Малая проза на разные темы
Когда не с кем словом перемолвиться, а так надоело разговаривать с самим собой и так хочется с кем-то не просто пообщаться, но даже посоревноваться в праздном сочинительстве, в голову приходят шальные идеи. К примеру: почему бы не провести конкурс на лучший печальный рассказ? Ведь не все же писатели такие уж оптимисты, такие жизнерадостные и лучезарные…
Лучше всего, конечно, было бы попробовать перевоплотиться в разных вымышленных авторов — но на это, боюсь, у меня не хватит фантазии и стилистической сноровки… Тогда почему бы не посоревноваться с самим собой?
Вот же он, шорт-лист моих коротких грустных рассказов.
Сам выберу победителя. Сам себе выдам премию. Сам себя похвалю. Сам себе скажу спасибо. Сам у себя возьму интервью.
Сам себя буду читать и перечитывать. Сам себя выучу наизусть.
Сам себя буду цитировать. Сам себе буду завидовать. Ну и так далее. Как всегда, как обычно.
1. «Плачь, Юра, плачь»
Юрий Иваныч никогда не плакал.
Так его мама с пелёнок приучила: «Ты же мужчина, не будь плаксой!»
И он никогда не плакал.
Даже в раннем детстве, когда его обижали во дворе пацаны, он сжимал губы, хватал камень или палку и набрасывался на обидчика.
Пацаны разбегались в страхе и впредь старались не трогать Юру: мол, зачем с этим психом связываться?
Даже в школе, когда учительница ставила ему двойку за плохую «домашку», он не плакал, а только бледнел и дерзко улыбался. И в следующий раз получал пятёрку.
Даже когда его предал лучший друг, которому он помог устроиться на работу в престижный офис, а друг рассказал потом шефу о том, как Юра подшучивает над женой шефа, и тот выгнал Юру с работы,— даже тогда он не плакал, а лишь молча стискивал зубы.
И в следующий раз был умнее.
Даже когда жена Юры изменила ему с его бывшим лучшим другом, он не плакал и не кричал, а просто ушёл прочь, оставив жене и дочери трёхкомнатную квартиру, за которую продолжал исправно платить, а сам поселился в «однушке» у старенькой мамы.
Даже когда его повзрослевшая дочь, без конца повторявшая, что, мол, «надо валить из этой страны», попросила вдруг у него приличную сумму денег — он отдал ей все свои сбережения, и она улетела с каким-то ловким брюнетом не то в Израиль, не то в Грецию, и ни телеграммы потом от неё, ни звонка, ни эсэмэски,— даже тогда он не плакал, а лишь поседел и стал слегка заикаться.
И даже когда умерла его старенькая мама, Юрий Иваныч не проронил ни слезинки — ни на похоронах, ни на поминках. И когда его бывшая жена, оказавшаяся с ним рядом на поминальном застолье, как бы сочувственно шепнула ему: «Ты, Юрка, поплачь — легче станет…» — он лишь отмахнулся от неё, как от навозной мухи. Ведь это же мама, мама, это мама его всегда учила, что не надо, не надо плакать! И он не плакал. Он лишь совсем перестал улыбаться.
Прошли годы, Юрий Иваныч постарел и жил в полном одиночестве. Редко выходил из дома, ни с кем не встречался, никого не звал в гости, да и некого было звать. По ночам ему часто снилась мама.
Вот и нынче, спустя двадцать лет после её ухода из жизни, мама приснилась — и с упрёком спросила сына: «Что ж ты, Юрочка, даже слезинки на моих похоронах не проронил?» — «Мама! — воскликнул Юрий Иваныч.— Но ведь ты же сама меня с детства учила — никогда не плакать!..» — «Мало ли чему я тебя учила? — усмехнулась мама.— Значит, я была не права. Все нормальные люди плачут. А ты — как бревно бесчувственное…» — «Так что же мне делать?!» — «Плачь, Юра, плачь».
Он проснулся весь в слезах.
— Мама, мамочка,— шептал,— но как же так?..
И с этого момента всё, что он видел вокруг, заставляло его безудержно плакать. И маленькие детишки, которых он встречал во дворе, на улице или в парке. И тот старый дом, где когда-то прошло его детство; и другой дом, где когда-то он жил с женой и дочерью; и здание университета, где он учился; и его бывший офис; и краевая библиотека, где он в течение многих лет был одним из самых активных читателей; и Суриковский сквер, на скамейках которого он частенько сидел со своей первой любовью; и случайные встречные люди, многие из которых казались ему хорошо знакомыми, но он их не помнил, совсем не помнил, а может, просто не узнавал, хотя они с ним здоровались и улыбались ему при встрече, а он еле сдерживался, чтобы не разрыдаться.
Всё вызывало в нём слёзы! Банальный лирический стишок, услышанный по радио, пошленький мелодраматический сериал на телеэкране, пролетевшая за окном синичка, примелькавшийся, но словно впервые увиденный образ мадонны на репродукции Рафаэля, висящей на стене его комнаты, случайное воспоминание о давних встречах,— всё это заставляло его всхлипывать, а то и рыдать безутешно.
Что же делать?! Как быть? Ведь дальше так жить невозможно!
