, а в золу зарыл обмазанных глиной хариусов. Капитан достал из своего сундучка армейскую фляжку. Скитник сразу предупредил: «Не пьём».
Михайлыч отреагировал спокойно:
— Дело хозяйское.
А Егорка дурашливо хохотнул:
— Нам больше достанется.
Разложив сваренную рыбу по мискам, выпили. Похлебали наваристой ухи.
После чего Михайлыч ударился в воспоминания:
— Я вот, ребята, первую встречу с тайменем помню до мелочей. Случилась она в аккурат в День пионерии. Наш катер забрасывал партию в верховья Зеи 16 . Пока поднимались, столько историй про него наслушался, что и самому захотелось потягаться с этой царь-рыбой.
Тогда спиннингов не было и в помине –хищную рыбу старым пошибом, как и ты, на мыша ловили. Пристали к берегу, на котором геологи решили полевой лагерь разбить. Чуть ниже зудит шмелем студёный ключ. В таких местах таймень любит промышлять. Начальник партии весь вечер на сливной яме мышью их соблазнял, да без толку. Я загорелся –вот бы первым словить и всех восхитить.
Начальник, мужик нормальный, разрешил своей закидушкой попользоваться.
Едва начало светать, я уж на каменной гряде посреди русла. Гладь плёса вся в махоньких кружках –рыбья мелкота резвится, а на яме не шелохнёт. Но лишь коснулись воды первые лучи, она ожила. Что тут началось! Не вообразишь, как таймени куражились: прыгали свечами, сгибались крутыми дугами и с оглушительным плеском шлёпались в воду, водоворотили круги, били хвостами 17 . Один ловкач вымахнул так высоко, что дважды перевернулся в воздухе. Другой перекусил пополам выскочившего губаря и не стал даже подбирать половинки. Вся рыба в панике под коряжины забилась.
Я так засмотрелся, что чуть не забыл, зачем пришёл. Спохватился –начальникто скоро встанет! –и поскорей метнул «мышь» на серёдку. Только стал подтягивать –рывок. Сначала не сильный, а опосля как дёрнет: чуть с камня не слетел.
От счастья обезумел. Ору во всё горло: «Таймень! Таймень!» Ору и вдурную выбираю лесу на себя. Куды там –упирается, всё в глубину тянет. А как понял, что на привязи, принялся выпрыгивать да всяческие кульбиты крутить. Потом вдруг ринулся поперёк течения прямо к шивере. Там на мелководье, язва, и сорвался.
Почувствовав свободу, смастерил свечку и помчался глиссером чуть ли не на брюхе, оголив лоб и темя. Под конец зарылся в воду, а пенный след за ним всё тянется и тянется. А я стою и смотрю, словно заворожённый. Народ, разумеется, от моих воплей проснулся, высыпал на берег и, затаив дыхание, наблюдал всю эту картину.
Когда рыбина сошла, все аж застонали. А начальник партии похлопал по плечу:
— С боевым крещением! Не горюй! Таймень соперник серьёзный, нахрапом не возьмёшь. С ним «играть» уметь надо…
Михайлыч задрал голову и, глядя на улетающие во тьму искры, замолчал, чтото вспоминая. И вдруг, прокашлявшись, запел густым приятным баритоном:

В Цусимском проливе далёком
Вдали от родимой земли,
На дне океана глубоком
Забытые есть корабли.
Там русские спят адмиралы
И дремлют матросы вокруг…

Закончив, произнёс, не сводя глаз с огня:
— С молодости люблю эту песню.
— Так вы на флоте служили?
— А то! Море до того по душе пришлось, что остался на сверхсрочную. Двадцать один год на Тихом отходил. Дослужился до старшины мотористов тральщика 17-го дивизиона 113-й бригады Сахалинской военно- морской базы, – по-военному отчеканил Михайлыч. – На Сахалине и женился на медсестре нашей санчасти.
Когда в пятьдесят третьем демобилизовался, устроился в Амурскую флотилию: уже не мыслил жизнь без воды. У нас тогда уже двое пацанов было. В пятьдесят четвёртом завербовался на Лену. Жена родом с Хандыги, она и уговорила. С тех пор гуляю то по Лене, то по Алдану.
— Михайлыч, выходит, вы с японцем воевали? –сообразил Николай.
— А то!
— Об этой вой не мало что известно. Может, расскажете, как там было?
