Дмитрий Ермаков. СЕЛЬСКИЕ ЖИТЕЛИ

КОРОВУШКИ

Ну, тогда за грибами пошли, – сказал Коля Киселёв…
Здесь, в этой деревеньке, все называют его – Колка. Именно так – без мягкого знака. А и всех-то в деревне: Киселёвы, баба Саня – Александра Кузьминична, старик Антон с сыном Вовкой – Кузнецо­вы, большая семья Поляшовых, да ещё вот несколько лет как купил дом в этой деревеньке отец Юрки Ершова…
Колка и Юрка уже во все игры переиграли, исследовали все окрестности деревни, искупались во всех трёх деревенских прудах и даже не раз ходили рыбачить на Ёду…
– Антон вчера, говорят, пол­ный пестерь грибов притащил. Этот всё обойдёт, ничего не оста­вит… – Почему-то все в деревне называют этого старика просто по имени.
– А куда он вчера ходил? – спросил Юрка. Он уже не первое лето проводит в деревне, знает, что все леса, все грибные места, все поляны, островки леса среди поля имеют своё название: ёлочки, малая выгорода, кочеваны, боль­шая выгорода, митрошкино…
Если с «ёлочками» всё понятно – это островок елового леса посре­ди поля (туда обычно ходили за ры­жиками), то почему дальний луг и прилегающий к нему лес называли «митрошкино», не знал ни Юрка, ни даже местный житель Колка.
Юрка ещё в прошлое лето за­интересовался этим названием.
–      У бабы Сани спроси, – посо­ветовал отец.
И Юрка спросил:
Митрошкино-то? Так там деревня была. Только называлась она Митрофаново, а это уж фулиганили парни – так называли Митрошкино. Так и пристало… И робят оттуда митрошкинскими звали, – рассказывала баба Саня, стоя на пороге своего большо­го серебряного от старости дома, глядя прозрачно-голубыми, почти бесцветными глазами в сторону
Митрошкина и вспоминая какие- то совсем-совсем давние годы.
–      А Митрофаново почему? – спросил тогда ещё Юрка.
–      Это не знаю. Поди-ка Митро­фан первую избу там ставил…
–      А куда же девалась деревня? – Юрка не раз бывал там и никаких домов не видел. Старуха ничего не ответила ему, только велела подо­ждать на крыльце, ушла и вскоре вынесла тёплые и, Юра уже знал, очень вкусные баранки…
–      Ha-ко, в городе таких не ку­пят, из печи…
Это было в прошлом году, а сейчас мальчишки сидели на бе­регу ближнего пруда и решали, в какой лес им пойти.
–      Антон вчера в малой выгоро- де собирал, значит, там нам делать нечего. В кочеваны пойдём, – ска­зал Колка.
–      Я за корзиной сбегаю, – ска­зал Юрка.
–      Давай. Я тоже. Здесь встре­чаемся, – сказал Колка и побежал в свою сторону. Дома их в разных концах деревни, а этот пруд уже не в самой деревне, а за большой до­рогой – по которой иногда проезжа­ют, поднимая тучи пыли, машины…
И когда Юрка возвращался к пруду, держа в руке небольшую корзину (отец сплёл её специаль­но для него), он увидел Колку. Тот лежал в траве на вершине горуш­ки-берега и смотрел в другую от Юрки сторону.
Юрка негромко свистнул, Кол­ка оглянулся и молча махнул ему рукой, подзывая к себе – стало по­нятно, что он за кем-то следит.
Юрка тут же превратился в разведчика, пригнулся, подбежал к пруду, ползком поднялся на вер­шину горки и лёг рядом с Колкой. Тот указал пальцем:
–      Антон.
Действительно, по полевой тропе к лесу шёл старик Антон – длинный, в длинном же, почти до земли, плаще, в кепке-шестиклин­ке, с берестяным пестерём за пле­чами, опираясь на палочку-бато­жок – он всегда так ходил в любую погоду…
–      Ну и что? – разочарованно спросил Юрка.
–      А то, что Антон места знает,
–      сказал Колка. – Мы его высле­дим и тоже будем знать.
–      Ага! – только и смог радост­но выдохнуть Юрка – дело наме­чалось очень интересное.
–      Идёт он в кочеваны… Если в лес войдёт, нам его уже не найти, – рассудительно сказал Колка.
–      А если прямо за ним пойдём
–      он нас увидит, – продолжил рас­суждения Юрка.
–      Он небыстро идёт. Давай, мы по краю поля кустами пробежим, обгоним его, у тропы спрячемся и увидим, куда он пойдёт, – предло­жил план действий Колка.
Юра привычно согласился. Колка на год старше его, выше и сильнее, всё знает здесь, поэтому он и командир.
Оба они в старых кедах. Колка в тёмно-синих штанах от школь­ной формы и клетчатой рубашке, волосы тёмные и красиво зачёса­ны набок. Юрка светлоголовый (летом волосы выгорают почти до белизны), с прямой чёлкой и вздёрнутым хохолком с левой сто­роны – в белой футболке, в ста­рых, даже заплатанных на колене, серых штанах…
У Колки вместо корзины обыч­ное ведро, и оно гремит, задевая за ветки. А и откуда у Киселёвых корзине быть: «Живут как цыга­не», – говорит про них баба Саня.
