Дильбар Булатова. ГОВОРИЛА, БУДУ ЖДАТЬ… Окончание

Повесть. Перевод с татарского Валерия Чарковского

Окончание. Начало в №3, 2018

11
Молодые тоже заскочили в палатку. Надев вещи потеплей, прижались друг к другу. Струи дождя без устали хлещут по крыше, словно пытаясь ее пробить. Под низом – надувной матрас, теплый и сухой. От горячего дыхания двух молодых людей двухместная палатка скоро нагрелась. Однако было немного страшновато.
– Ой, как бы молния не ударила! – испугавшись, вскрикнула Камиля.
– Не ударит, коль Аллаху не будет угодно, – сам не заметив, по-взрослому ответил юноша. – Зачем она в нас будет ударять, – расхрабрился он. – Какие у нас грехи?
–Да, конечно, – согласилась Камиля, сделав вид, будто поверила ему. – Только давай сотовые телефоны отключим. На прошлой неделе в новостях сообщили: именно на этом озере одного парня молнией убило. Он как раз по телефону разговаривал.
– Жить, оказывается, хочешь, – улыбнулся Камиль.
– Хочу, очень хочу, – сказала девушка, теснее прижавшись к нему. – Разве ты не хочешь?
– Не знаю, я как-то не думал об этом…
Страстно взглянув на него, девушка прошептала:
– Мы ведь еще так молоды! Мы еще долго должны жить! И мы должны быть очень счастливыми, любимый! – Она обвила руками его шею. Длинные, мягкие, душистые ее волосы щекотали лицо Камиля. – Знал бы ты, как я счастлива, милый! Мне никого не надо, если ты будешь рядом! Ты – мое небо, ты – моя вода, ты – мое солнце! В моих объятиях – само счастье. Это – ты!
– Ты – моя Сусылу! – ответил парень.
– Кто она – Сусылу?
– Я – Заятуляк…
– А-а, это мы проходили на уроке башкирского языка, ласково проговорила девушка. – Я забыла уже эту легенду…
– Сусылу – дочь водяного царя. Она страстно влюбилась в земного юношу Заятуляка. Пригласила его к себе в гости. Показала свои сокровища, жемчуга и кораллы. А джигит по земле тоскует, гору Балкантау, что в родной стороне, хочет видеть. Только я вот о чем голову ломаю: какая имеется связь между Балканским полуостровом и горой Балкантау в Давлеканово?
– Я вспомнила! – воскликнула она, даже не дослушав его последние слова. – Дивы переносят гору Балкантау прямо на берег. Но джигит все равно не перестает тосковать, он возвращается на родину. Обещает вернуться через сорок дней. Девушка ждала его, ждала, да и умерла с тоски… Какая жалость! Так и получается, девушки к парням стремятся, а у них на уме другое.
– Что именно? – спрашивает Камиль.
– Учеба, работа, машина… И еще не знаю что… Только мне Сусылу быть не хочется. И ты Заятуляком не будь!
– Тогда кто мы?
– Ты – Ромео, я – Джульетта! Нет, не надо, и они тоже не смогли соединиться!
– Тогда будем Юсуф и Зулейха, – предложил Камиль. – Они ведь прошли через многие трудности и остались вместе. Юсуфа сажают в тюрьму, безвинно оговаривают.
– Ладно, я согласна, – решает Камиля. И добавляет:– Я ведь тебя так сильно люблю, что иногда сама себя боюсь. Если мою любовь превратить в воду, она стала бы такой, как Аслыкуль. Если превратить в огонь, она сожжет Аслыкуль и вознесет его паром в небо. Рыба вся изжарится, готовая уже сделается, всех в округе можно будет накормить… Хорошо ведь, а?
– Я люблю тебя, моя Камиля! – Юноша заключил прижимающуюся к нему девушку в объятия…
– Я хочу стать твоей, – горячо шепчет она.
– Ты будешь моей, – отвечает юноша, стараясь быть хладнокровным.
– А сколько ждать?
– Если надо, всю жизнь. Я согласен ждать тебя всю свою жизнь, Камиля, а ты?