— Чего рассказывать? Вой на –дело страшное, неинтересное… Самым мучительным было постоянное ожидание боевой тревоги с того дня, как немцы напали.
Все были уверены, что и япошки вот-вот полезут. Однако побоялись самураи: после Халхин- Гола знали нашу силу. Четыре года с гаком в таком напряжении!
Лишь в сорок пятом, в ночь с 9 на 10 августа, прозвучал наконец сигнал к бою. Всех, помнится, охватило чувство воодушевления, хотя каждый понимал: кому-то не дожить до победы. Но все мечтали отомстить за позор Цусимы.
Нашему тральщику была поставлена задача высадить десант на причалах Отомари. Сейчас это Корсаков. Овладеть портом и соединиться с высадившейся на севере бригадой морской пехоты. Задачу выполнили. Не помогли япошкам ни бетонные доты, ни заграждения.
После вой ны гоняли японских и корейских браконьеров. Это были времена, когда с нарушителями границы не церемонились: ворваться в радиорубку и разбить рацию, было делом чести, а в случае сопротивления сразу открывали огонь на поражение. Всё чётко и доходчиво. Порядок махом навели… Да, были времена…
Что-то я разговорился. Давай, Егорка, по последней и спать.
Ночью затаившийся в углях огонь пробрался сквозь толстый слой хвои к пустотелой сухостоине и проник через выщерблину в комле в её нутро. Трухлявая труба вспыхнула сразу, словно начинённая хорошим зарядом пороха. Ствол загудел, задрожал, будто ракета на старте. Поначалу из него роем летели только крупные искры, но через пару минут выметнулся язык пламени. Всё бы ничего, но порывы ветра вытягивали его в сторону разлапистых кедров. Ещё немного, и ближняя крона вспыхнет факелом, и тогда верховой пожар пойдёт стеной.
Корней не растерялся. Схватил котелок с остатками чая и плеснул на огонь.
Пламя чуть осело, а когда он прикрыл дыру спальником, огонь и вовсе присмирел.
Чтобы исключить повтор возгорания, слежавшуюся хвою вокруг костра сняли до земли, а комель и выщерблину, залив водой, ещё засыпали землёй. С часик подождали –не полыхнет ли повторно. К счастью, труба подымила, подымила и заглохла. Единственной потерей от несостоявшегося пожара было обугленное пятно на спальнике Корнея.
Едва заалел горизонт, скитник уже стоял на берегу со спиннингом. Сделал с полсотни забросов, но все впустую. «После вчерашнего осторожничают», – решил он и без всякой надежды бросил последний раз. Торопливо подтягивая мышь, заметил, что рядом с ней по воде пошли усы. Пригляделся. Чуть в стороне плыло, лениво шевеля хвостом, некое подобие акулы. В воде рыбина казалась такой громадной, что скитник невольно поёжился. Увидев человека, таймень развернулся и, закрутив взмахом хвоста глубокую воронку, ушёл на глубину. Грамотный, волчара!
Тем временем утренний туман сгустился так, что уже в метрах семи воды не было видно. Ничего не оставалось, как вернуться на буксир. Всем было очевидно, что плыть в таком молоке нельзя. Стараясь расшевелить страдающего от похмелья и безделья капитана, Корней подступился к нему с расспросами:
— Михайлыч, вот вы вчера рассказывали, что жена с Хандыги. А сами откуда?
— Не поверишь, оттуда, где и речки-то не было –с Тамбовской губернии. Земля там бедная, урожаи скудные. А семья большая, мал мала меньше –в те времена не грешили, рожали, сколь Бог пошлёт. Посему в 1913 году родители надумали перебраться в Сибирь. Мне тогда шесть лет было. Получили переселенческое свидетельство, подъёмные и в специальных теплушках –их называли столыпинскими – покатили со всем своим немудрёным скарбом в неведомые края.
В тех вагонах задняя половина была отгорожена. В ней люди везли инвентарь, коз, овец, кур. Добирались полтора месяца. На Зее нам отвели 30 десятин 18 . Уже на месте сделали деревянные бороны, телегу. На казённое пособие купили две лошади, корову. А за счёт ссуды построили дом. Помнится, сосны, дабы дом долго стоял, в разное время пилили. Для стойкости от огня всё какой-то особый день поджидали. Какой точно уж запамятовал. А вот на пол, помню точно, деревья валили только при убывающей луне.
