В семидесятых годах, когда Фёдор работал в промхозе штатным охотником, они с молодым старовером Германом Угрениновым занимались отстрелом лосей для нужд промхоза. К ним в избушку, что стояла на высоком берегу у озера со странным названием Болваново, напросился, чтобы добыть для себя мясо, Геркин односельчанин, тоже старовер, Мануил, а попросту Монка. В широкой пойме реки, которая впадала в Енисей по левому берегу, зверя было много, он собирался туда на зимний отстой. В пойме было намного меньше снега, чем на хребтах, и она была заросшая пихтовым подростком, а берега поросли густыми тальниками.
Вечером, когда Герман с Фёдором уже поужинали и пили чай, за дверью заскрипели лыжи подошедшего Мануила. Фёдор вышел встретить. Монка отхлопывался от снега. У зверовых охотников привычка: первый взгляд — на бродни. Они сразу покажут, удачный был день у охотника или пустой. У Монки они были чистые, не замараны кровью.
Фёдор зашёл обратно и сказал об этом Герману. Тот ухмыльнулся:
«Вот увидишь, сейчас будет рассказывать, как подошёл к сохатому и в последний момент что-то помешало».
После того как запоздавший охотник поужинал, он начал рассказывать, как следил зверя, и в какие заросли тот залазил, и как он увидел его лежащего и взвёл курки, но показалось далековато для ружья. И он для верности выстрела решил ещё немного подойти. И тут, будь оно неладно, прямо из-под ног — табунчик рябков: как растрещались! Ну, от лося только задницу увидел. Рассказывая, Монка входил в роль.
Это уже был не рассказ, а мини-спектакль. Конопатое лицо Монки с аккуратной бородкой оживало, его голубые глаза, казалось, ещё более голубели. Спокойно он не мог рассказывать. Его стройное жилистое тело было всё в движении. Последовательно своим словам он вскидывал воображаемое ружьё и пригибался под несуществующие деревья. Герка слушал с серьёзным лицом, но глаза отводил в сторону.
Да-а-а, когда это было! Уже и Герки нет, а Фёдору — семьдесят лет.
Фёдор вздохнул и плотнее укутался в спальник. Надо было вставать, но из тёплого, нагретого спальника вылезать не хотелось. По холодному воздуху, который находил незаметные щели, как ни укутывайся, и холодил струйками тело, чувствовалось, что зимовье выстыло основательно. После вчерашнего перехода на лыжах по мелкому снегу, где каждая кочка или торчащий сучок выворачивали ноги, тело болело. Ныли плечи от лямок поняги. Приятная дрёма стала убаюкивать Фёдора, а он сильно не сопротивлялся — ещё темно. Мысли как-то вразнобой, ни с чем не связанные, перетекали с одного на другое, подсовывая картинки воспоминаний давно минувших дней.
Опять вспомнились Монка с Германом. Монка тогда так лося и не добыл. Через пару дней выяснило и подморозило, и охота с подхода стала невозможна. Поделившись с неудачливым охотником мясом, они вышли домой.
Интересно, врал тогда Монка про то, что помешали ему рябчики, чтобы скрыть своё неумение, или нет? У Фёдора тоже, наверное, пару раз такое при скрадыванье сохатого было. Трескотню рябчиков лось понимает правильно: тревога! Но у Монки слишком часто получались эти казусы. На следующий день он вроде подошёл к зверю, но когда стал целиться, задел какую-то ветку, и здоровый ком снега упал на ствол. Пока приводил ружьё в порядок, лось его заметил. Ведь есть же невезучие люди! Или, как говорят, лукавый за ними ходит.
Эти воспоминания вернули Фёдора к дням насущным. Что-то у него нынче с добычей лося тоже как-то не получалось, хотя зверь был. Пару раз собаки облаивали лосей, но осень стояла на редкость тёплая. Боясь проквасить мясо, Фёдор их не добывал, хотя место было удобное для вывозки. Потом, когда ударили заморозки, пошло что-то непонятное. Только собаки начинали облаивать, как звери срывались и уходили галопом. Фёдор подозревал, что сохатые кем-то пуганные (потом это предположение подтвердилось — волки).