– Я тоже…
Солнце, вода расслабляют, утомляют. Камиля, ровно дыша, засыпает. И дождь, как внезапно начался, так же внезапно перестал. Только у юноши сон пропал, даже глаз не мог сомкнуть, жгут самые противоречивые мысли.
Они с группой как-то сидели в кафе. «Один раз живем. От жизни надо брать все!» – провозгласили однокурсники тост, поднимая бокалы с шампанским. Тост понравился всем. Сегодняшние слова врезались в память Камиля. На самом ли деле только раз живем? Этот мир, ты сам, другие, озеро Аслыкуль, которое плещется в свои берега – все это никогда не повторится, вместе с твоей смертью они тоже исчезнут? Или, живя сейчас, надо успеть насладиться жизнью? Вот и теперь, если подумать, Камиля, вроде к счастью зовет. Однако, когда Наргиза-ханум так яростно сопротивляется, может ли такое счастье быть полным? Счастье можно ли украсть? Нет, наверно! Счастье, оно ведь как луч солнца, его нельзя сорвать и взять в охапку, оно как сегодняшний дождь: если льет, сам в объятия падает… Оно само тебя с головы до ног засыплет.
Да, есть такие личности, готовые взять все от жизни, людей, близких, даже не брезгующие грабить. Между майскими праздниками в больницу одного старика положили. Лет семидесяти-восьмидесяти будет. Ухаживать за ним некому, лежит один-одинешенек. Одежонка старая, лохмотья, можно сказать. Сам такой обходительный, волосы и борода совсем седые, глаза ласковые. Камиль пытается воткнуть иглу от системы ему в исколотую руку, сам следит за его дыханием и пульсом. У больного хворь и в голосе присутствует. Например, в голосе сердечников обычно слышны страх, нотки безнадежности, по этим признакам и без ЭКГ, и не заглядывая в историю болезни многое становится понятным. Этот старик – сердечник. По словам старшей медсестры, его жена все имущество переписала на себя, а самого выгнала на улицу. Один из детей – в Америке, другой – в Канаде, говорит. На старости лет бедняга остался без жены, детей, квартиры. А сам джигитом держится. Не жалуется. На лице – улыбка. Будто какую-то тайну знает. А его женщина, его дети, наверно, из тех, которые считают: «Один раз живем. От жизни надо успеть взять все».
Имущество – одно, а ведь есть и такие, что на жизнь других покушаются, жертвы поножовщины чуть ли не каждый день в приемный покой больницы поступают.
Камиль поневоле сравнил себя с этим бездомным стариком. У него ведь тоже любимую пытались отнять. Честь, свободу, доброе имя, даже будущее готовы были отобрать… Как тяжелы эти мысли! В палатке стало душно и жарко. Стараясь не разбудить Камилю, юноша выбрался наружу.
Всей грудью вдохнув прохладный влажный воздух, оглянулся вокруг. Всюду распространился свежий ароматный запах, какой бывает только после дождя. Растворяя тьму, на востоке уже проступала желто-розовая полоска утренней зари. Звезд не видать, легкие, как дымка, облака спешат по небу вслед за дождем. Будто стараясь их догнать, часто плещутся о берег волны…
Поблизости никого нет, шумный днем берег сейчас пуст. Но нет, возле палатки справа на раскладном стуле сидит человек. Камиль еще днем его заметил. Лет пятидесяти, сухощавый, этот загорелый, с сильным торсом мужчина приехал сюда, должно быть, один. Попросив Камиля приглядеть за палаткой, он целый день катался на доске под парусом.
– Что, сосед, сон не берет? – окликнул он Камиля.
– Совсем не спится!
– Давай тогда, иди ко мне! Посидим, поговорим. – Видимо, соседу хотелось пообщаться.
Юноша, тоже обрадовавшись нечаянному собеседнику, быстро вынес из палатки складной стул, куртку и уселся рядом с ним.
– Дождь прошел, день испортился, – произнес сосед.
– Если бы только это…
– Что-то еще беспокоит?
– Душа неспокойна.
– Тебе ли беспокоиться! – Уже по голосу можно было почувствовать, что сосед улыбается. – Рядом такая симпатичная девушка. Сам молод. Сейчас у тебя самое счастливое время.
