МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК БЫЛ ОХОТНИК
СОЛДАТ ПРОЗРАЧНОЙ НАДЕЖДЫ
«Записки охотника» — уже не первый опыт в прозе поэта Ивана Трофименко. Возможно, его стихотворный навык и помог создать ту концентрацию и компактность, в которую уложилась череда драматических эпизодов, описанных здесь.
Любовь, измена, боль, несправедливость, юность, стихи, дружба, вражда, война, зло, боль, кровь, насилие, поэзия, смерть — за туго сплетенными сюжетами проглядывается архетип, который я бы назвала инициальным мифом: герой с ментальностью подростка попадает в армию, проходит через целый ряд испытаний и выходит из них уже не мальчиком, но мужем, знающим, что почем. «но армия показала мне истину в том, что руки можно отмыть в воде, кровь — вытереть маминым платком, с совестью дела обстоят гораздо сложнее и за правду надо отвечать».
Какой бы простой и даже как бы очевидной ни показалась нам эта мудрость, добыть ее изнутри, в личном экзистенциальном опыте, в этой «охоте охотника», стоит дорогого. «Пролей кровь — и получишь дух».
Сам ритм и поэтика сбивчивого, задыхающегося, захлебывающегося текста, который можно было бы определить как конспект повести, становятся содержательными. Это судорога рождающегося на свет нового существа, проходящего своего рода инициацию мужественности и взросления, когда эго, аморфное в своей инфантильности, безответственности и беспомощности, дезориентированное подростковыми комплексами, преображается, обретая форму и становясь личностью. Личность не сливается с обстоятельствами, но в своей рефлексии становится выше их.
В прозе Ивана Трофименко это рождает парадоксальные суждения и картины, своеобразную «антроподицею», в которой «я» автора — это не страдающее лицо с глаголами в страдательном залоге, а создатель новых причинно-следственных рядов, свидетель того, что и «в узах» обстоятельств человек может оставаться свободным. В этой прозе читатель по мановению автора постоянно то спускается в мрачное подполье отчаяния и разбитых жизней, то вдруг возносится к вершинам, откуда можно увидеть целое и главное: только жизнь дает нам возможность любить. «я здесь потому, что мне стыдно признать свою жизнь и я не знал, куда еще деваться. я здесь, чтобы оправдать унижения и плевки от старшеклассников в спортзале, чтобы оправдать чернокожую проститутку за 2500 в районе станции метро дмитровская, проститутку-узбечку за 1500 в районе станции метро савеловская. чтобы петь
“артиллерия — боевая наша жизнь! ах ты, кудрявая, в знак доверия артиллеристу улыбнись!”, но если меня убьют, то никто не улыбнется. уберите свой значок гвардейца, уберите черный крест за службу на кавказе, верните меня в спортзал к старшеклассникам, верните меня к проституткам! идет валентин, мой товарищ, надо показать, что я боец, что я готов и к смерти и к войне. надо вести себя стойко!»
Эта «стойкость» личности — в движении к катарсису: самые уродливые события жизни подвластны ее преображающей силе. Даже мучитель-военрук у Ивана Трофименко, обличая, ругая последними словами и угрожая своим солдатам, заканчивает свои филиппики на высокой ноте, переводя их в иную тональность: «но знайте, что мы мужчины и наш долг — умереть под сопкой за маму, бабушку, сестру и всех, кого мы защищаем. вы мои сыновья, и я горжусь вами».
Вот и с Родиной автор находит подобный модус отношений.
«Родина дышит, Родина бьет, Родина из-за своей больной ревности наносит мне шрамы и царапает ветками лицо, ..а я люблю Родину».
Олеся Николаева
* * *
…знаете, я учился в кадетской школе, и наш офицер заставлял нас есть сигареты, если видел, что мы курим. мы прочекали эту фишку и начали засовывать в сигареты нормальную еду. однажды он спалил, что мы закидываемся насваем, заставил сожрать его и бегать по спортплощадке, из-за этого круга блевотины вокруг было такое ощущение, что мы демонов изгоняем. спасибо, приятного вечера!!!
____
что ж, это был ваня шупляков, у него, кстати, есть брат леша, он тоже занимается комедией, и я раньше не знал, как зовут ваню, и просто называл его маленький леша. а следующий стендап-комик — это маленький саша малой, только как будто их в детстве разъединили и одного кормили грудью, а другого спайсом.
встречайте, предпоследний комик на сегодня — ваня тремпель!
