Елизавета Мартынова. ТРАДИЦИЯ КАК ВЫБОР

Размышления о современной молодой поэзии

1

Существует ли современная молодая поэзия? И как определить, насколько она «современная» и насколько «молодая»? Каковы критерии современности и молодости?
Предвижу два варианта ответа.
Первый: поэзия не может быть ни «современной», ни «молодой». Поэзия – это просто поэзия, без возрастных и временных ограничений.
Если мы говорим о современности, то это не показатель качества (уровня написанного), а определение (заодно и ограничение) того временного отрезка, на протяжении которого развиваются несколько ярких литературных течений и направлений (или появляются оригинальные дарования, поколение одарённых писателей).
Определение это – дело литературоведов в большей степени, чем критиков, и появляется оно, когда проходит время и вырисовываются признаки поэтической эпохи. Пока «лицом к лицу – лица не увидать», поэтому в лучшем случае можно ждать от литературоведов вот таких «примирительных» выводов: «Главной особенностью современной поэзии является её огромное многообразие. Она подобна мозаичному полотну, в котором каждая деталь самобытна, имеет свой цвет и форму, но только соединяясь с другими, мелкие фрагменты мозаики создают уникальную картину. Ни об одном из поэтических направлений нельзя сказать, что оно является ведущим и формирует генеральную линию литературы, ни одну поэтическую школу нельзя считать основной. Они разнообразны и непохожи, но у каждой из них есть свои заинтересованные читатели» (Н. В. Беляева, «Взгляд на современную поэзию»).
Мне эти выводы не кажутся утешительными. Всё равно, если бы современник Александра Пушкина уравнял бы его с Владимиром Бенедиктовым, Николая Гоголя с Нестором Кукольником, а Льва Толстого, скажем, с Лидией Чарской. У всех у них были «свои заинтересованные читатели», а у Чарской – ещё и поболее, чем у Толстого. Правда, это пример «из прозы», зато наглядный.
Ну а если мы говорим о молодости, то это понятие ещё более сомнительное: достоинство (или недостаток?), который очень быстро проходит. Значит ли это, что через 10–20 лет стихи того или иного автора, ярко начинавшего, перестанут быть стихами, оттого что он уже не «молодой» и не «новый»? Если не будут, то написанное им и не было поэзией.
И второй вариант.
Конечно, современная молодая поэзия существует. Но это море, в котором чрезвычайно трудно ориентироваться. Нужно не только художественное чутьё, но и профессиональные «инструменты» критика, которые позволят двигаться в правильном направлении к цели.
А цель – понять, «дотягивают» ли современные авторы до того уровня, обладая которым они могли бы конкурировать с классиками или хотя бы профессионально пишущими поэтами старшего поколения.
К сожалению, «море» это почти никогда не бывает глубоким (при всей его простран – ственной необозримости). Слишком много пишущих людей – это основная проблема, проблема количества. Неподготовленный читатель, зайдя на сайт, где публикуются стихи, испытывает лёгкое головокружение. Смотрит одно, другое стихотворение, не видит особой разницы между авторами, теряется. В лучшем случае находит нечто созвучное его эмоциям – и принимает это за современную поэзию.
Особенно если у автора множество откликов и неимоверное количество прочтений – это работает как реклама.
Поголовная грамотность (даже не грамотность, а всего лишь умение писать) позволяет создавать «что-то в рифму» каждому человеку.
Причём никому не приходит в голову, что умение держать ручку в руках (или вариант: набирать на компьютере или смартфоне) и умение писать стихи (хотя бы техническое) – абсолютно разные вещи. Для написания стихов необходима такая же техника, как, например, для игры на пианино или для овладения возможностями живописи или рисунка. Но рисуют или играют на музыкальных инструментах не все, а пишут, кажется, уже почти все. Наверное, от одиночества или для психотерапевтического эффекта.
Оставив в стороне тех, кто не владеет техникой на уровне ремесла, мы всё равно получим значительное число способных версификаторов.
Они «ухватили» какую-то внешнюю, когда-то понравившуюся им интонацию, чужой ритм, расстановку смыслов, языковые спецэффекты (или штампы, смотря на что ориентируются) – и рисуют чужими красками на чужом холсте.
Но от таких текстов к читателю не идёт никакой живой энергии. Он может восхищаться вторичными фокусами, словесной эквилибристикой, не понимая её цели. А цель – имитация чувства, которого нет. Цель – игра, изображение несуществующего. Подобные авторы в своих текстах ведут себя как новаторы, усвоив чужие приёмы (модернистские, постмодернистские или так называемые «традиционные»), но чистота душевного движения в их стихах утрачена (если она была), и литературной образованности тоже нет, есть полуобразованность.
Вторичность этих стихотворных произведений – не главное. Главное – откуда берётся эта вторичность. У молодых авторов, даже очень способных, утрачены жизненные и творческие ориентиры – и смысл самого создания стихотворения. Побуждения автора заключаются в выплеске эмоций, в психотерапевтическом эффекте самого процесса письма и в самоутверждении (и тут в стихах появляются так называемые художественные средства, в основном сводящиеся к штампам и красивостям).
«Цели нет передо мною, сердце пусто, празден ум». Лирический герой в этих стихотворениях ощущает только пустоту жизни, а автор не чувствует поэтической цели. Поэтому если смешать строки из стихов нескольких десятков случайно выбранных (допустим, с одного литературного конкурса) авторов, то скорее всего, индивидуального мы в них не увидим.