– Слишком счастливым быть не получается ведь. – У Камиля ни с того, ни с сего развязался язык. Бывает ведь так. В дороге иль в больнице выкладываешь спутнику самые сокровенные тайны.
– Почему?
– Ее мать категорически против. Между нашими отцами какой-то конфликт произошел. Рикошетом и мне попало. – Юноша выложил все о том несчастном случае, который произошел с ним в одиннадцатом классе – Мне, таким образом, пришлось уехать в соседний район, почти год не смог видеться с девушкой. У меня хотели отобрать мою любимую… За что? Этого не могу понять. В чем была моя вина? За то, что любил?
– Ты ведь тоже хотел отнять у матери единственную дочь, которую она ждала целых пятнадцать лет. Ханум судьбу дочери по-своему устроить хотела. А ты ножку подставил всем ее прекрасным мечтам.
– Но она не одинока сейчас. Меня считает своим врагом мой двоюродный брат, с которым мы играли и росли вместе, учились в одном классе. Он влюблен в Камилю. Ко мне ревнует. Я иногда думаю: как будто все против моей любви. Даже моя мать перешла на их сторону: как домой ни появлюсь, соседнюю девушку начинает за меня сватать.
– Ты чего ждал: тобой восхищаясь, ручками по голове гладить будут. Открой глаза – это жизнь! Это – соревнование, борьба! Счастье в борьбе завоевывается, его тебе в ложечке в рот не положат.
– А что мне сейчас делать? Она говорит, давай жить вместе. В свою квартиру зовет. А у меня у самого в общежитии отдельная комната. Статьи научные пишу, мне за них хорошо платят. Если решиться, мы с этого дня могли бы вместе жить. И родители тоже, коль перед фактом их поставить, ничего поделать не смогут.
– А потом?
– Только на такой шаг я пойти не могу. Нет…Она слишком дорога для меня. Несмотря ни на что я ее мать тоже уважаю. Воровать не могу. Это для самого было бы унизительно.

Подумаю так, а потом сам себя винить начинаю. Я, наверно, жалкий, слабый, трусливый человек. Должно быть, боясь навредить себе, я боюсь близости с Камилей. В конечном счете, могут они мне еще одну подлость сделать? Могут!
– Если бы ты был трусом, давно бы уже твой след простыл около Камили, – сказал собеседник. – А вы, как я вижу, до сих пор вместе. Нет, ты не жалкий человек. Однако тебя другая опасность подстерегает.
– Какая? – насторожился юноша.
– Которая подстерегает все жертвы.
– Что опять могут подставить подножку?
– Нет, ты сам можешь в злодея превратиться! От жертвы до палача – один шаг. Со временем ты на ноги встанешь, силу наберешь. Вожжи у тебя в руках могут оказаться. Это – закон жизни. Ибо жизнь – это своего рода колесо. Тогда у тебя возникнет чувство мести. Однако не забывай: не отвечать злом на зло гораздо труднее.
– Меня спасет любовь! – воскликнул убежденно юноша. – Когда душа полна любовью, никакие дурные мысли и чувства в ней не смогут возникнуть. Я только с ней одной могу быть счастливым. А она со мной. Но только каким образом? Вот на это у меня ума не хватает. Между нами и счастьем – гранитная стена. Ее и не обойти, и не перепрыгнуть. И разрушить тоже нельзя.
– А ты желай, сильно желай, – сказал сосед.
– Как?
– И днем, и ночью, очень горячо желай, тогда твое желание ангелов на небесах начнет беспокоить. И они не смогут не донести до Всевышнего твое желание. Если оно будет от чистого сердца, вот увидишь, перемены не заставят себя долго ждать. Гранитная стена, как снег, растает.
– Вы, оказывается, философ, – улыбнулся парень. – Если бы это так легко, все люди только бы и делали, что желали желать, и, своего достигнув, тихо на своем месте сидели. Даже пальцем не надо было бы шевелить.
