Тяжело дышал первоснежным утром обветренный посёлок. КАМАЗы, гружённые углём или сурьмой, месили дорожную грязь, и выхлопные газы едким маревом клубились по обочинам. Ранняя осень сыпанула похрустывающей листвы – и тут же припорошила всё влажным, колючим снегом. Она не задерживается на Севере.
Полыхнёт август по тайге янтарём да рубином, и всё – дальше, считай, зима…
– Витька! Вить! Погоди ты! – крикнул Толик. – Пошутил я… Ну, прости, друг…
Держи свою шапку, а мне давай «пять». Я не со зла, ей-Богу, не со зла! Вить!
– Да я что… Вот если б мама моя увидела – плохо было бы. Ей нервничать нельзя, понимаешь? – обижено поджал губы Витька.
Толик виновато опустил глаза.
– Ты такой мягкий, как девчонка…
Ладно… Мир? – и он настойчиво протянул руку однокласснику.
– Мир, – с улыбкой выдохнул Витька.
– Ты у меня лучший друг! Может быть, даже единственный…
Толик смутился:
– А Карпов? Ильин? Да к тебе многие хорошо относятся!
– Они – товарищи. А ты – лучший друг. Разницу чувствуешь? – Витька плотнее натянул шапку и кивнул в сторону школы: – Пойдём, а то опоздаем – снова врать придётся, что помогали родителям посуду мыть…
– Ну уж нет, второй раз нам не поверят. Да и вообще… Ведь это ты из-за меня тогда соврал.
– Ладно, чего вспоминать! Потопали…
– Потопаешь тут, – иронично заметил Толик. – Такое болото на дороге, что заброды в самый раз напялить. У бати твоего есть, я помню.
– В гараже лежат. Только он не даст…
Очень я ему нужен…
– Витька, а ты чего в семье один? – наивно спросил Толик.
– Не знаю. Мама говорит, что здоровья у неё только на меня и хватает. А что?
– Просто… Скучно, наверное, тебе?
– Нет! – убеждённо ответил Витька.
Километр раскисшей дороги до школы привычные ко всему мальчишки преодолели легко. У крыльца стояли завхоз с дворником. Аристарх Михайлович выругался на никудышный черенок лопаты, которую он нёс в подсобку, и заодно недобрым словом помянул школьную столовку, где чай ребятам разливали по стеклянным банкам. Витька и Толик понимающе переглянувшись, не смогли удержаться от смеха.
– Чего ржёте, сопляки? – тут уж завхоз как с цепи сорвался. – Для вас стараемся, а вы! Племя неблагодарное! Я двадцать лет тут тружусь! И с каждым годом молодёжь только хуже становится!
– Гы-гы, – дворник, дядька Савва, потёр грязной ладонью опухшее, в крупных оспинах лицо. – Не буянь, Михалыч… детки ведь. Чего ты так? – и он беззлобно поднял на своего начальника мутные, туповатые глаза.
– А ты, – рыкнул на него завхоз, – помалкивай, пока тебя не вышвырнули!
Пьянь!
– У-у-у, – скуксился дворник. – Да я же ничего… Это я так…
Мальчишкам совсем не хотелось нарываться на скандал с Аристархом Михайловичем. Школьники вообще побаивались его. Однажды по его недосмотру на заднем дворе осталась не засыпанной большая яма. Осенью она наполнилась дождевой водой и, как только прихватили морозы, вода покрылась льдом. Именно туда как-то раз провалилась одна девочка, лет десяти. По неосторожности… Её увидали слонявшиеся неподалёку после уроков мальчишки, и подняли шум. Самый крепкий из них, постарше и половчее, успел вытащить девчонку из ледяной воды. Она билась в ознобе, широко раскрыв испуганные глаза.
И тут на горизонте появился Аристарх Михайлович.
– Чего орали? – по привычке завопил он, в бешенстве скривив рот. – Я за вас не в ответе! Сама упала! Са-ма! – и подойдя поближе, он для пущей ясности ткнул в пострадавшую пальцем и брезгливо потряс за плечи.
– Её в тепло надо, – вступился парень.
– Молчи! Знаю сам! Проваливай! – раздражённо махнул рукой завхоз.
– Папке только не говорите… – девочка стучала зубами. – Папка злой.
