Ирина Михайлова. ПОДВИГ

Артём выводит буквы старательно, медленно, чёрточку за чёрточкой.
Перед ним образец — прописи, ещё оставшиеся с первого класса, и он смотрит в них, чтобы его буквы были хоть чуть-чуть похожи на те, что там.
Но они не похожи.
Синие, кособокие, мелкие, одна буква залезла на другую, вместо «и» — сплошные палочки.
Он зачёркивает всё слово, злится, зачёркивает сильнее, нажимает на ручку так, что рвётся лист.
Вырывает лист, мнёт его в белый с синими полосками комок и начинает писать заново.
Тетрадь разлинована ровно. Красные поля угрожающе близко. Он боится зайти за них, не успеть перейти на новую строчку. Но успевает, переносит слово вовремя и тяжело вздыхает, словно от физической усталости.
— Не мельчи. Пиши большие буквы. Видишь, как здесь?
Рядом с ним — дедушка. Он бы не старался так, если бы не дед. С мамой не получается, с мамой — совсем другое. С мамой можно закапризничать, захалтурить и ничего в итоге не написать. Но дед… Дед — такого не прощает. Он сидит рядом и смотрит.
И Артём пишет, доводит букву до самой верхней черты, и когда получается — украдкой косится на деда. А дед следит за его рукой.
— Давай, давай, не останавливайся, строчка ещё не закончилась.
И Артём начинает писать быстрее. От этого сбивается, вздыхает, переворачивает страницу и начинает опять.
Артём сейчас в пятом классе. Его всё время ругают за почерк. В школе сложно. Там нужно писать быстро и понятно. А всё вместе не получается.
Получается только что-то одно.
И в школе нет дедушки. Только одноклассники.
И помочь — некому.
— Опять, посмотри, буква куда уехала,— говорит дед.
Артём смотрит — и действительно, линия перечеркнула букву ровно пополам.
— Букву любить надо и уважать. Она — живая. Если перечеркнёшь букву — это как человека. Мы на войне письма писали на коленках — и то старались.
Артём не понимает: как это — «любить»? Разве её можно любить? Вот маму, бабушку или деда — можно. Это другое дело. Их Артём любит, поэтому сидит терпеливо и выводит свои буквы.
Дедушка живёт с ним всю жизнь. Сколько Артём помнит себя — столько он помнит деда. Бабушку с мамой он тоже помнит. И папу помнит. Но они есть почти у всех его одноклассников. А вот дедушка есть только у некоторых. И у него. Поэтому это выделяет его, он — не как все. И когда спрашивали:
«У кого есть дедушка?» — Артём поднял руку и обернулся. Всего несколько человек ещё подняли.
И он был доволен.
Он тогда пришёл домой и сказал:
— Дед, тебя нет ни у кого. Только у меня.
— Ну конечно, только у тебя,— смеялся дед,— у кого же ещё!
— Нет, ну мама у всех есть и папа. А дед — только у меня.
— Ну прям уж не у кого? — всё смеялся дед.
— Только ещё Макс, Кирилл, Миша, Дашка и Толян руку подняли. И больше никто.
Дед как-то погрустнел. И Артём тогда ещё решил, что, может, ему нехорошо думать, что он такой редкий, что таких мало осталось. И он сказал:
— Ну, в других классах, может, есть. Я не спрашивал.
— А ты спроси,— подмигнул дед,— может, и правда только пять и осталось.
И засмеялся.
Всё это показалось Артёму странным. Дед то грустит, то смеётся. То радуется, что он такой один, то нет. Артём пожал плечами и решил, что не будет спрашивать.
А сейчас дед сидит рядом с ним и говорит, что буквы надо уважать.
— Ведь слово — что такое? — говорит он.— Это целая жизнь. Вот скажешь «лес» — и появляется твоя деревня. А «река» — и вспомнишь, как купаться с тобой ходили.
Да, купаться с дедом всё время ходили. И рыбу ловили. Всё лето — на даче. Один раз от мамы досталось и Артёму, и деду. Когда утром ушли, а пришли к обеду. Бабушка всю дачу оббегала. А они сидели на их секретном месте, о котором никто не знал, и дед говорил:
— Рыба тишину любит. В той стороне реки людей много, рыба сюда и уходит. А тут — никого. Сейчас рыбы наловим!
— А почему о нём никто не знает? Ты же знаешь.
— Ну — я! — и дед усмехнулся.— Я уже сколько живу! Всё знаю.
— Всё нельзя знать,— сказал Артём,— никто всего не знает.
Артём тогда боялся, что дед обидится. Но дед не обиделся.
Артём выводит слова «лес» и «река» много-много раз. Целую строчку.
Дед встаёт и идёт к окну. Уже темно — осенью темнеет рано.
Дед щурится, всматривается куда-то. Артём отвлекается, тоже хочет посмотреть в окно, узнать, что там.
— Куда ты смотришь? — спрашивает он.
— Никуда не смотрю. Пиши давай, и получаса не сидим.
Артём опять пишет. А дед всё смотрит в окно.
Артём часто так застаёт деда. Он словно бы спит, а сам смотрит в одну точку.
— Ну ты так долго будешь? — кричит ему тогда Артём.