Понятно, что это не продолжение традиции, а стилизация, копия. Можно быть и талантли – вым копиистом, но при этом осознавать границы своих возможностей.
Бесцельность и пустота как определяющие черты в основной массе «новой литературы» меня очень настораживают. Такое ощущение, что молодой поэт боится быть если не глубоким, то хотя бы искренним. Боится не попасть в мейнстрим. Научившийся, усвоивший современные техники, веяния автор начинает писать грамотно, он публикуется – и в толстых журналах в том числе (его же научили писать так, как надо), но на себя-то он не похож. Он похож на основную массу, на направление.
Выбор поэтических ориентиров у молодых авторов тоже иногда мне кажется странным, эклектичным. На поэтических семинарах молодые писатели называют имена Евтушенко, Вознесенского, и тут же Иосифа Бродского и Юрия Казарина. Ну и Бориса Рыжего, конечно. Но почти никто не вспоминает Николая Рубцова, Юрия Кузнецова, Владимира Соколова, Алексея Прасолова, Анатолия Передреева, Николая Тряпкина, более близких по времени поэтов: Николая Зиновьева, Светлану Сырневу, Диану Кан, Александра Нестругина, Евгения Семичева, Сергея Васильева и других, тех, кто по сути и является продолжателями русской литературной традиции.
Такой выбор имён обусловлен, скорее всего, «всеядностью» в чтении и неумением выстроить для себя внутреннюю иерархию. И основная проблема молодой литературы заключается в том, что русская поэтическая традиция современным поколением недостаточно освоена. А ведь это то самое богатство, богатство единственное, которое у молодой литературы только и есть.
Думается, именно сейчас необходимо восприятие традиции во всей её полноте, её понимание – в ней содержатся такие источники нового, которого нет ни в авангардной поэзии 20 века, ни в модернизме, ни в метаметафоризме (это только её исторические ответвления, боковые ветви).
Да и влияние времени (современность) более всего ощущается в поэзии традиционной, неавангардной, когда поэт напрямую говорит о своей эпохе и современниках. Хорошо сказал о традиции поэт Евгений Винокуров: «Чтобы быть традиционным, нужен талант, нужна сила. Нужна мощь, нужна творческая дерзость, чтобы подключиться к традиции… Традиция – это не чулан с устаревшими вещами, ветошью и рухлядью. Традиция – это лучшее, что отстоялось, это всё живое, что осталось жить для нас…»
Молодой поэт растёт благодаря прочитанной классике, из самостоятельно выбранных современных книг. Если этой базы нет – не будет и тяги писать душой.
Есть ещё один важный аспект творческих изменений, связанный с приходом новых поколений. Мы понимаем, что в живом языке постоянно происходят перемены, появляются новые слова, обороты, интонации. А поэтический язык при этом развивается медленно, если не присматриваться, то вроде бы даже стоит на месте.
Ему свой ственно хранить старые формы, как словарю, и это прекрасно. И всё же изменения проникают в него.
Это происходит по-разному. Если стихийно, насильственно и случайно – получается «актуальная поэзия», газетная статья в стихотворный столбик. Но если современник переплавляет разговорную стихию в поэзию бережно, то возника – ет настоящее новаторство. Это его, кроме чистоты душевного движения, вторая сторона. Вспомним пример Пушкина, всегда современный.
Меня всегда удивляет, когда критик начинает требовать от молодого поэта нового языка, соответствующего современности. В чём должна заключаться новизна этого языка? Новую грамматику придумать, что ли? Или новый синтаксис? Новые части речи? Речь не о новизне языка, отображающего новые реалии.
Стихотворение, написанное на молодёжном жаргоне, новизны в языке не прибавит и устареет через несколько лет. Свежий и чистый взгляд, выявляющий и современное, и вечное, возможен только тогда, когда автор начинает мыслить самостоятельно, а не пытаться специально сказать нечто новое. Новое – не всегда лучшее. И оригинально языковое не всегда поэзия. Не лучше ли сбережение прежних языковых богатств и чистого литературного языка как той основы, без которой невозможны будут русская речь и русская поэзия.
Традиция не связана с подражанием и стилизацией, о которой иронически говорит Владимир Набоков в романе «Дар»:
«Он в стихах, полных модных банальностей, воспевал «горчайшую» любовь к России: есенинскую осень, голубизну блоковских болот, снежок на торцах акмеизма и тот невский гранит, на котором едва уже различим след пушкинского локтя… Эпитеты, жившие у него в гортани, – «невероятный», «хладный», «прекрасный», – эпитеты, жадно употребляемые поэтами его поколения, обманутыми тем, что архаизмы, прозаизмы или просто обедневшие слова вроде «роза», совершив полный круг жизни, получали теперь в стихах как бы неожиданную свежесть, возвращаясь с другой стороны… эти слова делали ещё один полукруг, снова являя свою ветхую нищету. …И всё это было выражено бледно, кое-как, со множеством неправильностей в ударениях…»
Набоков здесь говорит о чисто внешнем, формальном восприятии традиции как совокупности приёмов и эклектичном копировании образов классиков. Со времен Набокова не изменилось, и всегда живое и органичное её восприятие было трудным – более трудным, чем попытка чистого отрицания. Приятие поэзии как жизни, где «дышит почва и судьба» – удел немногих. Так же как сохранение прочной связи с классической русской традицией.

