***
на клеёнке поздний ужин,
чадный кухонный покой,
подоконник перегружен
пёстрой жизни шелухой
стопки книг, а в них закладки –
все лекарства от тоски –
опустевшие облатки,
бесполезные очки
узамбарская фиалка –
в плошке крошки со стола,
пепел всюду, где не жалко,
пепел, пепел и зола…
за окошком запотевшим
тушью мокрые кусты
поредевшей, облетевшей,
овдовевшей чистоты
меж кустов, в сыром просвете
снег клубится тяжело
и ложится, словно пепел,
лунный пепел – на стекло
Баллада о старом пикапе
С утра Мухаммад невестку везёт в роддом,
а с ней, конечно, сына, троих внучат,
невестка Нур с беременным животом
глядит в окно, приученная молчать.
Мухаммад любит сына, но тот стервец,
пошёл в мамашу, прах её задери,
непросто Нур придирки её стерпеть,
а муж с дружками шляется до зари.
Сорвались в спешке – младший сидит босой –
ещё впотьмах, но небо уже светлей,
и свет ложится радужной полосой
на ртутный след испарины на стекле.
Мухаммад сух в предплечьях, совсем не стар,
об этом знает Зива из кибуца,
у Зивы муж-бездельник и сын-школяр,
и тоже неслух, видно, пошёл в отца.
В больнице сын уводит детей попить,
купить им бамбы*, чипсов, себе пивка,
невестка часто дышит, почти хрипит,
а ноздри тоньше крылышек мотылька.
В приёмной гам: фамилия? сколько лет?
здесь все свою привычную терпят боль.
“Пишите Нур, по-нашему нур – рассвет”, –
вздыхает, заслоняя её собой.
Звонит сердито Зива, за ней жена,
обеим шлёт вотсап “отпишусь потом” –
потом, когда за пыльным стеклом окна
взойдет заря беременным животом,
окрасит юшкой розовой облака,
а он пока докурит, сомнёт бычок,
потом, очнувшись, сунет его в стакан
с больничным кофе, гадостью той ещё,
потом он медлит, чешет седую бровь –
на ней табачный пепел оставил след –
и просто ждёт, когда за шестым ребром
попустит боль, привычная столько лет,
когда осядут ровною пеленой
вина и пепел в тихом его аду.
Но кто-то дверью хлопает за спиной,
и он бросает в трубку “уже иду”.
…В четверг Мухаммад невестку везёт домой,
пикап на каждой кочке трещит по швам,
Нур держит свёрток розовый и немой –
молчунья-дочка, видно, в неё пошла.
*бамба – кукурузные палочки
Чёлочка
Чёлочку? Давайте коротко,n
а судьбу – наоборот.
Девочка ошиблась городом,
прозевала поворот.
Так ли было предназначено –
что загадывать всерьёз!
Жёлтой лентою подхвачены
лохмы тель-авивской набережной,
а над ней притворно набожный
неба медный купорос.
Утомительный, упадочный
город шумный и босой –
липнет к сердцу, каждой складочке,
липнет к телу, как песок.
Научи меня неробкая
вся курортная братва
уходить, не слыша окриков,
спешно натянув на мокрое
и одёжки, и слова,
на ходу стареть и маяться,
слать воздушный поцелуй
в зеркалах щербатых маленькой,
на два кресла парикмахерской,
у Роберто, на углу.
***
поздний, неутолённый,
мой одинокий рай –
набережной районной
неосвещённый край
за парапетом пусто –
нет никакой реки,
только сухого русла
мусорные витки
если случится ливень,
раз в сорок лет весна,
если вода поднимет
брошенное со дна,
эти обломки-строки
вспенятся под мостом
и уплывут в потоке
глинистом и густом…
***
Мелкая погрешность и ошибка
нудным алгоритмам поперёк –
маленькая красная машинка,
дерзости шипучий пузырёк,
посреди досадного круженья
скоростных развязок и колец,
храбрая участница движенья
тель-авивских кровяных телец.
Как дитя показывает гордо,
охая притворно и хитро,
алое дыхательное горло,
плачем воспалённое нутро,
как душа, что просится из тела –
напрочь, на свободу, наугад –
так её хочу!
верней, хотела
миллион шипучих лет назад…
Опубликовано в Витражи 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!