За стенкой заворчали собаки. Старого кобеля Фёдор оставил дома, а взамен взял на промысел двух молодых кобелей, по второму году, чтобы выбрать одного из них себе. Их мать, западносибирская лайка Шилка была зверовой собакой, и ей нужен был помощник. Эти два брата оказались на редкость драчливые, из-за каждой мелочи у них мгновенно возникали потасовки. Дрались с какой-то звериной злобой, до изнеможения, но ни один из них не уступал другому первенства.
Фёдор прикрикнул на них, но рычание не прекратилось, а стало более громким и угрожающим. Пришлось стучать о стенку зимовья с обещанием выйти их успокоить. Распахнутый спальник мгновенно наполнился холодом, который разогнал приятную утреннюю дрёму.
Пришлось вставать и затапливать печь. С вечера ночь была звёздная, и Фёдор надеялся, что плёса зашугует и заморозит, чтобы можно было переходить речку и срезать на ней кривуны. Но с утра посыпала снежная крупа, и мороз ослабел. Выйдя на берег, Фёдор понял, что сегодня его ждёт длинная дорога берегом, огибая все изгибы реки, скользя по косогорам и каменистым откосам. Речку напротив избушки перехватило льдом, но посередине были видны промоины, в которых, закручиваясь воронками от сильного течения, бежала и билась о края полыньи сжатая льдом вода. Собаки, выбежав на лёд и осторожно принюхиваясь, ходили, смешно приседая, когда лёд под ними начинал трещать. Не так пугала длинная дорога, как тяжёлый рюкзак. Плечи за ночь не отошли, и места, где натянули лямки от поняги, горели.
Тяжесть в поняге создавала в основном привада — подтухшая птица.
Конечно, идя берегом, была возможность добыть глухарей, так как склоны речки были усыпаны голубикой, но каждый нормальный охотник знает поговорку про журавля и синицу и что количество дичи в тайге не гарантирует, что в этот день ты будешь с добычей.
Что бы Фёдор ни думал, он опять вышел с тяжёлым сидором, и вдобавок приходилось местами по камням снимать лыжи и нести их под мышкой. День народился пасмурный, и морозец совсем отпустил — хуже нет нести груз в тёплую погоду. Пот моментально пропитывает одежду, и как ты ни расстёгивай застёжки и пуговицы, он начинает струиться меж лопаток и со лба скатывается на брови.
Оба кобеля убежали вперёд, а Фёдор с сучкой, привязанной поводком к поясу, потихоньку шёл берегом вверх по течению. Пройдя километра два, он неожиданно увидел одну собаку на другом берегу. Когда кобель перескочил, Фёдор просмотрел. Перехваченная льдом речка была только возле избушки, дальше тянулась открытая вода. Фёдор разозлился на собаку, и когда кобель выскочил из кустов напротив, стал его материть, прекрасно понимая, что тому «по фигу», а руганью он только срывает зло на себя, что проглядел, как тот перебежал на другой берег. Если собака найдёт что-нибудь, Фёдор не сможет туда перейти. Осень была дождливая, и вода поднялась почти до весеннего уровня. Когда придавили заморозки, она упала. Вдоль берегов карнизом навис примёрзший к земле лёд, и речка текла ниже его уровня. Если собака надумает переплыть, то на берег она уже не сможет выбраться, будет заплывать под лёд. А выскочить на него у неё не хватит сил, потому что вода была ещё довольно большая и ноги у неё не достанут до дна, чтобы оттолкнуться. Возвращаться назад, чтобы переманить собаку, не хотелось, и Фёдор решил идти дальше, надеясь, что выше по реке где-нибудь её перехватит льдом, и тогда он переманит собаку.
Где-то часам к двум он вышел на жировку сохатых. Они утоптали берег, кормясь тальниками. По чуть присыпанным следам было видно, что это происходило утром. Фёдор стоял в раздумье, что делать. Опытная охотница Шилка возбуждённо нюхала пропахший тальниками воздух и следы, всем видом показывая, что она готова тут же унестись на поиски этих долгоногих. Хотелось добыть мясо, но неизвестно, где собаки их настигнут: может, они ушли далеко от реки, и он только потеряет время, и придётся возвращаться назад в покинутое утром зимовье. Постояв в раздумье, Фёдор решил, что если звери были бы недалеко, то молодой кобель как-нибудь это показал бы, потому что с матерью он уже лосей облаивал; а тут понюхал след и спокойно побежал дальше.