2

С моей точки зрения, лучшая часть современной молодой поэзии – это та, которая связана с продолжением русской классической традиции.
В каждом регионе – и мне как литературному редактору приходилось в этом не раз убеждаться – появляются новые, интересные молодые поэты, перспективные в своем творческом росте. Они усваивают, впитывают многообразие русской поэтической традиции, руководствуясь своим вкусом. Они хорошо понимают, что есть столбовая дорога русской поэзии, её основное направление, они выбрали для себя путь и цель.
Они литературно образованны и просто талантливы, а это, пожалуй, самое главное.
Объединяет их всех то, что в эпоху расчеловечивания и преобладания внешних ценностей – они это истинно человеческое находят и расчеловечиванию противостоят. Молодые поэты пытаются осознать себя во времени, в традиции, понять, что они тоже её «прочное звено» (В. Ф. Ходасевич). Поэтому так много у них стихов о родстве, родственниках, предках.
О своём городе, его людях, друзьях. Молодые поэты пишут действительно художественные произведения – рисуют, создают свой мир, который читатель может увидеть и представить. Они стараются запечатлеть мгновения прошлого, передать трагизм и глубину человеческой жизни.
В самом деле, о чём ещё может писать поэт? Только о самых главных вещах. О жизни и смерти, о любви. Как трагична жизнь – и как мало поэтов способны передать глубину этого трагизма. И всё же несколько молодых поэтов на эту глубину отваживаются. И их понимание развития и переживания человеческой жизни во времени – показатель творческой зрелости.
Среди молодых поэтов- традиционалистов, которых я знаю уже давно, могу назвать имена Руслана Кошкина, Марии Знобищевой, Карины Сейдаметовой.
Стихи Руслана Кошкина острохарактерны, их не спутаешь ни с какими другими.
Не то чтобы это был специально разработанный, нарочито созданный поэтический язык, но его оригинальность, органичное соединение архаизмов, книжных слов и просторечия, даже жаргонизмов – следствие неординарного мышления с его чётко иерархически выстроенной системой ценностей. Для Руслана Кошкина чёрное – это всегда чёрное, белое – это белое, правда – это правда, ложь, в какие бы одежды она ни рядилась, всегда остаётся ложью, как тьма остаётся тьмою. Свет же не перестаёт быть светом. Потому и одна из книг Руслана Кошкина называется «Свечение». Поэт в ней «высвечивает» главные земные (да и не только земные) истины: «Поиски (…) Света, отделение его от мрака и всякой серости – задача одновременно и творческая, и душеспасительная. И потому так дорого оно – открывающееся и исходящее ли изнутри, подаваемое ли свыше (как шест или верёвка уходящему в полынью, как надежда), благодатное и благостное – свечение», – пишет автор во вступительном слове к сборнику.
О чём прежде всего говорит поэт? О том, чем жив человек, о связи с родным, с почвой.

Корнями, нитями, наитьями –
держи, родная, взгляд мой острый.
Спасительны, когда пленительны
твои размашистые вёрсты.
Ты силой своего воздействия
возносишь сердце к поднебесью.
А почвенность – всегда естественна,
как дух, соединённый с перстью.
(«Почва»)

Стихи взвешенные и выстраданные, написанные и умом, и сердцем.
Лирический герой в стихах Руслана Кошкина живёт по-настоящему только в том случае, если он принимает родное, если у него есть почва под ногами и ощущение родства с другими людьми – и с Богом.

Поклонюсь я на четыре ветра,
обмахнусь я знаменным крестом
и из жажды Божьего привета
из руин Ему воздвигну дом…

При этом он себя не теряет, напротив, в тесной связи с родным он обретает себя.

Беспокоиться не изволь:
не пройдут ни печаль ни боль.
Или так: наряду с судьбой,
всё твоё – навсегда с тобой.
И печали, и боль, и крест.
Всё, что было, и всё, что есть.
Всё, что выписано в судьбе,
всё твоё и навек – в тебе…
(«Своё»)

Позиция абсолютно чёткая, нравственная, патриотичная. «Привычный к травле и к извету, / и к блиндажу, и к шалашу, / я русский дух по белу свету / благословением ношу…»
В художественном мире Руслана Кошкина присутствует ощущение последних времён.
Потому и появляются в стихах образы руин, разрушенного и уничтоженного кладбища, покинутой деревни, «антиутопии» из американского фильма – и рядом образ ангела, возвещающего последние времена.

Вольготные времена!
На дыбу не взволокут,
не вштопают, где спина,
бубновым тузом лоскут –
за вольных речей угар,
за ересь и кутежи.
Токуй, как в глуши глухарь.
Блажи себе – не тужи.
(…) Какой забубенный век!
Какой разбитной годок!
Но веет голов поверх
нетутошний холодок.
Из пропасти голубой
следит некошной крайком
за дольней шальной гурьбой
и ловлю ведёт тайком.
И так этот лов идёт,
что сам не поймёшь: и ты –
казалось, не идиот –
сидишь глухарём в сети.
Какие там рамена –
знай души переминай…
Вольготные времена.
Последние времена?

Лирический герой Руслана Кошкина упорно ищет смысл бытия, оправдания существованию в мире «жути и красоты» (стихотворение «Явь»). Именно трагичностью поставленных вопросов оно близко к традициям русской классики.

Хочется слова, разящего слова,
горького, страшного, но не пустого…
Ч то-нибудь там о несчастной любви,
снова и вновь – о «тюрьме и разлуке»,
«чёрного горя» побольше флюид,
больше отчаянья, пусть ядовит
сок его ягод, съедобных на вид,
больше тоски в каждой букве и звуке…
(«Безднословие»)

Многие стихи Руслана Кошкина написаны как притчи, сюжетные стихотворные повествования о самых главных вещах, о бездне человеческой жизни, о безднах души. Так этими притчами автор помогает читателю высветить важные жизненные истины, бытийные вопросы.
Руслан Кошкин предстаёт перед нами в своих книгах и как мастер любовной и пейзажной лирики, умеющий рисовать – живописать словом, передавать тонкие душевные движения и философски осмыслять противоречия, заложенные в природе человека. Впрочем, все стихотворения, опубликованные в книгах Руслана Кошкина – о «самоопределении, осмыслении и приятии родного…», о «духовной борьбе и противостоянии света и тьмы в душе современника», о «поиске подлинных ценностей и смысла бытия» и об «осмыслении человеческих отношений» – отличаются твёрдостью нравственной и творческой позиции и авторской индивидуальностью. Перед нами чётко очерченный мир, авторская вселенная, в которой читатель не заблудится, а поймёт и воспримет и умом и сердцем истинное поэтическое слово.