Мальчишки пробираются вдоль поля кустами и леском не имеющим названия: тут и высокие уже осины, и молодые ёлочки, и бе­рёзы. Они растут вдоль канавы, от­деляющей одно поле от другого…
Колка и Юрка бегут и видят, как идёт по тропе через поле ста­рик Антон – не торопясь, но и не медленно…
Колка бежал впереди. И вдруг он остановился, прыгнул в сторо­ну, в самые ёлки и вскрикнул: «Ко­ровушка!»
Юрка остановился, он не ви­дел Колку, не слышно было и бря­канья ведра.
–      Колка! Колка, ты где?
–      О, ещё коровушка! – послы­шался голос Колки. Он ползал где- то в самой чапарыге, среди моло­дых ёлочек.
Юрка пошёл к нему. Хотя ему не очень хотелось – он побаивался коров, всё-таки они большие и ро­гатые… Но никаких коров было не видно и не слышно. Только побря­кивало снова Колкино ведро.
Юрка осторожно приближался к ёлочкам, но вдруг Колка сам вы­лез из-под нижних лохматых веток на карачках, держа в руке большой с коричневой шляпкой белый гриб.
-Во!
–      О, белый! – воскликнул Юрка (грибы он хорошо знал, отец брал его в лес с самого раннего детства).
–      Коровушка! А там ещё… – от­ветил, блаженно улыбаясь, Колка.
–      Какая ещё коровушка? – уди­вился Юрка.
–      Да вот же, – поднимаясь, ска­зал Колка и протянул Юре гриб.
Юрка взял его за твёрдую, буд­то костяную ножку, заглянул под шляпку – подложка у неё как из жёлтого бархата. Юрка даже по­нюхал гриб…
–      Отличный белый, – повто­рил.
–      Это же коровушка! – на­смешливо сказал Колка.
Но тут уж Юрка не уступил:
–      Это белый гриб, ещё борови­ком его называют. Но в наших ме­стах боровиками называют и подо­синовики…
–      Не умничай, – оборвал его Колка, забирая гриб. – В наших местах – это коровушки. Пошли искать, там их много…
–      Пошли, – миролюбиво от­ветил Юрка. И добавил, чтобы не обижать друга: – Они, правда, на коровушек похожи.
–      Ничего не похожи, – отмах­нулся Колка, а просто… Просто они хорошие, как коровы…
И мальчишки принялись ис­кать грибы. Они пробирались под ёлками, осинами и берёзами, пере­прыгивали на другую сторону ка­навы. Позвякивало, как коровье ботало, Колкино ведро, и то и дело слышалось: – «О, коровушка!» – «О! Подосиновик!» – «Серый!» – «Коровушка!»…
Конечно, они забыли и о ста­рике Антоне и… Да обо всём на свете они забыли!
Опомнились, когда вдоль ка­навы дошли до настоящего леса. К этому времени у Колки было пол­ное ведро, а у Юрки почти полная корзинка.
Они сидели на стволе старо­го павшего дерева на краю леса, у тропы, которая вела через поле к деревне. Далеко впереди по боль­шой дороге проехал, ёрзая на уха­бах, поднимая пыль, грузовик, а за дорогой виднелись кроны дере­вьев и крыши домов…
–      Покажи-ка твои, – попросил Колка.
–      И ты покажи…
И они стали рассматривать грибы друг у друга…
–      Ну-у, где и набрали-то столь­ко! – проскрипел вдруг старческий голос. Старик Антон подошёл к ним как-то совсем неслышно. Юрка впервые видел его так близ­ко – борода серая, узкая и длинная, серые волосы из-под кепки свиса­ют, одежда тёмная, длинная… Но глаза добрые…
–      Да мы тут, дядя Антон… – махнул рукой Колка.
–      А я-ти в кочеваны сбродил, да бестолку – нет там гриба, вот и всего-то, – старик снял пестерь, поставил на землю, откинул крыш­ку. Грибов, и правда, было немно­го – меньше половины… – А у вас, гляжу, и коровушки есть. Ну, мо­лодцы, молодцы…
И вдруг Юрка спросил у него:
–      А почему лес называется ко­чеваны?
Старик взглянул на него вни­мательнее, усмехнулся уголками глаз:
–      Кочеваны-то?.. А ить и не знаю… Может, оттого, что кочек много – болотистый лес-от там. – Он закрыл пестерь, за лямку при­поднял его, просунул одну руку…
Колка подскочил и помог ста­рику надеть пестерь на спину.
–      Тебя-то знаю, – сказал Антон Колке вместо «спасибо», – а ты-то чей? – у Юры спросил.
–      Это Пети-городского, – отве­тил за Юрку его друг, и Юрка уз­нал, как деревенские между собой называют отца.
–      Ну-ну… – сказал старик и вдруг будто забыл о мальчишках. Будто уже и не видел их, хотя на них смотрел. Развернулся и по­шёл, опираясь на свой посох…
Юрка и Колка почему-то не решились идти сразу за стариком, обгонять его на полевой тропе, они ещё посидели на валежинке, помолчали, покусывая травинки, поговорили…
–      А хорошее мы место нашли сегодня, грибное, – сказал Колка.
–      Да, – согласился Юрка. И предложил: – А давай назовём его как-нибудь.
–      Канава, – тут же ответил Колка.
