Георгий Квантришвили. "БЫТЬ КРИКОМ БОЛИ" - LitWeb: литературные журналы и книги. Обучение писательскому мастерству

Предисловие к стихам поэта Георгия Маслова (1895 – 1920)

Поэт Георгий Маслов умер, не дожив до двадцати пяти лет. Став одной из самых ранних жертв среди русских поэтов. Даже Лермонтов прожил на два года дольше. Из известных поэтов разве лишь Веневитинов оставил мир двумя годами младше. Маслов умер в разгар полыхавшей в его стране Гражданской войны. Войне предстояло длиться ещё несколько лет после его смерти. Среди воюющих сторон Маслов занял место, противостоящее стороне, одержавшей победу. Но ходульный образ «белогвардейца» имеет с Масловым мало общего. Его противостояние не было противостоянием «справа». Маслов оправдывал себя тем, что сражается против узурпации власти.
Партия, в предвыборной компании которой он принял участие, победила на всероссийских выборах. Членом этой партии была жена Маслова, Елена Тагер. Более половины депутатов Всероссийского учредительного собрания составили эсеры, однопартийцы Тагер. Эсерами было 410 депутатов из 710-ти. Сорок из них переметнутся на сторону большевиков, основных конкурентов, получивших всего 175 депутатских мест. Даже при таком раскладе за оставшимися эсерами осталось абсолютное большинство. Имело ли это значение в стране, где правила всегда задавались столицами?! В Петрограде и Москве эсеры получили 218 тыс. голосов, большевики набрали почти в четыре раза больше, 800 тыс. Результаты неудивительны: большевики декларировали себя партией рабочих, эсеры – крестьян. Риторический вопрос: какой класс преобладал в городах-мегаполисах? Впрочем, свобода волеизъявления и, соответственно, достоверность поданных голосов уже на этих выборах подверглась нахрапистой атаке. Один из будущих основателей гуманитарного отделения Самарского Университета Соломон Яковлевич Лурье так описывал (в более поздней передаче сестры) типический эпизод выборов в Петрограде: «У тебя какой список?» – спрашивали красногвардейцы у входа в избирательный участок какого-то рабочего. «№1» (это был список блока социалистических партий, за который голосовал и С.Я.). «Это – буржуйский список, – объявляли агитаторы и отбирали бюллетень (бюллетени всех партий доставлялись избирателям заранее). – Возьми рабочий список – №4» (большевистский).
(Признаемся однако, реальную конкуренцию большевикам в столицах составили не покровители крестьян, но либералы. Свыше 500 тыс.голосов получили конституционные демократы (кадеты) и около 200 тыс. ещё более правые партии. Но это к слову).
Иначе обстояли дела на Средней Волге, в родных местах не только Георгия Маслова, но и вождя большевиков Владимира Ленина. Второго здесь ожидал архисокрушительный электоральный разгром. В Самарской губернии – с трудом продавленные три депутата против двенадцати эсеров (с которыми вдобавок блокировался депутат-мусульманин). А ведь тут Вождь начинал революционную карьеру! Наилучшая иллюстрация катастрофы Ильича на родине, в Симбирской губернии – соотношение голосов избирателей: больше трёх четвертей, 76,5%, получили эсеры и жалкие 14,3% большевики.
Надо запоздало извиниться за отступление от персональной биографии. Без этого отступления будет непонятно другое отступление. То, которое Маслов проделал по пути к собственной смерти.
Поэт, ввязавшийся во вспыхнувшее межпартийное противостояние, не имел отношения ни к рабочим, ни к крестьянам, в верности к которым клялись партийные функционеры. По отцу он был потомственный дворянин. Формально принадлежа к имперской элите, отец Георгия Владимир Николаевич, вряд ли мог считаться «паразитом трудящихся масс».
