***
Выбрось все обрывки, все черновики:
всё равно не выудишь ни строки.
Пусть что-то болит, говорит,
просится наружу,
комом стоит, саднит, горчит, горит,
как будто изжога изводит душу.
Но всё уже сказано, разыграно в лицах.
И несть нам числа —
кликушам, юродивым, жрицам
от ремесла.
Тут бы и вспомнить про кол на лбу,
а мы голосим на весь белый свет:
«Братия, отзовитесь!»
Мощное эхо, да не до смеха.
Всю б нашу прорву — на молотьбу,
на пахоту. Проку в нас нет —
лишь веку помеха.
Песней не будешь сыт,
не накормишь народ.
Оголодала страна:
в полях и умах недород…
Что в решете у тебя, что сеешь, урод?
Это же буквы — не семена!
Жигулинский эпиграф
Кто занес тебя, берёза,
На такую высоту?..
На родине Кольцова
поэтом народясь,
скажи, кто не лупцован,
не гнут, не втоптан в грязь?
Обрушатся напасти:
попробуй убеги —
от хвори и от власти,
от жлобства и туги.
Век долгий иль короткий
суждён: добра не жди —
от спеси и от водки,
навета и нужды.
Загрузнув в отчей яме,
кляня родимый ямб,
чего ж тогда корнями
цепляемся за хлябь?
И утираем слёзы,
и манит высота
жигулинской берёзы,
проросшей у креста.
***
Вдоволь ветра, вдосталь сини,
охры, багрянца.
Осень, милые, в России —
не видать конца.
День ли, год, друзья-подружки:
доля нелегка.
Вновь октябрь — и к рифме Пушкин
тянется строка.
Мы пощады не просили,
и никто не спас.
Осень, милые, в России —
не в последний раз.
Бунинский эпиграф
Где нет уже ни счастья, ни страданья,
А только всё прощающая даль.
Так раньше было иль казалось…
А нам откроется едва ль —
та всё прощающая давность,
всё примиряющая даль.
И не кончается, и длится
тот горькой памяти урок,
хоть и оплаченный сторицей,
да не пошедший нам во прок.
Как широки родные дали!
А мы всё видим вновь и вновь
ту, оскорбленную страданьем
беспокаянную любовь.
***
В. Нервину
Ангел летящий,
Ангел плывущий…
Дольние чащи,
горние кущи.
Места не знает,
где притулиться,
птаха земная —
грустная птица.
Вольная воля
или ограда
дикого поля,
райского сада?
Пой, где придётся:
в высях и хлябях —
в мире без лоций
и астролябий.
Быль или небыль,
дни или годы?
Грозное небо,
светлые воды.
Плачется чаще,
жалится пуще.
Ангел молчащий…
Ангел поющий!
Рождественнское послание Владимиру Рецептеру
Не письмецо в конверте со службой почтовой конной,
без сургучной печати, без веточки засушённой…
Но тут не до старых рецептов — дорога ложка к обеду.
И какая разница: версией электронной
или на книжной странице среди прочих перлов?
Да и ты Рецептер — не Гамлет, не Грибоедов,
хоть и был похож на второго, а явился первым.
Движется солнце к закату, луна на ущербе.
Самое время — как на душу ляжет — подвести итоги,
пока душа ещё слышит плач птичий, детский щебет.
Самое время — Рождество на пороге.
Сыпали нам под ноги комья и щебень.
Но мы не рядились в обноски, не были рванью,
ложь не принимали на веру, впадали в ересь,
любовью спасаясь, зализывали раны,
что нам день ли, век ли наносили, щерясь.
Поздно жить начинали, хоть просыпались рано.
Не толкались локтями, не ели от пуза,
песенке неразумной не наступали на горло,
всё искали, где тонко, где рвётся, где узко,
и с толпой не пёрли по дороге торной.
Другим доставалась гусиная гузка,
парады, награды, звуки валторны.
Жизнь была, не примнилась… И всё же мы дали дёру
от фимиамов смрадных, от распри лютой.
Внуки нас, чтоб не мёрзли, тёплым укроют дёрном,
и расцветут над нами фиалка и лютик.
Но хватит о грустном пророчествовать, каркать:
мол, движется солнце к закату, и выдался день не из лёгких,
и луна на ущербе, и что-то врачи находят у меня в лёгких,
и вчера-завтра опять суета-маета, обыденная запарка.