И Юрий Иваныч вспомнил, что у него есть давний-предавний приятель, врач-психиатр. Лет двадцать они не виделись, но тут надо было принимать срочные меры — и Юрий Иваныч решил обратиться к нему за помощью.
Встретились они в психодиспансере в конце рабочего дня, когда все пациенты уже разошлись и врач тоже собирался идти домой.
И тут в дверь его кабинета постучался Юрий Иваныч.
Психиатр тепло его принял, внимательно выслушал — и не стал выписывать никаких рецептов, а лишь рассмеялся и потрепал его по плечу:
— Не бери в голову, дружище! Ничего страшного! Это обычная старческая деменция! Слабодушие, слезливость, сентиментальность…
Это нормально!
— Но что же мне делать? Как жить? — прошептал Юрий Иваныч.— Я не могу без слёз смотреть на этот мир!..
— Ты не один такой…— и психиатр ему подмигнул.— Я, брат, с возрастом тоже стал плаксой… Мне давно пора на покой, уж лет десять — пенсионер… Но разве на пенсию проживёшь? Впрочем, не будем о грустном. Давай-ка мы лучше выпьем…— он достал из ящика стола бутылочку коньяка и два стакана.— Рабочий день закончился — имеем право… Ты как?
— Ну… не знаю… давай…
— Молодец!
Они чокнулись.
— За нас, маразматиков!
Они выпили.
— Пей, Юра, пей!
2. «Роев ручей»
— Ну что, ребята, сегодня у нас последний урок перед новогодними каникулами,— сказала учительница Роза Патрикеевна.— Выключайте гипноутбуки — и марш на крышу! Полетим на экскурсию! В антропопарк «Роев ручей»!
— Ура! Виват! Банзай! — закричали разноцветные мальчишки и девчонки.
— Лучше бы на площадь, на ёлку,— скривила губки смуглая девочка Соня.
— На ёлку ты вечером с мамой-папой сходишь, а в «Роев ручей» далеко, только на вертолёте можно долететь,— сказала Роза Патрикеевна.— Кстати, не забудьте, что завтра — ёлка в школе… Чтобы все — как штык!
— Не забудем! — хором крикнули ребята.
Вертолёт на школьной крыше уже тарахтел в ожидании пассажиров.
Полёт был недолгим. В широких иллюминаторах проплывал солнечный предновогодний Кырск: хрустальные небоскрёбы, изумрудные скверы, центральная площадь с памятниками вождям минувшей эпохи — Ленину, Путину, Скоморохову… А вот и красавец Енисей, несущий свои бурные воды, и острова, покрытые пышной зеленью, и новые коттеджи на правом берегу, и предгорья Саян, и вечные скалы Ермак, Такмак…
— Какая красота! — воскликнула Роза Патрикеевна.— Как повезло нам, ребята, что мы живём в таком райском краю… Вы только представьте: к примеру, в Париже сейчас холодище, а у нас в Сибири — как раньше в субтропиках — плюс двадцать пять! Ещё двадцать лет назад это невозможно было представить…
— Ничего удивительного,— фыркнула девочка Соня.— Глобальное потепление плюс климатические манипуляции китайских хакеров…
— Ну, это не твоего ума дело,— одёрнула её Роза Патрикеевна.— Хакеры тут ни при чём. Всемогущий Господь возлюбил Россию — и глобальное потепление захватило только нашу страну…
— И Китай,— добавила вредная девочка Соня.— А также Индию, и ещё…
— Прилетели! — объявил пилот.— Вот вам «Роев ручей».
— Дети, выходим быстренько на площадку,— распорядилась Роза Патрикеевна.— Не разбегайтесь, держитесь ближе ко мне. Все готовы? Пошли!
— А мне папа рассказывал, что раньше в «Роевом ручье» был зоопарк,— сказала смышлёная девочка Соня.— А сейчас тут зверей нету?
— Твой папа прав,— кивнула учительница.— Раньше тут были львы, тигры, медведи… и много других зверей и птиц. Но уже лет десять как зоопарк находится в другом месте, а «Роев ручей» — антропопарк, где в клетках и вольерах содержатся представители вымерших или вымирающих пород homo sapiens, например, североамериканские индейцы, различные африканские туземцы, наши селькупы, энцы, нганасаны и кеты…
— Что за кеты? — нахмурилась девочка Соня.
— Их ещё называют кето… Впрочем, вот же он, единственный представитель этого исчезнувшего вида! — и Роза Патрикеевна подвела детей к большой клетке, где на пеньке возле шалаша сидел бородатый пузатый седой старик в одних трусах.— Привет, Эжен!
Тот не ответил, лишь исподлобья глянул на учительницу и продолжил своё странное занятие. На коленях у Эжена лежала большая доска, на которой он что-то царапал острой железной палочкой.
— Как дела, Эжен? — спросила Роза Патрикеевна.
Он только нахмурился.
— А как он здесь оказался? — спросила девочка Соня.
— Много лет назад он добровольно подверг себя криостазу, то есть заморозке,— стала объяснять Роза Патрикеевна.— Ну, это чтобы потом…
— Да я знаю, знаю,— перебила бестактно Соня.— Мне папа рассказывал про криостаз… А что потом?