Сначала тянул военную лямку в чине подпоручика резервного батальона в уездном Моршанске. В этом городке Тамбовской губернии и родился герой нашего повествования. Вскоре отец переехал на службу в Абдулинское волостное земство Бугурусланского уезда. До губернского города чуть не триста вёрст по степи. «Первые сознательные впечатления связаны с Поволжьем. Раннее детство прошло в селе Абдулине Самарской губернии» – напишет позднее о детстве поэта его вдова.
Мать поэта происходила из иного сословия, купеческого. Напрасно воображение рисует румяную кустодиевскую купчиху. Эггерсы, с покорением земель на Балтике оказавшиеся в российском подданстве, занимались книготорговлей. Держали книжные магазины в разных городах Империи. У крестной матери Георгия, Елены Францевны Гиппиус, урождённой Эггерс, было пятеро детей. Трое стали поэтами. Некоторую известность получил лишь пожалуй что Василий. А вот их троюродная сестра не просто достигла успехов в литературе, но стала соосновательницей русского символизма. Крупнейшего культурного движения рубежа веков. Имя родственницы угадать несложно – Зинаида Гиппиус. В 1917-м году Зинаида Николаевна составила сборник «Восемьдесят восемь современных стихотворений». Состояние современной поэзии на взгляд влиятельнейшей из участниц литпроцесса. «Поэзия – это полное ощущение данной минуты, по слову Баратынского. Если полнота отразилась в стихотворении – оно живет помимо своего творца…» Автор трёх стихотворений из восьмидесяти восьми Георгий Маслов. Он разделил страницы с Брюсовым, Сологубом, Анненским, Блоком, Белым, Мандельштамом, Ахматовой…
На следующий год Гумилёв, вождь молодого поколения модернистов, пишет о нашем герое: «Георгий Маслов уже выработал себе стих твердый и в то же время подвижный; подход к темам определенный и достаточно их исчерпывающий».
Ещё через четыре года в Петрограде чудом – впрочем, НЭП знавал и другие книгоиздательские чудеса, частное издание пока не запрещено – издаётся поэма Георгия Маслова. Университетский товарищ Маслова Юрий Тынянов открыл предисловие горьким полузамечанием-полупророчеством. «Имя Георгия Владимировича Маслова мало кому известно; оно и останется в тени (подчёркивание наше – Г.К.), потому что Георгий Маслов умер в 1920 году на больничной койке, в Красноярске, не достигши и двадцати пяти лет».
Тынянову, знавшему – но по понятной причине не огласившему – подоплёку смерти Маслова, предсказать будущее было несложно. Следующий скромный сборник стихов Маслова стал возможен только спустя семьдесят восемь (!) лет. В городе, в котором он «умер… на больничной койке». Спустя двадцать два года, к 125-летию Маслова, издан объёмный том «Сочинения в стихах и прозе. Материалы к биографии». Место издания – город Омск, ставший и перевалочным пунктом на пути отступления, и местом вспышки таланта накануне гибели. (Автор заметки не располагает книгой, появившейся в самом конце прошлого года. Не исключено, что после знакомства с ней в имеющейся информации чтото будет необходимо исправить, уточнить, либо дополнить).
Ну а какую же дань отдал поэту край, с которыми у поэта связаны «первые сознательные впечатления»? Ни-ка-ку-ю.