____
добрый вечер, добрый вечер, здравствуйте! знаете, есть такая песня «преданней собаки, ласковей собаки, веселей собаки нету существа»? вот я всегда думал, что это призыв, то есть «веселей, собаки! нету существа!» понимаете, было какое-то абстрактное существо, а теперь его нет, и собакам надо радоваться из-за этого, веселиться. я живу в общежитии, и однажды мне помогла девочка с контрольной, я подарил ей шоколадку, а девочка с украины, и она приходит ко мне в комнату и говорит: «вот все вы русские такие», я отвечаю: «что случилось?». — вот все только и хотите показать свое надуманное превосходство. я опять ничего не понимаю, а она протягивает мне шоколадку, и на ней написано «россия — щедрая душа». в моей комнате случился пожар, загорелся матрас, это чистая правда. я подбежал к комнате бывшей девушки, чтобы попросить тазик — и думаю, вот сейчас попрошу, потом слово за слово и начнем опять общаться, потом сойдемся, а кому это надо? — нет.. как вы понимаете, матрас в моей комнате сгорел. вообще сложно жить в общежитии — постоянно встречаешь своих бывших, ездишь с ними в лифте, готовишь на кухне, а их с каждым месяцем все больше и больше, не понимаешь, с кем здороваться, с кем не здороваться, кто-то задевает твои чувства, чьи-то чувства задеваешь ты. но самый большой и сладостный мой мазохизм — это заходить к бывшему бывшей за каким-нибудь абстрактным шуроповертом в такую мальчишескую комнату, наполненную запахом убранной фуры дальнобойщика (с ароматизированными елочками, как полагается), следовавшего по маршруту челябинск — стерлитамак, и представлять, как мою веретеницу имеют в этих декорациях.
не смешно, да? это, наверное, не смешно, это отстой.
смешно — это когда ученик убивает своего учителя по географии из дробовика, а на его страничку вконтакте присылают подарок «вам ружье».
смешно — это когда мать погибшей дочери, не доучившейся до выпускного три недели, просит школу выдать ее аттестат, а вы такие «зачем же аттестат трупу?», ну так отдайте ее аттестат, что в этом сложного? потому что мама знает, что ее ребенок ходил сюда, общался с этими одноклассниками, что ее дочь здесь существовала, что она была, и эта бумажка просто будет стоять, будет напоминать о близком и когда-то живом человеке, зачем над этим смеяться? но нет, вы же молодые, смешливые.
вам же смешно на ютубе, когда падает гроб в яму и появляется котик, играющий на синтезаторе, вам же смешно, когда обезумевшая шваль убивает шестерых людей в центре города, вы же только и можете, что смеяться, а я вам скажу, товарищ солдат, что ваше поколение — это поколение обсосов, маменькиных сынков. что улыбаешься? дурачком растешь.
ты свое мнение засунь себе в твиттер, поступки показывают, какой из тебя мужчина, а вас в наряды ставишь — и вы ноете сразу, болеете. фляжки пустые носите, я бы вас за эти фляжки по почкам так бил, чтоб у вас из уретры только кровь капала. вы же как муравьи смартфоны в очке проносите, сколько их не отбирай, так ты и напиши в своем интернете «тухчар» и посмотри, как твоих же ровесников, пацанов, раньше резали и они стойко это переносили, а у вас один другого поцапал чуть-чуть — все, надо мамке звонить, чтобы она — в комитет солдатских матерей — в москву — там красная трубка — потом в ростове — красная трубка — потом у комполка — красная трубка, а у вас, товарищ боец, здесь не детский сад, а армия. и мы все здесь для того, чтобы умереть под сопкой за маму, бабушку, сестру и всех, кого мы защищаем.
минометная батарея, подъем!
тревога! тревога! тревога!
первый взвод, строиться для получения оружия!
* * *
мне 5 лет. муж моей тети бьет моего папу, он падает на диван.
____
я в распределительном пункте, папа звонит мне в десять вечера, после отбоя, говорит, что они узнали в интернете, что воинская часть 66431 не северная осетия, а южная осетия, цхинвал, говорит, что мама плачет, мама берет телефон, рыдающим голосом говорит, что это страшно, что это далеко, просит как-нибудь отказаться, попроситься в другое место.
но я помню, я отчетливо помню, что мне 5 лет и муж моей тети бьет моего папу, он падает на диван, бабушка уводит меня и двоюродного брата в соседнюю комнату, чтобы мы не видели драки, брат (он старше меня на два года) возвращается обратно и говорит мне, что он взрослый и может смотреть драку (да и к тому же его папа ударил моего сначала, а не наоборот).
……..
всем отрядом в новенькой каэмбэшной форме мы погрузились на поезд в ростове-на-дону. бабушки и дедушки удивляются с того, какие мы молодцы.