— А потом, спустя много лет, его разморозили. Он вроде был жив, здоров… Но совсем не мог адаптироваться к новой жизни… был как ребёнок — дик, слабоумен, туп… Не мог усвоить простейших навыков. Представляете — он даже телепатией и телекинезом не смог овладеть!
— Ни фига себе,— сказала Соня.— А чем же он там занимается, в своей клетке?
— Чего-то пишет, как первобытный… Всё пишет и пишет.
— Как это?
— Ну, буквы, слова… Разве тебе папа не рассказывал, что раньше все люди писали и читали? И вот наш кет Эжен — всё пишет и пишет.
Царапает чего-то на дощечках. У него там в шалаше уже куча этих исписанных дощечек… Или — палочкой на песке. Впрочем, вам не понять.
— Он на своём языке пишет?
— Нет, на русском.
— А зачем? Ну… зачем он пишет? И для кого? Если есть телепатия, гипноутбук, вербальный принтер… Зачем писать?
— Так ведь он — писатель.
— Это что, порода такая?
— Ну да. Помнишь, на уроках по истории культуры я вам рассказывала, что были когда-то такие люди — писатели, они книги писали, а другие люди — читатели — эти книги читали?..
— Чудеса,— и Соня покачала кудрявой головкой.
— Да, такая вот вымершая порода. Писа-атель! Их таких в мире почти совсем не осталось. Говорят, есть один в Италии, один в Израиле…
И у нас вот в Сибири — единственный экземпляр.
— А что он там пишет? Вот бы почитать! — сказал любознательный мальчик Эдди.
— Да всякую чушь! — отмахнулась Роза Патрикеевна.— Я как-то пробовала прочесть — ничего не поняла…
— А я обязательно приду сюда ещё раз, с папой,— сказала девочка Соня,— и мы постараемся прочитать то, что этот псих пишет.
— Привет папе,— вдруг буркнул Эжен, не поворачиваясь и не прекращая царапать палочкой на дощечке. Потом ухмыльнулся и похотливо добавил: — И маме привет… от дяди Эжена.
3. За секунду до пробуждения
За секунду до пробуждения мне приснилась моя любимая картина Сальвадора Дали «За секунду до пробуждения от звука полёта пчелы вокруг плода граната».
Там были и спящая красавица, и дикие свирепые звери, и даже плод граната, но не было пчелы… Как же так?
А когда я открыл глаза, то понял, что проснулся от звука полёта осы (не пчелы!) над моей холостяцкой кроватью. Ах ты, тварь!
Вот что значит — спать с открытым балконом.
Свежий воздух хорош, но чреват непрошеными гостями. И ведь я уже был научен горьким опытом, и не раз.
Помню, ещё в раннем детстве я с мамой провёл целый месяц в доме отдыха под Кырском. Спустя много лет я узнал, что, оказывается, в этом самом одноэтажном кирпичном здании с толстыми стенами (я ещё удивлялся: зачем дому отдыха такие толстые стены?) до революции был мужской монастырь. А вскоре после революции всех монахов, послушников и настоятелей расстреляли (сейчас там, на месте расстрела, можно увидеть большой деревянный крест), а два храма, часовню и резиденцию архиерея разрушили. Сейчас, как известно, на месте дома отдыха (про который уже все забыли) возрождён монастырь. Короткая память спасает людей, помогает им (нам!) выжить.
Так вот, однажды в том доме отдыха, когда мама ещё спала, я был разбужен звуком полёта пчелы, нет, осы, нет, зелёной мухи вокруг моего лица. За секунду до пробуждения мне снилось, будто я стою в храме на коленях и священник благословляет меня и что-то произносит душеспасительное… И тут эта подлая зелёная муха!
— Мама! Мама! — закричал я, отмахиваясь.
— Что случилось, сыночек? — испуганно спросила разбуженная моим криком мама.— Тебе что-то приснилось страшное?
— Муха! Муха!
— Фу ты, Господи… как ты меня напугал,— сказала мама, отгоняя от меня зелёную гадину.— Спи, деточка. Ещё рано.
Но я больше не мог заснуть и пролежал до утра с раскрытыми, вытаращенными от страха глазами.
А спустя годы, в первую брачную ночь, сразу после свадьбы, мы с моей молодой женой вот так же спали с открытым балконом — и были так же разбужены звуком полёта пчелы (или осы, или шмеля) над нашим брачным ложем. И мы были ужалены — да, оба, одновременно и весьма пребольно. Боже, как я тогда ругался! Как рыдала ужаленная жена!
Вот так была отравлена наша первая брачная ночь. И, как после выяснилось, вся наша дальнейшая совместная жизнь также была отравлена. У нас не было детей, у нас не было мира, любви и согласия.
Жена очень скоро от меня ушла. И вот уже сорок лет я живу один, совершенно один на этом жестоком свете, переполненном злыми крылатыми тварями.
А сегодня, за секунду до пробуждения от звука полёта пчелы над моим старческим одиноким ложем, мне вдруг приснились райские кущи — пальмы и кипарисы, павлины и попугаи, крылатые херувимы, порхающие с ветки на ветку…
«Слава Тебе, Господи!» — прошептал я, но в следующий миг меня больно ужалила пчела — и я проснулся.
И больше уже не мог заснуть никогда.
Бессонница — хуже ада.
