Ефим Гаммер. ТРЕМП НА ПАРУ С ПАМЯТНИКОМ ЛЕНИНА

Окончание.

Тетка Матрена, растрепанная от волнения, помятая в автобусной давке, испачканная уличной копотью, но со следами былой красоты на лице, побитом в младенчестве оспой, ворвалась в Органы, представилась на проходной – «Это я, Фиалка!» – и рванула от дежурного милиционера по ковровой дорожке к лестнице, а по ней – наверх.
Главный, стоящий над Органами, был маленький, в размер «беременого» живота, человек с большим зубом. Его держал на всех подряд, правда, предпочтение отдавал ближнему. До дальнего, понятно, не дотянуться, а ближнего не сожрать – себе дороже выйдет.
Узрев гостью, он широко распахнул рот – но не за тем, чтобы слопать женщину со следами былой красоты. На уме у Главного была тройка бутербродов с икрой, которые еще минуту назад уютно чувствовали себя на тарелочке – подле рюмашки с коньяком и чашечки бразильского кофе, а сейчас перемалывались в жерновах наглой охотницы до всего съестного.
Хоть и ходили о нем толки, что оборотень в погонах, но вампиром отнюдь не считался: вместо крови предпочитал высасывать из людей деньги. А тут обезналиченная старуха, да к тому же бессовестная похитительница чужого добра.
– Фиалка, – представилась малоаппетитная особа, смахивая с подбородка деликатесную капель и крошки хлеба. – Собственной персоной.
– У меня закуски было на три персоны! – возмутился Главный.
– Предоплата!
– Что?
– Гонорар! Чего не понять? Награда нашла героя!
– Да по тебе не награда, по тебе психиатричка плачет!
– Всех Фиалок в сумасшедший дом не упечешь!
– Я тебя с корнем вырву!
– Руки коротки! У нас демократия.
– Поговорили и будя, – устал препираться Главный. – С чем пришла?
– С донесением.
– Донесения в анонимном виде не принимаем.
– Раздеться, что ли, Серый?
– Дура! Никакой я тебе не Серый. Сергей Иванович, дура! Новая власть!
Устным донесениям – вход закрыт, не соображаешь?
– Власть новая, а глаза да уши старые. И не смей затыкать мне уши! Не закрывай мне глаза – я еще не померла. Я еще хорошо слышу, Серый, что власти нужно! И хорошо вижу, Сергей Иванович!
– Что же ты увидела на сей раз?
– Фиалка! – напомнила кодовое обозначение своей личности тетка Матрена.
– Фиалка… Хоть бы брови подвела, губы подмазала.
– На вкус и цвет – товарищей нет. А по ароматам, на лужайке в лесу, Фиалка – правофланговая!
Сергей Иванович поморщился.
– Мы не на той лужайке и не в том лесу. Докладывай, как положено в кабинете!
– Играй боевую тревогу, начальник! Памятник, говорю, заживо в гроб кладут. Цену на соль еще не до конца взвинтили, спички еще не похерили окончательно с прилавка, а они уже памятник – в гроб!
Понимаешь?
– Кто – «они»?
– «Кто-кто?!» – бушевала бабка. – Еще с прежних времен писала – «кто»!
Мой мужик Антип! Да еще какой-то хмырь – родом на три нации разом.
– Интернационалист?
– Сам ты интернационалист, Серый! А он, Сергей Иванович, татареврей-русский! С теми триста лет бабки его пузатились, с этими двести лет дедки его якшались, а на морду чист – наших кровей, и русским по паспорту значится. Выпусти такого в жизнь – на большую дорогу, не завернет ли он прежде церкви сначала в мечеть, потом в синагогу, а? И кем его числить в Божьей канцелярии, когда преставится? Вот и свистит, чисто Соловей-разбойник, мол, он от Сталина, мол, он от Ленина, а сам учителя и вождя в гроб запихнул.
– Памятник?
– Памятник!