–      Нет… Коровушки, – сказал Юрка.
–      Ну, пусть будет – коровуш­ки, – согласился Колка.
И они пошли по тропе к дому, а солнце поднялось в зенит и по­ливало теплом овсяное поле, маль­чишек, деревню… У пруда они, не сговариваясь, поставили на землю корзину и ведро, скинули одёж­ку и с разбегу упали в парную воду…

СТАРИК ПЕТУХОВ

Старика Петухова одоле­вала тоска. Не то чтобы смертная, а стариковская, одино­кая тоска, понимание, что, пожа­луй, всё главное, важное и инте­ресное – уже позади. А впереди… Что впереди? Что и у всех, не увер­нёшься…
Он давно живёт один в соб­ственном домишке на тихой, сбе­гающей к озеру уличке старинного большого села.
И в это утро он сидел на крыль­це, курил, стряхивая пепел в ста­рую консервную банку. Слышал, как из колхозных гаражей выез­жают трактора и машины. Он лег­ко узнал бы по звуку мотора свой трактор, но тот уже давно сдан в металлолом; в колхозе, по-новому называемом «эсхэпэка» – сельско­хозяйственный производственный кооператив, теперь работает со­всем другая техника…
Ветер наносит из-за села за­пах свежескошенной травы: идёт заготовка кормов, то, что раньше называлось простым словом «се­нокос»…
Ветер сменился, и опахну­ло запахом и прохладой большой воды – село на берегу озера…
Вдруг прямо у калитки, веду­щей в его двор, остановилась лег­ковушка… Старик Петухов плохо разбирается в новых иностранных машинах, но сразу видит, что эта не из их посёлка… Из машины выш­ли двое – водитель и пассажир. И водителя-то он узнал, в прошлом году они долго разговаривали вот на этом самом крыльце. Это Игорь Портнягин – журналист районной газеты. Приближался юбилей их колхоза, и Портнягин писал боль­шую статью, вот и выспрашивал у старика Петухова – колхозного ветерана, что да как было в давние годы…
А второго старик не знает: тоже молодой, и одет так же, как Портнягин, – джинсовые штаны да рубашка…
Игорь Портнягин сразу рукой взмахнул, издали крикнул:
–      Пётр Михайлович! Привет­ствую!
–      Привет, привет, – отклика­ется старик, упирается рукой в крыльцо и поднимается навстречу гостям, которые уже шли по троп­ке, выложенной старыми досками, от калитки к крыльцу, и рыжая собачонка Милка тыкалась им в ноги и безостановочно махала хво­стом…
Пожали руки.
–      Здравствуйте, Пётр Михай­лович, – ещё раз поздоровался со стариком журналист. – Позна­комьтесь – это Олег Климов, он писатель и путешественник.
–      Ну, ну, – ещё раз вниматель­но взглянул на путешественника старик: обычный парень, моло­дой, улыбчивый… – Так какими судьбами-то, ребята? – спросил снова у Портнягина.
–      Да я-то на заготовку к вам, сейчас в поле съезжу – поснимаю, поговорю с кем-нибудь из меха­низаторов. А вот Олег ищет себе проводника… А вы ведь, наверное, лучше всех озеро-то знаете…
–      Так заходите, поговорим, – пригласил старик Петухов парней в дом и несильно оттолкнул ногой собаку: – На место, Милка! Беспо­лезная ты тварь, хоть бы тявкнула для порядку…
–      Нет, мы тут посидим. Я пока так, предварительно, – сказал на этот раз уже сам путешественник. И достал из сумки какую-то бума­гу, заклеенную в целлофан, развер­нул её. – У меня вот карта есть…
Все уселись на ступеньку крыльца. Старик и журналист за­курили, а путешественник, види­мо, был некурящим.
–      Вот это ваше озеро, – сказал Олег Климов, разложив карту на крыльце между собой и стариком.
–      Да-да, вижу, точно, – гово­рил старик Петухов, прищурива­ясь, вглядываясь в карту и начиная понимать то, что обозначено на ней. – Откуда и карта такая под­робная, – удивился.
–      Из интернета скачал и рас­печатал, – непонятно для старика сказал Олег.
–      Сейчас это просто, – добавил журналист.
–      Ну, а чего тебе надо-то? – простодушно и грубовато спросил Петухов.
–      Я хочу вдоль всего озера проплыть, вдоль всех берегов, останавливаясь при этом в самых интересных местах. Ну, там: быв­шие деревни, церкви, избушки ры­бацкие…
–      A-а… Ну, надо вспомнить…
–      Я через неделю планирую сюда уже с лодкой приехать. И вас бы взял с собой… Думаю, дня за два с ночёвкой пройдём мы этот маршрут…
–      Мы сделаем так, – уже уве­ренно сказал старик, – в первый день половину осмотрим, потом ко мне вернёмся, в доме переночуем и на второй день остальное прой­дём. У тебя ведь моторка?
–      Конечно, – кивнул Олег Кли­мов. – Можно и так… Мне бы толь­ко знать, где и что можно посмо­треть…
А старик уже вёл твёрдым, как еловый сучок, пальцем по карте:
–      Мы здесь. Это Марьин мыс, тут, значит, ларионовские поляны, тут Обуховка, чёртово болото…
–      Ну, то есть, вы согласны? – уже нетерпеливо спросил путеше­ственник.
