Эссе
…Я вечно таким же останусь.
…С Александром Городницким я познакомилась в феврале 2009 года в Рязани на фестивале бардовской песни «Зимний Лимон». Не оговорка: познакомилась с Александром Моисеевичем лично, а не с его песнями в чужом исполнении и не с аудиозаписями. На тот момент фестиваль созывался в шестой раз. Организаторы решили повысить статус форума – и пригласили Сергея Каплана (1954 – 2010), художественного руководителя Всеизраильского бардовского движения, и Александра Городницкого, президента Ассоциации российских бардов и председателя жюри фестиваля авторской и самодеятельной песни памяти Валерия Грушина. На тот момент, напомню, «Груша» была расколота на два лагеря. Александр Моисеевич не приезжал на фестиваль лично: сказал, пока барды не объединятся. Поэтому половинки «Груши» вновь срослись… но в 2021 году её отменили из-за ковида. Весной 2022 года, когда я пишу эти строки, намечены даты проведения фестиваля, но состоится ли он, покажет время.
Выдающиеся барды устроили турнир «Барды на музыкальном ринге Россия – Израиль». Величины авторской песни соревновались не только за себя, но и за свои страны: Каплан представлял Израиль, Городницкий защищал честь России. Международный бард-ринг, по обычаю фестиваля, состоял из трех раундов. Два были песенными и «баечными», а третий представлял собой ответы на записки зрителей. Кстати, устроители бард-ринга решили отметить призами авторов лучших записок Городницкому и Каплану. Я спросила у Александра Моисеевича: «Правда ли, что все, чем вы были на этой земле знамениты, – это темень губ ее, горестно сжатых? Океанология, стихи, песни – не в счет?». Он ответил, что так и есть, любовь – это главное, и назвал мое послание лучшим. Призом за него был агрегат бытовой техники (соковыжималка). Признаться ли? – я не использую её по назначению. Она мне дорога как память о первой личной встрече с Александром Городницким.
Что касается турнира, то по итогам всех трех этапов состязания и голосования среди зрителей победил Городницкий – хоть и с небольшим перевесом голосов. Или стоило бы сказать, что победила многолетняя советская школа авторской песни?.. Ведь Александр Моисеевич исполнял не просто «поющиеся стихи», как он их сам называет, а историю нашей страны!..
Невозможно было остаться равнодушным к его классическим песням «Снег», «Песня полярных летчиков», «Деревянные города», «Жена французского посла», «Над Канадой», «Атланты» – и к новым на тот момент, социальным и философским: «Севастополь останется русским» (она прибавила автору идеологических и даже политических противников) и «А это все останется не нам».
В чем был секрет победы Городницкого, помимо историчности его песен?.. Полагаю, в уникальности его натуры, легко и гармонично сочетающей «физику» и «лирику». Совсем молодым читателям, наверное, стоит пояснить, что Александр Моисеевич Городницкий – российский ученый-геофизик, профессор МГУ, доктор геолого-минералогических наук, член Российской академии естественных наук, мореплаватель, участник экспедиций по поискам Атлантиды, не раз спускавшийся на дно морское, и не как нынешние дайверы, ради забавы, а с научными целями. Но, помимо этого, он историк и поэт, автор нескольких сотен песен и стихов, лауреат Государственной литературной премии имени Булата Окуджавы. Плюс к тому Александр Городницкий – мощнейшая личность, в полной мере воплощающая собой понятие «харизма», а своим творчеством – авторскую песню как самостоятельный и уникальный жанр искусства, синтезирующий музыку и стихи на высоком уровне. Он обладает не только стихотворным талантом, но и даром покорять, буквально завораживать аудиторию.
Городницкий каждую свою песню поет без подсказки в виде бумаг, книжек или планшетов, несмотря на свой возраст, солидный по сравнению с теми авторами, кто слова в микрофон не могут произнести, не глядя в распечатку или гаджет. Сколько раз с тех пор я ни встречала Александра Моисеевича, меня неизменно покоряла молодость его души и его манера держаться, совершенно не «седовласая».