Питерскому ворону долгой желаю жизни,
что б там календари ни врали, врачи ни лгали:
рано еще, пожалуй, нам горевать на тризне.
Впрочем, как Бог даст, как расписано по его смете…
Ну, до свиданья, до встречи. Здесь ли, на том ли свете
свидимся.
Птица Галя.
В музее
Чуден жар прикреплённой земли!..
О. М.
Не будет здесь ни стула и ни трости.
Пусть, — лишь бы дольше оставались гости.
Не будет здесь ни музыки, ни клетки.
Ах, — лишь бы чаще забегали детки!
Ни писем, ни тетрадей здесь не будет.
Что ж, — лишь бы только приходили люди…
И комья влажные воронежской земли
хотя бы на подошвах принесли.
Вопросы из русской литературы
Зря ль под лавою шрапнелевой
в гневе дыбилась страна,
и примеряли шинели мы
гоголевского сукна?
Зря ли к родине неласковой
сохранили мы любовь,
под дерюжкою некрасовской
согревая нашу боль?
Зря ли грозными утратами
жизнь была опалена?
Зря, что ль, ватника Ахматовой
не сносили мы дотла?!
***
А. Слуцкому
Лавровый лист бросать привыкли в суп,
а звон литавр нам заменяют крышки
кастрюль. Про Божий дар и Высший суд
забыли или знаем понаслышке.
Про кнут и пряник помним — тут уж всяк
не устоит пред лаской или таской.
Хотя что взять с худого порося:
словечко, строчку, песенку, побаску?
А между тем всё не встаёт от прялки
седая тётка — то ль судьба, то ль Парка:
крутится вековечный маховик
без роздыха — она опять в запарке.
Что ей разборки наши, перепалки,
и жизни смысл, и песни зов, и счастья миг!
Рождественское послание Нине Горлановой
Кружит, метёт — занесло все дороги.
Выйдешь из дома — замрёшь на пороге:
ближние улицы, дальние веси
снег пеленою белой завесил.
Словно одна пропадаешь в разлуке…
Где наши дети, как наши внуки?
Вьюга кружит, наметает сугробы:
глазу не видно — душою попробуй!
Снег укрывает родные могилы —
место приюта близких и милых.
Снег заметает безвестные ямы,
что не по силам хореям и ямбам
нашим оплакать, хоть в голос реви.
Ямы, окопы, расстрельные рвы:
и под Воронежем, и у Перми.
Вьюжит, метёт во все стороны света!
Помним, надеемся, жаждем ответа,
милости просим, взыскуем родства…
Снег такой чистый, что верится в чудо:
Бог нам поможет — и минет остуда
памяти, сердца, сиротства, вдовства.
Снег идет с неба! И светит оттуда
неугасимо звезда Рождества.
***
…А птаха какая-то — дела ей мало
до сердца мороки, до музыки исповедальной —
порхнула за ближним стожком и пропала,
и снова мелькнула за деревом дальним.
Взлетела, пропала… А я её в строчку поймала!
Хотя я совсем не гожусь в птицеловы,
в ловцы человеческих душ не подряжаюсь.
Но воздух, что взглядом моим зацелован,
и землю, где милость я знала и жалость, —
по силам оплакать лишь птице и слову.
Продолжение следует
Будто на цепь посажены — ходим вокруг всё да около…
Или мало нас ложью кормили и били под дых,
иль у нас крылья связаны, как у кольцовского сокола,
или, страхом намучены, в рот мы набрали беды?
А поэтова доля, как прежде, не делится нацело:
и в остатке — вина, и долги, и иные грехи.
Но на камне и в терниях — вот уж упорная нация! —
прорастает душа, и живёт, и рождает стихи.
И поднявшись над старыми плахами, новыми страхами,
оторвавшись от резвых проныр и продажных витий,
чья-то молодость вновь по-над вечными охами-ахами
голос пробует свой, и встаёт на крыло, и летит.
10 февраля
Вот заладили: Путин, Путин, —
будто манны ждём благодатной,
будто не путались в лживой мути,
не хлебали пустой баланды.
Будто сил живых нет в запасе,
будто помнить мы перестали,
как на чёрной доске в младшем классе
дети пишут: Сталин, Сталин.
Так не честней ли без зазренья
стучать в лепрейские колотушки
и ни слухом не знать, ни зреньем,
как воздух дышит: Пушкин, Пушкин?!
Опубликовано в Лёд и пламень №1, 2013
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!