– А памятник ценный?
– Ленин? Это же наше бесценное сокровище! Ты что? Рехнулся!
– Ну и вредное ты растение, Фиалка! Я не про Ленина, я про памятник.
Из какого металла будет? Цветного?
– Чай, из бронзы. Когда за воротник заливал, я обратила внимание: рот у него зеленым маревом покрылся.
– Зелень проступает на старинной бронзе, – рассудительно вставил Сергей Иванович. – А старинная бронза охраняется государством – памятник старины!
– Он и есть памятник! Самый настоящий – живее всех живых! Играй боевую тревогу, Серый! Едем, Сергей Иванович! А то они там все выпьют, сволочи! И нам на помин души не оставят!

9.

Ночлежка деда Антипа пропахла ладаном, который замывал запах выдержанной стариковской мочи.
Под люстрой виражировали странные, должно быть, инопланетные существа с крылышками, привлеченные энергетическими сгустками разума. Их излучал памятник Ленину. Под гробовой пирамидой. От сдерживаемого желания последовать примеру старика и тоже намочить в штаны.
Демонята с вилами наперевес кидались на ангелят, отбивали, судя по активности с обеих сторон, душу усопшего. Но чью? Памятник – это он по себе чувствовал – ни в коем разе не усоп. Васька, разливающий у подоконника лечебную настойку, по всему видать, и в мыслях не держал досрочно свалить на тот свет с разгулянки. Дед? И впрямь, дед Антип, приткнув себя вполулежку к батарее центрального отопления, у ног виночерпия, выглядел кисленько: если и огурчик, то из замшелой бочки.
– И не плеснет никто! – закрадывалась в деда шальная мысль и, не найдя никого, с горя спивалась на месте – благо спиртовая закваска мозгов способствовала этому неутешительному медицинскому эксперименту.
Дед Антип, удрученный клинической смертью, смотрел стеклянными глазами на свое, ныне очень низкое небо, размещенное на закопченном керогазками потолке. Проклинал этих скотов, потусторонних хулиганов, которых не мог призвать к ответу, чтобы заодно и налили. Проклял за опоздание и психарей из сумасшедшего дома, способных одним только своим явлением мертвого поднять из могилы.
– Всего бы граммульку живой водицы! – страдальчески думал он в душе, разрываемой над его головой. – Я показал бы этим засланцам космических далей, почем на торгах мой кулачишко.
Но дедовый кулачишко им, видимо, и даром был не нужен. Они сражались за его душу, не думая, разумеется, об Антиповой жизни, которую можно было еще спасти, поднеси хоть с наперсток целительной жидкости Васькиного патента, из банки с клеевой краской. И деду приходилось думать о спасении жизни самостоятельно. Пусть и бессознательно, но зато привычно и напористо. Первым делом он подумад о «закусе», коим пренебрегал, что удалось вспомнить со второй попытки. Тут, со второй воспоминательной попытки, ему и подвезло. Изпод люстры сверзился вниз стрекозенок, внешности неприглядной – не иначе, как приплод от чертовой бабушки.
Откушав у потолка сокровенную часть человечьей души, пропитанную первачом, крылатый охламон потерял чудесный дар полета и забился в приступе белой горячки на дедовой груди, как только столкнулся – глаза в глаза – с небритой рожей раба Божия Антипа. «Будем мочить!» – воспрял духом дедуля и шарахнул приблудка кулачишком. А мокрое место, что осталось от посланца космических сфер, приподняв рубашку на животе, облизал языком, дабы спиртовой напиткой небесного алкоголика восстановить силы земные. И восстановил. Не по полной, но все-таки, грамм на сто. Теперь он и сам, почти без посторонней помощи, готов был вырваться из клинической смерти, встать на ноги. Однако все же чего-то не хватало, чего-то махонького-махонького, с наперсток, чтобы таки поднять к высотам жизни.