– Мысль – первична. На свой телефон посмотри. Его ведь сначала кто-то мысленно осуществил. Ночи напролет думал. Теперь плодами его мечты все человечество пользуется. Идеи ведь в небесах пребывают в распоряжении Властелина Бытия. Надо только уметь их ловить. Они открываются только людям с чистой совестью и очень трудолюбивым. Вот возьми, например, доску с парусом, на которой я плаваю. Она – тоже мечта, желание, рожденная знанием. Поглядеть – просто кусок доски с тонкой пластмассовой пластиной. А при ее помощи я целый день по озеру плавал.
– А вы сами с мечтой живете? – не удержался Камиль от вопроса к ночному собеседнику, как только тот, волнуясь, продолжил свою мысль.
– Жизнь как вода, непостоянна, переменчива. Сегодня бывает ясно, завтра – дождь. И ветер в ту сторону, куда ты хочешь, не дует. Однако нужно плыть. Мечта – твой парус, доска под ногами – твое знание и мастерство. И айда, вперед! Если ветер сбил или если кто-то столкнул, с ними не борись, свои силы и свое время золотое не трать, себя тоже не жалей и на кого не обижайся, на доску взберись и снова плыви! Мечта человека счастливым делает.
– Тем не менее, я – реалист, – возразил Камиль, когда сосед закончил свое романтическое «выступление». – Если мечты и желания не сбудутся – тогда что делать?
Похоже, соседа нельзя было смутить ни одним вопросом.
– Тогда нужно примириться с существованием той гранитной стены, с тем фактом, что ни сдвинуть, ни разрушить ее невозможно. Значит, так было надо. Это препятствие должно было возникнуть точно на твоем пути, точно в это время.
– А что потом? – спросил юноша, крайне удивленный.
– А дальше надо начать движение в противоположном направлении. Повернуться на сто восемьдесят градусов!
– Потом?
– Земля ведь круглая?
– Да, круглая.
– На сто восемьдесят градусов развернешься и начнешь двигаться в противоположном направлении и выйдешь как раз с обратной стороны той гранитной стены. И спасибо стене скажешь. Ты из-за нее сколько стран прошел, свет повидал, ума набрался.
Долго разговаривал Камиль с этим то ли философом, то ли поэтом в душе. Слова необычного человека, который, по его признанию, работал в НИИ научным сотрудником, зиму проводил на лыжах, а лето на воде, не были просто словами. Жаль, имени его не спросил. Наутро не было ни ночного собеседника, ни его палатки. Утром озеро было спокойным, небо ясным – как будто и дождя не было. Озеро тоже, как люди, тоже взволнуется, рассердится, а потом снова в прежнее состояние возвращается, – успел подумать Камиль. Ведь дожди, если и нарушают их спокойствие, то подпитывают их.
Только глинистые берега да влажная трава напоминали о прошедшем ливне. Чайки летают в поисках добычи, быстрые стрижи охотятся за мошками. Берег спокоен. Все спят.
– Давай на родник, – предложил Камиль.
– Давай, – согласилась девушка.
Взобравшись на крутой берег и взявшись за руки, зашагали в сторону родника неподалеку от дороги.
Родник был отлично обустроен. Вокруг небольшой деревянный сруб, и название родника обозначено. Гульбика, оказывается, его зовут. И выбивается из-под земли с такой силой. А вода совсем ледяная, аж зубы ломит, и вкусная очень. Умывшись и утолив жажду, поднялись выше родника. На горе там и сям ягоды спелые, красные. Камиля быстро собрала горсть ягод и протянула их юноше.
Замерли, глядя на широко раскинувшееся перед их взором озеро Аслыкуль. Здесь, на высоте, и думалось лучше, и обзор был шире. Всякие мелочи исчезли сами собой. Руки, как крылья раскинув, над озером взлететь хочется.
– Камиль!
– Ау!
– Спасибо тебе, любимый! Как прекрасен этот мир, эти горы, это озеро! Как счастливы мы!
– Я люблю тебя!
– Я тоже, любимая… До смерти! Очень-очень! Только ты дай мне слово, что не бросишь меня.
– Даю! Вот перед озером Аслыкуль даю!
– Что бы ни случилось, друг друга ждать. Ни на кого не заглядываться.
– Договорились, Камиля!