Городницкий сам не играет на гитаре, ему помогают, как известно, аккомпаниаторы; но то, что руки не заняты, дает автору возможность смотреть во время выступления в зал и «разговаривать» с публикой. Потому в каждую свою песню, исполняемую уже тысячекратно, Городницкий всякий раз вкладывает частичку души, и они звучат как заклинания, как призывы, заставляющие зал в едином порыве вставать и подтягивать. Наконец, Александр Моисеевич оптимально общается с аудиторией – само-иронично. Мне запомнилось, что рязанское свое выступление он начал с преамбулы: «Петь я не умею, это все давно знают. Тем не менее, я вам сейчас спою свои песни. Если кто захочет петь вместе со мной, милости прошу, не стесняйтесь, хуже меня вы все равно не споете». Позже я посетила несколько концертов Городницкого в Москве – он всегда говорил эти же слова. Значит, они не сценический трюк, а позиция.
В антракте концерта я умудрилась взять у Александра Моисеевича интервью и убедилась, что он – находка для журналиста: обаятельный, открытый, находчивый, толерантно относящийся к прессе, не страдающий звездной болезнью. Он сказал: «Знаете, с возрастом для меня очень большую роль стали играть представители двух профессий: врачи и журналисты. Первые могут спасти, а вторые могут убить. Поэтому с теми и с другими я стараюсь поддерживать хорошие отношения».
С таким посылом в моём коротеньком блиц-интервью уместилось много интересных находок. Во-первых, Городницкий выразил мнение, что авторская песня прежде всего – поющиеся стихи. А то, что сейчас у многих исполнителей в приоритете музыка, объяснил просто: это потому, что ушла из авторской песни поэзия и индивидуальность автора. Не осталось личности, тех личностей, которые создали авторскую песню, – Высоцкого, Анчарова, Окуджавы, Визбора… Звучит отчасти обидно, однако, к сожалению, справедливо: почти все ровесники и соратники Александра Моисеевича уже в ином мире… От ответа на каверзный вопрос, считает ли он себя личностью, Городницкий деликатно ушел, отметив: обсуждать себя самому неприлично, давать самому себе оценку – проявление гордыни, этого допускать нельзя. Затем мы сошлись во взгляде, что авторская песня в её идеальном формате «осталась» где-то в 70-80-х годах, а все её возникшие позже продолжения и развития уже нельзя называть так, это ответвления, новые побеги. Потом на основе нашей беседы с Александром Моисеевичем я написала большую проблемную статью о современном состоянии авторской песни «А что-то главное пропало…» (вышла в журнале «Октябрь» в декабре 2009 года). А разговор с живой легендой бардовской песни нам посчастливилось продолжить зимой 2010 года в рамках интернет-проекта «Литературное радио». Его участники записывали беседы со значимыми фигурами литпроцесса, аудиозаписи выкладывались на одноименный ресурс. А я до сих пор сохранила его запись в диктофоне… Как талисман.
Построить интервью по темам, сформулированным строчками из стихов Городницкого, мне помог диск с его записями, который я после того же фестивального концерта купила в фойе дворца культуры, где все это происходило. То было уникальное собрание из двухсот песен. Они делились на 10 крупных блоков, и каждый предварял авторский рассказ о том, какие песни вошли в данный раздел, в какие годы они написаны, почему и по какому поводу. В их числе были песни, созданные специально для театральных и радиоспектаклей. Запала в душу история о песне «Король наш старый Гарри подвинулся умом» для постановки по роману Роберта Льюиса Стивенсона «Чёрная стрела».
С лёгкой усмешкой в голосе Городницкий рассказывал, что написал ее впервые в конце 1970-х – но композицию вырезали из спектакля, ибо у власти был «дорогой Леонид Ильич», о чьем нездоровье всем было негласно превосходно известно, и культурные деятели боялись любых намеков. После 1991 года спектакль восстановили – но песню снова не разрешили, чтобы не было ассоциаций уже с Борисом Ельциным…
Так она, похоже, и звучала только на том диске.