Самаряне могли бы иметь извинения. Абдулино после административных переделов оказалось переподчинено другой губернской столице – Оренбургу. Но вот незадача: слова о «раннем детстве в селе Абдулино» вдова поэта дополнила ещё одной топографической привязкой «первых сознательных впечатлений» поэта: «Летом в Самаре (до 10 лет, далее прошёл в 1-ый класс гимназии)». Последующую фразу вдовы придётся поправить в части хронологии. «С 1905 г. семья переселилась в Симбирск». Поправку внёс ульяновский (надеюсь, мы пока не забыли что Симбирск и Ульяновск – разные имена одного и того же города?) краевед Сергей Борисович Петров. Извлекший из местных архивов сопроводительную характеристику, данную гимназисту Маслову при переводе из Самарской мужской гимназии: «Ученик 3-го класса Маслов в мае 1908 г. переведён в 4-й класс с наградой 1 степени. Был поведения отличного, к своим обязанностям относился добросовестно. С товарищами был дружен, к старшим и начальству относился с должным уважением. Способный, прилежный, интересующийся изучаемыми предметами и любящий приватное чтение книг, Георгий Маслов был примерным и желательным для гимназии учеником». Как следует из написанного, первые три класса гимназии были окончены в Самаре и переезд не мог произойти ранее мая 1908-го года. Метрические книги, хранящиеся в СГАСО, подтверждают проживание семьи в Самаре в 1906-1907 годах. (Данные, впервые вводимые в оборот, обретены с помощью ветерана самарской архивистики А. Г. Удинцева, признательность к которому здесь необходимо выразить). 27 сентября 1906 года у коллежского асессора Владимира Николаевича Маслова и его законной жены Любови Николаевны родилась дочь, получившая имя Елена. Восприемниками сестры поэта стали подполковник Александр Павлович Ахмаметьев (на этот момент, как удалось установить – начальник Бугурусланского отделения Самарского жандармского полицейского управления) и жена личного почётного гражданина Евгения Павловна Кузьмина. 1 сентября следующего, 1907-го, года сестра поэта умерла, не дожив до годовалого возраста. Самарское местожительство семьи не выявлено.
Переехав в Симбирск, будущий поэт оканчивает гимназию с серебряной медалью. Встаёт вопрос о получении высшего образования.
Местом получения такового избирается историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. В столице юноша делит свои привязанности между наукой и поэзией. Эта часть биографии, в отличие от поволжской, не затеряна в потёмках. Неудивительно. Ближайшими научными коллегами и друзьями Маслова стали известные впоследствии Ю.Н. Тынянов и Ю.Г. Оксман. Поэтическое окружение Маслова тоже не поскупилось на заметных персонажей. От будущей большевистской коммисарши и основательницы соцреализма Ларисы Рейснер и ленинградского советского поэта Всеволода Рождественского до эмигрантов – «последнего акмеиста» Николая Оцупа и зарубежного секретаря уже упоминавшейся Зинаиды Гиппиус Владимира Злобина. К отправной точке трагических событий в Поволжье из столицы, однако, возвращается не филолог, но юнкер. Т.е. курсант военного училища.
Причиной метаморфозы стала война. В связи с которой студенты подпали под досрочный выпуск. Далее скороспелых выпускников ожидало распределение по военным училищам. Сын офицера, Маслов и сам мог бы стать командиром взвода. Но не успел. Большевистский мятеж ликвидировал армейские военные училища. Самое яркое из училищных воспоминаний – клинч с фельдфебелем-садистом, с наслаждением унижавшим и гнобившим юнкеров. Всего пару лет спустя белогвардеец Маслов будет спасаться бегством из Омска, столицы Сибири. Армией, ворвавшейся в город, командует тот самый фельдфебель, Михаил Тухачевский. Но пока Маслову ещё кажется, что внутрироссийские разногласия можно решить без пролития крови.