12
После отдыха на Аслыкуле Камиль начал чувствовать себя более уверенно. Ночной разговор тоже поднял дух. И у девушки настроение хорошее. И они условились поговорить с родителями насчет свадьбы. И предлог к тому имеется – день рождения Камили скоро.
– Ты сначала с отцом поговори, – посоветовала она. Я уже потихоньку намекнула ему, он вроде не против. А на день рождения я никого приглашать не буду. Отец, мать и я – втроем только будем.
На следующий выходной парень с охапкой роз взял курс по направлению к дому любимой. Марс Калимуллович, отец Камили, его появлению нисколько не удивился. Держался очень спокойно. Только Наргиза-ханум, увидев его, побледнела, побагровела и, как чайник, вскипела. «Ага, вот ты, оказывается, какие планы строила под предлогом дня рождения», – бросила она злобный взгляд на Камилю, суетившуюся вокруг праздничного стола.
Среди сидящих возникло чувство крайней напряженности. Нервы натянулись, как струны у скрипки. Разговоры вокруг дня рождения шли ни шатко ни валко. Только одна Камиля говорила и смеялась без остановки. Вкус аппетитного балиша никто даже не почувствовал.
Немного погодя Марс Калимуллович вышел в сад покурить, Камиль последовал за ним. Батталов, никогда не куривший, задымил сигаретой. Предложил и Камилю, но тот отказался.
– Не пьешь и не куришь, говоришь, – улыбнулся, испытующе глядя, Марс Калимуллович.
– Да.
– Вы, молодые, конечно, другое поколение, – сказал Марс Калимуллович. – Вам все легко дается. Даже на вредные привычки мода прошла, – улыбнулся он.
– У каждого времени свои трудности, ответил, посерьезнев, Камиль: – И у нас трудности постоянно на пути стоят. Например, мы с Камилей хотели бы пожениться. Но боимся, что Наргиза-ханум против будет.
Марс Калимуллович снова кинул взгляд на юношу. Улыбка на его лице погасла.
– Ай-хай, Камиль, – мотнул он головой. – Легче из камня воду выжать, чем ее согласия добиться. Кто-кто, а по строптивости она в районе первая. И вообще, мир теперь в руки женщин переходит, ты чувствуешь это? Они и дома, и везде управлять хотят. Так, я думаю, это неправильная тенденция.
– А вы? – глядя прямо в глаза Марса Каллимуловича, спросил Камиль. – Вы тоже против?
– В принципе я не против, – улыбнулся Батталов. – У вас, молодых, свой взгляд на жизнь. Кто возжелает – и мясо змеи отведает. В принципе, я в вашем союзе ничего страшного не вижу: у обоих у вас есть профессия. Ты моей дочери нравишься.
– Спасибо, – ответил сдержанно Камиль.
Когда Марс Калимуллович докурил, оба вернулись в дом.
Самый тяжелый разговор должен произойти вот сейчас. Положив в дорогие чашки тонкие ломтики лимона, Камиля разлила чай. А у самой руки трясутся: длинный носик белого фарфорового чайника дает тонкий звон. Вот Наргиза-ханум вошла в столовую. В руках поднос виноградом: зеленым, красным, черным… Поставила его на то место, где только что пыхтел балиш – большой мясной пирог. Задев руками бокал, Камиля нечаянно повалила его, хорошо, что был пустой, не разбился. Напряжение за столом достигло своего высшего предела: тишина просто была готова взорваться.
– Мама, – произнесла Камиля, нарушив обстановку тяжелой нервозности. – Камиль хочет сказать несколько слов тебе.
– Какие слова могут быть у него ко мне? – оборвала резко Наргиза-ханум.
Назад пути не было.
– Мы бы с Камилей хотели бы пожениться! – выдал Камиль.
Губы Наргизы-ханум, и так тонкие, вытянулись в ниточку. Шея покрылась красными пятнами, лицо просто перекосилось от злобы.
– Камиль, сынок, я, что, раньше не говорила тебе? Только через мой труп. Тебе… ровню надо искать! – Наргиза-ханум прихватила из блюдечка на столе сразу пять-шесть ломтиков лимона и кинула их в свою чашку.