* * *

Похожим путём идёт и Карина Сейдаметова. У неё жёсткие, совсем не женские стихи.
Но при этом стихи светлые, оптимистичные.
В них есть преодоление и трагедии, и печали – большая редкость для стихов молодого автора, несущих особый заряд энергии. При чтении почти физически ощущаешь их зримость и яркость. Живопись словом и гибкость интонации, осязаемая живость – жизненность – сказанного становятся несомненными достоинствами сти – хов Карины Сейдаметовой.
Русское пространство, смену времен года, русские праздники, движение стихий – и движения человеческого сердца – всё это впитывает её поэтическая интонация, живёт в изгибах и оттенках этой интонации. Ключевым становится понятие родства. Тема родины и родства, связи поколений, корней – это самое главное у неё. При этом семейная сага вписана в русскую историю – и старинную, и современную.

Край наследный мой – мир соколиный,
Мой нежданно- нагаданный рай.
Домик в листьях отцветшей малины,
Блик остатнего солнца вбирай!
Может, мнится мне, как барабанят
По залатанной кровле дожди
Иль меня окликает бабаня
Дробным сердцебиеньем в груди?..
Иль туман- атаман Стенька Разин
Снова губит княжну на реке?
Край соколий, не чувствуешь разве,
То заря-кровяница в строке
Иль студёная Волга-водица
Всё целует заплаканный клён?..
…Ночью что только нам не приснится!
Тихий мой новорожденный сон…
Новокуйбышев. Бабушка Анна.
Душный август… Прости- прощевай,
Край охранный мой, обетованный,
Вспоминай обо мне, вспоминай!..

Читатель невольно обращает внимание на язык её стихов. Красивый, в чём-то даже орнаментальный, он сохраняет редкие русские слова (и это прекрасно, ведь литература и должна сохранять богатство языка). Даёт эффект усложнённости, кружева словесного – и в этом смысле, в тяге к красоте, проявляется в этих стихах женское начало.

Чем грустнее родная сторонушка,
Тем к ней бережней наша любовь…
А пойдём закликать жаворонушек –
Явь столетий, крылатую новь.
Мы веснянку поём, но весна ещё
Не спешит на сторонку мою.
Лишь одни воробьишки всезнающе
Хороводятся в здешнем краю.
Погоди, скорым- скоро в проталинках
Расшалится марток- зимобор,
А пока все бока о завалинку
Лютень, снежный котейко, обтёр,
Через причеты и выкликания
Растолкнётся весна у ворот
И заклички, заплачки, предания
Пропоёт нам, споёт нам, шепнёт…

* * *

Внимание к русскому слову, сбережение его – именно то, чего так в молодёжной поэзии не хватает сейчас. И когда видишь, что поэт ощущает родное слово как огромную вселенную, пробует неизмеримые его возможности, всегда становится отрадно. Наверное, ни у кого из молодых поэтов это свой ство (свой ство русской традиции) не выражено так ярко, как у Марии Знобищевой, поэта из Тамбова. Стихи Марии Знобищевой хороши своей абсолютной естественностью, созданностью, – и в то же время уверенным мастерством, владением поэтическим словом. Когда читаешь их, не задумываешься ни о каких «технических» вещах: ритме, рифме и т. п., их просто читаешь – и понимаешь, что это поэзия в чистом виде.
Ну а если всё же говорить о мастерстве, как о свой стве естественном, врождённом, то в стихах Марии оно сказывается именно на уровне слова – и из слова органично вырастает. Да, есть поэты, которые идут от интонации, от строки, от фразы. И есть те, которые идут от слова. Оно становится «зерном», основой стихотворения.
Вот так и у Марии Знобищевой. Для неё стихотворение начинается со слова, игры словом, его созвучивания с другими словами.

Этот воздух пронизан –
Навылет, насквозь –
Голубыми капризными
Звонами звёзд…

Или:

Взмах махаона, крик стрижа, дыханье прерий,
И мускус уст, и ладан рощ, и запах тмина…

Любое перечисление не кажется случайным, точная звукопись надёжно связывает строку.

исло-сладкая сказка финского языка.
Волглых гласных клюквенная округлость
И согласных ласковая упругость.
Лепет летнего колоска.

Слово, точно передающее суть, в содружестве с другими словами создаёт мир, стремящийся к гармонии, и последние строки в стихотворении – всегда на пределе света.

…День добр от начала – не ради тебя и меня,
И вечною радостью полон по праву рожденья!
…На пороге первого родства
Все дела насущны, все слова,
Живы все, в ком сны земные жили.

Гармоническое устройство мира, ощущение космической связи всего со всем сказывается в стихотворениях «Предновогоднее», «Со звездой», «Неприличие счастья», «В слегка надтреснутую амфору апреля…».
Иной раз кажется, что стихотворение сотворено «из ничего», из воздуха, из мимолётного ощущения – но даже в таком воздушном творении есть сюжет, лирический, любовный.

Постой! Тут не до мастерства.
Мне надо подобрать слова.
Ну, эти: двор, трава, дрова,
Вода, деревья, синева.

Простые самые: рука,
Свет солнца, облако цветка.
Пока не втоптаны, пока
Сойти готовы с языка…

Не стану их перебирать,
Мне б только взять – и подобрать,
Омыть прохладой дождевой
И вместе с ними стать живой.

Слова подобраны с земли.
– Зачем? Они бы проросли.
Всё, что просилось на уста,
Оставь земле – она чиста.