К следующей зиме амбар, хлев, конюшню поставили. Опосля ригу с соломенной крышей для сушки снопов хлеба и при ней гумно для обмолота. Между гумном и дворовой изгородью –огород. На нём матушка с девчонками овощи сажали.
Картоху отдельно, на дальнем краю.
Только сейчас, с возрастом, стал понимать, каких трудов всё это стоило старшим. Ведь строили без чьей-либо помощи. Токо отец, дядя и дедушка.
А кроме стройки надо было ещё валить лес, вывозить его из тайги, выращивать хлеб, готовить сено для скота. В общем, досталось им с верхом. Иные не выдерживали, возвращались обратно. В основном те, кому участки достались в низинах. У них Зея в августе каждый год заливала поля, а стога так и вовсе уносила.
Революция и гражданская, слава Богу, прошли в стороне. А вот чёрная оспа не миновала –кто-то занёс. Тогда полдеревни на погост свезли. В нашей семье четверо заболели. Лежали покрытые чёрно- синими струпьями. Бредили от температуры. Ничего не ели. Только пили. Самая младшая померла. У остальных, как и у меня, на лицах на всю жизнь остались отметины.
Раскулачивания, слава Богу, избежали. Хотя, какие мы кулаки? Всё своим горбом, без найму. Отец –молодец: всё без спору сразу сдал в колхоз. Благодаря этому не тронули, оставили жить в дому, а у остальных крепких, что в колхоз не пошли, подчистую забрали и самих сослали незнамо куда.

* * *

Небо затянуло. Потихоньку закрапало. Без солнца сразу резко похолодало (это отличительная особенность районов вечной мерзлоты). Ближе к вечеру бросили якорь у узкого, словно проруб ленного, угрюмого ущелья, из которого вытекала хрустальной чистоты речка.
Перед тем как соединиться с Алданом, она рассыпалась перламутровым веером по гальке. Между рукавчиками –островки, заросшие красноталом. Листочки ярко-зелёные, с чёрными крапинками.
Капитан с выбором места для ночёвки не прогадал. Егор ещё не успел обмотать ствол сосны швартовым канатом, а Михайлыч уже вытягивал на берег тайменя с раздутым брюхом. При вскрытии выяснилось, что этот обжора проглотил белку, чирка и налима. А теперь ещё и на железку позарился.
Когда по мискам разложили куски варёной рыбы, к стану подбежал горностай в бурой летней шубке: учуял разбойник поживу. Капитан кинул ему жирный плавник.
Егор, опустошив очередную миску, вытянулся на лапнике и, поглаживая тугой живот, пропел:
— Так наелся и напился, что хрен за ногу завился.
Завершили ужин несколькими кружками чая, заваренного на смеси брусничных и смородинных листьев.
На ночь оставшиеся продукты, от греха подальше, подвесили на сучок (в лесу хватает желающих попользоваться дармовщиной) и расположились у костра.
Первым заговорил капитан и, как всегда, про рыбалку:
— В устье Гонама есть громадная ямина. Так я в ней как-то за вечер семь тайменей взял. У одного на голове три шрама, а на месте глаз –углубления, заросшие кожей: слепой был. Орлан, похоже, постарался.
— Вы что, сетью ловили?
— Отнюдь, на блесну. В том-то и загвоздка: непонятно, как этот безглазый блесну запеленговал.
— Наверное, на колебание блесны ориентировался.
— Он вообще был какой-то необычный, когда я выволок его на берег, захрюкал, словно кабан. Все молча рты разевают, а этот всё что-то сердито лопочет.
И долго так.
— А у нас на Глухоманке тайменей нет. Зато харюзов немерено. Мы их петлёй наладились ловить.
— Как это?
— Проще простого. С берега высмотришь, где стоят –они у холодных сливов любят собираться. Выберешь покрупней, и петлю на длинном шесте со стороны головы осторожно заводишь. Как только дойдёшь до плавника, резко вверх дёргаешь. Этому меня мой дядя Бюэн, Царствие ему Небесное, научил, – осенил себя крестом Корней.
— Корней Елисеевич, вы без конца креститесь. И сейчас вот, и перед едой, и после еды, перед сном и после сна –вы что, в самом деле верите в Бога? –решился наконец задать давно волновавший его вопрос Егор.
— Как можно в Него не верить? Он ведь Отец всему сущему. Все мы Его дети и живём под Его присмотром. А крещусь потому, как крестное знамение особую силу имеет… Вот как-то зимой в пургу заплутал –Сатанил всё сбивал. Думал, конец мне. Осенил себя крестом, постоял, помолился, и в голове прояснилось. Это Он вразумил куда идти. Испробуй –убедишься, насколько крест животворящ. Только креститься надо с глубокой верой и страстным чувством, а не просто рукой махать.
