Ирина Иванченко обладает сильным поэтическим характером. Стихи её крепко сбиты. Она уверенно держит эмоциональный строй стихотворения! Образность и метафоричность её стихотворной речи убедительны. Точность словоупотребления безупречная. Интонация её узнаваема. Стихотворения Иванченко, словно корабли, которые не ищут гавани, а неудержимо стремятся выйти навстречу волне.
Д. Ч.
СИНАЙ
Светает. Конвой у ворот, и рабы, и собаки.
Вот-вот над горою покажется первая просинь.
Здесь чёрные козы пасутся у мусорных баков
и гонит ораву туристов курчавый Иосиф.
Здесь камни в корзинах, а манну ещё не собрали,
и козы пасутся, не зная, что скоро – на бойню,
что совесть и зависть родней, чем Иосиф и братья,
а в каждом из нас умещаются раб и конвойный.
Здесь катится по небу солнце верблюжьей колючкой,
гонимое ветром, ранимое встречным утёсом.
Рабы сердобольней конвойных, а значит живучей,
и рабскую участь до времени терпит Иосиф.
У стен монастырских чумазые дети играют
в менял и торговцев и камни сбывают приезжим.
Конвой отпирает ворота ключами от рая,
и солнце цветёт, как терновник, растёт, как надежда.
Здесь путников помнит щебёнка дороги, за нею
гора каменеет от страха в присутствии Бога.
В начале – слова о любви. Толкованья позднее –
серебряный шелест оливы в долине пологой.
Туристов уводят в автобус. Иосиф сминает
коробку от «Camel», искрит маячок сигареты,
и красное солнце на красном подворье Синая
ночует, и холодно ветру, а камни согреты.
* * *
пусть не ладони мои
так хотя бы строки
тихо коснутся лица твоего и тела
нежность во мне накопилась как в почве стронций
и разрушает медленно неумело
я не привыкла брать у любви бесплатно
я заплачу чтоб тебя защитить от холода
тесные – как обноски чужие платья –
дороги трещат по швам и бегут расходятся
как зёрна с колосом
нет – Одиссей с Навзикаей
но пока меж золой и небом землёй и златом
ты стоишь один не касаясь меня руками
нежность в тебя проливается перетекает
алая
милосердная как мирный атом
* * *
В прицеле камеры-обскуры –
сюжет холма, рюкзак сутулый,
мазки дорожные в альбом,
но сколько ни пиши с натуры, –
нет совершеннее скульптуры,
чем вишня за моим окном.
Из-под морщин по чёрной корке
мироточит смолою горькой
и плачет от потери сил.
И в замысле воздетых веток
есть порыв от смерти к свету,
что только Пинзель уловил.
Ее неправильная точность
невычислима и подстрочна,
не расчехлима языком.
Но перехватывает разум
не это – в самой гуще фразы
есть кто-то, с кем давно знаком.
Так узнаваемы изгибы,
как будто, к цельности спеша,
не расслоилась, не погибла,
а стала деревом душа.
И в угловатых сопряженьях
отростков и ветвей сухих
своё увижу отраженье,
но чётче в кратком изложенье,
как в избранном – заглавный стих.
Судьба вершится с опозданьем.
В округе – знатные сады,
а нам оброк – иносказанье:
цветем в отместку расписанью,
но позже всех даём плоды.
Раненья, трещины, разломы
к весне затянет добрым словом,
вишнёвой корочкой смола.
От чувства локтя к чуду дома
иди, где оттепель и дрёма,
и радость своего угла.
Темнея, прячется округа.
Мы будем сторожить друг друга,
пока один из нас живой.
И вишня простирает ветку,
как маскировочную сетку,
над непокрытой головой,
над незашторенной аллеей,
открытым слогом, что алеет
над незапёкшейся губой,
над тем, что светит, не довлея,
как встреча поздняя с собой.
ОДИССЕЙ
Виктории Наумчук с любовью
Золотистого мёда…
Осип Мандельштам
Что от земли – то свято, а ты не верил
в чудо берёзы, мяты, буркун и клевер.
И, проглотив Гомера, как все, превратно,
ты прошагал полмира. Пора обратно.
В малой твоей Итаке, в полдневном звоне –
дети, шмели, собаки, коты и кони,
утки, стрижи, цесарки, конца долинам
нет в медоносных царствах, в краю пчелином.
Вишни плодятся и чинно взрослеют грядки.
В сонной твоей Отчизне не всё в порядке.
Жарко пылают маки, а зелень – чахнет.
В знойной твоей Итаке грозой не пахнет.
С мая мельчает Смош при сухой погоде.
Что же и ты, как дождь, стороной проходишь?
Донник, всем травам сотник, других лаская,
не по тебе ли сохнет, как Навзикая?
Родина за версту неподвластна глазу,
нет, не Европа, ту не любил ни разу.
Берег без доброй влаги быльё сковало.
Мы по тебе, бродяге, истосковались.
Ветры степные рыщут. Брешь – в частоколе.
Зря молодые ищут калганов корень.
Слёг сенокос без мужа в яру разлогом.
Ты возвращайся, друже. Нужна подмога.
В теле твоём – свобода, в тепле овечьем.
Мы молоком и мёдом тебя подлечим.
Все заблужденья слуха, что сладко манят,
выбьем полынным духом в козацкой бане.
Что тебе в тех магрибах, сезамах, польшах?
Будем любить до гроба, а может дольше –
до сотворенья мира, в приречных кущах
будем читать Гомера на сон грядущий.
ОЛИМПОС
По утрам светило горе Олимпос
говорит «люблю», говоря «навеки».
Человек – не песчинка, он – камень, литос,
и надежней не было человека.
Он построил хижину, храм, дорогу,
а всего добра – мастерок да шпатель.
Человек, и правда, подобен Богу, –
не Творец ещё, но уже создатель.
Нет, не глина, – камень, его годами
проверял на прочность, шлифуя, Сущий.
На камнях деревья растут, плодами
одаряя всех на земле живущих.
Золотой Фаселис, скалистый Патмос –
где ещё оставишь следы и знаки?
Нет, не птица, но укрощая атмос,
человек летит, как звезда во мраке.
Нет, не рыба, но уплывает в море,
дабы слышать всё, что приносит ветер, –
голоса детей, легкокрылый говор,
подтвержденье того, что ты есть на свете.
А когда светило горе Олимпос
говорит «люблю», говоря «до завтра»,
Он отходит в тень молодой оливы, –
не Творец ещё, но уже соавтор.
А когда узнает, что быть счастливым –
драгоценней смирны, важнее злата,
зацветут в раю мушмула и слива,
упадут к ногам лепестки граната.
* * *
молока и мёда
мёда и молока
хлеба тепла и быть может вечерний воздух
Господи не оскудеет твоя рука
сколько бы раз в неё не вбивали гвозди
молока и хлеба и может глоток вина
плед потеплее укрыться от вечной стужи
что там на завтрак у смерти война война
голод в обед и уныние сытный ужин
где на земле найдётся тебе приют
где поселить семью и пробыть до срока
родина это жизнь и её живут
и проживают вместе и одиноко
писем стихов и быть может морской прибой
места кораблику в тихой и звёздной гавани
родина это то что беру с собой
в самое дальнее самое позднее плаванье
меда тепла и быть может ещё любви
смерть закрепилась прочно в черте оседлой
руки её по локоть в моей крови
но коротки они чтоб достать до сердца
хлеб из печи материнское молоко
жизни для тех кто смертен
бессмертья родине
Ты что над водами рядом и высоко
над городами твердью людьми народами
23.03.2022
Опубликовано в Эмигрантская лира №2, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!