– Не скажу, если сама молчать будешь. Ты ведь сама виновата, правильно?
Пошли быстро в школу.
Прямо на входе им встретилась завуч.
– И как вы это допустили!.. – ахнула она. – Отпустите ребёнка… Мы потом с вами поговорим.
Завуч быстро стянула с девочки мокрую куртку и сапоги.
– Побежали в пищевой, там, у печки, согреешься. Тётя Таня тебе чаю горячего даст… Не бойся ничего…
– Это она сама! – крикнул им в след завхоз.
– Я сама… – еле выговорила на бегу девочка. – Я сама… только папке не говорите…
В пищевом блоке витал застоявшийся запах щей и котлет. По полу шныряли рыжие прусаки, за которыми, истошно мяукая, гонялась пузатая Марыся. На чугунных батареях сушились серые от старости полотенца, фартуки, какие-то тряпки. Но печка, возле которой усадили Катюху, грела исправно. Завуч принесла от медсестры спирт и сама растёрла им девочку. Нашлась кое-какая одежонка, не по размеру, конечно, зато сухая и тёплая.
Откуда ни возьмись появился дядя Савва.
– У-у-у, – загудел он паровозом и забавно сморщился, отчего пористый его нос раздулся и покраснел.
– Да не вертись ты тут, чёрт старый! – беззлобно одёрнула дворника повариха. Не знаешь будто, что тебе тут нельзя – кыш!
– А тараканам, значит, можно? – хихикнул Савелий. – Усы-то у меня, гляди, какие!
Он прищурился и подкрутил правый ус.
– Ой, усы-то! Усы! – передразнила тётя Таня. – Брысь!
– А там уже мамка твоя пришла, – обратился дворник к девочке.
– Ругается? – сразу посерьёзнела повариха.
– Ага. С Михалычем! Гы-гы.
– Вот и хорошо… Кто-то должен его приструнить.
– Должен-то должен, да только он своё катит: девчонка, мол, прыгала-прыгала, где нельзя, вот и провалилась. Сама виновата! А он не при делах.
– Вот зверюга, – тихо ругнулась тётя Таня.
Катюха сидела, зажмурившись, обнимая обеими ладошками стеклянную банку с крепким чаем…
С ранней осени вплоть до конца апреля время тянется мучительно долго. Витька с Толиком отводили душу в местном картинг-клубе. Клуб организовал Иван Шадрин – мужик деятельный, серьёзный.
Потом он открыл кружок и по дельтопланированию. Это было просто сенсацией для маленького колымского посёлка! Ивана Петровича все называли местным Кулибиным. Витька сильно прикипел к нему.
Бывало, после школы часами просиживал в клубе, помогал собирать картинги, проверял двигатели, чистил со старшими ребятами дорожки и расставлял флажки.
Однажды Иван Петрович привёл на занятия двух новеньких. Братья Басыни, Вадим и Олег, оба белобрысые, почти альбиносы, с грубой красноватой кожей, выглядели расхлябанно, давно не мытые волосы на макушках стояли дыбом. Тот, что постарше, бравируя отсутствием нескольких зубов, цыкал и прищёлкивал языком.
Они посматривали на всех диковато и насторожённо. Витька хорошо запомнил этот взгляд – какой-то полупрозрачный, холодный, от которого хотелось спрятаться…
Представляя их, Иван Петрович сказал:
– Семья этих ребят жила на севере Казахстана и совсем недавно переехала к нам. Взял их, так сказать, под крыло! Теперь будем в одной упряжке…
Все обступили новичков, пожали им руки, хотя и несколько брезгливо. Витька насторожился. Попросив Толика присмотреть за его приборами, он потихоньку ото всех, подошёл к руководителю:
– Иван Петрович, зачем вы привели в клуб этих пацанов? Ничего хорошего от них не ждите. Вот увидите…
– Ну что ты так сразу? Шанс нужно давать каждому, и, думаю, даже не один.
Вот к примеру, провинился бы ты передо мной…
– Это я-то?!.. – захорохорился Витька.
– К примеру, к примеру, Вить! Так вот… а я бы тебе шанса не дал исправиться – доказать обратное. Что тогда?
– Ну уж нет, я бы доказал, – настаивал тот.
– Значит, ты считаешь себя вправе судить – дать или не дать кому-то возможность проявить себя человеком?