4. Окно в Венецию
Сергей Кузьмич был большой романтик, мечтатель и фантазёр, но получал слишком маленькую зарплату. Он работал в школе учителем географии. Он любил свою работу. Он любил рассказывать детям о дальних странах, об экзотических морях и океанах, о чужой природе и погоде — и каждый раз, размахивая указкой возле карты мира, представлял себя капитаном корабля, великим путешественником, ненасытным туристом, открывателем новых земель… Ну и так далее, и тому подобное. Дети любили его уроки, заражались его любовью.
И он их любил, детей.
Особенно ему нравилась девятиклассница Ева — сероглазая и светловолосая умница с ямочками на румяных щеках. Если честно — он был в неё влюблён, в эту чудесную девочку. Но старался скрывать свои чувства, чтобы никто не смог обвинить его в педофилии. Хотя сама Ева, конечно, угадывала его влюблённость — и ловко этим пользовалась, прогуливая уроки и выпрашивая себе пятёрки. Ни о каких ответных чувствах с её стороны не могло быть и речи. Она ещё не сошла с ума, чтобы влюбиться в этого невзрачного, плешивого дядьку с горящими глазами, в этого морщинистого мечтателя-неудачника.
А он и впрямь был неудачник, живущий в мире книг и фантазий.
К своим пятидесяти годам он даже нормальной квартиры не смог приобрести. Родители умерли давно, он воспитывался в детдоме, потом школа, вуз, бездетный брак, мечты о ребёнке, который так и не родился, проживание в комнате гостиничного типа вдвоём с нелюбимой женой, бесконечные споры и ссоры из-за пустяков — и мечты об иной жизни, о любви, о счастье с ненаглядной Евой.
Кстати, Ева с его помощью ухитрилась закончить школу с золотой медалью, поступила в Кырский университет, но мечтала «свалить из этой дыры» и уехать как минимум в Питер или в Москву.
— А как максимум? — спросил с улыбкой Сергей Кузьмич.
— В Европу, конечно! — воскликнула Ева.
В этот вечер она согласилась пойти с ним в кафе и вдвоём отметить её восемнадцатилетие. Сергей Кузьмич подарил своей ненаглядной золотое колечко с рубином, доставшееся ему в наследство от мамы. А бокал шампанского придал ему смелости, и он намекнул на серьёзность своих матримониальных намерений, обещая в случае её согласия выполнять все просьбы и даже прихоти драгоценной возлюбленной.
— А как быть с женой? — лукаво спросила Ева.
— Мы давно разлюбили друг друга,— и он вздохнул.— Детей у нас нет… Так что можешь считать меня почти свободным.
— Ну да — почти… А не слишком ли я для вас молода, господин учитель? Вам не кажется, сударь, что вся эта ситуация — аморальна и антипедагогична?
— Я люблю тебя! — воскликнул Сергей Кузьмич.— Я люблю тебя уже три года!
— Три года и три месяца,— уточнила Ева.— Ровно столько времени прошло с того дня, как мы с вами познакомились на уроке географии…
— Я люблю тебя,— повторил он тоскливо.— Хотя знаю, что любовь моя останется безответной…
— Ну почему же? — возразила Ева.— Обещаю, что стану вашей, если вы…
— Говори мне «ты»!
— Хорошо. Если ты, Серёжа…— и она хихикнула.— Извини. Да, я стану твоей, если ты, Серёжа, устроишь мне поездку в Венецию.
— Куда-куда?
— В Венецию. Это мечта моей жизни. Будет Венеция — и я буду твоей.
Могу дать расписку!
— Зачем же расписку?.. Я верю…— забормотал ошеломлённый Сергей Кузьмич.— А ты потом выйдешь за меня?
— Если разведёшься с женой, выйду,— небрежно сказала Ева.— Зуб даю!
— Что? Какой зуб?
— Да это я шучу.
— Может, ты и насчёт Венеции пошутила?
— Я же сказала: могу дать расписку, заверенную у нотариуса! — начиная сердиться, сказала Ева.— Или тебе — слабо ´?
— Нет, я сделаю это! Я сделаю! Зуб даю!
И они оба рассмеялись.
И он сделал это.
Влез в долги, продал всё, что только можно было продать,— и отправился в сказочную Венецию с ненаглядной Евой. Незадолго до отъезда окончательно разругался с женой, которая со слезами и проклятьями ушла от него к своей старенькой маме. А буквально за день до его отъезда они с женой подали на развод.
— Я свободен!..— радостно шептал Сергей Кузьмич, сидя рядом с Евой в самолёте, уносящем их в Москву.
Ну а там — пересадка на другой рейс.
И уже на следующий день они гуляли по улицам Венеции, обживали номер в гостинице, катались по каналам и лагуне на водных трамваях и гондолах.
— Ну как, ты довольна? — шептал он Еве.
— Ещё бы! Я так счастлива, мой Серунчик!
— Как… как ты меня назвала?
— Да это я пошутила… не сердись! Ты мой рыцарь! А я — твоя нимфа, твоя русалка!
— Ты моя Ева, а я твой Адам,— дрожащим от восторга голосом произнёс он.
— Посмотри, какая красота! — воскликнула Ева.— Какой чудесный дворец!