Тогда Отец Небесный услышит. Коли без веры –пустое дело.
— Он, может, и отец, да мы уж больно своевольные дети. Мне думается, сотворение Им рода человеческого –ошибка. От нас один разор. Никому житья не даём, – пробурчал капитан. – Звери, даже самые хищные, и те своих не трогают, а люди друг друга тысячами, а то и миллионами убивают. Всё вокруг крушат, гадят.
— А нас и в школе, и в мореходке учили, что религия дурман. Мол, бога выдумали специально, чтобы народ в повиновении держать.
— Егор, у тебя отец есть?
— Да.
— Ты его слушаешься?
— Конечно! Отец ведь.
— А Господь наш всеобщий Отец. Он дал десять заповедей, по которым следует жить, чтобы быть счастливыми. Некоторые из них нас ограничивают. Но ограничивают, дабы уберечь от греховного деяния. Вот, к примеру, есть заповедь –не убий.
Ежели её не соблюдать, тогда каждый сам будет решать: этот человек что-то мне не по нраву –убью-ка я его. Ты что, это считаешь правильным?
— Ну вы и сказанули!
— Так о каком слепом повиновении ты говоришь? Без страха Божия мир рухнет. Сатана одолеет. В Евангелии прямо сказано: «Страхом Господним уклоняется всяк от греха». Только слова «страх» и «уклоняется» следует правильно понимать.
Это не Бог человека отводит, а сам человек уклоняется, стыдясь предстать перед Отцом плохим.
— Так иногда сложно понять, что хорошо, а что плохо.
— Создавая нас, Он и это предусмотрел. Чтобы мы могли отличить греховное деяние от праведного, совестью нас наделил. Ежели согрешишь, совесть покою не даст, всегда на то укажет. Живи, как она подсказывает, и всё будет ладно. Когда в человеке начинает преобладать греховное, душа болеет, страдает. То совесть не даёт покоя.
— Выходит, совесть –это голос Бога в нас.
— Молодец, Егор! Верно понял.
— Ещё я заметил, креститесь вы не так, как моя бабаня. Вы что раскольник?
— Егор, мы не раскольники. Мы как раз последователи неправленого Писания.
Храним то, что изначально Христос людям завещал. Раскольником был патриарх Никон. Это он ради своего возвеличивания переписал, исказил каноны, утверждённые на Вселенских соборах. Тем самым расколол не только православную веру, но и народ.
— Я в Усть- Куте недавно видел таких же, как вы, мужиков с бородами. На пароход садились. Рослые, немногословные, штаны заправлены в сапоги. В домотканых рубахах с глухим воротом. Верёвочками подпоясаны. А у женщин платье до пят, на головах платки. Ещё подумал, странные какие-то, артисты, что ли?
— Похоже, то наши были. Стараемся и в одежде сохранять обычаи предков.
Вот идёт человек в косоворотке и с пояском, и сразу понятно –одноверец.

* * *

Русло Алдана раздваивалось. Речные знаки указывали, что идти следует по левому рукаву, но капитан задумал пройти по правому. По рассказам тех, кто ходил по нему прежде, там обитают самые крупные на всём Алдане таймени. Но после того, как в тамошней водобоине разбились подряд два судна, по пароходству вышел приказ, запрещавший заходить туда.
— У меня последний рейс –больше шанса не будет, – объявил Михайлыч, сворачивая.
Протока на всём видимом протяжении текла по первости прямо: ни крутых излучин, ни ям. Капитан расстраивался –где же рыбачат? По берегам тёмнозелёные конуса елей. Их мрачность подчёркивала белизну стволов редких берёз. С макушки одной отсчитывала года избавившаяся от материнских забот кукушка.
Впереди, метрах в двухстах, разглядели медведя –громилу необычной рыжей окраски. Он брёл по узкому берегу и, переворачивая камни, слизывал с них ручейников. Услышав рокот мотора, поднял шарообразную голову с крохотными глазками и с любопытством разглядывал невиданное чудище. Когда буксир оказался напротив, отважно поднялся на задние лапы, вздыбил шерсть так, что стал ещё крупнее, и грозно рявкнул. После чего, не торопясь, с достоинством хозяина этих мест в два прыжка заскочил на обрыв и скрылся в чаще.