– Да вы посмотрите на них! Беспредельщики… И глаза у них… холодные… аж светятся…
– Да откуда ты знаешь, Витя? Это не их вина, что они стали такими. Давай так поступим: хочешь обратное самому себе доказать? Помоги мне – пусть ребята немного оттают, а то совсем волчатами глядят…
– Да эти двое сами по себе такие!
Я ведь не выгляжу как они! И Толик не выглядит. Не хочу ничего доказывать…
Не хочу! – неожиданно резко выкрикнул Витька и выбежал на улицу…
Никто из подопечных Ивана Петровича не знал, что тот ходил к Олегу и Вадиму домой. Его встретила сухая женщина многим старше на вид, чем он предполагал. Она безразлично впустила Шадрина в неухоженное жилище, в котором гулял беспризорный сквозняк. Полуприкрытыми глазами мать окинула непрошенного визитёра.
– Вам чего? – сипло спросила хозяйка.
Шадрин представился.
– А пацанов дома нет, – живо ответила мать.
– Это и хорошо, что их сейчас нет. Я к вам.
Присесть было некуда: видавшие вида кровати и табуреты, банкетка и матрац в углу – всё было буквально завалено хламом …
– Плюхайтесь прям на одежду – не страшно.
– Я постою. Простите, не успел спросить ваше имя.
– Света.
– Очень приятно, Светлана. А где же мальчишки готовят уроки? – Шадрин внимательнее огляделся.
– А я не вмешиваюсь в их дела. Готовят они их или не готовят… – махнула рукой женщина.
– А отец у Олега с Вадимом есть?
Светлана засмеялась полубеззубым ртом.
–– Ага… Раз в три года открытку им пришлёт… Какой там отец! Он им штанов в жизни не купил. В обносках пацаны что там, что здесь… Мы ж из Соколовки приехали – это в Казахстане… чуть с голоду не подохли… Уроки где готовят… да у нас там школа была учеников на семь – и всё. Это ты учёный, а мои пацаны ничего не видели, даже лето всё в трусах босые пробегали – ни обувки, ни майки… Что… жаловаться побежишь? – с ненавистью спросила Светлана.
– Нет, не побегу. Я помочь хочу.
– Так дай рублик на опохмел, – снова засмеялась женщина.
– Ну вот что, на опохмел я вам не дам, а ребят ваших под опеку возьму. Не может же быть, чтобы они безнадёжные были.
– Ай, – махнула рукой хозяйка, – ерунда это всё: перевоспитание… жалость… образование… Старший-то в тетрадке своей замусоленной, строчит иногда. Да и то, как строчит? – сидит и думает над ней. Это у него дневник называется. Раз спрашиваю, мол, про что он там сочиняет, а он мне говорит: «Пишу, как себя вижу и что чувствую» … – Светлана принялась рыться на захламлённом столе. – Ага, вот… – протянула она тетрадь Шадрину.
– Слушай, может, дашь рублик-то? Тошно на душе…
– Я вам сейчас лучше продуктов кое-каких принесу. Мальчишек покормите, – ответил Иван Петрович, убирая тетрадку во внутреннее отделение портфеля. – Не густо, конечно, но что есть.
Погодите, хорошо?
Светлана стеклянно посмотрела на Шадрина, обречённо ухмыльнулась, както заторможено провела рукой по нечёсаным волосам и отвернулась к мутному окну…
В школе в очередной раз объявили о сборе макулатуры. Ребята первым делом тащили что подходящее из дома, а если до нормы не добирали, – ходили по квартирам. Такой азарт охватывал, все хотели быть впереди, все хотели на доску почёта. Олег с Вадимом на мгновение воодушевились, прочитав объявление, а потом сникли.
– Где мы столько газет с журналами возьмём? – Вадим огляделся, будто в поисках поддержки.
– Я знаю, где! – оживился Олег. – Помнишь подвал в трёхэтажке на Октябрьской?
– Ну.
– Когда в последний раз мы с тобой там грелись, я видел – один мужик коробки спускал. Там же кроме мусора в подвале ничего нет. Наверняка просто выкинул.
– А хоть и не выкинул! – оборвал Вадим. – И с чего ты вообще решил, что там макулатура?
Олег пожал плечами.