Все это я рассказываю по памяти. С диском произошло вот что: он был заслушан до дыр. В буквальном смысле. Мы с мужем поставили его в магнитолу машины и крутили во всех поездках. Через несколько лет столь активного использования в записи возникли лакуны. Сначала маленькие, потом – все более обширные. Никогда больше я не сталкивалась с тем, чтобы стереть звукозапись!.. Зато почти половина поющихся текстов Городницкого запечатлелась в моей памяти.
Фестиваль тот, к слову, Александру Моисеевичу не очень понравился. Больше он в Рязани на мероприятиях команды его организаторов не бывал. Мне то мероприятие тоже не слишком пришлось по сердцу, но знакомство с Городницким перевесило все негативные моменты. Бог с ним, дело прошлое.
…Культурная публика иногда ставит вопрос ребром: Александр Городницкий – поэт или бард? Я встречала два варианта ответов. В одном случае поклонники авторской песни и приверженцы «чистой» поэзии «перетягивают канат» в свою сторону, приписывая Городницкого в «свой лагерь». В другом – строго наоборот: высокомерно отрицают, что он принадлежит к их стану. То, что сам Александр Моисеевич говорит об авторской песне как о поющихся стихах, то ли в расчёт не берётся, то ли, наоборот, народ запутывает.
Я не уверена, что так уж нужна чёткая «дефиниция» творчества Городницкого. По мне, это уникальное синергетическое явление. Но вопрос есть, и, как говорил Остап Бендер, от этого факта нельзя отмахнуться. Наиболее распространенное, пожалуй, мнение литературного цеха о Городницком таково: как бард он хорош, но как поэт до уровня не дотягивает…
Это несправедливо хотя бы потому, что в поэзии не существует единого «уровня» и тем более единой «матрицы», по которой можно выстроить строгую иерархию поэтов.
Столь же нелепо отрицать поэтический дар Александра Городницкого лишь потому, что его тексты поются. Поются сотни стихов Пушкина, Лермонтова, Есенина, Рубцова, Гумилева – а их авторам никто таких «обвинений» не предъявляет!..
По-моему, истоки стремления «приписать» Городницкого к одному жанру – в том, что поэзия и бардовская песня заняли сейчас противоборствующие позиции.
Этого не могли предугадать «шестидесятники», в плеяде которых взошла звезда Александра Городницкого. Ретроспектива «оттепельного» литературного творчества показывает, что в ту эпоху стихи и тексты для песен не различались так резко, как теперь. Даже на эстраде звучали гораздо более содержательные песни, нежели нынешняя «попса» («Нежность», «Есть только миг», «Последняя электричка» и др.). Даже политические и пропагандистские песни тщательно подготавливались с литературной точки зрения («Бухенвальдский набат», «Журавли», «Не думай о секундах свысока…»). А уж «неофициальное искусство», представленное, в числе прочего, авторской песней, блистало и формой, и содержанием. То, что к настоящему времени от классической авторской песни остались одни воспоминания, а эстрада просто уронила планку, не было ни целью, ни желанием «шестидесятников» – и никак от них не зависело.
Правда, изначально авторская песня содержала в своей концепции потенциал упрощения взгляда на мир, переводила философские и онтологические вопросы на язык, понятный большинству, – простые истины, сентиментальные посылы, несложная текстовая и музыкальная форма. Я слышала ироничное определение этого жанра: «суррогат вечности». Приверженцы этого постулата объясняют, что бардовская песня подменяет вечность вневременьем и эскапизмом. Возможно, в самых первых – бардовских, шестидесятнических – опытах массовой трансляции вечных истин и скрывался риск последующего «дауншифтинга», к которому авторская песня пришла в наши дни. А с другой стороны, из них-то и вырос в значительной степени русский рок, русский панк и даже движение менестрелей… Но мы сейчас – об Александре Городницком, а не о феномене деградации авторской песни.