они всегда так удивляются, когда видят школьников, идущих на агитбригаду, девочек, получающих цветы от своих бойчиков, догадываюсь, что двадцатилетние парни, отбывающие на службу, вызывают у них больше энтузиазма. бабушки едят курочку, женщина выменивает у нас гуляш из сухпайка, дедушки играют в шахматы.
— куда едете, сынки?
— южная осетия, цхинвал.
..мгновенная тишина, женщина перестала жевать гуляш, деды отставили шахматы, бабули убрали курочку, и кто-то перекрестился, все смотрят на нас..
сколько за чай, теть? — нет, нисколько, бесплатно, ребят.
классно, теперь проводница думает, что это наш последний в жизни чай из алюминиевого подстаканника. мы принесли в этот поезд новогоднее настроение с поправкой, что это новый год 1995-го, а завтра как будто бы нас ждет моздок и затем чечня.
……..
папа, мне жаль, что я причиняю тебе так много проблем, я встретил в поезде в ростове проводницу с нашей фамилией. папа, мне жаль, я не могу жениться в 20 лет и жить в квартире, которую вы с мамой мне приготовили, я не могу сделать для вас внучат так рано, записывать их в детский садик и забирать с секции плавания. мне жалко, что моя больная амбициозность каждый раз выбрасывает меня, как котенка в речку, но я своими маленькими лапками буду барахтаться-барахтаться, но доплыву до ила и берега на той стороне кошачьего рая, потому что я помню прекрасно, как мне 5 лет и муж моей тети бьет тебя, а ты падаешь на диван.
* * *
«Если ты посмотришь аниме “Ангелы смерти”, то навсегда забудешь о девушках».
Передо мной сморщенный девственник-анимешник, здоровенный детина из Твери, похожий на Губку СпанчБоба, едет во Владикавказ, чтобы комиссоваться по психологическому заболеванию «расстройство адаптации». Что такое «расстройство адаптации»? Это когда призывник пугается мужского коллектива, жалуется на недостаток просмотра сериалов, не может наедаться чипсами до оранжевой обводки вокруг рта и выбирает вместо службы полгода унижений, психологов и уборок санузла в медицинской роте. Что я делаю с ним в одной машине? На вопрос в психологическом тесте «Задумываетесь ли вы о смерти?» я ответил «да». Потом был еще один тест, и я опять ответил «да». На третий тест я тоже ответил «да», хотя было уже ясно, что солдат российской армии в Богом хранимой (де-факто), но не всеми признанной (де-юре) родной (побратимой) земле южноосетинской ни в коем случае не может задуматься о том, что все тщетно, что все эти люди в вечнозеленой форме на плацу, гражданские повара, красивые дочери и резвые сыновья офицеров из солдатского городка когда-нибудь умрут, что и призывники тоже умрут.
И если воинская часть не зарастет мхом, под марш славянки бодро и весело пойдут в столовую новые поколения бойцов с неизвестными отпечатками на лицах, но и они не должны задумываться о том, что, возможно (а скорее, наверняка), кто-то из тех, кто был здесь раньше, уже умер от своей или насильственной, несчастной смерти — такой мысли широкий простор для мечты и для жизни не предполагает.
Больные, жалкие, робкие, мы катимся по горам и горкам сияющей ветреной Осетии, нам тревожно и взволнованно от видов земли, которую мы должны защищать.
Мы въезжаем в психологическое отделение владикавказского госпиталя. И только здесь становится нелепо наблюдать за тем, как наша розовая (такая же, как и в Сирии) военная форма висит на прибывших нас и на уже обосновавшихся здесь глупых, трусливых, обросших, но гордых своим положением психов-срочников со всего Кавказа, слоняющихся по двору и сбивающих мелкие яблоки в уголке тихого рая, решившихся прийти в военкомат, но не сумевших удержаться в строю до конца мальчиков. Это похоже на фильм «Пролетая над гнездом кукушки» в ремейке русского энтэвэшного режиссера. Если говорить о потере маскулинности, то происходит она именно в таких местах. Мне смешно и печально. Моя очередь идти к психологу, я смеюсь.
— Ну и что же вы здесь делаете, Иван?
Я и сам не знаю, что здесь делаю.
— Жалобы есть?
— Жалоб нет.
На обратной дороге ласковое солнце греет уши, и земля, которую, бесспорно, надо защищать, кидает нашу колымагу из стороны в сторону по серпантину. Я чувствую, что вступаю в крепкие нездоровые абьюзивные отношения с Родиной, и это не только драки в каптерках и сгущенка в сушилках после отбоя. влюбись в щечки студентки театрального факультета из мурманска, поясни за прическу пацанам на адиках возле турников, плачь и кричи на родителей после последнего звонка, стой как дурак и цепляйся за светофоры на мигающем желтом, потому что это твое. и частное, и общее.