Одёрнув возбуждённо крутившуюся сучку, Фёдор пошёл дальше своей дорогой. Лосиные следы, идущие навстречу, были везде. Пройдя с километр, он начал жалеть, что не отпустил опытную собаку, потому что понял, что сохатые паслись здесь не один день. Видать, на днёвку просто отходили подальше от реки, а молодой и неопытный кобель не пошёл проверять по следу. Взлаял со щенячьим визгом второй кобель на другом берегу, и тут же заворчал соболь. Собака, азартно захлёбываясь, стала его облаивать. Хорошо было слыхать недовольное ворчание соболя. Второй кобель на Фёдоровом берегу тоже с лаем бегал по кромке льда, намереваясь прыгнуть в воду, но его останавливало, что лёд высоко поднят над водой. Фёдор закричал на собаку и, схватив какую-то палку, кинул в него. Тот непонимающе отскочил от края, и Фёдор, подманив его, пристегнул к ошейнику сучки. Фёдора стали одолевать предчувствия, как бы не пришлось из-за собаки возвращаться, потому что он так и не встретил место, где бы речку перехватило льдом.
Что молодой кобель загнал своего первого соболя, радости у Фёдора не вызвало, наоборот, росло какое-то раздражение, что всё так нескладно получается. Хотелось остановиться, отдохнуть и вскипятить чаю, но до конца пути было далеко, и надо было спешить. Подзывая лающую на другом берегу собаку, он продолжил путь. Минут через тридцать кобель бросил соболя и, догнав их, побежал по противоположному берегу самой кромкой льда, явно испытывая желание перебраться в общую компанию. Фёдор отпустил пристёгнутого кобеля. Речка так и текла, нигде не перехваченная ледяным мостком.
До поворота к избушке, которая стояла в пяти километрах в стороне, было глубокое и тихое плёсо с большим уловом на изгибе. Там река всегда быстро затягивалась льдом, и Фёдор сильно надеялся, что в том месте собака перебежит на их берег. Немного не доходя до этого места, Фёдор услышал хлопанье глухариных крыльев, потом недовольное скерканье птицы. Залаяла собака. Скинув рюкзак, Фёдор стал потихоньку подходить на лай. Подошёл удачно: глухарь сидел удобно для выстрела на высокой лиственнице, которая росла на берегу.
«Донесу до сворота, а там подвешу, чтобы потом забрать»,— целясь, думал он. После выстрела птица, отчаянно хлопая крыльями, стала подниматься вверх. Потом замерла и, раскинув крылья, спланировала вниз. Послышался всплеск воды. Выскочив на чистое место, Фёдор увидел бегающих по краю обоих берегов собак и плывущего серым пятном посередине реки между обломками мелкого льда глухаря. «Ну вот, нести и подвешивать не надо!» — ругнувшись, подумал Фёдор.
Оттого, что зря загубил птицу, настроение стало совсем паршивое.
Дойдя до плёса, на которое Фёдор возлагал надежды, что оно замёрзшее, Фёдор увидел текущую ленту зашугованной воды, которая тянулась из-за далёкого поворота реки. Подойдя к густой ели, возле которой впадал ручей, Фёдор снял понягу и, смахнув с валежины снег, сел отдохнуть. Здесь надо сворачивать от реки и идти горелой тайгой до зимовья ещё шесть километров. Фёдор достал кусок хлеба с салом и решил перекусить всухомятку. Подбежали собаки и стали крутиться возле, глядя в глаза в ожидании, что хозяин поделится, что он не замедлил сделать.
Медленно жуя хлеб, смотрел на нервно бегающего кобеля на другой стороне, который видел, что собаки что-то едят. Фёдор выговорил ему со злорадством: «Вот, смотри теперь, глотай слюни, чмо лохматое. Чего тебе не бежалось со всеми? Теперь из-за тебя, м… ка, придётся возвращаться». Фёдор серьёзно опасался, что если он продолжит путь от реки, то собака, кинувшись в воду, на берег без помощи уже не вылезет. Как-то стало безразлично, что день будет потерян. Он смотрел на заснеженные берега, на равнодушную воду, которая вяло несла по плёсу шугу и редко белеющие кусочки льда.