Попробую поговорить о текстах Городницкого отдельно от их песенного предназначения. «Взгляд. конечно, очень варварский, но верный» (как писал Иосиф Бродский). Песня является синтезом слов, музыки и «драйва». О драйве песен Городницкого уже сказано выше. Сосредоточимся на стихах. Главный вопрос: можно ли представить себе тексты Александра Моисеевича без музыки? Можно ли их воспринимать без эстрадной подачи? Мы легко убедимся, что это элементарно.
По целеполаганию и замыслу творчество раннего Александра Городницкого – настоящая классическая поэзия, в которой он выработал собственный стиль. Ключевая особенность его писательской манеры – рефрены. Мы все знаем их лучшие образцы, они стали уже крылатыми словами: «Хоть похоже на Россию, только все же не Россия», «Атланты держат небо на каменных руках», «Помню все, не помню, почему расстались» и другие.
Конечно, рефрены – больше песенный прием, но в поэзии он тоже отлично работает.
В наши дни форма в большем фаворе у поэтов, нежели содержание, смысл, эмоциональность. В таких условиях стихи Городницкого могут выглядеть архаично: он использует привычные формулы, не впадает в экзерсисы стихотворчества, не экспериментирует со словом, не предлагает неологизмы, не ломает ритм и не пишет верлибры. При этом нельзя утверждать, что поэзия Городницкого совсем проста. У него встречаются изумительные рифмы: «ристалищ – расстались». Городницкий использует только классические размеры, предпочитая ямб. При этом не брезгует и дольниками – строками с цезурой для вдоха, заменяющего пропущенный в счете слог посередине. Конечно, дольник – далеко не сегодняшнее «изобретение», он уже едва ли не устарел, но и не сброшен окончательно с «парохода современности». Отдельным достоинством лирики Городницкого я считаю чистоту и красоту русского литературного языка. Он крайне редко прибегает к разговорной лексике, а о сниженной и тем паче табуированной и речи нет. Некогда я назвала Александра Моисеевича в статье «чистого слога слуга». Таковым он и остаётся.
К «простым», как у Городницкого, текстам иные относятся свысока, но это тоже незаслуженно. Вообще-то именно благородная простота строки стала главным вкладом Александра Пушкина в русскую поэзию – и осталась величайшим признаком её Золотого века!.. Идеалы Золотого века до сих пор не опровергнуты. Это чёткость изложения мысли, ясность выражений, легкость чтения (фонетическая гармония), образная система, формирующая зримый метафорический ряд. Я восхищаюсь образным рядом, построенным Городницким в стихотворении «Деревянные города»:
А я иду по деревянным городам,
Где мостовые скрипят, как половицы.
Над окнами картофельный дымок,
Висят на окнах синие метели… –
разумеется, если улицы – половицы, то метели – занавески!.. Кажется само собой разумеющимся, но многие ли это подметили и так явственно и зримо сформулировали?..
Конечно, по меркам мейнстрима Городницкий-стихотворец почти антикварен. И все же он – один из последних в авторской песне настоящих поэтов, для кого слово первично. Ещё принято иронизировать над палатками и поездками за туманом (последнюю не Городницкий придумал, но у него в песнях тоже много тайги, болот, островов в океане и прочих «краёв света»). Как и над всем литературным романтизмом «поющейся поэзии» 1960-х годов. Романтизм советского шестидесятничества можно счесть «постромантизмом». Он сильно отличался от первоисточников: Байрона, Гёте, Шиллера, Жуковского… Но базировался на той же концепции «одинокого непризнанного человека в бесприютном мире, бросающего вызов обществу и стихиям».
Если вдуматься всерьез, то пираты Окуджавы, Городницкого, Высоцкого были выражением подспудного социального протеста, мечты творческого человека о личной свободе. Романтическая атрибутика текстов для них была не только средством создания литературной красивости высказывания, но и способом буквально сохранить себя внутри пропагандистского и коллективистского искусства. «Палатка в тайге» – ни что иное, как мотив Ухода, мотив неприятия этого мира, обретения первозданной Свободы, невозможной в социуме.