Родина дышит, Родина бьет, Родина из-за своей больной ревности наносит мне шрамы и царапает ветками лицо,
..а я люблю Родину.
* * *
цель сто первая. пехота укрытая. осколочно-фугасными. одну мину. залпом. триста. тридцать. три.
на диких отходосах в подмосковье мы играли в бирпонг со стаканчиками розового вина, чтобы заснуть.
я был с сашей в одной команде, и она смеялась, когда я вставлял артиллерийские выпады в неуклюжие метания шарика, когда я ей объяснял, что цель сто первая, это не потому, что было сто целей до, а для того, чтобы не сбиться с очередностью и верно расслышать команду, триста тридцать три — такая же тема, чтобы заранее приготовиться к атаке залпом, зачем же минометному расчету знать, какая пехота притаилась — укрытая или нет (да и чем она может там укрываться, кроме грязи и дерьма) — мне не совсем понятно до сих пор.
маи — это я, маи — это мы, маи — это лучшие люди страны, маи — это не только институт на северозападе москвы, маи — это гоша и тоша, случайно найденные закладки с колесами, дико прогрессирующее поколение, билеты на afp (как казантип, но с инстаграмом), соня, надя, ее парень, который играет вичхаус, несколько дорожек на день рождения, убер до метро и вербование в компанию людей, который так или иначе являются curiosity: будущие депутаты (сыновья депутатов настоящих), операторы с тнт, pr-менеджеры, девочка-поэт (саша, много не пей) и мальчик-поэт (вань, ну мы решили, ты, короче, можешь не скидываться).
как это бывает на подобных культурных молодежных мероприятиях, мы засыпаем под одним одеялом с сашей, классический отточенный сценарий: полчаса притворяемся спящими, как бы случайно моя рука падает ей на плечо, она урчит в придуманном сне, но ждет продолжения, потом рука доходит до ее животика и оказывается под футболкой, шепот, робкое дыхание, перегар, мы прижимаемся ближе, мои губы оказываются на ее плече, нарушаем свой несуществующий сон, и, между нами первый, запоминающийся, поцелуй, дальше все всё прекрасно знают, ибо этот сценарий давно уже из разряда must read.
цель сто вторая. саша, укрытая со мной одним одеялом. осколочно-фугасными. одну мину. но нет.
но нет.
на следующий день мы идем в кино: ей 17 лет, она только-только окончила школу и успела поработать вебкам-моделью. а это значит, что пошлое пятно отношений нашего поколения — интим-фотографии — она освоила, как прилежная ученица.
господи, я слишком сильно просил вселенную, плача с ак-74 в руках, засыпая на снегу и докладывая о своей боевой готовности каждые 15 минут оператору караула, влюбиться и быть понятым, что не хочу верить в происходящее.
я не думал, что так будет, когда собирался восстанавливаться в литературный институт и лежал на шконке в дагестанской казарме, выплюнув насвай и перебирая анкеты вк своих будущих однокурсниц.
я думал, что буду встречаться с какой-нибудь юлей тургеневой, настей куприной, генриеттой краузе.
вообще, в каком отделе просрочки круглосуточного магазина магнолия они выбирают эти имена и фамилии? и как я их должен удивить?
— привет, я генриетта краузе.
— привет, а я герман, твою мать, ницше.
или кого я должен был найти среди пяти курсов, пяти категорий института, являющегося самим по себе квинтэссенцией заблудших невротиков.
пятый курс — поколение опоздавших к свэгу, первые одногодки, уже знавшие слово «селфи» на школьном выпускном, помнящие камеди клаб (где у всех были прически, как у димы билана), но не знающие английский на уровне современных девятиклассников. отличники и хорошисты школы, в которой еще не было принято вытаскивать свои права.
от того и плывущие крайне неумело. жгучее непонимание во взгляде.
четвертый — это полуконченые маргиналы и конченые псевдоинтеллектуалы, просветленные снобы, закидывающиеся тремя марками лсд, временами в полуголом виде бегая до умывальника и издавая божественные звуки своего величия.
третий курс — это полусладкие полутепленькие мальчики и девочки с каре, выглядящие так, словно их зачали на китай-городе, а их прирожденное место обитания — это рюмочная «зинзивер» возле ямы на чистых прудах или антикафе «циферблат» на тверской, а привычная деятельность — это собираться своим милым кружком на 4-м этаже, называть друг друга богинями, обсуждать феминизм и готовить вегетарианскую еду, спать под феназепамом, успокаиваться под атараксом, трахаться под мдма, готовиться к сессии под амфетамином, а потом ходить к психологам и удивляться: что-то у меня стресс, тревожность и апатия, наверное, у меня врожденный недостаток выработки серотонина, да, доктор?