— Это дворец дожей,— сказал учитель географии.— А это — собор Святого Марка. С его колокольни открывается потрясающий вид!
А сейчас мы с тобой выйдем на площадь Святого Марка, где бродят тени Наполеона, Томаса Манна, Жана Кокто, Марселя Пруста, Бориса Пастернака…
— Какие ещё тени? — испугалась Ева.— Где? Я не вижу!
— Ну, это я фигурально… Здесь побывало множество знаменитых людей, Евочка…
— А теперь — мы с тобой!
— Да. И мы с тобой… А в здешних музеях мы увидим шедевры Тициана, Беллини, Тинторетто…
— Ну, в музеи потом, а сейчас я хочу прокатиться по Большому каналу!
— Желание девочки Евочки — закон,— сказал учитель.
И они прокатились на гондоле под мостом Риальто, полюбовались на «Золотой дом» и другие замечательные палаццо, а потом побывали на острове Сан-Микеле, посетили могилы Бродского и Стравинского, а на острове Бурано заглянули в музей стекла. Ну а вечером славно поужинали в кафе «Флориан» — красное вино, сыр, креветки, карпаччо из тунца…
Потом были ещё несколько сказочных дней и ночей. А в последний вечер, уже перед возвращением домой, они долго сидели в ресторане на площади Святого Марка, ужинали пиццей под музыку Вивальди, обменивались впечатлениями, но словно боялись говорить о будущем.
Наконец учитель решился:
— Ну что, девочка Евочка, ты довольна поездкой?
— Ещё бы! Спасибо тебе, дорогой.
— Значит, как вернёмся — сразу в загс? Ты ведь обещала!
— Да, дорогой. Конечно. Кстати, признайся: а где ты достал деньги на эту поездку? Ведь сам говорил — у тебя ни гроша не было…
— А я продал свою гостинку.
— Да ты что?! Зачем?
— Как — зачем? Что за вопрос?..
— Но где ты теперь будешь жить?
— Ну… пока у тебя… А потом что-нибудь придумаем. Возьмём кредит, ипотеку…
— Но в моей «однушке» и так тесно! И потом — мы с тобой так не договаривались!
— Значит, ты меня к себе не пустишь? — растерялся он.
— Конечно, нет! — взорвалась Ева.— На фиг ты мне нужен?! Ну и псих! Продал квартиру — ради одной поездки!
— Так ведь это же, Евочка, ради тебя… Ради тебя! Ты же сама просила!
— Но я тебя не об этом просила… Не-ет, права была твоя жена — ты псих. А ещё учитель!
Он смотрел на неё — и не узнавал.
Перед ним сидела чужая, совсем чужая, злая и жестокая женщина.
На их стол залетел голубь и стал клевать пиццу и салат.
— Пошёл вон! — закричал Сергей Кузьмич.
— Не кричи на птицу,— зашипела Ева.— На нас люди смотрят…
— И пусть смотрят! Я их всех ненавижу! И этих голубей ненавижу!
Крылатые крысы! И Венецию ненавижу! Одна бутафория! Показуха!..
И тебя ненавижу!..
—…Ну, тихо, тихо,— сказала испуганная жена.— Опять тебе страшный сон приснился?
— Что? Да… Это ты?
— А кто же ещё?
— А где Ева?
— Какая Ева? Господь с тобой, Серунчик. Спи спокойно, дружок. Спи, мой голубь… Спи…
Он оттолкнул её родные горячие руки, вскочил с кровати — и подбежал к окну, надеясь увидеть там площадь Святого Марка, дворец дожей, Большой канал, мост Риальто…
Но увидел — грязный двор своего дома, мусорные баки, детскую площадку с разломанными качелями и большой красивый чёрный «мерседес», какого у него никогда не было и никогда не будет.
5. Добрая невеста
Арина была счастлива. Зелёные глазки её сияли.
Вчера вечером Антон признался ей в любви и предложил пожениться как можно скорее.
От счастья Арина даже онемела и лишь молча кивала, соглашаясь с каждым его словом. Да, конечно, Антоша. Да, милый, да, мой любимый. Да, я согласна. Да, через месяц свадьба. Как скажешь, Антоша.
Да, я уволюсь из этой дурацкой конторы, да, перееду к тебе, а мою однокомнатную продадим. Да, да, да!
Ночь не спала, шептала: «Антоша, Антошенька, любимый, родной…»
А он на другом конце города крепко спал, довольный и тоже счастливый. Впрочем, он и не сомневался, что именно так всё и будет.
А вот она до вчерашнего вечера — сомневалась, не верила. И когда Антон сделал ей долгожданное предложение и преподнёс обручальное золотое кольцо, чуть не умерла от восторга. Но не умерла.
Невыспавшаяся Арина встала рано утром, умылась, оделась, выпила стакан яблочного сока — и вышла из дома. Было воскресенье, на работу идти не надо. Зачем же она вышла? А Бог её знает — зачем.
Может, ей просто хотелось поделиться со всем ещё не проснувшимся миром своим грандиозным счастьем?
К ней подбежала рыжая собака — и Арина дала ей косточку из вчерашнего супа, специально прихваченную в пакете.
— Кушай, Дружок!
Подбежала другая собака — тоже дворняжка, но чёрная и лохматая.
