Дмитрий Терентьев. СЕНТЯБРЬСКИЙ ПОЖАР

*  *  *

Раннего утра вода.
Чуткого сна колыхание.
Это божественный дар –
слышать родное дыхание.

Не говори «не возьму».
Непредсказуемо это,
как погруженье во тьму
неумолимого света.

Это похоже на то,
что ты испытывал в детстве,
стоя в промокшем пальто,
не понимая последствий,

в парке.
Сентябрьский пожар.
Пламя носил по аллеям
ветер.
Ты, робко дрожа,
осознавал: заболеешь.

Страшно знобило.
Тогда,
чтобы помочь обогреться,
солнце взошло.
И звезда
вспыхнула в маленьком сердце.

…Утром очнулся больной.
День, одинокий и длинный,
серой стоит пеленой
в склепообразной гостиной.

Ходит под окнами дождь,
по подоконникам смело
бьёт.
И небесная дрожь
липнет к холодному телу.

На запотевшем окне
пишешь, как мантру, признание:
«Изнеможение – не
слышать родного дыхания».

*  *  *

День как день. Под небом ходят ближние.
В небе пролетает самолёт.
К сормовскому кладбищу из Нижнего
возят тех, кто завершил полёт.

Схоронили. Помянули. Хлюпаем.
Над толпой, как над котельной, дым.
Против воли лезет в строчку глупое:
если умирать, то молодым.

Надо говорить, но мне не хочется.
По тропинке памяти бреду.
Вот моё скупое одиночество –
лавочка в заброшенном саду,

где сижу, двумя камнями млечными
вглядываюсь в жухлые цветы.
И выходят говорить о вечности
из травы живые мертвецы.

Водят хоровод, мехами-рёбрами
раздувают полымя в себе,
черепами полыми, как вёдрами,
черпают голубизну небес.

*  *  *

«Не жалею. Не зову. Не плачу».
Жаль, что я вот так не написал
в самоизоляции на даче,
взвешивая время на весах.

Вскапываю грядки, не шутя ни
сколь, ведро помойное несу.
Говорят, уже к земельке тянет.
Полноте, ведь кризис на носу!

Неужель я в самом деле старый?!
Сам себя на вечности ловя,
изолировав в чехол гитару,
целый вечер слушал соловья.

Ни мыслишки с неба, ни словечка.
Говорят, что говорил зазря,
я стихами разжигаю печку –
рукописи здорово горят.

Только на зада́х коров мычанье.
Только в небе временна́я хна.
Только звёзд великое молчанье,
самоизолированных к нам.

*  *  *

На песчаном речном берегу
человек стоит одинокий,
утопая в своём бреду,
смотрит в волжский разлив глубокий.

Говорит реке: «Не могу,
не могу больше жить на суше!
Умираю на берегу,
в водном мире мне будет лучше.

Стану окунём ли, плотвой,
ряской малой ли, донным камнем.
Только дай мне, река, покой,
память чистую только дай мне!»

Беспокойно течёт река.
Волны режут под нож кувшинки,
нагребают валы песка,
человеку грызут ботинки.

Говорит река: «Унесу,
унесу все твои печали,
схороню где-нибудь в лесу,
где не слышно проклятых чаек.

Только ты от меня уходи!
В водном мире живым не согреться.
Донный камень в твоей груди,
сетью ряски обвито сердце».

И бредёт человек домой
успокоенный, водянистый.
И прохладной речной волной
в бочке черепа плещут мысли.

Открывает на кухне кран,
открывает и в ванной тоже.
И течёт изнутри океан.
Из груди по песчаной коже.

*  *  *

Шепчи меня.
Шепчи. Шепчи. Шепчи.
Так говорит река, и мне приятно
шептать её. Тянуть её лучи
и, преломляя, возвращать обратно.

Я человек воды, и мне легко
уплыть-приплыть, стекаться-растекаться,
цедить из глаз на берег молоко,
у пирса в шутку с лодками толкаться.

Когда проснусь я рыбой золотой,
не буду знать ни радости, ни грусти.
Я стану сам стремительной водой,
движением от ручейка до устья.

Я буду путать лески рыбаков,
играть в пинг-понг цветными поплавками,
тревожить плавниками сон богов,
сверкать на солнце жёлтыми боками.

Я научусь невидимо всплывать
в любой реке от севера до юга.
Как за меня обрадуется мать,
реликтовая мудрая белуга.

Не страшно опуститься и на дно,
не страшно быть зажатым берегами.
Все рыбы в мире сходятся в одном:
куда приплыть, мы выбираем сами.

И страх один у рыб: посмертно стать
куском в ухе́, на противне котлетой.
И есть одна у рыбы благодать:
осесть в реке, что называют Лета,

без памяти, без боли, без следа.
…В ладонях долго не удержишь реку.
Течёт вода.
И это навсегда
дарует жизнь речному человеку.

*  *  *

Широко молоком растеклась Идель
по овсяным лугам и левадам,
наводнила терпеньем сердца людей,
посулила покой и отраду.

Утонувшего в дрёме, меня река
вдохновенным простором манила.
Я услышал, как в ней говорят века,
как волнуется прадедов сила.

Я услышал, как память воды влечёт,
ведовство погруженьем проверив,
как в тебе мировая река течёт
половодьями тюркских поверий.

Вот мои рукава, вот твои рукава.
Если хочешь, мы в шутку поспорим,
чьи длиннее.
Зачем? В этом ты права:
реки равными встретятся в море.

Я и ты.
Идель, аки Ак-Идель, –
сопричастие рек в новом русле.
При стремлении к целому наш удел –
протекать от истока до устья.

*  *  *

В темноту другого посмотри,
если взгляд собой не исковеркан.
Маленькая звёздочка внутри
сломленного горем человека

огонёчком теплится свечи
в ледяном космическом пространстве,
и её горячие лучи
тают во временном непостоянстве.

Ты её поближе рассмотри.
Даже в телескоп не видно сразу?
Иногда увидеть свет внутри
сложно невооружённым глазом.

Даже наблюдатель иногда
принимает в фатуме участие.
Сорванная с потолка звезда
не наверняка предвестник счастья.

Опубликовано в Бельские просторы №9, 2020