Студентка-бестужевка Елена Тагер была рядом с женихом и на пушкинском семинаре, и в поэтическом кружке. Они по-прежнему вместе. Пара отправляется в Поволжье, готовить выборы. Результаты описаны в самом начале. (Лучшее описание атмосферы Симбирска этого периода, на наш взгляд, принадлежит перу А.В. Жиркевича, см. его книгу «Потревоженные тени… Симбирский дневник / Сост., предисл. и прим. Н. Г. Жиркевич-Подлесских». М.: Этерна-принт, 2007.)
Триумфальная победа на деле ничего не значила и ничего не решала. Крестьяне, подавляющее большинство населения страны, отдали голоса партии, обязавшейся защищать их интересы. Но в силовом противостоянии деревня неизбежно проиграет городу, окраина – центру, колония – метрополии. Уже 5 января в Петербурге большевики расстреляют демонстрацию в поддержку разогнанного Учредительного собрания. Первыми жертвами «рабочей» партии стали сами же рабочие.
Правда, что и поволжский эсеровский Комитет Учредительного собрания (Комуч) не колеблясь, подвергнет артиллерийскому обстрелу села, отказавшиеся дать новобранцев в Народную (!) армию Комуча.
Вряд ли имеет смысл пересказывать дальнейшую историю гражданской войны. Среди политических сил лучше всех к ней подготовились большевики. Они-то уже много лет призывали превратить войну империалистическую в войну гражданскую! Большевистское правительство России, вынужденно игнорируя обязательства перед союзниками, в одностороннем порядке заключает мир с военным противником. Передав ему 26% своей европейской территории страны и около трети сограждан, на ней проживающей. К этому времени страна уже потеряла убитыми и умершими от ран 1,8 миллиона. Но впереди несоизмеримо большая трагедия. Ведь для всех остальных участников мировой бойни война закончится через восемь месяцев. 4 года, 3 месяца и 2 недели кровавого кошмара отойдут для них в прошлое, недавние смертельные враги начнут привыкать к мирной жизни, зализывать раны. И лишь в бывшей Российской Империи война будет продолжаться. В следующем году. И в следующем. И в следующем. И в следующем. Граждане одной страны взаимоистребят от 10 до 17 миллионов друг друга. В сравнении с собственными жертвами Первой мировой – почти десятикратно. Не менее 2 миллионов беженцев будет искать спасение за границей.
В этой истории для кого то национального позора, для кого то немеркнущей славы есть страница, которая до сих пор не оглашена. Неизвестно, сколько именно жителей Казани, Симбирска, Самары, Уфы испили из горькой чаши изгнания. Можно встретить утверждения, будто в эвакуацию отправилось чуть не большинство горожан. Более осторожные оценки оперируют показателями порядка 14-17%. К тому же в разных городах ситуация могла складываться по-разному. От Симбирска до места своей гибели Георгий Маслов проделал путь почти в три тысячи вёрст. Больше, чем от Москвы до любой из европейских столиц, разве что кроме Лиссабона и Мадрида. Но путь лежал не через Европу, – через суровейший из регионов планеты, Сибирь. Это был поход отчаявшихся матерей и плачущих детей. С остающимися на обочинах тифозными, замерзающими, погибающими. И могилами, могилами, могилами.
Немногим удалось добраться до Владивостока или Харбина. Ещё меньшему количеству – перебраться в Европу или Америку. Но и те, кто выжил, исчислялись десятками, если не сотнями тысяч. Для скольких этот путь стал последним, точно мы никогда не узнаем. Именно Георгий Маслов стал их поэтом, открывшим русской литературе и оплакавшим этот вселяющий ужас Анабасис.
