Глеб Чичко. СИГНАЛ В ОБЛАКА

СВЕТ ИЗ ПРИОТКРЫТОЙ ДВЕРИ

Глеб Чичко – явление уникальное. И потому, что жил как пел: метался, сомневался, молился, конфликтовал с миром и самим собой, переживал взлёты и падения, обижал, обижался, прощал, просил прощения.
И потому, что долго и упорно искал свое одно-единственное место под солнцем: работал сторожем, разнорабочим, санитаром, писал стихи и песни, создал собственную рок-группу «Ушёл из дома», выступал в ночных клубах, рисовал, восстанавливал монастырь…
И потому, что никогда не был белым и пушистым: хулиганил, выпивал, эпатировал окружающих словом и делом.
И потому, что ушёл от своих близких, друзей, знакомых и почитателей неожиданно – в возрасте тридцати шести лет, в светлый праздник Пасхи, оставив после себя стопку листов с замечательными, прожигающими сердце насквозь поэтическими текстами и кучу поклонников, не согласных вычёркивать его имя из списка живых.
Странное дело: одиннадцать лет прошло, как он отправился в своё последнее путешествие, оставив дверь в вечность незатворённой. Но до сих пор 30 апреля, в день памяти стерлитамакского поэта и музыканта, филолога и философа Глеба Чичко, в одном из кафе старого города, который он так любил, собирается около сотни человек, среди которых его кровных родных – лишь маленькая горстка.
Вышедшая уже после кончины Глеба его книжка «Тексты» давно стала раритетом – за ней охотятся не только знавшие Чичко люди, но и совсем молодые ребята, ещё не переступившие порога зрелости и никогда не слышавшие его песен вживую.
Память об этом удивительном человеке хранят его близкие, брат, сын, живущие в Стерлитамаке и Уфе. О нём не забывают многочисленные друзья – музыканты, одноклассники и одногруппники, разбросанные по стране. Где-то в монастырях Подмосковья молится о его душе последняя супруга Глеба.
Вспоминаю Глеба и я, корреспондент «Стерлитамакского рабочего», с которым он приятельствовал много лет. В нашей газете часто публиковались его стихи.
Но осталось много неопубликованного: свет из приоткрытой двери продолжает волновать наши сердца и сегодня…

Ради Бога прости, что я сбился с пути
В годы юной безоблачной песни.
Ты кричишь мне: «Лети! Если трудно идти,
Может быть, хоть частица воскреснет!»

Марина Воронова

* * *
Слюну и слюду в пух и прах.
Мурашки считают убытки.
Мы шепчем на разных губах
И разные дышим напитки.
Метали друг в друга икрой,
Но где теперь наши личинки.
Возможно, я – тоже герой,
Но, чёрт, я нуждаюсь в починке!

ЦЕЛОВАНИЕ АПРЕЛЯ

Вороновой М.

Кривые зеркала кричат мне полуправду.
Отрава вместо смерти дарит жизнь.
Я должен всей земле – хорошая награда
За ночи с жирным телом жуткой лжи.
Меня бодрит Луна, а Солнце усыпляет.
Открыв глаза, я часто вижу сны.
И если не здоров, то до утра гуляю
По синей синусоиде весны.
Я ем отцовский хлеб, но я ушёл из дома,
Чтоб целовать апрель в сопливый нос.
Я что-то потерял на улице Артёма,
Я слёзы в решете до сына не донёс.

* * *
Чистый лист бумаги возбуждает робко
Только в список записать долги.
Вместо нимба шрамы и татуировки,
Вместо обожателей враги.
Так легко поверить в то, что ты последний,
Кто лежал на истине пластом.
Сны под белым кайфом и хмельные бредни,
Это всё практически ничто.
Радужные песни петь никто не просит.
Бог простит их, Бог простит, аминь.
Мне необходима Болдинская осень,
Им необходима просто синь.

СЕРГЕЮ САРАНЦЕВУ

Я сменил пятый паспорт,
Резюме растрепал.
Оказалось, напрасно –
Всё равно я попал.
По дороге споткнулся,
Ускоряя шаги,
И внезапно проснулся
Возле белой реки.
Я раздал инструменты
Тем, кто шёл по пятам,
Одиноким студентам
И бездомным котам.
Я стою возле белой
Одичавшей реки.
И лицо цвета мела
Я стираю с доски.

ШКОЛЬНОЕ КЛАДБИЩЕ

Твой голос надорванный слаб ещё
В глазах, доедаемых солью.
Широкое школьное кладбище –
Большое футбольное поле.

Стоят футболисты отважные,
Раскинули руки как пугала,
Бросая пакеты бумажные
В бетонные ноги друг другу.

Они обижаются датами,
О разнице малой скорбя.
Их мамы и папы – поддатые
Обноски венков теребят…

Их лица на блюдцах не выцвели,
Но скоро уже не узнать.
Взлетают угрюмыми птицами,
Пытаются смерть обогнать.

* * *
Звенело запредельно громко,
Чернела белая постель,
Поэты в первую колонку
Несли кто пушку, кто свирель.
Освобождалась красным яром
Ручьями вспухшая десна.
С панелей раздавалась даром
Непревзойдённая весна.

* * *
Ты видишь, Отче, больно так и стыдно,
Что дал Ты, я растратил ни на что.
Смертельный грех казался безобидным,
В циничном фарсе вылился пустом.
Поставить точку пули в жуткой песне
Не позволяет, Отче, твой закон.
Прожить хотя б полминуты честно!
Стучусь, как в двери, в дерево икон.
Так вразуми же, Господи, я знаю –
Ты многомилостив и очень терпелив,
Спаси и сохрани, я заклинаю,
Прости меня, не нажимай на слив.

ДЛЯ ША ЛЮ

Непросто всё и так непрочно,
Почти утопия и миф.
Как по трубе, по водосточной
Забраться в келью к Суламифь.
Прорвать невидимую плеву,
Заполнить всё собой по край.
В который раз Адам и Ева
Потерянный находят рай.

К ША ЛЮ

Я связал наши души за час до заката
На самом багровом краю.
Словно выполз на сушу, родную когда-то,
На берег в зелёном раю.
Я упал в эти ветви и пряные травы,
В ладони и губы твои.
Я хлебнул той заветной, той сладкой отравы,
Что Бог отпустил на двоих.

* * *
Соль на губах сонный бриз
Лижет как капли морфина,
Хитро кивая, дельфины
Смотрят глазами подлиз.
Как вы со мною дружны,
Чёрные, голые стаи.
Волны бесстыдно сверкают
Нижним бельём кружевным.
С видом наивно-невинным
Гальку впиваю в пупок.
И, совершая глоток,
Делаюсь добрым и винным.

* * *
Земля касается
Моих усталых ног
Своей макушкой,
Выбритой «под ноль».
Народ катается
И вдоль и поперёк,
Покуда Аннушка
Вдруг не просыплет соль.

* * *
Воздухом схвачен, мне не помочь.
Солнце-барыга прячется в ночь.
Я зависаю, я дельтаплан.
Это не просто какой-нибудь план.
Видишь следы незаметных очков?
Видишь тоску в этих точках зрачков?
Я – не жилец. Ничего не сбылось.
Я проколол своё сердце насквозь.

* * *
Вера моя твёрже камня, прекрасней цветка.
Вера моя – поплавок и страховочный трос.
Вера моя посылает сигнал в облака
С вестью о том, что я вырос, и, видно, дорос.

Опубликовано в Бельские просторы №5, 2019