– Тоже мне… – улыбнулся Вадим.
По обыкновенной случайности Олег не ошибся. Братья пошли проверить подвальные коробки и обнаружили там именно то, что им было нужно. Сверху на газетной кипе, уже далеко не свежей, обложкой вниз лежала книга. Вадим небрежно взял её:
– Какой-то Артур Конан Дойль, – он нарочито цыкнул. – Пожалуй, припрячу у себя.
Пацаны подхватили коробку – тяжёлая – и осторожно потащили её в своё логово.
– Килограмма три будет, – одобряли ребята, когда Вадим с Олегом добросовестно принесли макулатуру в школу.
– Где взяли? – тихо, не повышая убийственного тона, спросил завхоз.
Он поправил новый галстук, окольцевавший идеально стоячий воротничок рубашки. Его большая лысая голова отражалась в до блеска начищенных туфлях, которые он ненавидел, как ненавидел без единой складки двадцать пятую по счёту рубашку, купленную женой, пахнущую ею же любимым одеколоном. Но ему ничем не хотелось омрачать себе день, привычно-однообразно начавшийся в кругу идеальной семьи, где его считали лучшим отцом и послушным мужем.
– Я повторю…
– Не надо повторять, – отвернув от Аристарха Михайловича лицо, ответил Вадим. – Взяли, где и все – собирали по домам.
– Или украли? – припёр он Вадима к стене.
– Собирали, как и все! – твёрдо повторил Вадим.
– Аристарх Михайлович! – неожиданно раздался голос Витьки. – Мы с ним вместе макулатуру собирали. Он, жук, ещё несколько газет из моей пачки в свою переложил! Шустёр ты, Вадим! – на ходу сочинил парень.
Завхоз отступил.
– Глядите у меня…
Он вынул из кармана аккуратно сложенный югославский носовой платок и обтёр руки.
Вадим, убедившись, что тот скрылся из виду, протянул Витьке руку.
– Не благодари, – поскромничал парень и сделал ответный жест.
Аристарх Михайлович разгулялся, направив всю свою ненависть на «волчат», как ребята прозвали братьев. Каждый раз он находил случай подразнить их, как дразнят загнанного зверя, чтобы ощутить собственное превосходство.
– И где же ваша нерадивая мамаша, выплюнувшая вас на свет? – шипел он, едва завидя братьев. – Я бы вас всех… это с вас всё начинается… травить вас надо… толку всё равно не будет!
Однажды Вадим, он был постарше, не выдержав оскорблений, оскалился и точно волк кинулся на здорового мужика.
Стоявшие неподалёку Витька с Толиком так и остолбенели.
– Назад! – угрожающе рявкнул завхоз. – Пришибу, щенок!
Но тут следом за братом в бой ринулся Олег. Тщедушный, с выступающими лопатками, он оскалился так, что на него было страшно смотреть.
– Мочите, пацаны! – улюлюкала сбежавшаяся на шум ребятня. – Мочи его, гада!
Раздался призывный свист, и в центр драки полетели комья грязи и снега, а потом даже учебники и пеналы… На крыльцо выбежала директор, раскрасневшаяся и уже осипшая от участившихся потасовок. Аристарх же Михайлович, почувствовал подмогу, кричал во всю глотку о беспределе и требовал поставить зверьё на учёт. А в углу под лестницей тихо, на одной унылой ноте, выл всеми забытый дворник:
– У-у-у…
Когда подобные инциденты достигли апогея, руководство школы приняло, наконец, решение поставить братьев на учёт в комнате милиции, взять под какую-то условную «опеку», а вечно пьяную мать лишить родительских прав, о которых она, впрочем, никогда и не подозревала. Поговаривали даже о детской трудколонии.
Новость о том, что братьев будут «судить» встревожила всю школу. Все с нетерпением ждали, что же будет. Аристарх Михайлович уже чувствовал себя победителем. Но даже самые равнодушные к судьбе «волчат», держали кулаки именно за них. Кто знает, чем бы всё это закончилось, если бы тогда за братьев не вступился Иван Петрович…
– Я знаю этих ребят! – убеждал он членов комиссии. – Я уверен, что они могут быть другими – им надо просто дать тепло. Обыкновенное человеческое тепло. Вы же сами их затравили, Аристарх Михайлович! Да что тут скрывать, школьники вас боятся как огня! Не совестно вам самому-то?