(Единственное попавшееся нам адекватное описание массовой эвакуации, увидевшее свет на родине беженцев, появилось только в 2000-м году. В сборнике «Краеведческие записки», выпуск IX. «Воспоминания времен гражданской войны» оставлены дочерью члена Самарского окружного суда В. Н. Аристова, внучатого племянника писателя С. Т. Аксакова. Ирина Владимировна, унаследовавшая писательский талант, – её перу принадлежит нескольких детских книг, изданных в Куйбышеве, – умерла за два года до публикации мемуаров. Из семьи, насчитывавшей пять человек, включая трёх детей, десятилетняя Ира Аристова в живых осталась одна. Можно ли считать эти зловещие четыре пятых реальной пропорцией эвакуационных потерь?)
Крупнейшая из российских диаспор, харбинская, сконцентрировала около четверти миллиона человек. Значительная часть имела высокий образовательный ценз. Ведь в первую очередь эвакуировались служащие, предприниматели, люди свободных профессий. По обилию в этой среде масловских цитат и аллюзий может сложиться впечатление, что едва ль не каждый мало-мальски интересовавшийся поэзией находил для стихов Маслова место где-то по соседству со стихами Пушкина и Блока.
Культура восточной части эмигрантской диаспоры не оставила наследников. Передышка, полученная беженцами из обширного региона, от Поволжья до Дальнего Востока, оказалась не столь долгой. То, от чего они бежали, – вскоре догонит их. Сначала война в японском мундире, а затем, на русских штыках, – коммунизм в китайской гимнастерке. Разметало оставшихся в живых по миру, оборвались нити культурной преемственности.
Понимал ли Маслов, что политическая культура лидеров, под чьи знамёна он встал, по сути, мало отличалась от большевиков, которым он противостоял?
Сохранились мемуары, чудесным образом напечатанные в советское время, главный герой которых как раз Георгий Маслов. Поэт в них – человек, осознающий трагизм происходящего. И, самое убийственное, понимающий, что наступили беспощадные времена, в которых надежды на благополучный исход нет ни для него, ни для любого человека «с душою и талантом».
У автора мемуаров, поэта Леонида Мартынова, при знакомстве с Масловым – подававшего надежды омского подростка, Маслов оказался первым встреченным живым поэтом. Его образ, его темы и порой даже некоторые интонации сопровождали Мартынова всю последующую жизнь. «Когда же пред приходом красных / Настала мгла метельных дней, (вариант из черновика – Сгустилась мгла метельных дней) / Ко мне пришел Георгий Маслов / Сказать о гибели своей. / Он говорил: культура гибнет, / На всем кровавая печать… / Он говорил: зараза липнет, / И нужно дальше убегать!»
Отступая с войсками Народной армии Комуча, Георгий Маслов разлучился с женой. Она была на той стадии беременности, когда бегство уже невозможно. Елена Тагер осталась в Самаре. Родила дочь. В 1921-м году сотрудничала с ARA, спасавшей Поволжье от голода.
Власть ей мстила: ссылка, смерть дочери, арест, пытки, Колымские лагеря, опять ссылка. Она пережила мужа на 44 года. В конце пятидесятых Ахматова назвала её «той, чьим стихам я предрекаю долгую жизнь».
П.С. Всё вышеизложенное написано на улице, переименованной в честь политика, чьими усилиями война империалистическая превратилась в войну гражданскую. Как он и обещал. Налево – четыре подряд улицы имени его политических соратников. Направо – ещё одна (!) улица имени того же персонажа, на табличках снова его соратники. В городе есть и улица имени человека, знакомого Маслову в качестве фельдфебеля-садиста.
Ни одной из немногочисленных книг Георгия Маслова нет ни в одной библиотеке города.