Все стихи Марии Знобищевой – о любви, о чём бы она не писала, так переполняет её это чувство, даруя лёгкость стихотворного полёта.
Лёгкость письма, даруемая любовью, – наверное, главная черта поэзии Марии Знобищевой.
Поэзии мудрой, в которой за игрой образов и слов кроется понимание жизни. Быть может, потому человеку, читающему стихи Марии Знобищевой и буквально напитывающемуся их светлой энергией, становится легко – жить, любить, прощать, понимать ближнего и дальнего.

Бывает так: какой-то пойман ток –
И чувствуешь, себя не замечая,
Как дышит степь, как тёпел лепесток
Задетого случайно иван-чая.
(…)
Растёт ли стебель, плачет ли дитя,
Старик ли тихий выйдет за калитку –
Случайно пойман ток, и ты в сетях,
Как будто кто сквозь сердце тянет нитку.

…И вот, когда терпеть уже нельзя,
Сорвётся сердце вслед за этим шквалом –
Всем небом, опрокинутым в глаза,
И поездом – по сумасшедшим шпалам.

С литературной точки зрения – это стихи книжные (в хорошем смысле этого слова), наследующие традиции Серебряного века, Цветаевой, Маяковского, Пастернака, Ахматовой, Блока. Но книжность и традиционность согреты внутренним теплом, искренностью, радостью.
Это и делает их живыми. Подсознательная цель автора – сделать своё слово живым, воплотить его в жизнь так, чтобы не осталось воспоминания о книжности. «И как жаль, что буквы – / Это лишь буквы, / А мне бы хотелось – лилии, незабудки, / Солнце, опрокинутое в тетрадь…»
Внимательному читателю нельзя не заметить, что в последних книгах Марии Знобищевой наметилась «ломка поэтического голоса». В прежних поэтических сборниках каждое стихотворение само было органичным миром, не лишённым противоречий, но всё же это были противоречия души, преодолимые её же силами. Попытка словом преодолеть бесчеловечность людей и мира, потерю ими жизненной энергии, непредсказуемости, чувства родства – находится буквально на грани сатиры и потому заставляет вспомнить Маяковского, его интонацию. Впрочем, основная интонация остаётся лирической, тёплой, но неоднообразной. Мария Знобищева постоянно разнообразит ритм, размер, графическое построение стихотворения. Во многих стихах доминирует не музыка, а прозаическая интонация.

(…)
Ты входишь в этот мир и узнаёшь
Людей, ремёсла, города и страны,
Законы встреч, признаний и разлук,
Тоску и радость, веру и бессилье.
Ты понимаешь, что тебе знакомо
Устройство праздников и похорон,
Роль Гамлета, Офелии, Гертруды,
Придворный этикет, язык торговок,
Расположенье шахматных фигур,
Окно в темнице и дорога в горы.
Ты снова слышишь мерный стук часов,
Не существующих ни для кого
(Нет, лишь для тех, кто тоже был с тобой
В том доме за рекой, где соловьи,
И детская, и Николай Угодник)…
И нянюшка в который раз роняет
Клубок и спицы, выходя к тебе.
Ликует колокол на колокольне,
И ласточки парят под самой крышей,
И серый кот, неведомо откуда
Явившийся,
клубок толкает лапкой.

Автору этих стихов уже тесно в рамках лирики, поэтому он пробует другие формы и жанры. Мария Знобищева пишет поэмы, сказки, рассказы, и при чтении прозы чувствуется, что написана она поэтом – по тщательной выверенности образов, и по вниманию к детали, и по увлечённости лирическим настроением. Само построение фразы говорит о том, что читаешь такое маленькое стихотворение в прозе, настолько его автор чувствует ритм, наполненность и глубину, значимость одного- единственного слова.

* * *

Поэтическое слово – это прежде всего возможность диалога, разговора с читателем. Естественная обращенность к собеседнику может и не требовать особенных образных строк, которые легко было бы вырвать из контекста и процитировать.
Доверительность и человечность – то, что нужно для того, чтобы человек на поэзию откликнулся. И поэтому всё, что поэт говорит – это свидетельство его жизни, его времени и обращённость, «ток» (образ из стихотворения Марии Знобищевой), проходящий через жизнь современника.
Особенность стихов Григория Шувалова в том, что он прислушивается к человеку в себе, и вот это человеческое нам (читателю) передаёт.

Начиналось всё бойко и дерзко,
а потом развалили страну.
Из скупого советского детства
я запомнил игрушку одну,

что стояла в ДК неизменно,
фантастических звуков полна:
в ней гудела ночная сирена
и шумела морская волна.

Я пятнашку ей в брюхо закину,
и прицелюсь, и кнопку нажму,
и торпеда, разрезав пучину,
со всей дури ударит в корму.

Я не ведал расстрельной свободы,
потому не боялся её –
философские шли пароходы
через горькое детство моё.

Я теперь научился толково,
не теряя в сраженье лица,
направлять бронебойное слово
на людские умы и сердца.

ни себя, ни других не жалея,
научился судить обо всем,
и стреляет моя батарея,
как и в детстве, прицельным огнём.
(«Морской бой»)

Обязательные образы детства, чётко обозначенные приметы времени – и отношение автора к тому времени, к самому себе. Но это не воспринимается как стихотворная публицистика, а, скорее, как желание автора осмыслить то прошлое, которое мы все потеряли, и понять, что всё-таки осталось, что мы вынесли из той, советской эпохи. И перед нами предстаёт наш современник, прошедший все испытания и искусы времени постсоветского, формировавшийся в эпоху смуты и свободы 90-х годов прошлого века. Это и поэтическое, и историческое свидетельство, честное, высказанное прямолинейно. Без желания встать в позу и выглядеть – несчастным, обделённым или обиженным.
Стихи Григория Шувалова целенаправленно спроецированы на прошлое. Без осмысления прошлого для него нет понимания настоящего.
Поэтому каждое произведение его – это лирическое путешествие в прошлое. И если он даже фиксирует настоящее в стихотворении, и проявляется поэзия мгновения, то всегда она опирается на осознание жизненного пути целиком.