–      Согласен, – сразу ответил старик. – Только это, ты бы, па­рень, не мог бы мне эту карту оста­вить. Я за неделю-то всё вспомню, все места тебе покажу…
–      Оставит, конечно, – за сво­его приятеля ответил журналист. Он тоже уже явно торопился – ма­териал о заготовке кормов нужно было сделать для газеты сегод­ня…
На этом они и расстались.
–      Ну, чего, нормального я тебе проводника нашёл? Всё в этих ме­стах знает, – говорил журналист Игорь Портнягин своему при­ятелю, путешественнику-блогеру Олегу Климову, когда уже ехали из «полей» в город.
–      Да-а… – неуверенно ответил Олег. Потом всё-таки сказал:
–      Наверное, я сам обойдусь, дедок староват, ну, чего я с ним… Названия, которые он говорил, я, кстати, все записал на диктофон. А в интернете всё есть уже, найду старые описания этих мест, напи­шу свои впечатления… А может, и старика упомяну…
–      Ну, смотри… жаль, старик ждать будет…
–      Я, может, заеду к нему, когда соберусь…
… Старик Петухов подолгу рассматривал карту, вспоминал…
А помнил он многое.
Самое первое воспоминание: он на кромке озера собирает ка­мешки и относит их повыше на зелёный берег… «Петенька, Петю- ша„. Вон смотри, тятя плывёт, – указывает мама в озеро, где дале­ко-далеко переваливаются с волны на волну рыбачьи лодки…
А потом он сам сидел на дне лодки, рядом с ним на скамье – бабушка, а на вёслах мать. Плыли в тумане, ничего не было видно, только поскрипывали уключины, да плескалась о борт вода.
–      Верка, ключицы-ти почто не смазала? – спрашивала бабушка у матери… И больше он ничего не помнил… Потом уже был какой- то дом с плотно завешенными окнами и волосатый старик… Го­раздо позже он узнал, понял: в за­озёрной деревеньке в те дни объ­явился священник, служивший когда-то в церкви в их селе, и со всего приозерья понесли к нему тайком бабы детишек крестить… Вот и его…
Помнил, как в войну они – местные мальчишки-подростки – на лодках плавали по озеру, вы­искивали прибитые к берегу хлы­сты.
В верховьях рек, впадающих в озеро, в те годы активно заготов­ляли лес, молевым сплавом спу­скали его в озеро, где в устьях уже формировали плоты. Из озера пло­ты гнали по единственной выходя­щей из него реке дальше, в город, к железной дороге…
Мальчишки причаливали мо­крые тяжеленные стволы к бортам лодок, отвозили к своему берегу, обдирая в кровь ногти, локти, ко­лени, выкатывали брёвна, тащили до своих дворов, пилили на боль­ших козлах… Вблизи села подхо­дящего леса давно уже не было, и это был единственный способ за­готовить дров на зиму.
Однажды, подтаскивая багром к лодке бревно, он выпал за борт, ещё и головой о то же бревно уда­рился. Хорошо, Вовка Синицын, который был в его лодке на вёс­лах, не растерялся, успел схватить за шиворот. Но простыл он тогда сильно – дело-то было уж осенью, после уборочной…
Рыбалка всеми способами – это само собой. Это и прокорм, и развлечение. Особенно ему нра­вилось лучить рыбу на отмелях вблизи Марьина мыса… К вечеру подгребали туда. На носу лодки крепили «козу» – железный трезу­бец, на который укладывали скру­ченную берёсту. Выплывали на от­мель, поджигали берёсту, один на веслах тихонько работал, второй стоял на носу, смотрел в высвечен­ный огнём подводный мир, и ког­да видел рыбу, напрягался, под­нимал острогу… Старик Петухов и сейчас чувствует эту упругую живую силу, которую надо было преодолеть, выдернуть из воды и закинуть в лодку – щуку или даже нельму… Потом на берегу костёр, уха… Поутру – к дому, а в лодке, как поленья – рыбины…
А зимой, встанет лёд на речке Межухе, впадающей в озеро близь села, – ребячья забава: ходишь по чистому, прозрачному льду у бе­рега на мелкоте, и видно сквозь лёд каждый камень на дне. И вот – рыба, сонная уже, квёлая. А в руке у тебя палка-колотушка, и сверху прямо по льду с размаху бьёшь и потом голыми руками из-подо льда достаёшь оглушённого леща, или большого горбатого окуня, или даже судака…
И дорожку тянули… С Любой уже, там за Красным островом… Он на вёслах, она лесу с блесной распускает. Вот дёрнулась, на­тянулась леса, и уже он передаёт Любе вёсла, а сам выводит из воды рыбу… А потом пристают к остро­ву, к дальнему от села берегу…
Всё было… И любовь была, и беды были…
Было время – для себя косить было нельзя. Только десять про­центов от того, что на колхоз нако­сишь, можно было взять для своей коровы (а без коровы и вовсе не прожить) – вот и приходилось но­чами за озеро плавать.