Творчество Городницкого в годы нашего первого знакомства, в конце «нулевых» и начале «десятых», стало отчетливо гражданственным, остросоциальным. Поэтому иной раз, возможно, грешило «лозунговостью». Ярким примером того может служить стихотворение «Родство по крови»:
…И не отыщешь выхода иного,
Как самому себе ни прекословь.
Родство по слову порождает слово,
Родство по крови порождает кровь.
Как сказал мне Александр Моисеевич в интервью, это стихотворение вызвало резкое неприятие во многих совершенно разных кругах – в том числе в среде ортодоксальных американских евреев, которые его чуть не побили за эти строки. Приверженцы «чистой лирики» эти стихи тоже не возлюбили за «плакатность», понятую как попытка морального диктата. Но таковы особенности гражданской лирики: откровенность, жесткость гражданской позиции и принципиальное обсуждение в стихах того, что происходит здесь и сейчас (можно еще сказать, что она «средство общения» неравнодушных людей).
Однако и публицистический период в его творчестве, насколько можно судить, завершился. Сейчас мы читаем третьего Городницкого. В 2010 году Александру Моисеевичу было 77 лет, в интервью мы говорили с ним о секрете его энергичности, и он отвечал: «…если система движется, она более жизнеспособна и устойчива». «Движение» у него продолжается, то есть новые подборки стихов выходят. Одну из них, в журнале «Звезда» № 7 за 2021 год, я рассматривала в проекте «Русский академический журнал». На мой взгляд, стихи этой публикации очень характерны для нынешнего этапа творчества поэта. Они печальные и ретроспективные. Сразу три текста были объединены мысленным «возвращением» автора в детство: в дни, когда его эвакуировали из Ленинграда по льду Ладожского озера на грузовике. Много позже Александр Моисеевич выступил одним из инициаторов создания памятника блокадным водителям – спасителям блокадных детей. «Соавтором» идеи был член Русского генеалогического общества Никита Благово. Монумент спроектировали и изваяли Александр Таратынов и Денис Ридер.
Скульптуру установили на территории музея «Кобона. Дорога жизни» в одноименном селе Ленинградской области в рамках совместного проекта фонда Александра Городницкого и Музейного агентства Ленинградской области 8 сентября 2020 года, в День памяти жертв блокады Ленинграда. Она называется памятник «Неизвестному водителю»: ведь многие погибшие на той дороге шоферы так и остались безымянными.
Подборка открывается стихотворением Городницкого «Неизвестному водителю»:
Сюда попав, зимой и летом,
Водителя не зная имя,
Перед полуторкою этой,
Мы помолчим и шапки снимем.
И вспомним снова мы, как в зимы,
Когда душила всех блокада,
Они по льду нас вывозили,
Детей голодных Ленинграда.
Забыть не позволяет совесть
Далёкий день в апрельской хмари.
Машины шли в воде по пояс,
А лёд был тонок и коварен.
И, в громыхании орудий,
Подать не успевая вести,
Машины эти, словно люди,
Тонули с шоферами вместе.
О них, безвестных, вспоминая,
Своё мы оставляем сердце,
Там, где полуторка пустая
Стоит с распахнутою дверцей.
Пронзительные сюжеты воспоминания о блокаде в журнале были «закольцованы» новым стихотворением Александра Моисеевича «Бронзовый мальчик»:
Этот бронзовый мальчик, в платок материнский закутан, –
Это я. Я не вырос. Я вечно таким же останусь.
Сквозная метафора «невыросшего ребенка» пронизывает не только эти три стихотворения нынешнего Городницкого – но, пожалуй, все его стихи последних лет. «Взрослый» и мудрый человек живет, не вглядываясь в грядущее, а оборачиваясь на прошлое. Оно для него теперь, наверное, содержательнее и значимее актуальности…
Впрочем, тексты Городницкого остаются хорошим примером единства формы и содержания. Его прямые высказывания «берут» чувством, интонацией, историей. Потому к стихам Городницкого по-прежнему невозможно остаться равнодушным. Он вечно таким же останется.
Опубликовано в Литературный Иерусалим №33
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!