И иду я, дорогой влеком,
Открестясь от унынья и грусти.
Эта жизнь нам далась нелегко,
И легко мы ее не отпустим.

Эти стихи человечны, просты и ясны.
Они логически выстроены как формулировки, как заключения (порой безапелляционные, что в некоторых случаях им вредит, но даже в некоторой их упрощённости и наивности есть своя «изюминка»). Именно поэтому стихи Шувалова хорошо воспринимаются и сразу запоминаются – а это немаловажное достоинство на фоне большинства аморфных и «неорганизованных» стихов.
Все стихи выстроены логично, сюжетно, это типичная «говорная» лирика – и при этом и лирический разговор с читателем. И, я думаю, читатель оценит и прекрасный, чёткий, со всеми оттенками, поэтический язык, и знание классики, и осмысленное включение в стихи цитат из классики – не ради игры только, а и ради органичного продолжения прошлого – традиции.

Мне повезло, дела мои неплохи,
я на ногах уверенно стою,
и поздний яд сомнительной эпохи
ещё не тронул молодость мою.

Ещё горит в груди огонь желанья,
И я не сожалею ни о чём –
Я испытал любовь и расставанье,
И смерть стояла за моим плечом.

Я разлюбил бездушных и строптивых,
Похожих на холодную зарю,
Я счастлив был когда-то в этих ивах,
А нынче с равнодушием смотрю.

Ушла вода, и обнажились мели,
Притихли у причала корабли,
И всё, что в этой жизни не сумели,
Мы словно крошки со стола смели.

* * *

Иван Александровский тоже работает в русле «говорной» лирики, но его стихи скорее обращены к своему внутреннему «я», более закрыты и сдержанны, чем стихи Григория Шувалова. Лирический герой Ивана Александровского сочувственно относится к окружающим его людям, вообще ко всему живому. И для него тоже необходима и важна связь с прошлым. Но здесь это не привязанное к эпохе «советское» детство, а скорее – просто детство городского человека с живописными приметами времени, своей детской «мифологией», особым фокусом зрения – одновременно и ребёнка, и повзрослевшего лирического героя. И это особенность многих стихов Ивана Александровского – мастерское совмещение прошлого и настоящего.

Мы ходили за околицу,
за околицей – дракон,
на скамейке дядьки молятся
под стаканный перезвон,
их завидев, бабки крестятся
на пустые рукава,
время вниз идёт по лестнице,
как солдатская вдова.
Вниз, под улицу Вавилова,
Там, где райвоенкомат,
где на стеночке акриловый
улыбается солдат.

Иван Александровский работает в своих стихах на дисгармонии человеческого мироощущения, внутренней воли и свободы. И хотя его поэзия может показаться сдержанной и холодноватой, на самом деле она исполнена внутреннего напряжения.

Красота не ведает покоя,
А судьба вершится на бегу.
Я держусь за дерево рукою,
Но остановится не могу.

В этот раз тебя зовут берёза,
Значит, и меня зовите так.
Показав, откуда что берётся,
Почки распускается кулак.

Пристальное и нежное внимание к живому, без депрессивности, внимательное отношение к природному, к окружающему:

Родились щенки на стройке
за вагончиком- столовой,
из восьми осталось трое:
чёрный, рыжий и соловый.

Человечное, доброе отношение к жизни («повезло мне, жизнь, с тобой»), когда себя лирический герой не жалеет особо, не зацикливается на собственных переживаниях, не ставит в центр стихотворения, но в тоже время и не «убирает» из стихов. Он здесь, он живёт и сочувствует.
Он рисует не только портреты предыдущих поколений, но и свой «непарадный портрет» как живого человека, нашего современника, ощущающего связь времен и родство с ними:

Суров непарадный портрет,
Не верит ему отраженье,
Но части мозаики лет
Сжимают кольцо окруженья.
(…)
Вы словно большая семья,
Где каждый другому любезен.
Примите меня, если я
Могу быть хоть чем-то полезен.

Пускай я зелёный пока,
Вы в братство своё боевое
Примите хоть сыном полка
В конец бесконечного строя.

* * *

Иначе происходит создание поэтической реальности в стихах Дарьи Ильговой – здесь «я» становится центром мира, центром осмысления, переживания, страдания и сострадания.
Трещина мира проходит через сердце поэта – определение Генриха Гейне. Но не только мира внешнего – пережитое близким человеком лирическая героиня Дарьи Ильговой берёт на себя, перевоплощается в него.

Руки, которые помнят, как обнимать.
Я была тебе мать. Не такая плохая мать.
И я здесь, мы идём вдоль дома, рука в руке,
Объясняемся на неведомом языке,
Обменявшись ролями. Отчаянно жжёт внутри –
Говори со мной, говори со мной, говори.
Вдоль малины и виноградника до скамьи –
Ещё слово, ещё мгновение – вот скамья.
Собирая по косточкам жалкий скелет семьи,
Вспоминая, что мы семья.
Вечная радость моя,
Вечная боль моя.

В стихах Дарьи Ильговой есть гармоническая цельность уже сложившегося, почти потустороннего мира поэзии, определяющей жизнь. Потусторонним становится настоящее – и прошлое, одно перетекает в другое.
Вырисовывается идея бессмертия, пугающая и притягивающая одновременно, оттого что она художественная и прекрасная.