Дальше русло стало загибаться, а берега сходиться. Вода закучерявилась, заплясала гребешками. Донёсся подозрительный гул. Он с каждой минутой нарастал.
Скорость течения заметно возросла, и капитан перешёл на самый малый.
Когда вновь вышли на прямой участок, стало понятно, отчего такой гул: русло упиралось в стену с чернеющими в нижней части глубокими полостями. Река, врезаясь в неё, исчезала в промытых каналах.
Течение ускорилось так, что на смену весёлым завитушкам пришли тугие конуса водоворотов и стоячие волны. Судном стало трудно управлять, да и непонятно было куда выруливать. Назад –поздно, а к отвесным берегам не пристать.
«Неужто конец? –мелькнуло в голове Корнея. – Господи, спаси и сохрани!
Господи, спаси и сохрани!» –безостановочно шептал он, осеняя себя крестным знамением.
Стена совсем близко. Волны перед ней сшибались в беспорядочной толчее. Ещё несколько секунд, и буксир врежется в скалы. Неожиданно слева показался узкий просвет. Побагровевший капитан непоколебимой глыбой сгорбился над штурвалом и, преодолевая чудовищное сопротивление воды, что есть силы, закрутил его. Буксир, рассекая задранным носом кипящие буруны, вырвался из бьющего в стену потока, лишь слегка чиркнув бортом о скальный выступ. Напоследок его окатило отбойным валом и выплюнуло на плёс. Здесь река успокаивалась и текла уже умиротворённо.
Зеркальная гладь почти без искажений отражала склонившиеся ветки черёмухи.
Вся это крайне опасная ситуация длилась не более минуты, но эта минута показались всем вечностью.
Михайлыч облегчённо выдохнул:
— Простите, мужики! Дёрнул бес.
Заметив, что у Егора мелко дрожит челюсть, добавил:
— Чего зубами клацаешь? Пронесло ведь.
— Думал –кранты! –попытался улыбнуться матрос.
— Да уж! На волоске были. Сам малость струхнул. Зато будет что вспомнить.
Корней, не обращая внимания на их разговор, опустился на колени и, истово крестясь, принялся благодарить Господа за чудо спасения, повторяя: «Слава Отцу и Сыну и Святаму Духу!»
— С тобой и впрямь в Бога поверишь. Молитвы твои, похоже, не зряшные.
— Господь милостив. Но и вы мастерски вырулили.
Польщённый Михайлыч задрал подбородок, мол, знай наших!
Плёс заканчивался, и капитан, высмотрев по правому борту бурунистый приток, вытекавший из заваленной обомшелыми стволами теснины, направил буксир к нему.
— Поглядим, поглядим, каковы здесь хвалёные таймени.
Буксир, подняв тугую накатную волну, боднул берег сразу за устьем. Судя по старым, уже заплывшим затёсам, место это в прошлом было популярно у рыбаков. Ниже крутило огромное улово. В нём медленно и тяжело ходила по охватистому кругу чёрная вода.
Оттягивая сладостные минуты ожидания борьбы с сильной рыбой, решили прежде попить чайку. Собрали в кустах застрявшие в паводок сухие ветки. Пока Егор с Николаем занимались костерком, Корней пошёл к устью набрать воды.
Подойдя, обомлел: в холодных струях нежилось, чуть шевеля плавниками, огромное «бревно». По мощному туловищу, лобастой голове и просвечивающему сквозь воду малиновому хвосту сразу определил –таймень. Он нагло рассматривал подошедшего неподвижными, как будто стеклянными, глазами. Какое властное очертание рта! Какой царственный и грозный взгляд! По голове Корнея невольно забегали мурашки.
Таймень неожиданно придвинулся поближе.
«Ишь ты, любопытный!» –успел удивиться скитник, а рыбина, развернувшись, уже торпедой неслась к улову. Перепуганная мелочь веером разлеталась в разные стороны. Недолгие всплески, юркие воронки, и всё стихло.
Ошалевший Корней в три прыжка взлетел на буксир, промычав капитану чтото нечленораздельное, схватил спиннинг и сходу забросил блесну в центр ямы.
Таймень взял сразу и резко. Несколько раз ворохнулся и успокоился. Поплыл вслед за подтягиваемой леской эдаким послушным топляком, лишая Корнея удовольствия борьбы. Лишь изредка лениво упирался. Но когда его выволокли на берег (к счастью, пологий), он, поняв, что над ним нависла смертельная угроза, показал всю свою мощь: ударяя мускулистым хвостом, долго прыгал, выгибался серпом, расшвыривал гальку и никак не давался обступившим его людям.