второй курс — активисты до дырочек. у них такая прыть устраивать общеинститутские мероприятия и дискотеки, словно каждому из них родители говорили в детстве: «у тебя никогда в жизни не будет дискотек». столько энергии вечно что-то организовывать, как будто каждый из них в школе был изгоем, избитым и оплеванным за гаражами и в обоссанных туалетах настолько часто, что теперь эта радужная энергия выходит в новую матрицу, которая позволяет чувствовать себя кому-то нужным и руководить коллективными аккаунтами в инстаграме.
первый курс — профессора мемологии, выросшие со смартфонами под подушкой, считающие, что отличают мета-, пост- и постпостиронию, сами же ярые представители репостмодернизма с мигающими глазками, слабенькими ручками и неуверенными голосками.
и что надо делать? пробираться ночью из одной комнаты в другую, выжидать соседей и соседок?
«только никому не рассказывай, это между нами» (конечно не расскажу, ты сама всем все расскажешь, еще и выложишь фотографию, где я без футболки сплю на твоей кровати), ибо секс в общежитии института девочек с низкой самооценкой и мальчиков с полупокерскими замашками строится на двух незыблемых столпах и имя им: контрацепция и конфиденциальность.
саша, спасибо тебе, что ты подготовила меня перед тем, как впасть в разврат и находить на каждом этаже по девочке для отношений «джаст фо фан».
но, саш, какого черта мы расстались? какого черта ты забыла про своего мальчика-поэта, пошла на свой конченый андерклауд в конченый паверхаус и встретила бывшего. какого черта сообщения «я тебя люблю» и пустые кинозалы с красными сиденьями ушли в никуда?
я удаляю все эти интим-фоточки после расставания, но твои, саш (и тут дело не в тебе, а во вселенной, которая свела меня с тобой), я храню до сих пор. смотрю на них в момент, когда мне грустно, пусто и одиноко, наливаю стакан водки и пью. залпом. триста. тридцать. три
* * *
Почти что дед — серьезный дядя!
Я сквозь девятый месяц глядя,
— Солдаты любят: спать в наряде.
Вполглаза, клятву не нарушив;
Кирпичную кабинку душа;
Солдаты любят много кушать,
А также выпить, между прочим;
При свете дня во мраке ночи
солдаты любят сбегать в С.О.Ч.и
…
Но многим больше, без прикола
До дедовщины, произвола
Солдаты любят Coca-Cola!
Александр Савицких
Что это было?
Первое восхищение образом жизни человека, который делает стихи, свободный микрофон и первое прочтение на людях. Потом яркий и оправданный образ поэта в армии и мысль о том, что можно туда все же сходить.
Что было потом?
Я выхожу из поезда с красно-черным флагом артиллерии. Меня встречают мама, одноклассники и Саня. Мы с Саней пьем коньяк во дворе и читаем стихи, свои и не свои, людям, спешащим на работу.
Потом я уезжаю-возвращаюсь-уезжаю-возвращаюсь и узнаю, что Саня кладмен, Саня сидит в тюрьме за распространение наркотиков.
Что теперь, Сань?
Голос твоей плачущей мамы в трубке, письма с кладбищенским запахом, показательный футбольный матч с Кокориным и Мамаевым, который ты смотришь за проволокой в твоей колонии, киношное стекло в комнате для краткосрочных свиданий, два слабо работающих телефона и натянутая улыбка, поминальное настроение, потому что, как ты сказал, если человек сел в тюрьму — он умер.
Какого черта, Сань? Тебе мало было этих грантов с Тавриды? Какая соль? Какие веса? Я не хочу, чтоб ты умирал.
Ты должен был лежать на травке на каком-нибудь бардовско-поэтическом фестивале, кататься по городам и здороваться классическим «ну шо ты», спать в нарядах хотя бы вполглаза, а не на полу во время тюремных рабочек или в холодных штрафных изоляторах.
Но ты такой же солдат прозрачной надежды, как и я. Суд отклоняет твое прошение о досрочном, потому что ты уже досрочно мертв. Поэтому я снова прикинусь твоим двоюродным братом на краткосрочном свидании и передам тебе среди сгущенки, чая и сигарет эту конченую кока-колу.
Солдаты же любят кока-колу, правда?