Летим и замираем перед краем –
У пропасти, где не нащупать дна.
Нет на земле ни ада и ни рая –
Поэзия и музыка одна.
Как жаль, что мы судьбу не выбираем.
Как жаль, что выбирает нас она.

Представь, что можно жить легко и славно –
Творений не вымучивать в ночи,
На десять лет вперёд построить планы,
Шить обувь на заказ, детей учить.
Но не умею я молчать о главном,
Пока иду и музыка звучит.

Мир окраин, семейных несчастий и воспоминаний – прямиком ведёт в это настоящее бессмертие. Предположения о будущем тоже неизбежно вписываются в этот круг.

Так и вой дём в эту майскую лихорадку –
Младшие дети делят фрукты и шоколадку.
Дети постарше, не вполне осознав волнения,
На границе между невидимыми мирами,
Не приняв до конца ни взросления, ни старения,
Оказались нами.

Поэтический герой Дарьи Ильговой – человек, счастливый тем, что живёт, принадлежит жизни – не осмысляет специально историю, прошлое, но крепко привязан к реальности своей наблюдательностью, самой принадлежностью к бытию.
Гармония этих стихов сказывается в их музыкальной тональности. Но иногда вдруг происходит сбой, и разговорная фраза – живая – вторгается в созданное.

Под лай дворняг докуришь, осторожно
Пойдёшь вперёд, ругаясь так и сяк.
В ночи морозной, железнодорожной
Тебя проводит чёрный товарняк.

На станции, где даже нет вокзала, –
Дыра такая, господи прости, –
Вновь сходятся и вновь берут начало
Надежды непутёвые пути.

Но эта «устность речи», её естественность вписывается, вливается в поэтическую напевность. И то, что стихи невольно складываются в циклы, в книги – говорит о цельности мировосприятия, о некоем гармоничном кру – ге, который музыкой преодолевает трагедию бытия.

* * *

Прожито. И держусь за то, что
прошлое становится вечным.. –

словно бы продолжает предложенную Дарьей Ильговой тональность Мария Четверикова. Но здесь эта музыкальная тема преображается и получает иное звучание. Она выходит к жизни с жадным вниманием к ее подробностям, с любовью к реальности, с чётко выраженной эмоциональностью.
Стихи Марии Четвериковой радуют подвижностью, гибкостью лирического сюжета – и «лица необщим выраженьем». Впрочем, «выражение лица» её стихов постоянно меняется, в них чувствуется живое движение человеческого чувства, и мы сразу за ними видим живого человека, который доверительно с нами беседует. Стихи – радужные, пасмурные, трагичные – очень и очень эмоциональные (но не напоказ) – и жизнеутверждающие.

Я остаюсь упрямой и стихийной,
свободной и сжигающей мосты;
стоят цветами в вазе мастихины,
а значит, мне подвластны все цветы.

Для меня это – поэзия преодоления и любви. Сейчас ведь мало кто из молодых авторов по-настоящему, без оглядки на условнотрадиционные клише, без боязни – такие стихи пишет. Для этого нужна смелость.
В стихах Марии Четвериковой эта смелость и энергия любви есть, но она не на поверхности, она словно бы спрятана, чтобы взорваться.
Она – проживание человеческой жизни, будничной, живой, окружённой родными и друзьями, но оставленной самым главным – возможностью ответной любви. Лирическая героиня Марии Четвериковой сначала приучается существовать в безвоздушном пространстве, а потом она эту любовь пересоздаёт – и отдаёт миру.

Ты точку не даёшь поставить –
закончить книгу.
Я в ливне слышу неспроста ведь
мотив из Грига:
мне страшно годы ждать напрасно,
горя украдкой…
Но, отпустив тебя, погаснуть
страшней стократно!

Отбросив муть драматизаций,
услышу в ливне,
что Сольвейг, если разобраться,
была счастливой.

В этом сила этих стихов: любовь и должна преобразовывать мир, как тепло – преодолевать холод. Не Бог приходит к нам – мы приходим к Богу.

Ничего, что не мост, а мостки лишь:
это просто – немного да малость.
Знай, тоска: моё сердце покинешь –
дозвониться бы только до мамы.

Ничего, если путь через пустошь:
это просто – туда и обратно.
Знай, беда: моё сердце отпустишь –
дозвониться бы только до брата.

Ничего! Пожимая плечами,
принимаю любую дорогу.
Только б близких сберечь от печалей –
домолиться бы только до Бога.

* * *

«Улица Бога» – неожиданное, запоминающееся название стихотворения. Автор его – один из самых интересных молодых поэтов современности, Дмитрий Ханин. Но развивает он её уже иначе, в классической, традиционной, немного замедленной философской манере. И сразу вспоминаются стихи «тихих лириков»: Владимира Соколова, Анатолия Передреева, Николая Рубцова.

…а я бы назвал эту улицу – улицей Бога.
Хоть ангелов, даже на Пасху, пока не встречал.
Здесь церковь снесли, а пивная – грешна и убога.
Но первый фонарь от угла – как начало начал.
…и я бы развесил таблички – «Вот улица Бога».
Пусть редким прохожим
не так будет страшно идти…
Пусть между акаций священною станет дорога
И каждый бредущий почувствует
ценность пути…
А если в безумье отвергну наивность прогулок,
То в паре кварталов отсюда куплю себе дом
И жизнь проведу, ощущая, что мой переулок
На улицу Бога выходит последним окном…

Среди авторов молодёжного номера Дмитрий Ханин для меня автор новый, и открыла его для себя я совсем недавно. При некоторой «абстрактности» части его стихотворений, Дмитрия Ханина отличает от большинства молодых авторов верная интонация, уверенный нравственный камертон. Даже когда мы читаем проходные, не самые удачные стихи Дмитрия Ханина, мы эту интонацию чувствуем. Его лирический герой намного старше автора и знает то, что приходит к человеку только путём опыта.