Переведя взгляд на далёкий зубчатый хребет, по которому катилось тусклое солнце к закату, Фёдор подумал: «Всё в руках Божьих, день туда, день сюда, чему быть, того не миновать. Подвешу приваду на ёлку и налегке быстро добегу обратно до избушки. Завтра же опять налегке приду сюда пораньше».
Сказано — сделано. Подвесив приваду на ёлку повыше, Фёдор налегке двинулся в обратный путь. Без груза шагалось удивительно легко, как-то и настроение стало веселей. «Нет худа без добра,— шагая, думал он.— Может, как раз и сохатые подойдут к реке на кормёжку, и всё сложится». Сучка, натоптавшись за день за тихоходным хозяином, носилась по тайге пулей, стараясь что-нибудь найти. За ней, вывалив язык, бегал также уставший за день кобель. Подойдя к тому месту, где неудачно стрелял птицу, услышал сучкин лай в стороне. Подойдя, увидел глухаря. «Добуду — отнесу в избушку, там с привадой плохо».
После выстрела птица комом упала вниз. Уложив добычу в понягу и ещё не дойдя до берега, снова услышал лай. Подошёл — опять был глухарь. Один внутренний голос говорил: «Тяжело будет нести, а ты уставший». Другой нашёптывал, что добытая птица — это уже добытая. «Ну, попотеешь, но зато на них уже можно рассчитывать — они добытые». Второй глухарь тоже оказался в мешке, что сразу убавило охотнику прыти.
Пройдя пару километров, Фёдор уже пожалел, что добыл второго петуха. Давили они на плечи прилично. Подвесить, чтобы потом забрать, не получалось. Когда река встанет, он уже ходить здесь не будет. Оставить и завтра донести до сворота — тоже не годится. Как Фёдор ни мараковал, самое правильное, что приходило на ум,— нести до избушки сейчас.
Уже начинались сумерки, когда Фёдор услышал лай собак. «По зверю! Если остановят, то добуду и заночую возле него»,— решил он, прибавляя шаг. Лай приближался к реке. Вот от Фёдора метрах в четырёхстах выскочила матка, следом цепочкой два тогуша, а за ними бык. Собаки закручивали их, матка гонялась за собаками, остальные медленно шли к реке. Паберега была широкая, торчали кусты и трава, которую ещё не придавил снег, из-за этого не было видно сохатиных ног. Казалось, что лоси не бегут, а плывут над кустами, как надутые воздухом. Фёдор с открытого места подошёл к кромке леса, который стоял на обрывистом берегу. Вымытый весенней водой и пропаханный льдами во время ледохода, он чернел узкой лентой. На фоне земли Фёдора было не видно. Он быстро шёл, наблюдая за зверями, которые всё ближе подходили к воде. Потом они как провалились в яму. Фёдор видел только головы, которые передвигались над землёй.
«Неужели зашли в воду? Тогда дело хреновое»,— думал Фёдор.
Подойдя ближе, он убедился, что так оно и есть. Уже не прячась, он в открытую подошёл к ним, надеясь, что сохатые его напугаются и выскочат на берег, чтобы убежать, а он успеет выстрелить. Но лоси стояли плотным табунком. Телята жались с зада к матери, а их подпирал молодой бык с небольшими рогами. Фёдор подошёл к ним вплотную. Звери, повернув голову, тупо смотрели на человека. Животы у них обмёрзли сосульками, шумела шуга, натыкаясь на ноги и груди телят, которые были ниже ростом и стояли, больше погружённые в воду. Чувствовалось, что им трудно выдерживать напор сильного течения, вдобавок это ещё был перекат. Фёдор смотрел на них и материл старую лосиху, которая завела всех в воду. Он понял, что с добычей у него ничего не выйдет. Если застрелить в воде, он не сможет её вытащить на берег. Если их выгнать на другой стороне и застрелить там, то он не сможет перейти. Собаки крутились тут же и орали так, что их лай бил по перепонкам до боли в ушах. Кое-как поймав сучку, зачинщицу всего этого, он стал махать руками и кидать что попало в лосей, чтобы они вышли из воды на другой берег и убежали — ему было жаль мучить телят. Матка с телятами не трогалась с места, а бык не выдержал и пошёл к берегу. Под берегом глубина была больше, и вода скрывала у зверя полкорпуса. Когда он попытался выскочить, то второй кобель, находящийся на том берегу, стал его хватать за морду. Это повторялось несколько раз. Бык мотал головой, пытался ударить ногами, но кобель от этого только больше свирепел. Потом лось всё же выскочил на берег и сразу галопом с треском понёсся по склону. Визжа и взлаивая от азарта, собака унеслась за ним. Уводя сучку на поводке и маня второго кобеля, Фёдор пошёл от лосей. Те так же стояли, не двигаясь, только повернули головы вслед уходящим.