Нашлась и для неё косточка.
— Кушай, Муся!
Подлетели три голубя — и Арина покрошила для них кусок белого хлеба, также припасённый заранее.
— Ешьте, милые, ешьте!
В песочнице сидел одинокий ребёнок — мальчик лет пяти-шести.
Он лепил из песка пирамидку и всхлипывал.
— Не плачь, мальчик,— сказала Арина, протягивая ему конфету.— Не плачь, мой хороший. Где твоя мама?
— Она в магазин ушла… мне сказала: жди! Я всё жду и жду, а её всё нет и нет…
— Не плачь, деточка. Вон твоя мама идёт!
— Ну чего разнылся? — сердито буркнула хмурая женщина, подходя к ребёнку.— Где ты взял конфету? Говори!
— Не ругайте его,— ласково вмешалась Арина.— Это моя конфета.
Конфета хорошая. И мальчик — хороший! Как тебя зовут, мальчик?
— Во… Вова…
— Все они хорошие, пока спят,— фыркнула злая мама.— А вы своего заведите — и с ним цацкайтесь!
— Ну что вы, зачем вы так? — улыбнулась Арина.— У меня скоро тоже будут дети…
— Вот когда будут, тогда и поговорим… Пошли, Вовка!
— Какие недобрые люди,— прошептала Арина, глядя им вслед с улыбкой.— Сами не понимают своего счастья…
— Подайте на пропитание,— тронул её за рукав старый дядька, от которого несло перегаром.— Два дня не ел… маковой росинки во рту не было…
— Вот, возьмите пятьдесят рублей,— Арина протянула ему бумажную денежку.— Купите себе булку и молока…
— Спасибо, дочка. Дай Бог тебе жениха хорошего.
— Бог мне уже дал жениха! — радостно призналась Арина.— И мы скоро поженимся…
— Значит, выпью за ваше здоровье,— сказал нищий и хихикнул,— молочка выпью!
Арина подошла к перекрёстку и помогла какой-то старушке перейти через улицу. Потом зашла в парк, прошла мимо фонтана, по центральной аллее до колеса обозрения и там увидела двух дерущихся парней. Из-за чего они дрались, она не знала, да и не всё ли равно? Но в этот день, как она была уверена, все вокруг должны быть счастливы — и Арина бросилась разнимать драчунов. С трудом, но это ей удалось.
— Ребята! Хватит! Ну как вам не стыдно? В такой день — разве можно драться?
— Что ещё за особенный день? — прохрипел один из парней.— И откуда ты вообще взялась?
— Я живу вон в том доме, на третьем этаже,— сказала Арина.
— Вот и вали на свой третий этаж!
— Ну зачем вы так? Ну пожалуйста — помиритесь!
— Ага, щас! — буркнул один и сплюнул кровавую слюну.
— Ладно, живи пока,— сказал ему другой.— Но мы ещё встретимся… козёл!
— Вали кулём, рахит,— буркнул первый.
— Ребята, мир! Мир! — крикнула Арина.
Драчуны, матерясь, разошлись в разные стороны.
Арина пошла дальше. В самом дальнем, глухом конце парка, за старым полуразрушенным павильоном, она вдруг увидела своего соседа Степаныча, который явно собирался повеситься на тополиной ветке, перекинув через неё верёвку с петлёй. Он уже сунул в петлю голову — но тут к нему подскочила Арина и так сильно дёрнула его за ноги, что ветка обломилась.
— Степаныч! Как вам не стыдно?! — закричала она.— Как можно?!
Ведь жизнь так прекрасна!
— Ты кто? — прохрипел Степаныч, открывая глаза.— Кто тебя звал, дура?
Он так и сидел на земле с петлёй на шее.
— Скажите спасибо, что я вас спасла!
— Да пошла ты…
— Успокойтесь, Степаныч…— она села на землю рядом с ним, прижала его голову к себе, погладила по жёстким волосам.— Всё будет хорошо, Степаныч… Жизнь так прекрасна!..
— А ты кто — сестра милосердия? — хмыкнул самоубийца-неудачник.
— Ну, можно и так сказать…— и Арина ласково рассмеялась.— Ох и чудак же вы!
— А ты, девка, ничё, вкусная,— улыбнулся Степаныч, и тусклые его глаза хищно блеснули.— Раз уж спасла мужика — окажи ему скорую помощь…
И он крепко прижал её к себе и полез к ней под юбку.
— Что вы делаете?! — вскрикнула Арина, пытаясь вырваться из его рук.— Как вам не стыдно?..
— А чё мне стыдиться? Я же псих ненормальный… а ты — сестра сексуального милосердия! Вот и спасай меня… Раз моя баба от меня отказалась — ты выручай!
— Не надо!..— прошептала Арина, в ужасе закрывая глаза.— Пожалуйста… Я вас очень прошу…
— Славно, славно! — раздался вдруг совсем рядом знакомый голос.— Вот как, значит, ты готовишься к нашей свадьбе?
Да, это был он — её любимый, её ненаглядный жених Антон — белокурый красавец с багровым от гнева лицом. Он стоял возле тополя и недоумевающе смотрел на свою невесту, лежащую в объятиях какого-то грязного алкаша.
