Ирина Кадочникова. СТРАУС, УЛИТКА И ВОСКОВЫЕ УРОДЦЫ

Фрагменты

*

Вот глина ходит под моей ладонью
По кругу ходит глина
Все сначала
Лепила кружку
Но не получилось
Пришлось ломать
И снова поднимать
Такая жизнь.
Мне скоро тридцать пять,
А я себя еще совсем не знаю

*

Вот мне сказали:
«У тебя меж ребер
есть маленькая болевая точка.
Нажми сюда — увидишь, будет больно».
И я нажала — правда, было больно.
И каждый день теперь на эту точку
я нажимаю, и держу подолгу,
и привыкаю, и уже не больно.

*

А тут еще недавно мне сказали,
что я не выросла.
Да, так мне и сказали:
«Вы до сих пор не выросли». А я
стою, смущаюсь, развожу руками
и улыбаюсь: надо же, всем видно,
что я не выросла,
а мне не видно.
А мне нормально в зеркале стоять.
А мне нормально про себя не знать.

*
А мне сегодня вспомнился музей —
Камбарский краеведческий музей,
как мы с Олегом два часа глазели
на восковых уродцев: вместо пальцев
у одного клешня, а у другого
свиное рыло, а еще там был
ужасный двухголовый человек
(мы раза три на выставку ходили —
все наглядеться не могли никак).
И шли потом по пруду, и смеялись,
и никого как будто не боялись.

И я запомнила ту зиму: свет
в музее желтый, восковые лица,
и почему-то бабушка, и нет
автобуса, и мы идем по пруду.
Я ненавижу школу, но люблю
Олега (мы с ним даже целовались,
когда нам было лет по шесть), и вот
мы с ним идем, а рыбаки сидят
над лунками, и смотрят в глубину,
и правят самодельную блесну,
и хоть зима, но так похоже на весну.

нажму на точку.
отпущу.
нажму.

* * *

Ни самолетов ни ракет ни поездов
Привет я говорю тебе на старте
Когда еще мне не хватало слов
Я шел уже в трясущемся плацкарте

Стекло звенело тамбур обещал
Такое невозможное не знаю
О если бы мне голос был он звал
Но я его совсем не понимаю

Но я иду за ним фальшивый звук
Я плачу над размытыми чертами
Я горемык привет я близорук
Над облаками плачу и над вами

В иллюминаторе земля пэчворк
Лоскутное большое одеяло
Корабль «Восток» мне слышится «Восторг»
Такое всевозможное начало

Зеленый мир огромный белый шум
Как в котловане созревало лето
Как ехал Пушкин в солнечный Арзрум
Как бедный Чацкий требовал карету

София — Тосна — Чудово — Торжок
И Веничка все грезил Петушками
И манна прорастала между строк
И проплывала горлинка над нами

В эпоху сверхлюдей сверхскоростей
Так хорошо замедлиться на звуке
Пожить в кругу особенных теней
Пожать врагу озлобленному руку

Сказать любая точка это А
Всегда с нуля отрывисто и четко
Привет не выходи из амплуа
Будь птичьей обезумевшей трещоткой

Зачем нам голос если никогда
Ты не прочтешь себя на развороте
Вода земля вода земля вода
На автостопе на автопилоте

* * *

Я вышла из метро
Такой же снег стоял
В пакетах новый год
Горел и остывал

И башенки кремля
Кололи облака
На Чеховской смешно
На Пушкинской светло

Но дальше — ничего
Раскручивай сюжет
Раскачивай мотор
Сквозь гоголевский бред

Сквозь достоевский сон
Раскольниковский взгляд
Кто счастлив, кто влюблен
Кто просто виноват

И поезд под землей
И ты со смотровой
В подсветке над Москвой
Летишь вниз головой

Страус  в  1913  году

Показывали страуса в Пассаже.
А. Тарковский

А страуса того давным-давно
На свете нет.
А я всё представляю
Сиреневые веки, жёлтый клюв.
И как потом переживал хозяин.
Я думаю, он не был равнодушным
И страуса любил и часто гладил.
Я думаю, он даже говорил
Со страусом, а тот ему кивал
В ответ, а иногда молчал угрюмо.
Не знаю, сколько лет они живут —
Я никогда про это не читала.