Но дед поворачивается к нему не сразу.
— Что шумишь? Задумался я.
— Не задумывайся так,— говорит Артём,— мне не нравится, когда ты так задумываешься.
— Ну хорошо, не буду,— смеётся дед.
Дед вообще всегда смеётся. Он ничего никогда серьёзно не говорит. Скажет — а сам смеётся. Ответит — и смеётся. Артёма это ужасно раздражает.
Он хочет, чтобы его воспринимали как взрослого, а не смеялись. И он злится на деда. А дед и этого как будто не замечает.
Только один раз дед не смеялся. Когда к нему пришли из журнала. Пришли разные люди. И старые, и молодые — всякие. Пришли — сели за стол — говорили. Долго говорили. И тогда дед был строгий.
И Артём казался сам себе совсем ещё маленьким.
— Твой дед — настоящий герой,— сказали они Артёму.
— Почему? — удивился Артём.
— Он подвиг совершил. Что, неужели не рассказывал?
И Артём спросил вечером у деда:
— А ты какой подвиг совершил?
Но дед опять не ответил, а только отшутился:
— Какие все совершали, такой и я совершил.
Артём обиделся и решил больше не писать слова вместе с дедом.
Когда дед пришёл к нему в комнату, Артём не сел за стол, а лёг на диван и отвернулся к стене.
Дед молча подошёл к окну, сел на стульчик около и стал смотреть на улицу. Так и просидел положенный час, какой они обычно писали с Артёмом.
На следующий день было то же самое. Потом тоже. И всю неделю.
Дед не ругался — он никогда не ругался. Просто сидел, а потом уходил.
Через неделю Артём сдался. И когда дед пришёл опять — уже был за столом с тетрадкой.
Дед достал прописи и стал привычно смотреть, как Артём выводит букву за буквой. И привычно исправлять: «это не то, эта буква не туда ушла, эта вкось поехала».
Артём переписывал одно и то же слово опять и опять.
Это потом Артём узнал, что дед в конце войны на подступах к Вене один взял в плен двух немцев.
А на следующий день, в разведке, засёк две огневые точки противника и дал целеуказание для их уничтожения.
Отец рассказал.
— А что такое «целеуказание»? — спросил Артём.
— Цель, значит, верную дал,— ответил отец.
А ещё Артём узнал, что дед первым форсировал Малый Дунай, вёл неравный бой и вышел победителем. А потом принял на себя командование и продолжал бой. За что и получил Красную Звезду.
При жизни деда Артёму об этом не говорили.
Дед его никогда не хвалил — как бы Артём ни старался.
— Ты и так должен делать хорошо,— говорит он,плохо делать не разрешается.
— Кем не разрешается? Тобой?
— А хоть бы и мной!
— А когда тебя не будет, то можно плохо делать?
— Когда не будет — тоже нельзя!
— А как ты узнаешь?
— Я всё узнаю! Буду в окошко к тебе заглядывать.
И если увижу, что не пишешь в положенное время, то сразу всё узнаю.
— А я окно закрою! И вообще перееду!
— А я и через закрытое. У меня повсюду будут глаза.
Артём больше не знал, что сказать. Он глубоко внутри верил, что дед и правда всё видит, даже если окно закрыть.
— А ты когда-нибудь умрёшь? — спросил однажды Артём.
— Умру,— сказал дед, ни на секунду не задумавшись.
— И как же будет?
— А вот как! Меня возьмут и вот так разрежут,— и дед показал пальцем вдоль живота.
Артём зажмурился.
— Не бойся,— сказал дед,— это уже не больно будет.
Тогда Артёму стало как-то не по себе. Что вот он — дед — скоро, наверное, умрёт, а всё-таки сидит с ним и пишет буквы. Целый час в день! Это же так много! А мог жить для себя.
С тех пор Артём старался научиться писать лучше и быстрее, чтобы дед отдохнул и не сидел больше с ним. Но быстрее и лучше всё не получалось.
— А так хорошо? — спросил Артём и посмотрел на ровное красивое слово, написано чётко в своей строчке.
Дед ему не ответил.
— Тём, отдохни. Бабушка пришла, посиди с нами,— вошла мама и встала около него.
Посмотрела в тетрадку:
— Хорошее слово получилось. Молодец.
Артём посмотрел на неё. Обвёл глазами комнату.
Больше никого не было. Деда не было.
Мама взяла тетрадку.
— Очень хорошо,— сказала она.— И в школе так же пиши.
— Ладно! — сказал Артём.
Артём закрыл тетрадку и вылез из-за стола.
— Пишешь? — спросила бабушка на кухне.— Деда теперь нет — с тобой заниматься. Давай сам.
— Ладно! — опять сказал Артём.
А сам подумал: глупая бабушка, не понимает ничего. Дед есть, всегда будет, сам же говорил — в окно смотрит. Вдруг Артём замер.
— Сейчас приду! — крикнул он.
Побежал в комнату, открыл тетрадку на хорошем слове, оставил так и убежал обратно.
Дед посмотрит — пусть видит.
И тетрадка осталась лежать на столе, открытая, со словом, ровно уместившимся в чёрточки на листе бумаги.