* * *
в каждом языке есть сложно переводимые слова или особенности, которые так или иначе отражают их носителей. как перевести ‘soulmate’ — приятель, родственная душа? можно, но это не то, как и испанское слово ‘saudade’ (что-то сродни меланхолии, тоска по ушедшему, глубоко вошедшая в национальное сознание), в россии нет саудаде — есть грусть, паника, березы и ипотека. есть мерзкое чувство, которое ощущается, когда идешь и скользишь темным утром по замерзшей грязи, отогреваешь руки, падаешь в офисное кресло и смотришь на картинку с далекими и прекрасными островами карибского моря, но саудаде нет. все народы дагестана знают слово — ‘саул’ — это как спасибо. но если ты говоришь во дворах ‘спасибо’, то значит, ты пидор. а ‘саул’ — это душевно, ‘саул’ — это по понятиям. ‘саул’ — свист высокогорно честолюбивого кавказа и высыпания насвая из зиплока на берегу каспийского моря. в русском языке есть слово ‘борзость’, но это не агрессия, ‘борзость’ — это мороз, красные уши, пар изо рта и кровь на снегу после школьной драки за гаражами. также в русском языке есть магические ‘они’, которые решают за нас самые важные дела. дед коля из полноводной карелии не скажет: «пьяный на лодке катался, чуть не утонул, был спасен и вытащен». он скажет: «чуть не захлебнулся пьяным, но спасли, вытащили». кто вытащил, кто спас? дед коля не уточняет, да это и не важно.
никто не будет забран в армию, в последний путь никто не будет проведен. в эти институции людей забирают и провожают. кто? бог? люди добрые? министр обороны шойгу? это нам не будет известно никогда. вернее, это нам известно с рождения, но ровно настолько, чтобы понимать существование сил, проявляющихся в 3-м лице неопределенных глаголов множественного числа, на уровне подсознания русской обшарпанной (как подъезд) жизни, но не подвергать их сомнению на письме.
а в осетинском языке есть слово ‘ома’, которое является и междометием, и приветствием, и положительным ответом. если осетин в хорошем настроении, то в разговоре ‘ома’ резко меняется на ‘ома, брат!’, в самом этом слове уже заложена вальяжная лень, северокавказская хакуна-матата, гостеприимство и запах осетинского пирога с сыром.
все шесть наших «уралов» (грузовые авто под перевоз миномета) взведены, и мы несемся по январским улицам цхинвала среди заснеженных гор в боевой готовности. но из-за армейского единоначалия мы не совсем понимаем, что должны делать, куда ехать, когда нас покормят и где будем сегодня спать. сначала нужно выполнить приказ — а потом можешь его обжаловать. ну а что значит «обжаловать приказ»? ты нормальный пацан или че? уставщину хочешь? так и получишь, ее, товарищ боец. в залупу полезешь, да? ну вот ромчик у нас уролог, пусть этим и занимается, а ты, трос, таким не страдай.
почему трос? не совсем ясно, как так сложилось.
но никто не знает мое настоящее имя, его может знать только писарь (этакий канцеляр для документации), но писарем здесь являюсь я. от троса появились производные: тросницкий, тросниковый, трос-матроскин, тросименко и (мое любимое) тросимирон. от капитана прилетела постоянная присказка: трос-сволочь.
слева от дороги в столб врезался такой же «урал», за рулем которого сидит ома-брат. ома! но так он контрактник и осетин, ему это позволительно, ему врожденно лучше других понятно состояние «ома»: брат по-братски по-брательчески как братишка, в столб врезался, я того мир шатал! реши вопрос, а, договоримся, пироги — не пироги, тауки — не тауки, ома, брат! если даже контрактников в этот зимний день вывели на улицы сносить столбы столицы прекрасной южной осетии, то это слишком серьезная учебная тревога.
мы приезжаем на гору и выгружаемся, расставляем минометы по позициям. я полугодичник. полугодичники руководят слониками (не отслужившими еще полгода). у нас нет дедовщины: за вымогание денег или за синяк на теле слоника военная прокуратура сожрет нас с дерьмом. но есть наставничество. это когда слоники, как слепые котята, ходят по казарме и чаруются военным бытом, и надо их собирать на выезд, как детей в детский садик: так, смотри, кирилл, вот чистишь берцы, вот берешь противогаз, сюда просовываешь одну ручку, потом другую, ох, какой молодец, да, берешь автомат, прикрепляешь патронник, каску надеваешь, давай, надевай каску, даун, ох, какой воин, хищник, какой ты у нас большой теперь! самостоятельный! и нужно еще отвечать на их дебильные вопросы:
— трос, а почему на меня старшина кричит? а он может не кричать? мне просто не по себе, когда он кричит, я не могу, когда на меня кричат.
— трос, а я вот сидел долго, а потом встал, и у меня закружилось все в глазах, я болен, наверное, может, меня в больницу отведешь или к психологу?
может, меня надо домой отправить?
— трос, а как вы носки стираете, если у вас вода только холодная?
уже темнеет. и в этом армейском единоначалии есть тесная связь с русскими загадочными ‘они’.