Георгий МАСЛОВ

ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ

Виктору Тривусу

Теперь не к времени идиллии,
И бедной музе не простят,
Что бедные речные лилии
Украсили ее наряд.
Забыты рощицы и пасеки,
Приюты граций и харит,
Чтят Феокрита только классики,
А Дельвиг в гробе мирно спит.
Но я не верю нашей критике
И модных не терплю стихов,
Люблю старинные пиитики,
Где царство нимф и пастухов.
И, в дружбе искренней уверенный,
Я лиру нежную беру
И стих классический размеренный
Дарю собратьям по перу.

С тобою музы раззнакомятся
И не напишешь и строфы,
Когда от книг тяжелых ломятся
Битком набитые шкафы.
Забудь их. Три-четыре томика
Усталому оставь уму.
В тиши покинутого домика
Прокоротай вдвоем зиму.
Там, у камина разожженного,
Когда дрова чуть-чуть трещат,
Тебя, веселого, влюбленного,
Стихи и рифмы посетят.
А как нежна подруга стройная,
Она томится и не спит,
И ночь короткая и знойная
Виденьем рая пролетит.

В лесу скрываются разбойники,
Садится призрак на постель,
И о тебе, как о покойнике,
Уныло голосит метель.

Не год, – не выживешь и месяца,
Когда придет на ум тебе:
«А что, не лучше ли повеситься
В своей нетопленой избе?»

Тогда от горького мучения
Одно спасет, мой бедный брат:
Билет прямого сообщения
В столь ненавистный Петроград!

Пошли ты сторожа на станцию,
Промолви: «сдай-ка мой багаж,
Да не забудь спросить квитанцию,
Ее с билетом мне отдашь».

ОБЛАЧНАЯ ГРАМОТА

Выходи, подруженька, – небеса горят,
По небу по синему облака летят.
Сколько их, расцвеченных пламенем закатным,
Сколько их, отмеченных знаком непонятным!
Станем у околицы думать и гадать,
Облачную грамоту по складам читать.

Протянулось облако – меч золотой,
Протянулось облако над моей землей.
Будь подобен облаку, – если плыть нельзя,
Стань мечом отточенным и плыви разя.
Все ворота заперты, не проси стуча:
Есть одна дорога – только для меча!
Причаститесь, верные, в нем – огонь и лед.
Причаститесь, верные, – он доведет!

III

Протянулось облако – огненный паук,
Огненное облако выпустило круг,
Огненное облако паутину ткет,
В сеть свою кровавую горлицу влечет.
Не кидайся, горлица, некуда уйти –
Огненное облако встало на пути.
Ах, не лучше ль броситься в эту злую сеть,
В лапах окровавленных биться и гореть.
И, быть может, вырваться и, как встарь, опять
По небу по синему вольною летать.

И еще последнее – темное – плывет,
Тень его огромная застит небосвод.
Медленно плывущее, страшное, тупое,
Уж не ты ль грядущее наше роковое?

Все они растаяли, пурпуром горя,
А на чистом небе все еще заря.
И пора полночная не загасит полымя –
Уж заря восточная плещется над долами.
Запевают жаворонки над шумливой рожью,
Загуляет по небу око Божье.

Жигули, июнь 1917 года

КОЛЬЦО
< Отрывки из поэмы>

Приятны были наши споры,
Но странный им настал конец,
Когда они сошли с «Авроры» –
Громить покинутый дворец…
Оставлена родной страною,
Погибла кучка храбрецов.
За Петербургом и Москвою
Пал окровавленный Ростов!
Пора понять – права лишь сила.
Так не права в кольце стальном
Хихикающая горилла –
За председательским столом!

Великолепные палаццо –
Теперь воров ночлежный дом.
О да, им можно посмеяться
И робость одолеть вином.
Оркестр неистовствует бальный,
Шампанскому потерян счет.
И дремлет в полутемной спальной
Тряпьем прикрытый пулемет.
Они справляют пир бесовский,
В крови лаская красных дам,
И заключают в Брест-Литовске
Похабный мир на страх врагам…

Кому судить кровавый опыт
Сулящих рай в кольце штыков?
Хватает голоса на шепот
У митинговых крикунов.
Кто были горячи и юны,
Могилы обрели себе!
Из-за границы шлют трибуны
Неустрашимый зов к борьбе!
Но нам нет времени, иная
У нас, веселая борьба –
Бродяги в ожиданье рая
Громят спиртные погреба.

Ученые молчат зловеще
На все вопросы: «Что нас ждет?»
Буржуи – зарывают вещи.
Студенты – скалывают лед.
Изготовленьем пелеринок
Супруги улучшают стол.
Один неугомонный рынок
Открыто на бесхлебье зол.
И, в небо выпуская пули
Для устрашенья бунтарей,
Красноармейские патрули –
У верстовых очередей.

По вечерам ходить опасно,
Свинцовых пчел скрывает тьма,
И открывает окрик властный
Неосвещенные дома.
Жена не выпускает мужа
Из судорожно сжатых рук.
Он в ночь уйдет, иной, из ружей
Вокруг него сомкнётся круг…
Их суд несложен и недолог.
Увидишь ли его опять?
И даже холмик в чаще колок
Ты не сумеешь разыскать.