Когда, наглотавшись воздуха, великан присмирел, мужики смогли полюбоваться на него.
Широколобая округлая голова, занимающая четверть тела, немного сплюснута, только не с боков, как у щуки, а сверху вниз, как у сома. Громадная пасть усеяна крепкими крючковатыми зубами. По расцветке он отличался от предыдущих: спина бархатисто- коричневая, бока серебристо- зелёные в живописной россыпи тёмных пятен. Нижние плавники и внушительный хвост в ярких оранжево-красных мазках.
— Вот это да тебе!! Бери кисть и рисуй! –восторгался капитан.
В этот раз уху варили лишь из головы. Больше ничего не уместилось. Остальное Михайлыч разрубил, большую часть, натерев солью, отнёс на буксир и уложил в бочонок под гнёт. Оставшиеся куски, насадив каждый на заострённые развилки веток, зажарили. Вытапливаемый жир, падая на раскалённые угли, с шипением вспыхивал короткими язычками пламени.
— Люблю смотреть на костёр. Он завораживает. Наверное, поэтому в древности люди поклонялись огню, – задумчиво произнёс Николай.
— А я, когда гляжу на беготню язычков пламени, отрешаюсь от всего, – добавил, вытирая губы тыльной стороной ладони, капитан.
— У костра ещё хорошо мечтать, особенно после такого вкусного тайменя, – не преминул вставить своё слово Егорка, облизывая губы.
Корней, сидевший чуть поодаль и не участвовавший в разговоре, доел подрумяненный, сочащийся жиром шмат тайменя, тщательно вытер травой руки и, перекрестившись, прочитал молитву.
— Дядя Корней, вы постольку раз на дню молитесь. Неужто не надоедает? – повернулся к нему Егорка. – Разве одного раза недостаточно?
— Человек, чтобы жить и двигаться, на дню два-три раза принимает пищу.
Нашей душе тоже необходима пища –молитва. Чем чаще молишься, тем душа здоровей, а дух крепче.
— Елисеевич, – подключился к разговору капитан, – скажу честно, я мало разбираюсь в религии. Многого вообще не понимаю. С одной стороны, говорите –Бог един, а сами всякий раз троих поминаете. Растолкуй эту нестыковку.
— Как бы подоступней объяснить. … Вот есть вода. Обычно она жидкая, но может быть твёрдым льдом и паром. Так и Господь, он один, но существует в трёх ипостасях. Понятно?
— Честно говоря, не очень.
— Тогда могу Его сравнить с Солнцем, которое одновременно и шар, и тепло, и свет. И всё это не может существовать по отдельности друг от друга.
— Так может Солнце и есть Бог?
— В древние века огнепоклонники именно так и считали, но это в корне не верно. Были и те, кто был уверен, что Богом являются вода, земля. В общем, всё что угодно. На самом деле всё это сотворил один Создатель –Бог.
Ежели по-книжному: Бог неразделим и един по существу, но троичен в лицах: Отец, Сын и Святый Дух. И Отец есть Бог, и Сын есть Бог, и Святый Дух есть Бог, но не три Бога, а един Бог. Три Лица различны между собой по личным свой ствам: Отец не рождён ни от кого, Сын рождён от Отца, Дух Святый исходит от Отца.
Небо тем временем помрачнело, налетел ветер, и прямо над головой с оглушительным треском сверкнула молния, ослепившая на мгновение сидящих у костра. Следом хлынул дождь. В мешанине смятых ветром водяных струй без конца полыхали слепящие разряды. Вода в реке на глазах прибывала.
— Сворачиваемся и на буксир! –распорядился капитан.
— Может, переждём? Гроза раз-два и прошла. На воздухе-то лучше спится, – подал голос Егорка, уже забравшийся под разлапистый кедр.
— Тебе пора бы знать, что вода в этих краях из-за вечной мерзлоты в землю не впитывается, сразу скатывается. Через час нас может просто смыть.
— Так уж и смыть!?
— Стихия не предупреждает. Вон, на Курилах никто и предположить не мог, что их в одно мгновение двадцатиметровым валом накроет.
— Разве такие волны бывают?
— Отставить разговорчики –все на борт, – посуровел капитан.