Фёдору казалось, что у лосихи в глазах было торжество, которое говорило: «Что? Не получилось? Вот хрен тебе! Не дождёшься, чтобы мы вышли из воды!»
Фёдор шёл и оглядывался: звери так и стояли в воде, глядя ему вслед. На повороте реки ещё раз посмотрел назад: в сгущающихся сумерках среди белых берегов виднелось тёмное пятно из стоящих посередине реки лосей. Очень быстро стемнело, и дальше Фёдор шёл с включённым фонариком. Диодный фонарик, светя лунным светом, освещал небольшое пространство земли под ногами. От этого казалось, что ты идёшь в никуда, потому что за краями освещённого пятна стояла густая темнота. Рюкзак невыносимо давил лямками.
Вроде груз был не особенно тяжёл, но за два дня он основательно натёр плечи, и Фёдор перекидывал с плеча на плечо ружьё, постоянно подсовывая пальцы под лямки, этим немного облегчая давление на натёртые места. Спотыкаясь о присыпанные снегом камни и еле протаскивая ноги по спутавшейся высокой траве, охотник брёл к зимовью, отмечая по знакомым корягам, принесённым весенней водой, и по другим приметам, сколько пройдено, и высчитывая, сколько осталось до желанного зимовья километров.
В паре километров до избушки речка прибивалась к очень крутому берегу, заросшему густым ольшаником. Днём Фёдор прошёл это место, прижимаясь к самому яру, а сейчас, подойдя, увидел, что за день вода прибыла и его следы залиты водой. «Перекат забило шугой»,— догадался он. От этого поднялась вода. Обходить по крутому и заросшему склону не было сил. Фёдор решил, чтобы не скользить в броднях по камням, скрытым водой, лыжи не снимать, что до избушки недалеко и если он промочит их, то ничего страшного — донесёт в руках. Хорошо прошитые бродни плохо пропускали воду, и Фёдор себя похвалил, что не полез на крутой и высокий берег и этим сэкономил последние силы. Когда он посчитал, что уже прошёл неприятное место, фонарик высветил упавшую довольно толстую лиственницу, она ещё и лежала очень неудобно, наискосок вдоль берега, загородив путь частоколом из толстых сучьев.
Подойдя к дереву, Фёдор подёргал один из сучьев, проверяя его на крепость,— тот был крепкий. Поставив одну лыжу на ствол дерева, уперев её задним концом в землю, он взялся за вершину сучка и рывком тела хотел поставить вторую лыжу на ствол. И вот, когда вторая лыжа оказалась наверху, вершина сучка отломилась. Фёдор, потеряв равновесие, пытался удержаться, но тяжёлый рюкзак утянул вниз, и он упал назад, спиной в воду. Сразу вскочить не получилось, мешали лыжи. Поднялся он, основательно вымокнув. Перевалив со следующей попытки злополучную валежину и выбравшись на сухое место, Фёдор снял лыжи и отжал сильно намокшую суконную куртку, которая стала просто неподъёмной. Как ни странно, всё это его встряхнуло, откуда-то взялись силы и бодрость. Подхватив лыжи под мышку, он быстро пошёл дальше, но силы как быстро пришли, так же быстро и оставили его. Последние сотни метров он с трудом передвигал ноги.
«Как хорошо, что я оставляю наколотые дрова с растопкой»,— думал он, бороздя ногами снег. Со штанов в бродни натекла вода. Они разбухли и стали невероятно большими и тяжёлыми. «Сейчас, если дойду, наверное, и колун поднять сил не хватит». Дойдя до избушки, он скинул рюкзак. Его качнуло вперёд, и плечам стало неимоверно легко. Затопив печь, заставил себя сходить за водой. Поставив на уже гудевшую печь чайник, упал на расстеленную на нарах оленью шкуру. Борясь с подступавшей дремотой, лениво думал: «Уставал ли я раньше так сильно, как сегодня?» Он понимал, что семьдесят лет — это не тридцать и не сорок, даже не пятьдесят, но всё равно так уставать ему вроде не приходилось. Стал перебирать в памяти разные случаи, но это было всё не то, такой смертельной усталости он не помнил.