ПУТЬ ВО МРАКЕ

В. М. Кремковой

Скорбно сложен ротик маленький.
Вы молчите, взгляд потупя.
Не идут вам эти валенки,
И неловки вы в тулупе.

Да, теперь вы только беженка,
И вас путь измучил долгий.
А какой когда-то неженкой
Были вы на милой Волге!

Августовский вечер помните?
Кажется, он наш последний.
Мы болтали в вашей комнате,
Вышивала мать в соседней.

Даль была осенним золотом
И багрянцем зорь повита,
И чугунным тяжким молотом
Кто-то грохотал сердито.

Над притихнувшими долами
Лился ядер дождь кровавый,
И глухих пожаров полымя
Разрасталось за заставой.

Знали ль мы, что нам изгнание
Жизнь-изменница сулила,
Что печальное свидание
Ждет нас в стороне немилой?

Вот мы снова между шпалами
Бродим, те же и не те же.
Снег точеными кристаллами
Никнет на румянец свежий.

И опять венца багряного
Розы вянут за вокзалом.
Что ж, начать ли жизнь нам заново,
Иль забыться сном усталым?

Сжат упрямо ротик маленький,
Вы молчите, взор потупя.
Не идут вам эти валенки,
И неловки вы в тулупе.

1 декабря 1919. Ст. Краснощеково

Стоят морозы.
Глубокий снег.
Обозы. Обозы. Обозы.
Впереди – вереница телег.
Побросали вещи.
Тепло пешком.
Ворона кричит зловеще.
Черт с ней! Идем.

23 декабря 1919

Мерзлый день на площадке.
Теперь поспим на полу.
С голоду и корки сладки.
Только бы не прогнали
В ночную мглу.
Ты помнишь ли – дети кричали,
Плакали женщины, цепляясь
За коней.
Эшелон уходил, качаясь.
За нами бежали
Рои теней.

24 декабря 1919

РАЗГОВОР

В тайге оставлен броневик.
Погибло 25 орудий.
И голос переходит в крик:
«Спасение нам только в чуде!»
Безжалостные небеса
Замкнули круг безлюдной шири.
Нет, если будут чудеса,
То не в Сибири.

24 декабря 1919

М. Н. Волкову

Из-под пенсне печальный взгляд.
Сутулый торс. Назад прическа.
И странные стихи звучат
Растерянно и жестко.
Сродни ли эта боль моя
Созвучьям вашим небогатым,
Которые звучат набатом
Изгоям бытия?
Но в страшный миг,
Когда нас ночь в снегах настигла,
Впились созвучий цепких иглы
В сплетенья мыслей роковых.

Кн. Кур<акину>

Носили воду в декапод
Под дикой пулеметной травлей.
Вы рассказали анекдот
О вашем предке и о Павле.
Не правда ль, странный разговор
В снегу, под пулеметным лаем?
Мы разошлись и не узнаем
Живем ли оба до сих пор,
Но нас одна и та же связь
С минувшим вяжет.
А кто о нашей смерти, князь,
На родине расскажет?

24 декабря 1919

А.В.Ш.

В черной шапочке, с сумкой за плечами
Вы проходили месяц медовый.
Едва поспевает за вами
Муж решительный и суровый.
Странно слышать такие простые
И непривычные слова:
«Я верю – Россия
Еще жива».
Пусть душа моя стала зверем
И не ищет от травли спасения, –
Я верю – мы оба верим –
В воскресение.

24 декабря 1919

Голова немного кружится.
Заболел или усталость просто?
Хватит ли мужества
Дойти до блок-поста?
Вещи сложу у дороги,
На сугробе лягу,
Протяну усталые ноги,
Авось, мороз пожалеет бродягу.
Вдали паровоза
Желтые пятна.
Смерть от мороза
Считают самой приятной.