потому что мы сидим здесь, пока не скажут. кто скажет? сержант — старлей — капитан батареи — командир батальона — комполка — начальник армии.
в каком звене этот испорченный телефон поломался, и о том, что у личного состава должен быть завтрак-обед-ужин, а не только завтрак, немножечко забыли? или же эти приказы просто идут не от конкретных людей, а просто от кого-то свыше? как древние племена ямальцев или ненцев слушали, что посоветует их старейшине священная кошка.
в моем расчете три слоника, и они весело строят снежные укрытия миномета и играют в снежки (чувствую себя воспитателем детсада), а я работаю с документацией всегда, а сплю либо стоя, либо сидя, либо 3 часа, либо 2 часа в карауле, каждые 15 минут докладывая о дежурстве, поэтому на снегу я готов спать с удовольствием. падаю на снег, и слоники укрывают меня тремя спальниками. господи, как это мило, я не был в детском лагере, но мне кажется, там должно происходить что-то подобное: дружба, взаимопонимание, любовь, минометы, ома-братья.
я просыпаюсь через 3 часа, потому что не чувствую пальцев. Продрогший, пытаюсь свернуть свой шалаш, найти своих детишек и согреться. прохожу триста метров и вижу: как в школьной столовой собираются изгои со всех классов за дальним столиком и едят хлеб, так сейчас слоники с нескольких расчетов собрались в кучку, расстелили два спальника и спят на них, совсем ничем не укрывшись.
что есть снежинка? одинокая тайна чернильной ночи, гонимая вальсом ветров. то медленно, то быстро кружась, эта слеза ангела падает на младенческое лицо призывника кирилла и через мгновение растворяется, становясь его слезой. я пребываю в блаженном оцепенении, наблюдая эту гармонию единения природы с человеком. неповторимые крошечные отпечатки мороза ложатся и исчезают в незыблемых лицах наших слоников, стоически проживающих свои судьбы.
— вы коллективно упоролись или как?
пришлось нарушить тихий час. из всех шести «уралов» не забитый битком остался как раз таки один. усаживаю своих малышей на заднее сиденье и падаю сверху. руки болят от холода, но эта приятная боль, и хорошо, что я могу ее ощутить. закрываю глаза: снежинки протискиваются сквозь фары «уралов», осыпая сугроб вокруг кирилла, я с высоты падаю в этот сугроб, что значит — я сплю и я всетаки расту.
минометная батарея, подъем! строиться!
еще темно. зачем нам построение среди ночи?
— пацаны, кто строит?
— капитан.
капитан — это самое ненавистное и главенствующее звено нашей батареи, да и к тому же он убежден, что абсолютно все недуги человечества можно вылечить путем насильственного анального вмешательства.
он начинает: становись! равняйсь! смирно! вольно. вы должны преодолевать стойко и, мать вашу, мужественно все тяготы и лишения службы, как написано в уставе, вы же учили его, аморфы навозные.
так вот, и вы уже молодцы (это что-то новое, он так не говорил никогда), что уже здесь. мужчина, настоящий мужик должен защищать свою землю. ваши же деды, прадеды воевали с немцами, сколько людей погибло, сколько семей без отцов осталось. но сейчас… время другое и враг сейчас другой — посмотрите вокруг, тут со всех сторон грузия. так вот, ваша боевая задача, сынки, сейчас — разбиться по расчетам, сорвать веток и укрыть все минометы и все «уралы», чтобы ни одна гадина его не заметила. да, будет еще много трудностей, будет тяжело.
вас всех дома ждут мамы, но знайте, что мы мужчины и наш долг — умереть под сопкой за маму, бабушку, сестру и всех, кого мы защищаем. вы мои сыновья, и я горжусь вами!
но это край. это просто край. какие сынки, ты нормальный, дядь? какая грузия? стоп. то есть это война? то есть сейчас над нами будут пролетать бомбардировщики нато? или что? что это значит?
это значит, что только в крайние моменты срочники участвуют в военных действиях и сейчас этот крайний момент. ладно, собрались, рассуждаем логически: в 2008 году здесь участвовали срочники, так сказал старлей, но их потом сразу отправили домой и заплатили еще деньги. какие деньги, какие, на хер, деньги. перед своим первым сексом я не так волновался, как сейчас. так, логика, едем дальше: погибло несколько псковских срочников на востоке украины, что-то не сложилось и их тоже туда отправили. есть рокский тоннель, силы из владикавказа могут прибыть через три часа, если все так серьезно. продержаться три часа. три часа. что вообще сейчас произошло? южная осетия хочет называться аланией, как и северная осетия с пояснением через тире, и ингушетия тоже хочет сменить название республики на «алания», и принадлежность к гордому народу аланов один из поводов их стычек. а грузия? грузия тоже хочет быть аланией или что? это челлендж такой: «назови свою республикой аланией»? я не знаю, надо посмотреть в интернете. в каком, к бабушкиной матери, интернете.