И тут память ему подсунула случай из далёкой молодости, когда он был ещё полон сил и энергии.
…После новогодних праздников, девятого января, он заехал в тайгу проверять ловушки. Дорога была промята снегоходами, рекой — тридцать километров до базовой избушки. Погода стояла мягкая. Из-за новогодних морозов снегу почти не выпало, и поэтому лыжни были открыты, чуть присыпаны пухлячком. Ходилось легко и быстро, и он приходил с проверки капканов рано. Тринадцатого числа погода вообще стояла минус два-три градуса. Фёдор, придя в зимовье ещё засветло, ужиная, слушал приёмник. Там напомнили, что сегодня старый Новый год. «А что я тут буду сидеть один в тайге? — подумал он.— Дорога открытая, наледи вроде не было. Час-полтора — и я дома, а завтра с утра пораньше вернусь». Представил, какое удивление вызовет его появление у домашних, и как они просидят дома за столом с ребятишками, и он им расскажет, что встретился в лесу с Дедом Морозом, и тот сказал ему, что это не дело — оставлять ребятишек на праздник одних, и он его послушал и приехал, чтобы передать от него привет и провести праздник вместе.
Улыбаясь своим мыслям, стал быстро собираться. В тёплую погоду «Буран» легко завёлся и, высвечивая фарой присыпанную снегом буранницу, шустро покатил в сторону деревни. Сперва дорога была твёрдая, потом перед перекатом стала проседать. Фёдор остановился и шагнул в сторону от дороги. Там хлюпнула вода. «Та-а-ак, значит, наледь пошла, наверное, надо вернуться»,— подумал он. Но какой-то голос нашёптывал: «Ну проседает снегоход, но дорога-то накатанная, а „Буран“ пустой, без груза и без прицепа, так что на скорости должен проскочить». Так не хотелось нарушать иллюзию семейного праздника, на которую настроился Фёдор. Потоптавшись в нерешительности, он прошёл пешком по дороге метров двадцать — она держала. «Раз настроился на дорогу, значит, поеду»,— решил он.
На перекате снегоход заюзил, хорошо чувствовалось, как под гусеницами проседает дорога, но благодаря скорости пролетел опасный участок. «Раз этот гнилой перекат пролетел, должен нормально доехать»,— с облегчением подумал он. Держа скорость километров сорок в час, он крепко держал руль, вовремя выравнивая заваливающийся с дороги в сторону «Буран». Синеву наледи он прошёл метров десять и, спрессовав носом кочку снега, елозил гусеницами по льду.
Проковырявшись в снегу и в воде где-то с час, Фёдор нарубил жердей и выгнал снегоход на крепкую дорогу. Праздничное настроение было подмочено. «Как раз серёдка пути,— подумал он,— что назад, что вперёд, расстояние одинаковое». Какой-то чёртик внутри нашёптывал:
«Что, слабо ´? Сразу назад? А праздник с детьми? А рассказ про Деда Мороза?» И Фёдор, что называется, закусил удила: доеду! Ещё пару раз попадал в наледь, потеряв много времени и сил.
Было уже три часа ночи, до Енисея оставалось километра три, когда он на обмёрзшем «Буране», с забитой сырым снегом ходовой, заехал снова в наледь. Обессиленно посидев на снегоходе, он какое-то время соображал, что делать, сил уже не осталось никаких, потом стал потихоньку засыпать, поплыли какие-то видения, полусны. Очнувшись, он встал на край снегохода и попрыгал, стараясь раскачать технику. Снегоход стоял мёртво. Фёдор понимал, что на этот раз у него не хватит сил выгнать из наледи отяжелевший от набившегося в гусеницы мокрого снега «Буран».