28 декабря 1919

Нежными цветами перламутра
Декабрьское отливает утро.
Смехом багряным смеется заря нам,
Скитальцам по немилым странам,
Чтоб несли мы горе покорней,
Осужденные десницей горней.
Истает, заря, твой розовый полог,
И будет день и тяжел, и долог,
И будет грустно в сугробах снега
До неизвестного брести ночлега.

Смотрит умными глазами лошадь
Из вагонной мглы,
И веселый жеребенок все хочет взъерошить
Наши узлы.
Господи, наконец-то едем,
Все равно куда!
И нашим четвероногим соседям
Нравится езда.
Как мы замерзли, поезд карауля!
Как хорошо немного отдохнуть!
Что ждет нас завтра? Быть может, пуля
И снова путь?

Мы приехали после взрыва.
Опоздали лишь на день,
А то погибнуть могли бы.
Смерть усмехалась криво
Из безглазых оконных впадин.
И трупов замерзших глыбы
Проносили неторопливо…
Но мы равнодушны к смерти,
Ежечасно ее встречая.
И я, проходя, – поверьте –
Думал только о чае.
Добрели мы до семафора.
Свободен путь, слава Богу.
Ну, значит – скоро
Можно опять в дорогу.

Ст. Ачинск

Из вагона прогнали
Поляки.
Плакала больная дама.
Свободный тормоз во мраке
Искали
Упрямо.
Душа захлебывалась в злобе,
Кровью налились виски,
Завяз в сугробе,
Промочил носки.
Пусть устал ты, и замерз ты,
И не будешь спать,
Но замелькают версты
Скоро опять.

Опять убегают рельсы,
Позвякивают буфера.
Что же, осмелься,
Упрямая,
Душа моя,
Ведь пора!
Или ты скитаньем безотрадным
Не утомлена,
Хочешь жизнь впивать с волненьем жадным
Допьяна.
И вкусить потери и разлуки
В роковой цепи.
Что ж, душа, сложи покорно руки
И терпи.

3 января 1920

14
Мы жили в творческом исканье,
Грабители чужих наследий,
Стихи чеканя
Из меди.
Но, все преграды руша,
Мир входит в наши двери.
Больные выльем души
В каком размере?
На лиру мы воловью
Натянем жилу,
Чтоб звукам, вырванным из сердца с кровью,
Хрипящую оставить силу.
Они без форм. В них есть уродство
Невыношенного созданья,
Но их осветит благородство
Страданья.

3 января 1920

А.В.Ш.

Быть может, жива Россия,
Но ты уже не жива.
Смотрит в небеса пустые
Маленькая голова.
«Граждане, вы будете расстреляны
Через час».
И сверкнули пристальные щелины
Злобных глаз.
Алая змейка грудь охватила
И исчезла, в снег упав.
Все ушли, лишь собака выла,
Нос задрав.

Тянутся лентой деревья,
Морем уходят снега.
Грустные наши кочевья
Кончат винтовки врага,
Или сыпные бациллы,
Или надтреснутый лед.
Вьюга зароет могилы
И панихиды споет.
Будет напев ее нежен,
Мягкой – сугробная грудь.
Слишком уж был безнадежен
Тысячеверстный наш путь.
Где поспокойней и глуше,
Где не услышишь копыт, –
Наши усталые души ,
Сладостный сон осенит.

Довольно, больше идти не надо!
Душа до дна пуста.
Истерика, визгливая менада,
Кричит в мои уста.
Отчаянье тяжелым комом
К душе прилипло.
Но не хочу я бросить землю –
И внемлю
Звукам незнакомым
От лиры хриплой.
О, ты ли,
Соловей Цитеры,
Такие звуки
На собственной могиле
В меняющиеся размеры
Куешь, ломая руки?
Давно ли
Рубины зорь в спокойном небе
Искали все мы?
Теперь твой жребий –
Быть криком боли
Для тех, кто немы…