Илья Виноградов. СОРОК АРМИЙ

Век пластика

Рождённые в гремящий век железный,
Мы думали: что может быть страшней,
Чем на руках следы звенящих лезвий,
Чем на лугах следы стальных коней?

Но пластиковый век пришёл незримо:
Без стука — в дверь, непрошеный — за стол;
Ненастоящий — и неодолимый,
Невыносимо тяжкий — и пустой.

Воды дистиллированной начислил
В бессмертный одноразовый стакан —
И зацвели болотистые мысли,
Как реки, что не целят в океан.

Казалось, будет мягче и удобней,
Уйдут в утиль ножи и топоры…
Но сколько скрыто настоящей злобы
В искусственных улыбках до поры!

Казалось, что в комфорте верить легче
И в сытости о вечном рассуждать…
Но пустоту в душе комфорт не лечит,
Но вере сытость хуже, чем нужда.

И слышу, пластик шепчет мне всё чаще:
«Прими как есть, забудь про всё, усни…»
И я, уже почти ненастоящий,
Всё реже спорю с ним

Сорок армий

Сорок армий пришли в мой дом
И поили меня огнём,
С автоматов кормили меня,
Обезумевшего от огня.
Близким тоже не век горевать —
В ряд в кровавую ляжем кровать,
И на мёртвых наших глазах
Город наш превратится в прах.

Но я встану, и я пойду,
Сорок стран на Земле найду,
И, невидим и вооружён,
Злой, безумный исполню закон,
Чтобы в ваших живых глазах
Отразились и боль, и страх,
Чтобы небо вам застил дым…
Не за мёртвых — назло живым.

 Тетрино

Терский берег знаменит табунами. По одной
версии — это выжившие предки лошадей тарпаны,
по другой — одичавшее совхозное стадо.
Из путеводителя

На Беломорье раздольно и ветрено,
Дышится духом поморским исконным.
Возле селенья старинного Тетрино
Топчут прибой густогривые кони.

То ли тарпанов пропавших приятели,
То ли колхоза пропавшего стадо…
Не боязливы, скорее — внимательны,
Даже, наверно, по-своему рады,

Что ради шкуры и мяса не проданы,
Скудно, но кормит покуда природа;
Жалко, навек ускакали от родины,
Жалко, навек оторвались от рода.

Даль преломляется в окнах потресканных
Изб, позабывших своих домочадцев:
Так бездорожьем от мира отрезаны —
Легче в иной мир отсюда домчаться.

Жалко селенья у самой окраины:
Избы вот-вот соберутся гурьбою
С ветра порывом, вздохнут, неприкаянны,
И за конями уйдут по прибою.

***
Как добротна мебель из дерева
И тепла добротою леса!
Словно лес открывает двери вам,
Что поют под тяжестью веса.

Только мир сплошь вокруг пластмассовый,
Словно душный бездушный ящик,—
С одноликой культурой массовой,
Легковесной, ненастоящей.

Но сбегу я, поздно ли, рано ли,
Сбив пластмассовые колодки.
Слава Богу, гробы деревянные,
Как когда-то дома и лодки.

Старик

На здоровье не сетовал — молча недужил:
Он зарёкся давно о плохом разговаривать.
С овощей нестандартных готовил на ужин
В старой мятой кастрюльке какое-то варево.

А ему разносолов не очень и надо:
Чем богат — тому рад. Да и что в этом странного,
Если только родился — и сразу блокада,
Если спасся на супе из клея столярного?

Жил в хрущёвских хоромах — аж тридцать квадратов! —
Так хвалил он жильё, что ругают полгорода.
Заселялся с женой, её мамой и братом;
Жаль, остался один — стало пусто и… дорого.

Но в квартире грустить даже в чём-то неловко —
Как до этого жили, едва ли забудется:
Столько лет по землянкам, баракам, бытовкам,
Где внутри теснота, а удобства на улице.

От судьбы и от власти не требовал много:
Ни в собесы, ни в церковь ходить не приученный,
Он о Боге не знал, но предчувствовал Бога —
Бог был верой в людей и надеждой на лучшее.

Было трудно — смеялся: не такое, поверьте,
Повидал на веку — что, мол, старому станется?..
Для того, кто с рожденья на волос от смерти,
Жизнь — не чёрное поле, а светлое таинство.

***
Ты сегодня смеялась во сне.
Я в ответ улыбался полночи:
Так светло в темноте было мне,
Словно смех этот счастье пророчил.

Пусть полгода снегá за окном,
До весны не хватает лишь малости:
Чтоб не только во сне, но и днём
Беззаботно, как в детстве, смеялась ты.

***
Немеют затёкшие руки —
Не руки почти, а поленья,—
Но жалко покой рушить хрупкий:
Дочка спит на коленях.

Дыханию детскому внемлю
Как чуду. И верится втайне:
Так небо заботливо Землю
Держит в ладони бескрайней.

***
Поверьям вняв, как гибели бегут
Спины горбатой и кривого глаза —
Суров и скор дремучий мудрый суд:
Души изъян с изъяном тела связан.
Бог шельму метит — примечай черты,
Верь верным, сто веков знакомым знакам…
Я ж глянцевой пугаюсь красоты,
Где дух иссох под чёрствым мёртвым лаком,
Где, словно в манекене, пустота,
И даже эха нет — темно и глухо.
Боюсь пустот… А чёрного кота
Люблю чесать за чёрным чутким ухом.

***
Долго ли, какой заветной тропкою
Счастье шло — и вдруг ко мне идёт.
Я ж стою, глазами глупо хлопаю
И, глядишь, прохлопаю вот-вот.

Лучше б бéды принесло с заботами —
Как родных с порога обниму:
Против них приёмы отработаны,
Что со счастьем делать — не пойму.

Но, моё увидев замешательство,
Счастье шасть ко мне на зависть всем.
— Заживём,— мурлычет,— замечательно!
— Долго ли?
— Пока не надоем.

***
Осень, манят спозаранку
Жёлтые твои пути —
Век бродил бы, как цыганка:
Ручку мне позолоти!

Ветер выдует из дома
Вслед за тучей кочевой.
Пышет осень, словно домна,
Жёлтым жаром и тоской.

Дождь просеянный искрится,
Желтотравье серебря.
Осень, от тебя не скрыться!
Где уж скрыться от себя?

Скоро листья долистает
Постаревший за год год.
Осень, мне бы с птичьей стаей!
Только кто же меня возьмёт?

Опубликовано в День и ночь №5, 2019