Явление делегации психарей во главе с профессором Вирусовым и послужило тем недостающим глотком живой воды, позволяющим поднять старика из могилы. А почему? Ответ и без всякого поползновения в дебри психоанализа известен. Очень уж хотелось деду Антипу задать профессору Вирусову давно мучающий его вопрос: «Ты меня уважаешь?» А такой вопрос, согласитесь, из потустороннего мира никак не задашь живому человеку – свихнется! Вот и пришлось старику, преодолевая немощь, взбираться на колени, затем вытягиваться в полный рост, чтобы добиться своего: шагнуть к образованным в сумасшедшем доме визитерам с широко раскрытыми объятиями. Но Васька Брыкин опередил его, тихохода пристеночного. Бросился к профессору Вирусову, затеребил его за плечи, похлопывает по спине, руку спутникам его подает.
– Заждались! Заждались!
– Время – деньги, – согласился профессор.
– И покойник того же мнения!
Добровольный покойник, которому Васька, укладывая в гроб, дал на пол-литра, но при условии, чтобы тот не напился и серьезно отнесся к выполнению своих обязанностей, относился к их выполнению куда как серьезно – почти не дышал с перепоя. Но мозг его никак не мог примириться с такой участью. «Вокруг столько выпивки, и никому никакого дела до судьбы товарища. А ведь сдохну от жажды. Хоть бы подлецы эти, что из дурдома пришли поглазеть на учителя и вождя, догадались, поднесли бы на посошок».
Но подлецы из дурдома не догадывались, поспешно разбирая стаканы, рюмки, мензурки – все личное имущество деда Антипа, имеющее стеклянный блеск, как и его глаза. Впрочем, оно и понятно: у каждого был свой шкурный интерес, отличный от интересов покойника, хотя и схожий по существу: скорей бы выпить и закусить.
С выпивкой было просторно, с закуской тесновато. И дед Антип, со свойственной ему широтой русской души, порывался скормить психарям даровую калорию – маринованных в водке небесных обормотов, залетевших на огонек во имя спасения его души. Однако с какой бы настойчивостью он ни предлагал закусить тем, что Бог послал – ангелочком-стрекозенком, гости предпочитали тыкать вилкой в банку килек пряного посола или в бачок с кислыми огурцами. Небесных созданий они и на дух не переносили, материалисты-модернисты!
– Не у-ва-жа-е-те! – вывел дед по складам. – Они меня уважили, прилетели! – тыкнул пальцем в небо. – А вы ими брезгаете, не кушаете.
Закуска на халяву. С того света. Когда еще опробуете?
Профессор Вирусов взял его за кисть руки, проверил щупкий пульс:
– В норме. А что мерещится…
– Ему всегда мерещится, – успокоил доктора Васька Брыкин.
– Фантазер он у нас, батенька! – подал голос из гроба памятник Ленину.
– А это кто? – удивился профессор Вирусов.
– А это и есть наш виновник торжества, Абдуливан Петрович! – нашелся Васька, заталкивая деда Антипа под стол, чтобы не мешал. – Покойник, сами понимаете, свеженький, вот и нетерпение показывает.
Категорически отказывается – в землю, без доброго напутственного слова.
Не успели медиицинские работники очухаться от таких вразумительных заявлений, как их сгруппировали вокруг пирамидального сооружения, этакого деревянного мавзолея эпохи позднего русского зодчества, с высунутой из гробового окошка рукой покойника.
– Куда это он тянется? – спросил профессор Вирусов.
– Секретов не держим! К вашему клиенту, опальному члену Политбюро, из шестой палаты, – многозначительно заметил Васька Брыкин.
– Это что? В метафорическом смысле?
– Во всех смыслах, если метафорически. И в самом прямом, жизненном, так сказать. Не этот ли ваш член заведовал партийной кассой?
– Заведовал, заведовал, пока его нам не сдали на прием.
– Он проворовался, скотина, а людям зарплаты не платят!
