1)
сон как репетиция будущей смерти.
закрываешь глаза и медленно идёшь ко дну.
белыми строчками в алом конверте
каждый читает ночами свою вину.
свет сквозь строчки рекою льётся –
пальцами хватаешь его в темноте.
сердце под водою сна чуть слышно бьётся,
вытесняя реальность из уставших тел.
где-то под радужкой глаз улыбаются лица
когда-то любимых, брошенных просто так.
каждому его боль беспощадная снится,
пульсирует горечь с сердцебиением в такт.
и на окраине сна, дойдя до предельной границы,
остановиться, увидеть, обжечься и сделать шаг назад.
чтобы однажды, уже не боясь, навечно проститься.
чтобы однажды прямо и честно наконец посмотреть себе в глаза
2)
капризные мальчики вырастают в обыкновенных мужчин.
нежные девочки – в вечно обиженных женщин.
мы же с тобой не находим и капли весомых причин,
чтобы взрослеть. но от этого вовсе не легче.
главные роли – опять не туда и не тем.
на эпизоды – ни ты и не я не согласны.
стынет февраль. атакует пространство метель.
и расцветают по городу пробок машинные язвы.
добрые мальчики станут спиваться к утру.
жизнь перемелет в муку их мечтаний росточки.
злые девчонки вонзают кинжалом в крупу –
в мягкость сердец золотые свои коготочки.
вырастут все. мы останемся в точности так,
как нас придумал старый-добрый Ганс Христиан:
поседевшая Герда, глядящая близоруко сквозь мрак.
вечно зябнущий Кай, цедящий рижский бальзам.
3)
царапает нервно карандашом по бумаге.
задумывается, глядя сквозь мои глаза.
лучшей рифмы её пальцы на мне искали
минут тридцать назад.
порхали бабочкой, змеёй втекали,
сочились ядом по изломам вен.
и так внезапно, мёртво затихали,
как будто бы и не было совсем.
и оставляли умирать в блаженстве –
ненужным больше, выпитым, пустым.
она запомнит это. в каждом жесте.
и выдохнет густой табачный дым.
сорвутся пальцы в скачку по бумаге,
в звериной страсти плавя карандаш.
она отдаст всё то, что было между нами,
потоку книжных шлюшеских продаж.
выйду за дверь. за порогом рассвет полыхает.
мысли в этот час так прозрачны и тихи.
она не заметит мой уход. и никогда не узнает,
как отчаянно я ненавижу её стихи.
4)
вдоль запястья киты плывут.
невозможно большие и добрые.
их нигде давно не ждут –
оттого они вечно свободные.
заплывают, куда захотят.
и резвятся, не зная печали.
так похожи они на котят,
что мы возле подъезда встречали.
я ласкаю губами варган –
и китовый ус мне поёт.
добрый кит свою жизнь отдал,
чтоб плясал бестолковый народ.
и теперь два кита во мне
вдоль запястья по венам плывут.
захлебнувшись в солёной реке
моей крови, с собой зовут.
я когда-нибудь тоже, как кит,
выброшу свою тушу на брег.
белой девочкой буду убит.
и бессмертен. отныне. вовек.
5)
тишайшее утро. священная, неприкосновенная тишина.
боюсь шевелиться, боюсь даже думать, боюсь дышать.
смотрю на ту, что сейчас спит. нежностью цепенеет душа.
весь мир заключён в распростёртую колыбель-кровать.
с нею спят океаны, лелеющие корабли на лазурных волнах,
и пустынные берега неизведанных мною далёких стран.
в этих утренних снах она бродит, конечно, одна.
возвращаясь с букетом из свежих галечных ран.
ко мне. я жду её здесь, на другой стороне постели.
просыпается поэтапно – сначала улыбкой, потом глазами,
затем – всем своим невесомым, измученным, хрупким телом.
на краешке тонких губ вопрос незаданный осел и замер.
считываю его и иду варить чудодейственный кофе.
она – точно крошечный эльф на моей огромной кровати,
утопает в перинах. и тонкий пронзительный профиль
в утреннем свете прозрачен. «Господи, её же так надолго не хватит!»,–
стекает страх по гортани. хочется схватить в охапку и уволочь
подальше от концерт-менеджеров, едких пресс-атташе,
держать в объятиях и не выпускать…но ей лежать уже не в мочь,
с гибкостью кошки скользит на кухню. «мой кофе готов? уже?»…
я смотрю, как небрежно блеклых её губ касается
чашка с кофе, выстилающая этого утра банальный фон.
чашка не знает, как многотысячная толпа взрывается,
когда она звуками голоса ласкает свой микрофон.
6)
по плотному телу боксёрского мешка,
за филигранной точностью следя ударов,
порхает девичья рука – как вдох легка.
боксёр, сбежавшая с божественных радаров.
мужской толстовки мягкое ворсистое нутро,
прильнувшее к худым плечам бойца несмело, –
единственное, что отдаст своё уютное тепло
её привычному к недевичьим нагрузкам телу.
и в жизни – нервной, до стабильных синяков,
летящей в бездну безысходности без остановок,
привычна смена лет, любовников и адресов.
незыблем только жёсткий график тренировок.
потухло лето в этом городе больших огней.
она погодных вех уже давно не замечает.
в зеркальном зале, полном пляшущих теней,
свою тридцатую осеннюю пору встречает.
окно транслирует дождём хохочущие облака,
а у неё давно отбита напрочь тяга улыбаться.
и созданная для тончайшей нежности рука
в ударах жёстких до крови сбивает пальцы.
7)
в каждой книжке должна быть закладка,
чтоб не сбиться с пути.
мне же сейчас так гадко –
я не знаю, куда идти.
мир утомительно долго спит.
а он всё – «план должен быть, план!»
сам же с утра никуда не летит,
наливает себе сто грамм.
хотя в его планах была Москва.
да ну какая тут, когда пить!
мы сползаем с ним в никуда
оттуда, где должны быть.
за окном вздыхает рассвет.
мы на кухне вдвоём.
сидим так уже тысячу лет.
никуда не идём.
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!