Люблю, отвергнув крик вокзальный,
Забыв о бреднях рядовых,
Блуждать по городу печально
Маршрутом старых мостовых:

Россия в них, как боль, упряма.
И я, пройдя свою черту,
В брусчатку, лёгшую у храма,
Немым булыжником врасту.

А после – может, на рассвете –
Среди сомнений и теней
Прохожий, горбясь, не заметит
Неровность уличных камней…

Позволь, Господь, мне быть негладким,
Но упаси – в часы обид
Стать камнем, поднятым с брусчатки,
Который в Родину летит.

В его стихах много размаха, много воздуха.
Они словно бы парят над обыденным миром, но не в романтическом смысле этого слова, а в смысле ощущения лёгкости бытия – и человеческого сомнения, и ощутимой печали существования любого.

Как-то всё между прочим: и век, и неделя, и час,
И пустая дорога, и жёлтый сигнал светофора,
И беспечный таксист,
вдохновенно пришпоривший «газ»,
Будто зная, зачем эта улица вписана в город.
Я его пассажир – нам ещё полчаса по пути.
Полчаса, а потом
я сойду под осеннее небо.
Я бы мог, между прочим,
и здесь точно так же сойти,
Потому что и здесь –
магазин, перекрёсток и верба.

Стихи Дмитрия Ханина наполнены музыкой.
Порой эта музыка сглаживает углы, недосказанное. Порой – она становится главным в стихах.
И музыка эта, как и у большинства молодых авторов, связана с осмыслением прошлого, его проживанием и переживанием.

Я в ностальгии буднично тону,
Смотрю на мир, живущий по старинке,
И вижу, что отдельные снежинки
Сливаются в большую белизну.

По сути, Дмитрий Ханин приходит к тому, что было в литературе всегда: обращение к истокам, к детству. Автор создаёт миф – что очень важно на сломе эпох – в современной поэзии и в прозе. Миф Любви – не как нереальное, как идеальное. Миф – как то, что непостижимо и прекрасно.

Если злобой мир окован
И снега гнетут судьбу,
Я иду к стихам Рубцова,
Словно в мудрую избу.

Там уютно, как в апреле,
Хоть из окон светит грусть…
Я вернусь потом к метели,
Но другим уже вернусь…

Произведения Дмитрия Ханина не богаты подробностями, деталями быта прошлого и настоящего, но в них есть ощущение лирического героя – себя – в бытии, удивлённое и поэтическое. И поэтическое дыхание. Давайте и мы вдохнём вместе с ним.

Я пока ещё, кажется, молод,
Я иду в безмятежном краю,
А на ветках сверкают жердёлы,
Освещая дорогу мою.
И при тихом спокойном сиянье
Видно то, что не выявит свет, –
Перешедшие в сны очертанья
Отгоревших, как ягоды, лет.
Я о прошлом тоскую нередко,
А мечты о грядущем скупы –
Мне бы стать плодоносною веткой
У изгиба тернистой тропы.

* * *

Разумеется, современная молодая поэзия не исчерпывается теми именами, о которых я рассказала. Я всегда рада читать новые, живые и честные стихи молодых поэтов, которые при всех недостатках своих – и авторских поисках – стремятся к прояснению сущности современности и современного человека. И, разумеется, в этих стихах, как в любых настоящих – есть стремление постигнуть прошлое, чтобы познать будущее; есть поэзия настоящего и ускользающего момента, есть осознание трагичности человеческой жизни; приятие и неприятие современного мира, овладение традиционным стихом – и разумное отталкивание от него, эксперимент формы, не отказывающийся от сущности «изначального единственного Слова», как сказано в замечательном стихотворении Павла Великжанина «Дети девяностых». И его стоит привести целиком, чтобы понять, что молодое поколение не беспамятно, в чём его часто упрекают, и не бесчувственно. История длится и продолжается, а человек остаётся человеком, слава богу.

Ледяные батареи девяностых.
За водой пройдя полгорода с бидоном,
Сколько вытащишь из памяти заноз ты,
Овдовевшая усталая мадонна?

Треск речей, переходящий в автоматный,
Где-то там, в Москве, а тут – свои заботы:
Тормозуху зажевав листком зарплатным,
Коченели неподвижные заводы.

Наливались кровью свежие границы –
Ну зачем же их проводят красным цветом?
А подросшие участники «Зарницы»
Косяки крутили из бумажных вето.

Только детям всё равно, когда рождаться:
Этот мир для них творится, будто снова.
Сколько раз тебе и петься, и рыдаться,
Изначальное единственное Слово?

Мы играли на заброшенном «Чермете»,
В богадельне ржавых башенных атлантов,
И не знали, что судьба кого-то метит
Обжигающими клеймами талантов.

Мы росли, а небо падало, алея.
Подставляй, ровесник, сбитые ладони!
Вряд ли ноша эта будет тяжелее,
Чем вода в замерзшем мамином бидоне.

На молодёжных семинарах и форумах всегда были перспективные поэты, но большинство из них всё-таки в процессе роста.
Мне интересно, как будут творчески развиваться Александр Тихонов, Александр Рухлов, Павел Великжанин, Александр Лошкарёв, Василий Нацентов, Елена Жамбалова.
Интересно, как переплавляются традиции и влияния в стихах молодых авторов с их собственным жизненным опытом, с чистотой душевного движения, с сочувствием к другому человеку, с проникновением в судьбу современника. За их стихами я вижу «внутреннего человека», опыт гармонизации современности, объединения временных пластов.
Вижу я и влияние старших современников-поэтов, это прекрасно, что у молодых писателей есть учителя из современности, живой источник поэтического слова. Традиция не прерывается.

Опубликовано в Южный маяк №2, 2021