Эти слова, эта ледяная тишина пронзили насквозь сердце парня, как острым кинжалом. Даже сам не замечая, он потянулся рукой к левой стороне груди.
Камиля заплакала навзрыд и выскочила из зала, налетела на цветок с крупными мясистыми листьями. Дорогой горшок свалился на пол, треснул пополам, и на дубовый паркет рассыпалась черная земля.
Юноша сумел быстро взять себя в руки. Оказывается, он не только в больнице, но и в жизни, как подобает настоящему врачу начал вести себя. Наргиза-ханум продолжает что-то говорить, а Камиль, переведя взгляд, замечает у нее морщины, начавшие бороздить кожу лица, обращает внимание на ее учащенное дыхание, затем взгляд падает на вены на ее руках, видит, как они вздулись и отекли, даже деформировались. Оглядел фигуру и с жалостью отметил – артрит. Организм гложут гнев, злость, чувство обиды. Все это медленные, но явные и упрямые признаки болезни. И он на Наргизу-ханум ни обижаться, ни сердиться не может. Она – мать Камили. К тому же, больной человек, нервы не в порядке…
Марса Калимулловича тоже осмотрел с головы до ног. И у него, как свойственно всем руководителям, за ровной, приветливой улыбкой, скрывается усталость, живот заметно потолстел, видимо, сильна привычка снимать едой усталость и стрессы.
И вот Камиль, спокойно распрощавшись, как будто не со злонравной матерью любимой девушки и спокойнейшим ее отцом, а просто с пациентами, покинул этот красивый, роскошный, богатый дом. Камили не видно. Она, наверно, закрылась у себя в комнате. Вечером позвоню, решает юноша и направляется домой.
Мать собирала в огороде смородину. Нынче она удалась: ветки на кустах все усыпаны ягодами, и под их тяжестью сгибаются до самой земли. Мать ни слова не сказала. Но желание узнать, чем разговор у Камили закончился, было у нее на лице очень хорошо написано. Камиль придвинул к себе валявшийся неподалеку чурбак, уселся на него и принялся тоже собирать ягоды. Точно так же он помогал матери, когда учился в школе.
Пришлось обо всем рассказать.
Мать оставила работу, немного помолчала и потом сказала свое слово:
– Не считаются с нами, не признают нас, сынок! Кто мы им? Я – простая учительница, ты – студент. Отец – инвалид. Кто знает, может, и по их вине.
– Ты что говоришь, мама?! – даже подскочил юноша. – Какая вина?
– Как какая, не они ли, думаю, организовали ту аварию, в которую попал твой отец. Тогда некогда было разбираться, отца надо было спасать: с Батталовым он разругался ведь тем летом.
– Почему?
– Отец не позволил землю выделить одному уфимскому богатею. Но все равно взяли. Знаешь за улицей Луговой участок за забором с колючей проволокой на берегу Белой? Там и дом трехэтажный стоит. Незаконный он, этот участок. Его хозяин с Батталовым – давние приятели. Человек, который Батталова сначала председателем, а потом, как и он сам, депутатом сделал.
– Мама, почему ты об этом раньше не рассказала? – огорченно сказал Камиль.
– А что? Неужели что-то изменилось бы? Ты ведь тоже такой же упрямец, как и твой отец. Если вы что-то вобьете себе в голову, хоть лопни, ничего не сделаешь. Говорить бесполезно. Вот теперь ты и сам узнал, кто такие есть Батталовы. Обжегся. Притом, не первый раз, уже второй.
– Эх, мама! – вздохнул тяжело Камиль. – Я ничего не могу поделать. Я люблю Камилю. Очень сильно. И я слово ей дал.
– Сынок, разве можно любить дочь людей, которые твоего отца, меня врагами считают, ненавидят нас? Думай немного, если ум у тебя есть. Не хочешь о нас думать, подумай о себе. Они страшные люди. Отца твоего погубили. И тебя погубить много не спросят. Два раза предупредили, третий раз даже предупреждать не станут. Больше про дочь Наргизы думать не смей, даже имя ее забудь. Девушек полно. Вон Диана, дочь соседки Фании. И умная, и обходительная. И такая гостеприимная. А эти! Кто они такие? Ладно, жизнь – колесо. Как ветром сдует, даже не почувствуют, как со своих кресел слетят.