— Антоша! Милый! Родной! Слава Богу, ты вовремя появился! А то этот неблагодарный хотел меня…
— Эй, парень… Иди куда шёл! — прохрипел, вставая, Степаныч.— Эта девка — моя!..
— Заткнись, мразь,— сказал Антон и резким ударом сбил Степаныча с ног.— Лежи и не возникай. Притворись мёртвым.
— Антоша! Любимый! Ты мой спаситель! А это — Степаныч, мой сосед… Он сам виноват! Я его спасла, а он… Представляешь, он хотел повеситься, но тут я…
— Не рассказывай сказки,— прервал её Антон.— Не держи меня за идиота.
— Я его спасла, спасла! А он — свинья неблагодарная… А ты… А ты — спас меня, Антоша… Куда же ты, милый?! Вернись!
— Да пошла ты… сука.
И мир рухнул, и солнце погасло.
И никто ничего не заметил.
6. Комната счастья
Когда старик вышел из комнаты, то есть из комы, всё вокруг показалось ему совершенно новым, преображённым, наполненным солнечным светом и радостью. Даже лицо жены, прежде хмурое и насупленное, было озарено приветливой улыбкой.
— Просыпайся, засоня! — сказала жена, которая выглядела намного моложе мужа.— Хватит валяться. Доктор сказал, уже можно вставать…
— А я долго лежал? — спросил старик.
— Очень долго. Как раз к юбилею проснулся…
— К юбилею? Какой ещё юбилей?
— Тебе завтра стукнет восемьдесят… Веселись, старикашка!
— Быть не может! — и он даже привстал на кровати.— Восемьдесят?!..
Это сколько же я пролежал?
— Деда, двойка тебе по арифметике! — весело крикнула внучка.— Отними от восьмидесяти семьдесят пять — и получится…
— Неужто пять лет? — ужаснулся старик.— А сколько ж тебе, моя зайка?
— Мне уже тринадцать,— гордо сказала внучка,— я в седьмой класс перешла. А у тебя завтра — юбилей.
— С ума сойти,— прошептал он.— Может, всё это мне только снится?
— Нет, папа, это не сон,— с улыбкой возразил седовласый сын, склоняясь над кроватью.— Тебе помочь встать?
— Да я сам,— и старик, кряхтя, поднялся с постели.— Хотя… Подай костыль, а то упаду…
— Вот твой костыль… Пошли в ванную, я тебе помогу помыться, принять душ. А потом вместе обсудим, как нам отметить твой завтрашний юбилей.
— Да мне всё равно,— сказал старик.— Я в себя ещё прийти не могу.
Как бы мне от радости снова не впасть в кому…
— Тьфу-тьфу-тьфу,— отмахнулась жена.— Не каркай. Жив — и слава Богу. Иди мойся. Или тебе помочь?
— Я сказал же — сам! Впрочем, постой-ка…— он вдруг задумался и поднял дрожащую руку.— Ты мне вот что скажи: а кто у нас сейчас президент?
— Чего? — жена побледнела, скосила глаза на сына, тот подмигнул и кивнул: мол, давай, не бойся.— Так ведь это… нет у нас теперь никакого президента… Теперь вся власть принадлежит простому народу! И партия у нас одна…
— Какая?
— Твоя партия, коммунистическая. Ты же в ней всю жизнь состоял…
— И горжусь этим! — прохрипел старик.— Значит, снова советская власть? Значит, снова Советский Союз?
— Да, папа,— подтвердил сын.— И коммунизм мы уже построили.
Всё как ты мечтал!
— Не я один — все мечтали! — восторженно проговорил старик.— Народ не может жить без мечты. Я же помню, как в шестьдесят первом году, на двадцать втором съезде партии, была принята программа, где были такие слова: «Партия торжественно обещает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»
— И партия сдержала своё обещание,— подтвердил сын.— И мы с мамой тоже вступили в партию.
— А я — комсомолка! — воскликнула внучка.
— Это просто чудесно,— прошептал старик, тяжело дыша.— Теперь мне и помирать не страшно…
— Зачем помирать? Живи! — и сын хлопнул его по плечу.— Медицина достигла сказочных успехов, средний возраст советского челове – ка — сто десять лет… а при соблюдении диеты и гигиены можно прожить и дольше. Так что, папочка, живи и радуйся!
— А какая у меня пенсия? — напрягся старик.— Помню, было всего пятнадцать тысяч… Не хотелось бы жить на вашем иждивении…
— Какая пенсия? — рассмеялся сын.— Никаких пенсий, никаких зарплат. Ты на полном обеспечении государства. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Все заняты только любимой работой, значит — все счастливы… Мы ведь живём при коммунизме!
— Да, но… непривычно как-то… И что, совсем нет никаких денег?
— А зачем? — хмыкнула жена.— Просто есть контролёры в товарных центрах, которые следят, чтобы люди не брали лишнего… Но всем всего хватает. У нас, например, есть своя машина, дача, большая квартира…
— А у меня — велосипед! — похвасталась внучка.
— Всё равно… непривычно — совсем без денег,— пробормотал старик.— И я, значит, смогу получить всё, чего захочу? И лекарства, и продукты?