Он на те самые Ларионовы по­ляны, плавал. У других – другие места были. Все знали и все друг от друга прятались… Бывало, и домой свежую кошенину везли, и там, за озером, в зиму стожки ставили…
Озеро опасное у них: мелкое, а ветер подует, волна тяжёлая, с песком, с жёлтой пеной, от берега до берега как в миске болтается… Соседка была, Клава Полякова, солдатская вдова, трое ребятишек, поплыла так-то вот ночью, а на об­ратном уж пути и разгулялась вол­на, захлестнула лодчонку. Только через три дня нашли. Детей в дет­ский дом куда-то увезли…
Много душ забрало это озеро… А всё равно – родное…
Он водил пальцем по карте, и карта оживала, и вставали картины детства, юности, зрелости…
Думал о журналисте и его дру­ге – путешественнике, что вот же какая жизнь у людей интересная – один в газету пишет, другой – ине поймёшь, озёра, что ли, изучает?.. Что значит учёные-то… А у него вся жизнь – поле да озеро, трактор да лодка. В армию только сходил… В танковых служил, три года… «А и ничего – не хуже других пожил. И ещё бы пожить можно… Жаль только, что Люба-то раньше меня прибралась…»
Думал о том, как поплывут они на моторной лодке вдоль озёрных берегов, и он будет рассказывать, где какое место, как называется, чем интересно…
Через неделю никто к нему не приехал. Не приехал и через две недели. И старик Петухов пере­стал ждать. Он, и правда, был не очень здоров, за это лето ещё ни разу и до озера-то не ходил.
Пошёл… На берегу лежали старые деревянные лодки и но­вые – дюралевые. Берег и озеро пустынны: местные мужики все в полях – начинается уборочная, а приезжие рыбаки теперь нечасто бывают. Говорят, что рыбы стало мало…
Он присел на край старой рас­сохшейся лодки. Рыжая собачонка легла у его ног. Чайки с пронзи­тельным криком носились над во­дой, ветер гнал по озеру волны с жёлтой пеной…
Старик Петухов долго сидел так, смотрел в озеро. Поднялся, пошёл, опираясь на батожок, к дому. Рядом с ним бежала, делови­то задрав хвост, рыжая криволапая собака…
Почему он один-то живёт? Жена умерла. Дочери давно по го­родам (приезжают, но редко). Вот и один. Есть такие старики в на­ших сёлах…

ЧЕРНЫШ

1.

Анна Васильевна живёт в деревне одна. Так уж слу­чилось. У неё родных никого уже нет. И в соседние пустые дома ни­кто даже летом не приезжает.
Но живёт Васильевна, не ску­чая. У неё огород; три козы (вер­нее, козёл, коза и козочка) – сена им надо на зиму заготовить, не как корове, а всё-таки. Осенью ходит Васильевна в лес за грибами и яго­дами. И даже рыбачит она – летом закидывает вершу, а зимой и с удочкой над лункой любит посидеть. Так что есть у неё и молоко, и рыба, и мясо, и на огороде всё хо­рошо растёт. А за остальным в ма­газин в село ходит. Летом по тропе бежит, а зимой на лыжах идёт. И всего-то десять километров.
Вот как-то весной, в мае уж, пошла она в село. Сначала в цер­ковь. Службу отстояла, свечку по­ставила и вместе с подругой Верой Харитоновной на почту зашла, районную газету взяла, потом в магазин – хлеба, чая да соли купи­ла…
–      Дак пошли, Васильевна, цай- ку на дорозку, – зовёт Харитонов­на.
–      Цайку-ти мозно, – отзывает­ся Васильевна.
Так говорят они, вот точно эти слова, каждый раз…
–      На электрический перешла? – спрашивает Васильевна, кивая на электрочайник, который уже видела в прошлый раз.
–      Витька самовар-от в город увёз, а этот привёз, всё наоборот теперь дак…
–      А ты прибегай ко мне. Я са­мовар быстро вздую, – смеётся Ва­сильевна.
–      Да я ведь, как ты-то, бегать не могу, – смеётся в ответ Хари­тоновна. – Откуда такая и прыть в тебе. Верно говорят, как реактив­ная.
–      Ой, да сама ты рекативная!
Так вот, шутя да поддевая друг друга, выпивают они один чайник, принимаются за второй.
Вдруг из угла под лавкой писк слышен, и туда бежит, шмыгнув из-за двери, серая в тёмную поло­ску кошка.
–      Котятки у тебя, Харитоновна?
–      Да! Я уж Муське говорю, хва­тит, матушка, остепенись, ведь уж десять годов тебе – нет, опять при­несла. Четыре в этот раз. Одного- то Витька увёз, другого тут, в селе, взяли. Двое остались. Возьми хоть ты, Васильевна, одного…
Тут из-под лавки вылез чёр­ный, как уголь, котёнок, на креп­ких лапках, ушки торчком, хво­стик – вичкой, смотрит блестящи­ми, как бусинки, глазками на бабу­шек любопытно и весело.
–      Вот этого Черныша и возьму, – тут же сказала Анна Васильевна.

2.

Чернышу хорошо было на руках. Он глядел на уди­вительный, невиданный ещё мир – голубой и зелёный, в котором очень много запахов и ветра, и тепла, и ещё всего-всего, чего он пока не знал…
Хозяйка его, Васильевна, с рюкзачком за плечами, с котён­ком на руках быстро бежала в свою деревню. У неё ещё дел се­годня полно – и коз на выпас вы­пустить, и в огороде покопаться… Теперь вот ещё котёнок у неё. «Эх, Черныш ты, Черныш – вы­растешь, будешь мышей ловить… Будешь ловить мышек? Бу-у- дешь…»
Пришли. Налила хозяйка ко­тёнку молока в блюдце, ткнула но­сом, он и начал лакать…
Стал привыкать в новом доме, хоть и скучно без кошки и сестрён­ки (двух других котят он и не пом­нил).