— Михайлыч, а всё же, что за волна там была? –спросил Корней уже на буксире.
— Жуткая история. Даже вспоминать страшно… В пятьдесят втором, в ночь с 4 на 5 ноября, небывалое цунами смыло с Курил и Южной оконечности Камчатки тысячи людей 19 . Выжившие рассказывали, что вечером наступила странная тишина.
С береговых скал исчезли морские птицы. Сивучи и другие ластоногие сползли с прибрежных камней и уплыли в открытое море. Никто не придал этому значения.
Ночью тряхануло несколько раз. Жители повыскакивали было, но обманутые царящим покоем, вместо того чтобы бежать на сопки, вернулись и легли спать.
Это потом стали инструктировать: «Услышал толчки –беги в горы». Приехавшие сюда после войны с материка этого не знали.
Первыми обнаружили, что океан неожиданно стал отступать, обнажая дно, пограничники. Вода уходила все дальше и дальше, создавая иллюзию гигантского отлива. Утром отступивший было океан встал на дыбы. Громадная волна смыла не только всё живое, но и постройки. В воде перемешались люди, брёвна, скот, бочки, военная техника.
Вывернуло из земли даже построенные японцами железобетонные доты. Погибли все пограничники. На Парамушире вода обрушилась на казармы стрелковой дивизии, смыв в море весь личный состав.
Это был настоящий конец света. В живых остались лишь те, кто сообразил бежать в сопки. Когда волна отступила, некоторые стали спускаться в надежде найти близких, но вскоре пожалели об этом. С океана пришла вторая, ещё более высокая волна. Она была такая мощная, что перекатилась через низменные участки в Охотское море.
С одного из уцелевших маяков в штаб флота ушла телеграмма о том, что они подверглись ядерному удару. Мир был на грани новой мировой войны. К счастью, всё обошлось. Нам поступил приказ идти к островам на самом полном ходу и принять участие в спасении оставшихся в живых.
Помню, с каким с трудом отрывали окоченевших людей, вцепившихся в плавающие брёвна и прочие обломки. Поднимали их на корабли. Вливали в рот спирт, горячий чай. После укладывали, укутав одеялами.
К сожалению, без мародёрства не обошлось. Поэтому было введено военное положение. Патрули, составленные из моряков и офицеров с прибывших судов, быстро навели порядок. Мародёры, грабившие в Северо- Курильске отделение Госбанка, при выходе из подвалов с пачками денежных купюр были тут же расстреляны…
Ночью Корнея преследовал один и тот же кошмар: огромный таймень возится на гальке, но как только он приближается к нему, рыбина бьёт могучим хвостом, и он летит на скалистый островок, где его накрывает волна…
Вода в реке за ночь действительно поднялась так, что залила кострище.
Так они и шли, чередуя «полный вперёд» с рыбалкой на приглянувшихся капитану яминах. Егор всякий раз недовольно ворчал:
— Опять комаров кормить. Так до зимы не доберёмся.
На одном из поворотов в Алдан влилась шумная перламутровая речонка с необыкновенно прозрачной водой. Она километра полтора так и текла, не смешиваясь с водами Алдана.
У капитана на это место были большие планы –он заранее сбавил до минимума обороты и стал готовить снасти. В самом устье внимание всех привлекла парочка милующихся медведей. Звери были столь увлечены любовными делами, что не обращали внимания на приближение буксира.
Эта идиллическая картина так растрогала Михайлыча, что он заглушил двигатель, и судно проплыло мимо, не потревожив парочку.
— Порыбачить не дали, – добродушно проворчал он.

* * *

К Хандыге подошли после полудня. Пришвартовались к свободному причалу.
Перед путниками сразу встал вопрос: на чём плыть дальше? Михайлычу в диспетчерской сказали, что рейсов на север в этом году больше не будет.
— Мужики, на Лену вам выбираться надо: там на севера допоздна ходят. Только вопрос: как?
Вариантов было два: либо вязать плот, либо найти лодку. Решили для начала поискать лодку. Проще управлять, и скорость побольше. Обследовав берег, обнаружили затопленную и наполовину замытую песком посудину –один нос из воды торчал. Когда стали переворачивать, в ней кто-то завозился. Оказывается, её уже обжил предприимчивый налим (неслучайно сибиряки эту рыбу называют поселенцем).