— Конечно, папа,— кивнул сын.— Ты мне скажешь, чего тебе хочется,— и я всё для тебя возьму в товарном центре. Ты заслужил достойную и обеспеченную старость своим многолетним трудом и партийным стажем.
— А как в других странах? — спросил старик.— Как относятся к нам в Америке и в Европе? Как они всё это терпят?
— Ох, отец, отец,— покачал головой сын.— Нет никаких других стран… нету! Есть одна ВФКР!
— Что это такое?
— Всемирная федерация коммунистических республик! С мировой столицей в Москве… Ну да я тебе потом всё подробнее расскажу. Не всё сразу, папа!
— С ума сойти…— прошептал старик, и по щеке его скатилась мутная слеза.— О таком я даже и не мечтал… Слава Тебе, Господи!..
— Бог тут ни при чём,— возразил сын.— Это всё люди сделали. Такие, как ты, отец.
— Да здравствует дедушка! Ура! — воскликнула внучка.
— А можно мне с тобой сходить… в этот товарный центр? — робко спросил старик.— И вообще… Очень уж хочется самому посмотреть на новую жизнь…
— Папа, пока нельзя,— строго сказал сын.— Врач запретил тебе выходить из дома. Можно лишь вставать, сидеть за столом, читать книги…
— А газеты? А телевизор? А ноутбук?
— Нет, ни в коем случае. Врач запретил тебе все средства массовой информации. Твоя нервная система ещё очень слаба. Любой стресс может вызвать скачок давления — и новый инсульт. Потом, со временем… когда врач разрешит… наберись терпения.
— Ну ладно,— кивнул старик.— Потерплю, пока врач не разрешит…
Главное — вы меня не забывайте!
— Я всегда буду рядом,— сказала жена.
— И я буду заходить каждый день,— пообещал сын.
— И я! И я! — захлопала в ладоши внучка.— Ты, деда, тут не скучай, я к тебе буду часто забегать… А потом, когда врач разрешит, мы с тобой пойдём на прогулку. Куда ты хочешь со мной пойти?
— С тобой? Ну… в парк, наверное. Он же рядом. Покатаемся на колесе обозрения, сходим в комнату смеха, в комнату страха…
— Лучше — в комнату счастья! — воскликнула внучка.— Там так здорово, в комнате счастья…
— А что там такого особенного? — заинтересовался старик.
— Сам увидишь,— подмигнула внучка.— Но каждый, кто туда заходит, чувствует себя потом ужасно счастливым!.. Там такие экраны, на которых каждый видит то, что ему хочется… и вокруг звучит музыка, которую ты сам пожелаешь!.. Это сказка!
И она залилась звонким смехом. Бабушка и отец переглянулись.
— Ну, ладно, мои хорошие,— сказал старик, снова укладываясь в постель.— Что-то я устал… притомился слегка… Вздремну чуток, уж вы извините. Потом приму душ… и позавтракаю… потом, чуть позже…
— Конечно, папа, ты отдыхай,— сказал сын и потянул за собой дочку.
— Спи, дорогой,— сказала жена — и тоже тихо вышла.
А старик лежал с закрытыми глазами, но не спал. Он прислушивался.
Он слышал, как жена и сын с внучкой уселись за кухонный стол и стали завтракать. Он прислушивался к их голосам, но тщетно.
Тогда старик, стараясь не шуметь, встал с кровати, подошёл к двери, приоткрыл одну створку — и прислонился ухом.
—…А ведь он поверил, поверил! — жарким шёпотом говорил сын.И в коммунизм поверил, и в то, что деньги отменили… Знал бы он, что у нас ничего, ничегошеньки не изменилось! И президент тот же, и премьер… И вообще…
— Ничего, пусть потешится,— сказала жена.— Это будет ему от нас как бы подарок к юбилею. Врач ведь говорил, что ему остались считанные дни… вот и пусть перед смертью порадуется. Ещё Александр Грин в «Алых парусах» учил, что надо делать чудеса своими руками… для тех, кого любишь…
— А мне дедушку жалко,— сказала внучка.— А если он догадается?
— Если ты не проболтаешься — не догадается,— строго сказал сын-папа.
— Я не проболтаюсь,— пообещала внучка.— А вдруг — врач?..
— Врач в курсе.
— Всё равно мне дедушку жалко,— и внучка всхлипнула.— Ведь он скоро умрёт…
— Не хнычь, а то дед услышит!
— Я не буду, не буду…
А старик так же тихо, стараясь не шуметь, вернулся в постель — и долго лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок.
— Не бойтесь, я вас не выдам,— прошептал он.— Я притворюсь, что поверил, вы даже не догадаетесь… Я всю жизнь притворялся. Я привык притворяться. Много лет я притворялся, что верил в коммунизм, а потом притворялся, что верю в демократию… Одно время я даже притворялся, что верю в Бога. Но на самом деле я никогда ни во что не верил. Мне просто хотелось, чтобы всем было хорошо, особенно моим близким. Но я притворюсь ещё раз, будто поверил в вашу сказку, в эту вашу комнату счастья… Лишь бы вы были живы и здоровы, мои родные, мои дорогие, мои любимые…
Старик сладко вздохнул — и крепко-крепко заснул.
Спи, дедуля.
И больше не просыпайся.
Опубликовано в Енисей №2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!