Васильевна сделала бантик из бумажки, за ниточку к стулу его привязала, дёргает, а Черныш пры­гает, ловит.
Бабушка рада – вспомнила, как была девочкой и тоже с котёнком играла. Котёнок рад – ловит не­понятную зверюшку, прыгающую перед ним, весело ему. «Может, это и есть мышка?» – думает он.
… Конечно, любезный чита­тель, я не могу точно знать, что и как думает котёнок. Но ведь я не знаю в точности, и что думает Анна Васильевна. Но предположить-то я, как автор, должен, иначе, о чём же рассказывать…
А котёнок тем временем ув­лёкся собственным хвостом, за­крутился юлой и всё же ухватил кончик лапками и зубами. Тут же вскочил, прыгнул на свисавшую со стола скатерть и повис на ней, уцепившись коготками, едва не уронил со стола чашку.
– Ну, Черныш! И в кого ты такой варнак? Видать, в родного батюшку, матка-то у тебя серая, – ворчит Васильевна и снимает его со скатерти.
Ходят и на улицу: Васильевна грядку полет, Черныш в траве за бабочкой бегает…
Так и живут. Хорошо Черны­шу – и молочко есть, и рыбка, а когда дак и колбаски хозяйка при­несёт…
А вечерами, когда сгущаются сумерки и, наконец, становится совсем темно, когда бабушка Ва­сильевна, переделав все дела, по­молившись перед иконой, ложится на свою кровать и затихает, стано­вятся очень слышны часы на стене. Тикают. И маятник туда-сюда… И Черныш, лёжа на коврике перед кроватью, смотрит на маятник, смотрит и тоже усыпает, и снится ему большой, огромный, непонят­ный, но добрый сон…
Осенью, когда бабушка со­брала урожай – морковку, свёклу, картошку, и снесла в подполье, Черныш там, в подполье, и поймал первую мышку. Он долго играл с ней, как с тем бумажным банти­ком, а когда она перестала шеве­литься, взял в зубы и принёс её к кровати хозяйки.
–      Ой, да ты пошто сюда-ти её, Черныш! Уноси, уноси, лешой! – запричитала Анна Васильевна.
И Черныш унёс. Так и стал – поймает, принесёт, покажет и уне­сёт…
–      До чего кот у меня хорош дак! – хвастается Васильевна под­руге Харитоновне.
–      Дак от чьей и кошки-то, – от­вечает с гордостью та.

3.

Потом пришла зима. Белое и холодное падало на нос Чернышу. Он встряхивал голо­вой, фыркал и поспешно убегал с крыльца в избу. Потом привык, любил пробежаться по мягкому и пушистому вокруг дома…
Однажды принёс вместо мыш­ки желтогрудую птичку. Ох и ру­гала его хозяйка! Даже веником шлёпнула. Больше не носил.
Он подолгу лежал на тёплой печ­ке, смотрел в окно, как падают белые пушистые хлопья, и мурлыкал, ког­да хозяйка чесала ему за ухом.
– Ну, Черныш, ты прямо как трактор тарахтишь, – говорила Ва­сильевна.
А однажды он вышел на крыль­цо, и с карниза прямо на нос упала тяжёлая мокрая капля. Отпрыгнул, заурчал, затёр лапами морду.
С того дня покоя коту не стало. Он рыскал по дому и вокруг него, громко мяукал. Он будто искал что-то…
– Весна, гулять тебе охота, Черныш, подружку надо, – взды­хает Васильевна. – А где я тебе тут найду? Ты уж терпи… Чего уж… – Беспокоится и бабушка, думает, что делать с котом. – В село тебя, что ли, пока отнести? – говорит, теребя его загривок, а Черныш трётся о ноги хозяйки, обутые в серые валенки…
Так и решила Васильевна, что завтра отнесёт кота в село.
Утром встала, покискала, нет кота! Давай искать. Нет!
…Черныш ещё поздно вечером спустился в подполье, оттуда про­брался под стеной на двор, где сто­яли козёл и козы, и через щель у двери вышел на волю.
Небо было тёмно-серое, лишь кое-где сквозь облака проглядыва­ли звёзды, пахло мокрым тающим снегом и ещё многим-многим. И Черныш побежал на этот запах, вдоль лыжни, проложенной Васи­льевной, к лесу.
На опушке в прошлогодней свалявшейся траве рылась лиса… Черныш сразу учуял мышь, хотя пахла она не так, как домашняя. Лиса тоже её чуяла и ждала, под­няв лапу… Она видела кота, и кот видел её. Он быстро пробежал мимо и оказался в лесу, где было совсем темно, но не страшно. Чер­ныш быстро бежал, будто знал, за­чем и куда. И вдруг замер – какой- то зверёк, но не мышь, мелькнул перед ним, и кот моментально стал охотником, метнулся за зверьком и едва не поймал. Но тут же учуял страшный запах. Шерсть встала у него дыбом… А две тени уже бежа­ли к нему между стволов. Это уже на него охотились! Черныш мигом влетел на ёлку и замер на ветке, а тени ходили внизу и щёлкали зу­бами…
И лишь на рассвете он спрыг­нул вниз, когда уже растворился страшный волчий запах.