Хозяин был, наверное, француз
И страуса купил на птичьем рынке —
Но это всё неправда, потому что
Какие страусы на птичьем рынке –
Там только кошки, попугаи, рыбки,
И хомячки, и ядовитые лягушки,
А страуса за просто так не купишь.

А страусы в долине Лимпопо
А страусы бегут и только перья
От крыльев если птица не летает
То это ничего еще не значит
А страусы бегут, бегут, бегут
А Лимпопо — река почти из сказки
С такой немножко розовой водой
В бутылке у учителя стояла
Я тоже это прочитала в книжке
Учитель умер, а вода осталась

Мне жалко всех — хозяина-француза,
И страуса, и тех людей глазастых,
Которые ходили и смотрели
На страуса в тринадцатом году,
Учителя, писателя, солдата
И мальчика, который всё запомнил —
Каким был страус, как стоял недвижно,
Как всматривался в утреннюю тьму,
Как свет стекал из-под стеклянной крыши,
Каким был новый мир в начале века —
Внезапным, торопливым, чёрно-белым.
Мне жалко всех — не знаю почему.

* * *

у всех есть дети (это хорошо).
они живут в землянках и вигвамах.
ещё живут, бывает, на деревьях.
ещё они живут на чердаках.

ещё они такое что-то знают —
про снег и свет, когда начало марта
и в деревянных бабушкиных окнах
и лёд, и солнце, и слезящееся небо.

смотри в себя — как смотришь телевизор,
попристальнее, что ли, и увидишь:
твои смешные внутренние дети
ушли куда-то — может, в тёмный лес.

они ушли, забрав с собой крыжовник,
песочные часы, цветные стёкла
и странное то слово «готовальня»,
которое у нас во всех шкафах

лежало — и его они забрали,
и баржу деревянную из бочки,
калейдоскоп, и верный твой фонарик,
и поплавок из птичьего пера.

и вот они идут по перелескам,
идут себе, свистят в свои свистульки,
на колоски нанизывают землянику
и место выбирают для землянки.

и если ты сейчас поставишь точку,
то будет очень коротко и честно.
поставь же точку, выходи из круга
и говори: не поминайте лихом.

* * *

Улитка Молли ползет по травинке
В глазах у нее золотые дождинки
А я на море иду по тропинке
Улитка Молли, садись в корзинку
Поехали, Молли, со мной на море
Гуляй, улитка, по белому полю
моей ладони, крути спирали,
молчи про то, как мы не умирали
как мы крутились, волна шумела
Возьми себе за большое дело

Так страшно, Молли, так страшно, братцы
когда вот-вот — и наступят на панцирь

Птичья  смерть

У русалки щучий хвост.
У лисы кошачий смех.
У быка бараний рог.
У кощея птичья смерть.

Птичья смерть клюёт в окно,
В перевёрнутое дно.
Из последнего вагона
Вдруг посыпалось зерно.

Ты расти, расти, зерно,
Ты жужжи, веретено.
Птичья смерть, игла кощея,
Нас догонит всё равно.

Гром гремит, земля дрожит,
Птичья смерть уже летит,
А пока — закрой гештальты,
Ипотеку и кредит.

Добрый доктор Айболит
Всех когда-нибудь простит,
Всех помилует, ребята,
Хоть ковид, хоть пульмонит.

Всем пропишет белый свет —
У него другого нет.
В чистый космос безвозвратный
Покажи входной билет.

Там вангоговские ночи,
И танцовщики Матисса,
И фаюмские портреты,
И прозрачная Земфира,

Небо Лондона и долгий
Поцелуй на красном фоне.
Это мир внизу взрывался,
А у нас был тихий праздник.

Потому что всё когда-то
Превращается в кино,
Потому что спишь и видишь
Перевёрнутое дно.

Птичья смерть в тебе живет,
И танцует, и поёт,
А когда совсем устанет,
Перестанет и умрёт.

Опубликовано в Вещь №2, 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Кадочникова Ирина

Филолог, литературный критик, поэт. Родилась в 1987 году в г. Камбарке Удмуртской АССР. Окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета. Кандидат филологических наук. Живёт в Ижевске.

Регистрация
Сбросить пароль