– Давайте не будем переходить на личности и адвокатствовать за всех! – окрысился завхоз.
– Да нет, как раз на личности перейти-то и не мешает, – не отступал Иван Петрович. – Все знают, как вы относитесь к учащимся. Дайте ребятам шанс, Ольга Борисовна! – обратился он к завучу по воспитательной работе. – Дайте им шанс, я прошу! Их просто никто никогда не учил вести себя по-другому…
– И не научат, – нетерпеливо перебила директор. – Составляйте протокол.
– Да неужели не ясно — эти инциденты всегда были спровоцированы! – не оставлял надежды Иван Петрович.
– Пустите меня! – вдруг послышалось в коридоре. – Пустите! Мне надо!
Дверь в кабинет с грохотом распахнулась. На пороге стоял Витька и держался за покрасневшее ухо.
– Стоял тут, подслушивал! – потирал руки долговязый физрук.
– Я не подслушивал! – громко оправдывался Витька. – Мне… сказать надо…
«Осужденные» братья, Олег и Вадим, уныло притулившиеся на скамеечке, переглянулись. Они никак не ожидали увидеть кого-то из ребят. Вадим был уверен, что Витька выступит с каким-нибудь поклёпом. Он обречённо опустил голову и закусил обветренные губы. Младший брат беспомощно воззрился на членов высокой комиссии.
– Мама… – всхлипнул он так тихо, что никто его не услышал.
– Ну, чего ты там хотел? Отвечай, коли ворвался! – завуч грозно посмотрела на Витьку.
– Сказать хотел…
– Говори.
– И скажу! Вадим с Олегом, в общем, не виноваты.
– А этому слово давать нельзя! – поторопился выкрикнуть завхоз. – Ты должен быть на уроке!
– Помолчите, Аристарх Михайлович! – устало вступилась директор. – Пока я тут главная. Говори, Виктор!
– Я про тот случай, когда драка была, помните, вы ещё на крыльцо вышли? Мы с другом рядом были, всё видели, с чего началось.
– Врёт! Гадёныш! Врёт! – зашипел завхоз. – Не было их там!
– Успокойтесь! – стукнула кулаком по столу директор.
– Были мы! Были! Я лично слышал, как Аристарх Михайлович начал оскорблять мальчишек… про маму их всякое говорил… Он сам… первый начал. Он… всех унижает, но все молчат… молчат, потому что боятся.
– Понятно… — директор, нахмурив брови, пристально посмотрела на завхоза.
– Повтори, Витя, что именно говорил Аристарх Михайлович?
– Не забывайте, пожалуйста, – не выдержал Иван Петрович, – свидетель несовершеннолетний.
– Ничего, думаю, это не помешает ему рассказать, как всё было.
В дверь кабинета неожиданно постучали. Все повернули головы. В приоткрывшуюся щель робкой тенью протиснулся дядька Савелий. Завхоз, ошалевший от подобной «дерзости» подчинённого, приподнялся. Дворник, ссутулившись, пристроился у косяка и сложил на животе мешающие ему руки.
– Савелий Александрович, а вам-то тут чего? – удивилась директор.
– Гы-гы, – привычно начал дворник, – та насчёт детишек сказать: шо вы их щас определите куда-то и тем самым, может, всю жизнь им испортите.
– Она у них уже порченая! – съязвил завхоз, будто Вадима с Олегом и не было рядом, – куда дальше-то?
Молоденький участковый обречённо вздохнул и отодвинул протокол в сторону.
– Мы думали, вы по делу, Савелий Александрович, – заключила директор. – Давайте заканчивать этот спектакль.
– А он как раз по делу! – вступился Иван Петрович. – Разве не понятно, что его волнуют судьбы этих пацанов?
– А сказать по существу не может.
Где факты?
– Не у каждого язык подвязан, как у вашего Аристарха Михайловича. Я возьму шефство над Вадимом и Олегом. Точка!
– Да какая точка! – всплеснула руками завуч. – Какая точка? Мы толком и не начинали. Пока только базар какой-то.
Как вас, юноша, – обратилась она к заскучавшему участковому, – пишите протокол.