А через несколько часов Чер­ныш уже был в деревне и дрался со старым рыжим котом, а кошеч­ка сидела рядом на заборе и будто не обращала на них внимания…
Через две недели Харитоновна передала Васильевне кота с рук на руки.
–      До чего ведь довёл-то себя – драной, голодной. Я уж покормила его да из дому-то больше не выпу­скала. Сразу, как там у церкви уви­дела, поняла, что твой Черныш.
–      Ну что, шляла, пошли домой! – посадила его хозяйка в котомку и понесла в свою деревню.
Месяца через два церковный сторож спросил:
–      Васильевна, котёнка не возь­мёшь? Вон, глянь, чёрненький ка­кой шустрый.
–      Да у меня свой такой, – от­ветила, улыбнувшись, Васильевна и заторопилась домой. Но ещё за­вернула в магазин за колбаской, а там уж не миновала и дома подру­ги Харитоновны. Без чая-то на до­рожку – как…

КОЛОБОК

Отец привёз Серёжу на ве­сенние каникулы в дерев­ню к своим родителям, Серёжи­ным дедушке и бабушке.
После обниманий и возгласов «как вырос», «совсем большой», сидели в комнате за столом. От печки пахло дымком, сладкие ва­трушки бабушкиной выпечки были тёплые и просто таяли во рту…
Но Серёжа уже глядел за окно: там, на воле, всё течёт, солнечно сверкает…
Отец вытащил из подполья мешок картошки. Бабушка подаёт ему какие-то банки…
–      Мама, да мы ещё с того раза не съели… – отбивается отец.
–      Бери, бери, лишним не будет, – наваливает бабушка.
Дед курит, выдувая дым в при­открытую дверцу железной пе­чурки, соединённой коленчатым трубаком с большой белой печкой, на которую вечером Серёжа обяза­тельно залезет. Но сейчас ему уже хочется повидаться с деревенским своим дружком Вовкой.
Отец уносит мешок с картош­кой на улицу, в окно видно, как он загружает его в багажник «Запо­рожца». Возвращается в дом.
–      Ну, давай, Серёга, слушайся бабушку и деда, – треплет по го­лове.
Серёже, конечно, жалко про­щаться с папой, но… Он думает о том, как бы ему поскорее встре­титься с другом…
… Когда отец уезжает и бабуш­ка возвращается с крыльца в избу, дед говорит Серёже:
–      Ну, чего, Серёга, сапоги обу­вай да беги к Вовке…
–      Да куда по лужам-то… – пы­тается возразить бабушка.
–      Нечего парню дома сидеть, – обрывает её дед.
–      На вот, – смирившись, гово­рит бабушка и достаёт из ящика комода новые вязаные тёплые но­ски.
И вскоре Серёжа бежит по ули­це, перепрыгивая через солнечные лужи, через разъезженные чёрные тракторные колеи, полные жидкой грязи. Синий трактор с большими колёсами и телегой стоит у сосед­него дома. Там живёт весёлый ры­жий тракторист Василий со старой матерью…
А и всего-то в деревне пять домов. С одного конца крайний – дом Серёжиных бабушки и дедуш­ки, с другого конца деревни дом, в котором живёт Вовка.
Вон уже и видно этот дом, с разболтанной изгородью, с распах­нутой на кривое крыльцо дверью… И семья такая же – отец Вовки-то вроде бы работает в совхозе, то куда-то пропадает на недели и ме­сяцы, мать давно уже умерла, стар­шая сестра замужем в городе, стар­ший брат сидит в тюрьме, а Вовка, как и Серёжа, учится в пятом клас­се и ходит в школу в село за шесть километров. В прошлом году в их доме ещё появилась какая-то сле­пая старуха, дальняя родственни­ца, привезли из другой деревни. Серёжа её боится – она похожа на Бабу Ягу.
Он взбегает на крыльцо, наро­чито громко топая, и сразу кричит:
–      Вовка, это я!
–      Привет, Серёга! – отзывается друг…
Они немного посидели в избе, в которую можно было заходить, не разуваясь, только пошаркав подошвами о старый голик у две­ри. Печка давно не белённая, но недавно топленная, дышащая те­плом. Там наверху – старуха. Она не подала голоса, и Серёжа не по­здоровался.
Вовка с гордостью показал свой школьный дневник, в кото­ром были даже и двойки за чет­верть, и лихо бросил его в угол.
…На улице они долго пускали ручьи, прорывая каналы от одной лужи к другой… Потом Вовка ска­зал: «Пошли в шолом».
Так назывался высокий сарай за деревней, уже полуразвалив- шийся, в котором раньше, как го­ворил Серёже дедушка, сушили зерно, а теперь лежали сваленные в кучу белые мешки с химически­ми удобрениями.
Летом Вовка и Серёжа устраи­вали в этом сарае «базу»… Сидели там, болтали, Вовка курил и давал попробовать Серёже, представ­ляли себя то разведчиками и тог­да тайком пробирались с «базы» в деревню и зачем-то следили за трактористом Василием… Или же представляли себя охотниками и отправлялись с «базы» через поле в лес… Развлекались, в общем, как могли – больше их ровесников в деревне не было.