– Нет-нет, не проворовался, – усмехнулся специалист-душевед из столичной лечебницы. – Он, Пигмалион этот пристукнутый!.. Он!.. Даже в моем сумасшедшем доме подобных историй не случалось! Он деньги, для сохранности, в Золотую бабу перевел.
– Из живородного золота? – выправлял Васька профессора на искомый путь.
– Живородного, живородного. Перевел деньги в золото. А из золота бабу сковал…
– Живородную?
– Живородную, живородную. По мысли его… Левши этого трахнутого… чтобы деньги делать из нее…
– Живородной?
– Живородной… По живородной мысли Пигмалиона этого, Золотая баба станет от него в охотку беременеть и раз за разом рожать.
– Младенцев?
– Младенцев, младенцев. Кого же еще?
– Дети – всегда золото.
– Думаешь, Золотой бабе слабо до такого додуматься?
– Живородная! Поди, и мозги – не фунт изюма!
– То-то и оно, живородная да мозговитая!
– А ей в мужья неизлечимого придурка из вашей клиники?
– Как положено по чину. Чтобы на потребу партийной кассе каждые девять месяцев выкладывала на подол самородки. Опальному члену и удовольствия, и средства для выплаты зарплаты.
– Сбегла?
– Сбегла!
– А не подскажете адресок? Любопытно, знаете, куда это бегут такие замечательные бабы, по которым ломбард скучает, от наших мужиков?
Не заховалась ли где-то тут, подле Кремля? Ближе положишь, быстрее найдешь…
– Подле Кремля не спрячешь! Олигархи за кордон сманят. На виллу. На яхту. Какой-нибудь личный Акрополь украшать! – перебил психиатр. – По его версии…
– Опального члена?
– Опального, опального… Сиганула в Сибирь. «Где породили, там и умру!» – сказала и давай куда-то поближе к Ленским приискам, в район таежный, где в девятьсот восьмом ухнул Тунгусский метеорит.
– Моя малая родина! Там и деревни – Невинная, Зазеркальная, Ясное дышло.
– Точно! Вот голова – два уха! Ясное дышло!
– Куда повернешь, туда и вышло! – раздалось из гроба.
– Чего это он? – растерялся профессор Вирусов.
– Путь указывает, – пояснил Васька.
– Так он ведь совсем не жилец.
– На это – путь указывать – его еще хватает.
– Тогда выпьем!
– А тост? – послышалось из гроба.
Профессор Вирусов пытливо посмотрел в гробовое окошко. И отпрянул в недоумении.
– Ба! Да какой же это уважаемый Абдуливан Петрович?
– Из соседнего сумасшедшего дома, – подсказал Васька.
– Это же!.. Или врут мои глаза?
– Врут! Врут! – убеждал доктора от науки психиатрии Васька Брыкин.
– Это не Ленин? Это не памятник?
– В данный момент Ленин. В данный момент памятник. Однако здесь, у вас. А у нас в «Шарашке» – отсюда не видать, но это по соседству, в закрытой зоне, – он Абдуливан Петрович, директор психиатрической лечебницы. А что? У нас и свой сумасшедший дом имеется, не только театр, где все – актеры.
– И он? – совсем уже было потерял дар речи профессор Вирусов.
– И он. Актер-любитель, прошу жаловать.
– Подождите с жалованьем. Может, правильнее для вас неотложку вызвать?
Памятник Ленину отвернул рукав забронзовелого пальто, посмотрел на забронзовелые стрелки фирменных часов «Заря», довоенного выпуска, и сокрушенно помотал головой.
– «Советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», как сказано в томе пятидесятом полного собрания сочинений. Иначе с вашими скоростями, с пробками на дорогах амбуланс часа через три приползет, когда будет поздно.
– А что вам так некогда?
– Увольнительная моя кончается, ровно в двенадцать ночи, под бой курантов, – пояснил из гроба памятник Ленину, и постучал ногтем по стеклу забронзовелого циферблата.