Этих парней надо изолировать. Поздно их исправлять… Вот теперь всё, пора закругляться.
– Толик ещё слышал! – неожиданно резко выкрикнул Витька.
– Какой Толик?
– Друг мой! Мы же вместе были, оба всё слышали.
– А, Толик, это которого в прошлом году машина сбила? Он ещё на велосипеде ехал? В неположенном месте!
– Да, – чуть насторожился Витька.
– Мы тогда его ещё пожалели – не стали на учёт ставить за злостное нарушение. В той трагедии виноват был твой Толик. Смотреть надо, где ездишь!
– А кома? Он же без сознания был… – словно оправдывался Витька.
– Теперь-то всё хорошо? – ехидно улыбнулась завуч. – Да-да… припоминаю твоего друга…
– Он подтвердит, – совсем несмело добавил мальчик.
Правда, говоря так, Витька совсем не был уверен в товарище. И его опасения были не напрасными… Толик занял определённо ясную позицию:
– Драку, да, видел, а что до того было — не помню.
А Витьке, потом уже, после всего, он, отводя глаза, сказал:
— Не верю я им, «волчатам» этим, да и надо таким вообще верить?..
… Аристарх Михайлович в школе всё-таки не задержался. Разворошили историю с едва не погибшей девочкой, мама которой, узнав про судилище над белыми «волчатами», подняла общественность. Да и дети, осмелев, стали жаловаться на грубости.
– Тяни её, пацаны! Дружней!
– Угораздило же её!
– Стой! – свистнул подбежавший Вадим. – А ну, разойдись! Давайте я попробую.
На мосту, дико округлив глаза, лежала рыжая кобыла. Из тех пород, что называют тяжеловозами. Правая передняя нога её провалилась в расщелину моста. Ребята, увидев Вадима, стояли изумлённые.
Им было стыдно за школьное «судилище» над братьями.
– Должно быть, отвязалась, – опомнился кто-то. – Это же из Клёпки лошадка? Черниговского?
– А больше никто у нас лошадей не держит.
– Хорош вам лясы точить, мужики, – цвиркнул зубом Вадим и одним махом стянул со штанов до крайности старый ремень. – Снимайте ремни. Все снимайте!
… Сложней всего было протягивать ремни под грудью лошади. Мокрые от пота и волнения мальчишки рывком в разнобой дёрнули их. Лошадь в испуге встрепенулась и провалила под собой доску.
– Стоять! – скомандовал Вадим. – Стой, хорошая…
Впервые Витька видел совсем другого «волчонка» – смелого, чуткого, сообразительного. Он казался Витьке честнее всех остальных тогда. Вадим похлопывал мелкие ганаши кобылы и заглядывал ей в глаза.
– Сейчас спокойно берём ремни и сильно, но не резко тянем. Я встану тут, попытаюсь вытащить ей ногу. На счёт три. Раз, два…
Все напряглись, обмотали ремни вдвое на тонких кулаках, чуть наклонились вперёд и слушали решающее «три».
– Три, – негромко выронил Вадим.
Это была победа!
После случая с лошадью больше Вадима с Олегом никто не видел. Говорили, что их отправили километров за сто от Кадыкчана – в Сусуманский интернат для трудных детей. Иван Петрович вспомнил про дневник Вадима. Шадрин не сразу открыл замусоленную тетрадь. Она была совершенно пустой – ни одного заполненного листа…
Спустя несколько лет, когда вся эта шумиха уже подзабылась, местная газета опубликовала страшное сообщение.
В соседнем посёлке были убиты ветеран войны и его десятилетний внук. И на что позарились-то? – на медали с орденами да какую-то мелочёвку…
Витька вбежал в клуб, разгорячённый полуденным июльским солнцем.
– Уже знаешь?.. – судорожно вздохнул Иван Петрович, сжимая в руках газету.
Все ребята, пришедшие на занятие, в ожидании примолкли.
– Чего случилось-то? Вы чего, ребят? – отёр со лба пот возмужавший в тому времени Витька.
Иван Петрович протянул ему свежий номер газеты «Горняк Севера»:
– Сам посмотри…
С чёрно-белого, нечёткого снимка жёстко смотрели на мир повзрослевшие братья, белые, почти альбиносы, волки, так и не получившие шанса…
Опубликовано в Южный маяк №1, 2021