Зачем они попёрлись в «шо- лом» сейчас по не растаявшей ещё снеговой целине, оба не знали. Метров триста, проваливаясь по колени и выше в снег… В сарае не­приятно пахло химией от подмок­ших мешков с удобрениями, было сыро и неуютно. Вовка достал из- за козырька драной своей ушанки папиросу, из кармана болоньевой курточки коробок и лихо закурил.
–      Будешь? – протянул папи­росу Серёже, держа за мундштук чёрными пальцами.
–      Не, я бросил, – ответил Серё­жа… Он смотрел на домики дерев­ни, на дымок над крышей своего дома, и ему уже хотелось туда.
Солнышко опускалось к лесу…
–      Ну, пошли! – скомандовал Вовка и снова пошёл по снежно­му полю, стараясь попадать в свои следы. Были на нём тоже резино­вые сапоги…
Серёжа брёл за ним, опускал ноги в глубокие следы, и шерша­вый снег забивался за голенища…
Вовка быстро бежал (замёрз, наверное).
–      Вовка, подожди! – окликнул его Серёжа, но он не остановился, махнул только:
–      Давай, шевелись!
А Серёжа всё с большим тру­дом доставал из снега отяжелелые ноги, в сапоги уже туго набился снег. Несколько раз Серёжа па­дал, выставляя вперёд руки в мо­крых рукавицах, и снег ожигал запястья и набивался в рукава куртки…
И казалось, что никогда он не дойдёт до Вовкиного дома… Он уже и песню вспомнил про то, как «в степи глухой замерзал ямщик».
Когда он всё-таки ввалился в распахнутую избу, Вовка как ни в чём не бывало сидел за столом и пил из мутного стакана чай.
–      Ну, где ты есть?
–      Я… Тут я, – сказал Серёжа, садясь на лавку, и вдруг тихонько заплакал…
-Ты чего?
–      Ноги, пальцы не чувствую…
–      Кто там? – раздался голос с печки.
–      Это я, Серёжа.
Вовка испуганно молчал.
–      Снимай обутку и лезь сюда, – проскрипел голос, и Серёжа мол­ча стянул один сапог, второй, снег вываливался и таял на щелястом грязном полу. Кое-как он подошёл к печке и по ступенькам поднялся наверх.
Старуха лежала у дальнего края печки.
–      Сядь.
Он сел. Она незряче протянула руки, нащупала его ноги, сама стя­нула мокрые носки и положила их на кирпичи, а стопы взяла в руки и сначала держала в ладонях, чуть поглаживая костистыми пальцами, потом поставила их не на кирпичи, а на подобие матраца, продолжала оглаживать.
Серёжа поскуливал от боли.
–      Вовка, дай парню чая, – про­скрипела старуха, и Вовка подал тот же стакан, из которого пил сам, с тёплым и сладким чаем.
Боль в стопах проходила, паль­цы уже чувствовали тепло… Но слёзы ещё текли по щекам.
Серёжа скрючившись сидел рядом со старухой, она лежала на боку.
Вовка подсел на ступеньку печки…
–      Ты бабушке своей только не говори, – сказал он.
Серёжа не ответил. А старуха вдруг сказала:
–      Слушайте сказку, горемы­ки… – И начала сразу: – Жили дед с бабой. И стал дед помирать. Ле­жит на лавке, видит, как солныш­ко в окне катится. Встать не мо­жет. Досадно ему. Говорит бабке: «Испеки мне, бабка, колобка». «Да почто тебе?» «Пеки!» Бабка по сусеку поскребла, набрала мучки, замесила тесто. Дед не умирает, ждёт. А уж ночь настаёт. Выхо­дило тесто. Слепила баба колоб, в печь отправила. Получился колоб румяный, горячий. Положила баба его на окно, остывать. И будто бы светлее стало в избе-ти! Это колоб так светился!
–      А чего он светился-то, – пе­ребил тут старуху Вовка.
–      Так горячий! – ответила старуха и дальше сказала: – Как колоб-то остыл – старик и помер. А колоб выкатился с окна во двор, покатился по земле да и пропал…
–      Так его же лиса съела! – опять Вовка вмешался.
–      Про это не знаю, – ответила старуха. И непонятно было, то ли смеётся она, то ли и правда не зна­ет всем известную сказку…
–      А как деда и бабу звали? – спросил вдруг Серёжа.
Старуха помолчала и ответила:
–      Так, поди-ка, Адам и Ева…
На крыльце послышались шаги, и в избу сердито вошёл Се­рёжин дедушка…
Когда они шли по деревне, по полевой дороге с утробным гу­лом, вышаривая путь фарами, ехал куда-то трактор.
–      Вот, Ваське не спится-то! – усмехался уже подобревший де­душка. – Дело молодое… – гово­рил ещё, выпуская из обметанного усами и бородой рта сигаретный дым…
…Тридцать лет прошло, не меньше. Сергей остановил маши­ну прямо на дороге, в зарастаю­щем мелколесьем поле… Нет де­ревни, ни одного дома… И никого, кто жил в тех домах… И только катится по небу вечный колобок…

Опубликовано в Бийский вестник №1, 2022