Лодка была хоть и старая, но ещё довольно крепкая. Посушив два дня на солнцепёке, отремонтировали, просмолили гудроном щели. Корней вытесал вёсла, приладил уключины –их снял с другой валявшейся вверх дном на берегу и уже наполовину сгнившей.
При расставании капитан дал моток лески и бесценную в дороге соль.
— Эх, ребята! Махнул бы с вами, да жене обещал, как сдам буксир, повезти на море в Сочи, – вздохнул он. – Корней Елисеевич, я всё спросить хотел, да стеснялся. Вот вы всегда нам говорили, молись и Господь поможет. Так получалось, что я несколько раз заходил в церковь помолиться об одном деле и никакого проку.
— Я уже говорил: дабы молитва подействовала, надо искренне, от всей души обращаться к Богу и время от времени с чувством повторять её. С одного раза редко исполняется. Когда просишь со слезами, с верой в Него, Господь слышит и помогает. Ежели, походя, с небрежением, то без толку. А случается, не исполняет, дабы от беды отвести.
Разрезая слюдянисто- серую гладь, Корней сильными гребками вывел лодку на стремнину. Михайлыч провожал взглядом удаляющуюся точку до тех пор, пока она не скрылась за излучиной. Он ещё долго стоял на берегу, размышляя о том, как сложится его жизнь дальше. Ведь завтра сдавать буксир и оформлять пенсию.
Как бы он не бодрился, новая жизнь пугала его.

(Продолжение следует)

1 Помимо запрета на брак между родственниками до седьмого колена, следовало соблюдать ещё и запрет на брак для родственников по кресту. Так, сыну крёстной и её крестнице тоже нельзя жениться. По этой причине в крёстные старались брать кого-либо из кровной родни.
2 Несмотря на периодические усиления гонений со стороны официальной церкви и властей, старообрядческая книжность с момента раскола интенсивно пополнялась вновь издаваемыми печатными и рукописными памятниками. Круг необходимых служебных и четьих книг имелся в каждой семье, и передавался из поколения в поколение.
3 Семейские –так называли десятки тысяч старообрядцев- беспоповцев переселённых в три этапа в XVIII веке из Речи Посполитой (Гомельской области) за Байкал. Эта «выгонка» осуществлялась с целью защиты восточных границ России от посягательств Цинской империи. Они привнесли в этот край высокую культуру земледелия.
4 Поняга –сибирский аналог рюкзака. Предназначена для переноса утвари и припасов.
5 Сряда –нарядная одежда.
6 До 1700 года в России действовал ведический календарь, заменённый Петром Первым на григорианский, ведущий отсчёт с Рождества Христова.
7 Озимые сеют с конца августа по начало сентября, чтобы до снега ростки успели подняться до 10–12 сантиметров.
8 Алдан был основан в 1923 году (городом стал в 1932), а атлас издан в 1912 году.
9 Коч –русское, парусно- гребное деревянное, одномачтовое, однопалубное судно с корпусом яйцеобразной формы.
10 Полярные исследователи, двоюродные братья Дмитрий и Харитон Лаптевы первыми описали береговую линию этого моря.
11 Благочинный –священнослужитель, несущий ответственность за хозяйственную деятельность в монастыре и соблюдение братией внутренних правил.
12 Лестовка –кожаные чётки у старообрядцев.
13  Согжой –дикий северный олень.
14 Ватерлиния –линия на корпусе судна, обозначающая максимально допустимую осадку при полной загрузке.
15 Аласы –типичные для Якутии геологические образования, представляющие собой плоскодонные луговины диаметром до нескольких километров и обрамлённые невысокими валами. Образуются при вытаивании подземных льдов.
16 Зея –крупный левый приток Амура.
17 При описании ловли тайменей я использовал и наблюдения геолога, заядлого спиннингиста Петра Сигунова.
18 Десятина соответствует 1,09 гектара.
19 За три дня до начала этих трагических событий американцы в Тихом океане на Маршалловых островах произвели испытание мощной атомной бомбы, которое, вполне возможно, и спровоцировало сдвиг тектонических плит возле Камчатки.

Опубликовано в Бельские просторы №7, 2020

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Зиганшин Камиль

Родился в 1950 году в п. Кандры. По образованию радиоинженер, окончил Горьковский политехнический институт. Автор книг «Маха», «Боцман», «Щедрый Буге» и др. Председатель Республиканского Фонда защиты диких животных. Член Союза писателей. Лауреат премии им. Степана Злобина. Живет в Уфе.

Регистрация
Сбросить пароль