нас же сейчас здесь разнесут как сопли.
да какая войнушка, у нас нет прицелов для минометов даже, это просто удары в молоко, мы мишени. батальонный врач устанет делать перевязки.
я помню, когда его нам представляли: лейтенант ахметьев. тридцать четыре года. женат. двое детей.
я еще подумал: зачем нам эта информация. зачем голодным солдатам знать его семейное положение, это же не тиндер. какой, мать его, тиндер?
если что-то с нами здесь случится — комитет солдатских матерей тут всех задавит. и про нас будут говорить. их убили в горах (магические ‘они’), убили кирилла, убили всех моих слоников и убили меня. саня савицких, если еще не снюхался, издаст посмертный сборник моих стихов и устроит мой вечер в вонючей библиотеке под эгидой союза писателей. мама будет много плакать.
но я же здесь не умирать. я здесь потому, что мне стыдно признать свою жизнь и я не знал, куда еще деваться. я здесь, чтобы оправдать унижения и плевки от старшеклассников в спортзале, чтобы оправдать чернокожую проститутку за 2500 в районе станции метро дмитровская, проститутку-узбечку за 1500 в районе станции метро савеловская.
чтобы петь «артиллерия — боевая наша жизнь! ах ты, кудрявая, в знак доверия артиллеристу улыбнись!», но если меня убьют, то никто не улыбнется.
уберите свой значок гвардейца, уберите черный крест за службу на кавказе, верните меня в спортзал к старшеклассникам, верните меня к проституткам!
идет валентин, мой товарищ, надо показать, что я боец, что я готов и к смерти и к войне. надо вести себя стойко!
— я не хочу умирать.
— ты че, упоролся?
— в смысле, это война?
— трос, ты придурок. у нас тут уже полбатареи суицидников собралось, ребят, что с вами?
— ну, а капитан же сказал…
— капитан просто выпил водки со старшиной, и ему почему-то стыдно стало за то, что мы без обеда и ужина, он плакал даже, сейчас пьяный спит. а, ну и эта тревога серьезная, и нужно утром сделать фотографии нашей замаскированной техники. и сухпайки подвезли.
— какие сухпайки, какие фотографии, на нас никто не нападает?
— я сейчас на твое очко нападу, если ты еще что-то такое спросишь. вот, возьми сухпаек для своего расчета, есть пятый — это с гречкой, и шестой — это с рисом. тебе какой?
…
— с рисом.
* * *
иван сергеевич тургенев в заключительной записке охотника описывал состояние вылазки, когда вспоминаешь лица, живые, мертвые, события, с тобой произошедшие, становится радостно, и погружаешься в свой особый мир, лишь по инерции продолжая шагать на охоту по лесным тропкам. ведь мы тоже охотники до своих осколков памяти, солдаты прозрачной надежды. нам тоже радостно. нам тоже печально.
и армия нам нужна.
чтобы мальчики мастурбировали в коробочки от сока и оставляли их в БТР, чтобы засыпали в полигонной палатке и не просыпались от холода, чтобы случайно умирали при транспортировке техники, чтобы их насиловали, а потом находили предсмертные записки, чтобы комиссовали по «расстройству личности» за однополый секс на боевом дежурстве, чтобы судили за экстремизм из-за песен тимура мацураева на страничке вк, чтобы улыбались и росли дурачками, чтобы не помнили, как папу бил муж тети, чтобы вытирали кровь маминым платочком, забывали позорных проституток и издевки в школе, чтобы возвращались и восстанавливались в институт, ходили по коридорам общаг и кричали друг другу в шутку «рядовой сучихин на выход» — потому что это уже пережито, потому что это рукопожатие с понимающим взглядом в глазах и тайной, которая познается только здесь; кричали песни про артиллерию, пили, ненавидели и любили. потому что охота не скончается. потому что это и частное, и общее.
потому что я погряз в нездоровых абьюзивных отношениях с Родиной и не поможет ни один психолог, ни один психоневрологический диспансер, ни атаракс три раза в день после еды и мелаксен перед сном, ведь я влюблен в этих девочек, влюблен в щечки студентки театрального факультета из мурманска, в дворовые адики, государственные гротескные праздники с гимном нашей страны, которую (бесспорно) надо защищать, в колючие просторы и светофоры на мигающем желтом.
Родина дышит, Родина бьет, Родина из-за своей больной ревности наносит мне шрамы и царапает ветками лицо,
..а я люблю Родину.
Опубликовано в Юность №1, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!