– Хватит, мама,– прервал ее Камиль. Хотя от противоречивых чувств и мыслей страдала душа, у него нашлись силы повернуть разговор в шутливое русло. – Ты же учительница. Тебе не подобает такие слова говорить. – Некоторое время мать смотрит на сына с недоумением, затем поджатые губы ее смягчаются, даже начинают улыбаться…
Вслед за ней улыбается и Камиль. Но когда он зашел домой, прошел в комнату, где лежал отец, в его сердце закралось сомнение. А если все, что говорит мать, является правдой? Разве можно любить дочь тех людей, которые погубили его отца? Или именно по этой причине Наргиза-ханум препятствует им?
Нет, это никак не помещается в голове. Мать зря беспокоится. Ее тоже можно понять. Ей тяжело, очень тяжело. И за больным мужем надо ухаживать, к тому же и с Камилем столько проблем.
Тяжело вздыхая, он смотрит на спящего отца, и от чувства жалости у него перехватывает дыхание. Состояние отца ухудшается день ото дня. Ему и сидеть теперь тяжело. И не ест совсем. Мать, измельчая, разминая продукты, старается кормить его разнообразно, но ослабленный организм не может усваивать пищу. Вся еда, вернее, питье, – несколько чашек чая с молоком и один-два ломтика размоченного хлеба в день. Все это видеть очень тяжело. Хотя Камиль и сам учится на медика, он прекрасно видит свое бессилие перед болезнью отца, пусть медицина и ушла далеко вперед, но есть немало случаев, которые ей не по зубам. Наверно, когда-то, в зале суда отец приводил людей в трепет одним своим взглядом, и в голосе его звенел металл… А сегодня… Кажется, Камиль и то начал понимать… Законы, которые пишут люди, может быть, и хороши… Однако как ограничены возможности медицины, так и властители государства – лишь только люди, а не обладатели божественной силы. И сила, и власть – ветру подобны, то и другое – временны. И законы, которые принимаются людьми, не могут объять всю глубину жизни, не могут объяснить все поступки членов общества.
Диана, говорит мать. А ведь в свое время ее мать – соседка Фания-апа, из-за его отца полгода отсидела в колонии. Когда в молочном цеху пропало несколько коробок масла, в этом обвинили Фанию-апу. До возвращения матери Диану воспитывала ее бабушка. На первый взгляд, отец, как прокурор, на этот случай мог бы и закрыть глаза, а с другой стороны, все улики были против нее, даже свидетели нашлись. В связи с этим Камиль вспомнил то, что произошло с ним четыре года назад. Тогда тоже свидетелей хватало. Верно, потом отец Фание-апе помог: большую роль в этом сыграл нанятый им адвокат. Но только все равно осадок от этого у всех остался… Такое не забывается.
А сегодня его мать сватает ему Диану, дочь Фании-апы. Верно, Диана – хорошая девушка. Красивая, скромная, воспитанная. Но в сердце Камиля – другая. Камиля ни в чем не виновата. Она чиста как утренняя росинка. Ему больше никто не нужен.
Удивительно, но когда, казалось бы, нужно было отступить, сдаться, у него, наоборот, неизвестно откуда появляются новые силы, в душе рождается вера в самого себя, даже чувство упрямства. Он становится только сильнее, если возникает какое-либо препятствие. И не пугается, и не теряется. Асанбаев тоже за это его хвалит. «Из тебя хороший воин получился бы, – говорит. – Но неважно, если хороший хирург выйдет, тоже неплохо. Хладнокровие – конек хирурга». Вот и сейчас, когда, сжав зубы, приготовился вспоминать те времена, спокойно решал для себя: что бы ни случилось, если даже с неба на голову начнут падать камни, он ни за что не отступится от Камили. Готов ждать сколь угодно. Если надо, всю жизнь будет ждать. Лишь бы она не передумала. А красивые мечты, клятвы, которые они дали друг другу, их крыльями будут.

