* * *
Снег сам собой не образует мифа:
мы бабу снежную лепили – дети скифов,
сакральный смысл оставив на потом,
с кургана покатились кувырком.
А зимы были страшные: страшнее,
чем ночь в бомбоубежище. Дощечки
привязывали вместо лыж к ногам,
и даже если дом не уцелеет,
то в кухне летней как-нибудь у печки
перезимуем. И хвалу богам
весной, когда снега сойдут с курганов,
мы выразим посредством истуканов.
Exegi monumentum[1]
Все умирали – кто за кем
понять нельзя тому, кто выжил,
а я из старых микросхем
спаял себя и имя выжег.
Мой экземпляр второй шагнул
антропоморфными ногами,
он был крупнее – как манул
всегда заметней меж котами.
Он был бессмертный – вот она
для нашей вечности загвоздка,
ему одежда не нужна,
вода, и хлеб, и папироска.
Растает очередь в «Магнит»,
померкнут вывески любые,
а он задумчиво стоит
и смотрит на поля пустые,
где обрывается Россия…
* * *
По живому пространству, где фосфор
оставляет чахоточный след,
я прошёл невесомо и просто
без знамён, без потерь, без побед.
Там о смерти ни слова – не каркай:
ворон ворона не заклюёт!
На какие военные карты
нанесут этот пеший поход?
Я ходил по холмам и пригоркам
(хочешь смерти – так быть посему),
но ни корки теперь, ни полкорки
я с чужого стола не возьму.
* * *
Я дна достиг. Живущим в междуречье
Кривого и Казённого Торца
чужое солнце обжигает плечи.
И падает душистая пыльца
из каждого открытого цветка,
как старая побелка с потолка.
* * *
И было так: мы ехали домой
из полугорода-полупивной,
где дням есть счёт и календарь исправный,
но всё-таки Коперник не в чести,
и дворнику приходится мести,
как будто бы Земля стационарна.
Но разве я один среди людей
не видел зеленеющих полей,
где холм к холму приставлен для надзора?
Всё пропустив для нескольких минут,
когда понятно, что стихи придут –
внезапные, как вспышка метеора.
* * *
Возьми домой угля в ведре
и высыпь в зале на ковре,
сойди с ума на этой теме.
Пример соседям покажи:
из чёрных камешков сложи
прообраз Солнечной системы.
Живи в лачуге, ангел мой,
ходи раздетый и босой,
найди себе на свалке посох,
и все поймут, что ты философ.
Снаружи – мировой пузырь,
внутри – изъяны и пробелы.
Вот снег, что падал на пустырь,
сначала он живой и белый,
потом чернеет − и вот-вот
о смерти что-нибудь сболтнёт.
* * *
Через три она снова жива
В. Цой
Ничего не узнал от самих вещей,
всё сказали о них за них.
Кто живёт на Лесной в нищете моей,
кто в квартиру мою проник?
Кто научит ребёнка, что воздух свеж,
а листва не дрожит сама,
что молчать нужно, только когда ты ешь,
в остальном же – нам речь дана?
Кто идёт сигареты купить в горпо,
кто гуляет с получки, гад?
В реку падали звёзды, пробили дно,
но вода не пошла на спад.
Значит, что-то неладно с землёй родной,
я до правды такой дорос,
завтра стану травой, чепухой, золой,
но успею задать вопрос:
кто горланит в динамик: «How Much The Fish»,
кто орёт мне: «Expecting More»?
Почему в коридоре, где ты стоишь,
никого уже нет давно?
* * *
Остался вымпел на Луне,
где нет следов собак и кошек,
где Армстронг выпил в тишине,
где небо в беленький горошек.
Тем, кто не прыгал с гаражей,
поможет мягкая посадка.
За домом в девять этажей –
овраг, подстанция, посадка.
Попробуй небо обогреть,
оно не даст тебе свалиться,
бывает проще умереть,
чем из «Фейсбука» удалиться.
* * *
Трое смотрят, светится один…
Андрей Фамицкий
Я был немым, но мой светился рот,
и, кулаком не пробивая лёд,
я видел: ты со мною говорила.
Здесь и звезде бывать невмоготу,
её солдат сбивает на лету,
орлы – над нами, а над ними – вилы.
Давай, мой мальчик, там, в степи, ложись,
ты Солнцу говорил: «Остановись!» –
повязанный мышленьем Птолемея.
Но в глубине души весь космос зрил,
и вот Господь тебе глаза открыл,
и ты застыл, пред Ним благоговея.
* * *
Песок остывает согретый
Осип Мандельштам
Пора пространство сматывать в рулон,
носить с собой мирок, куда ни шёл бы,
но выход в космос был осуществлён:
прыжок в уме и медный лязг щеколды.
Пора привычку перенять у птиц
сидеть в ветвях и не чирикать всуе,
мне остаётся несколько страниц,
но я живу, а значит – протестую.
Тому виной «Наука» и «ДЕТГИЗ»
(нас всех ругали, что читаем лёжа).
Холодный воздух опустился вниз,
нагретый поднялся, но умер тоже.
* * *
Андрею Фамицкому
Это сон, глубокий, мирный сон,
укачало в поезде – бывает,
не было пространства – был вагон.
Я внутри, меня слегка качает.
Носят чай, но подстаканник пуст,
вечность знает жажду, но другую,
и белья почти неслышный хруст
заглушает музыку любую.
Вещь такую пишешь пять минут,
а потом три дня её вмещаешь.
Мы уходим к свету, там нас ждут,
но кормить в пути не обещают.
Опубликовано в Бельские просторы №9, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!