Кое-как надев на обледенелые бродни лыжи, медленно побрёл в сторону деревни. До неё оставалось восемь километров. Речка была в высоких обрывистых берегах, и ветер сильными порывами врывался в неё, как в трубу, ощутимо толкая в спину и пронизывая через мокрую одежду холодом. «Верховка,— думал Фёдор,— на Енисей выйду — будет дуть навстречу, а я весь промокший, могу простыть». Широкие суконные штаны, надетые сверху для тепла, застыли обледеневшими трубами и очень мешали шагать. При каждом шаге штанины, стукаясь друг о друга, издавали скрипуче-шаркающий звук. «Ни хрена себе,— думал он, автоматически передвигая ноги,— устроил я себе праздничек. Наверное, долго его не забуду. Ничего, будет тебе наука наперёд»,— с каким-то странным злорадством издевался он сам над собой.
Хоть было совсем темно, но простор Енисея почувствовался на расстоянии, небо стало как будто шире. Выйдя на Енисей, Фёдор из-за густой темноты не видел хребтов на другой стороне реки, только белое полотно снега под ногами уходило в разные стороны и постепенно исчезало в ночи. Ощущение, что стоишь где-то в замкнутом пространстве с занавешенными тёмными шторками. Лишь далеко видны были тусклые звёздочки уличных фонарей в деревне, обозначающие, в какую сторону надо идти. К радости Фёдора, ветер на трёхкилометровой ширине Енисея оказался не очень сильным и не таким жгучим, как в узком канале небольшой речки. Держа направление на далёкие огоньки, Фёдор продолжил путь. Уже совершенно ни о чём не думая, глядя на далёкий ориентир, он тупо из последних сил передвигал лыжи. Неожиданно светлячки далёких фонарей стали как-то тускнеть, а то и вовсе пропадать. Фёдор непонимающе остановился: в чём дело? И тут налетел порыв ветра со снегом. И каким снегом! Если снежинка попадала на глаз, то залепляла его целиком.
Фёдор включил фонарик. Свет пробивал снегопад метра на полтора, а дальше — стена падающего снега. Он посветил назад на лыжню, она исчезала на глазах. Страх, зарождающийся где-то внутри, медленно пополз по спине. «Всё, замёрзну! Компаса нет! В какую сторону идти? Закружусь, выбьюсь из сил и сдохну! Занесёт снегом, и только весной по воронам найдут»,— мгновенно промелькнуло в голове.
Фёдор, опершись на карабин, стоял на месте, не шевелясь. Зачем идти, не зная куда, терять последние силы?
С невесёлыми мыслями он стоял, не шевелясь. Он стал чувствовать тяжесть облепившего его снега и как разгорячённое ходьбой тело покидает тепло. Фёдор стоял, закрыв глаза. Ласковая дремота убаюкивала, стало казаться, что не так уж сильно и холодно. Потом он почувствовал, что на лицо перестали падать снежинки. Открыв глаза, он увидел весело подмигивающие огоньки деревни.
Когда он подошёл к дому, на него выскочили с лаем его оставшиеся дома собаки. Он прикрикнул на них каким-то чужим сиплым голосом, они стали наседать ещё сильнее. Долго стучал в запертые двери.
Наконец-то дверь скрипнула, и жена сонным голосом спросила, кто там. «Открывай, это я»,— ответил Фёдор. «Кто ты?» — последовал вопрос. Его не узнавали ни его собаки, ни его жена. Но когда он их всех обложил крепким матом, что сейчас объяснит, кто он такой, всё пошло в нужном направлении. Первые слова, произнесённые уже дома, были: «Всё! Охоту бросаю!»
Фёдор усмехнулся: «До сих пор бросаю!» За ночь подморозило, и утро было ясным. Потихоньку раскачавшись и размяв ноющее тело, Фёдор позавтракал и собрался повторить вчерашний путь. На речке был слышен игривый лай собак, молодые кобели гонялись друг за другом по окрепшему за ночь льду. Собранный в дорогу, Фёдор вышел на берег и, крикнув собак, пошёл по вчерашним своим следам вверх по реке. Собаки играючи большими прыжками обогнали его и, пробежав метров двести вперёд, резко затормозили, уткнув носы в снег, потом дружно рванули на другой берег. Фёдор крикнул, но они, не обращая внимания на окрик, скрылись на том берегу. Подойдя, он увидел, что собаки ушли по свежему заячьему следу. День начинался.
Опубликовано в Енисей №1, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!