– Ну и что?
– А то, что в меня вживлен предохранительный чип-самовзрыватель. Не оторвусь до срока домой, в «Шарашку», и – привет родителям на тот свет. Шаг – влево, шаг вправо – считается за побег. Бах-бах! – и ваших нет.
Тут и шарахнуло, нет, не бомбой. Дверью о косяк. Это тетка Матрена, опередив на две лестничные ступеньки Сергея Ивановича и приставленный к ней наряд милиции, буйно ворвалась в родную ночлежку, где любимый по молодости дед Антип кимарил на полу, под столом, заложив за щеку попискивающего со страху чертенка.
– Кончилось ваше время! – набегая из коридора, воскликнула боевитая женщина.
– Как так кончилось? – приподнялся из гроба, скинув пирамидальную крышку, памятник Ленину. – У меня увольнительная до двенадцати.
– А так! – выдавился вперед Главный над всеми органами полковник Сергей Иванович, с пистолетом и «красной книжкой», выставленной напоказ: – Вы арестованы по подозрению в краже пальто из охраняемого законом металла. И до сдачи в утиль, на анализы, свободы вам не видать!
– Но постойте! Постойте, батенька! – заволновался памятник. – Простите меня, но я, грешным делом, ничем не могу быть вам полезным. Мне пора домой. Иначе опоздаю на построение. Задержите тут, сами на себя пенять будете на том свете. В меня же бомба вмонтирована, начальник!
А с ней шутки шутить – себе дороже. Настроена, подобно музыкальному инструменту высшей пробы, на резонанс от боя курантов. Рванет – не ошибется! – ровно в полночь. А сейчас… сейчас… уже без пяти одиннадцать.
– Ха-ха, не смешите органы! – деланно рассмеялся полковник Сергей Иванович. – Пугаете технологическими новшествами. Заграница, мать вашу! А сами от нашего времени отстаете. Не подскажете ли в этом случае, гражданин иностранец, по какому отсталому времени поставлены ваши часы? По американскому?
– Почему «отсталому»? Почему по американскому? По Московскому!
Как заведены в тридцать седьмом, так и живут себе, по Московскому времени…
– А мы теперь живем по летнему времени! Пора знать, агентура ты заморская! Ох, ты, Господи!
Сергей Иванович схватился за пистолет, но выстрелить не успел.
Ахнуло!
Васька взрыва не дождался. Услышав, по какому времени живет сегодня Москва, он за секунду до боя курантов реактивно вымахнул в окно – встреч крылатым ангелятам, завернувшим к деду Антипу на огонек, из которого так некстати возгорелось пламя.

Опубликовано в Витражи 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Гаммер Ефим

Член правления международного союза писателей Иерусалима, главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» – радио «Голос Израиля» – «РЭКА», член редколлегии израильских и российских журналов «Литературный Иерусалим», «ИСРАГЕО», «Приокские зори». Член израильских и международных Союзов писателей, журналистов, художников – обладатель Гран При и 13 медалей международных выставок в США, Франции, Австралии. Живёт в Иерусалиме. Родился 16 апреля 1945 года в Оренбурге (Россия), окончил отделение журналистики ЛГУ в Риге, автор 18 книг стихов, прозы, очерков, эссе. Лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Среди них – Бунинская, серебряная медаль, Москва, 2008, «Добрая лира», Санкт-Петербург, 2007, «Золотое перо Руси», золотой знак, Москва, 2005 и золотая медаль на постаменте, 2010, «Петербург. Возрождение мечты, 2003». В 2012 году стал лауреатом (золотая медаль) 3-го Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков и дипломантом 4-го международного конкурса имени Алексея Толстого. 2015 год – дипломант Германского международного конкурса «Лучшая книга года». Диплома удостоена документальная повесть «В прицеле – свастика», выпущенная в свет рижским издательством «Лиесма» в далёком 1974 году.

Регистрация
Сбросить пароль