13
За прошедшее время в его учебе произошло много нового. Уже со второго курса Мажит Мидхатович начал привлекать его к операциям в качестве ассистента. Нынче он сделал свою первую операцию. Проследив за ходом операции, учитель заключил: «Рука у тебя легкая, похоже. Какова она на самом деле, узнаем по состоянию пациента». А пациент, дай Бог ему здоровья, быстро встал на ноги, и шов отлично зарубцевался. «Хирург может быть и образованным, и мастером хорошим, – сказал он тогда, – но от руки тоже много зависит. А это – от Бога. Если он даст счастье – то даст, а не даст – нет. Пациент, попавший к счастливому хирургу, тоже счастлив».
Вот он сидит среди серых стен больничной столовой и ест пшенную кашу. Это ли счастье? Кому-то эти коридоры, больные, коллеги в белых халатах могут показаться, скучными, серыми. А у него вся жизнь здесь проходит. Он так привык к больничной обстановке стресса, к её темпу. Другую жизнь и представить трудно. Благодарность больных возносит его к небесам. Работу, которую другие выполняют не совсем охотно, он делает с любовью, легко и быстро. Товарищи относятся к нему с некоторым удивлением, дразнят, что он – фанатик. Кто-то из сокурсников поступил в институт по настоянию родителей: после получения диплома с больными даже знаться не собираются, на лекции не ходят, а к началу сессии на иномарках, гружеными пакетами с гостинцами-дарами, отцы-матери экзамены чадам сдавать помогать прибывают. Кто-то карьеру делать нацелился, заведующим отделения стать, а если повезет – то и главврачом. Есть и такие, что после первого-второго курса учебу бросают. Кто-то, таких в группе насчитывается пять-шесть человек, хочет стать настоящим профессионалом в своем деле: лекции они, можно сказать, глотают, на практических занятиях преподавателю, не отрываясь в рот глядят, вопросами засыпают. Камиль тоже в их числе.
Чтобы счастье было полным, нужна семья. Однако на этом пути он то и дело натыкается на непонятную, недосягаемо высокую, бесконечной длины стену. Может быть, подумывает иногда он, не суждено мне с Камилей быть вместе. И она не в настроении последнее время. И ревновать начала. Ее тоже можно понять. Домой с работы вернется, и целый день одна в четырех стенах. Работа у нее не простая – она специалист финансового отдела в городской администрации. В супермаркеты ходит, кино смотрит. С Камилем хотела бы каждый день видеться, но он часто на дежурства остается.
Все как будто бы обычно у девушки. Родители готовы каждую пылинку с нее сдувать, любую прихоть ее исполнять. А она, как цветок осенний, с каждым днем увядает. Камиль уж беспокоиться начал: не заболела ли она. Когда он высказал свои опасения и предложил обследоваться, девушка только рукой махнула, хватит, мол, и того, что сам день и ночь, как ненормальный, в своей больнице пропадаешь.
Только подозрения юноши верными оказались. С девушкой на работе во время обеда приступ случился. Ладно скорую помощь быстро вызвали и в больницу отправили. И куда, говорите? В ту самую 12-ю больницу, где он практику проходил. Диагноз: гангренозный аппендицит. Операцию Инна Халиковна делала. Она, хотя и не считалась мастером, но была неплохим хирургом. Внеплановая операция, ее дежурство, выбора нет. Камиль – ассистент.
Как тяжело видеть побледневшее лицо любимой, ее запекшиеся губы, неподвижное, словно поникший цветок, тело. Сердце надрывается!
Однако молодой доктор быстро взял себя в руки. Раскисать, чрезмерно предаваться чувствам – значит вредить себе и пациенту. Чувство жалости не на пользу болезни, только во вред. И он, как обычно, произнес про себя слова благословения. «С сердцем льва, с глазами беркута будь», – подбодрил себя и настроил на нужную волну. Ассистент по взгляду, даже по мимике, должен понимать, что нужно хирургу, заранее предвидеть ход операции. И вдруг… Что он видит?! Инна Халиковна, кажется, ошибается? Тампон еще в ране, а она зашивать собирается. Юноша недоуменно взглянул на нее. Потом, обернувшись, взглянул на бледное, бескровное лицо любимой. Она такая слабая, беспомощная. У Камиля сжалось сердце. Снова бросил взгляд на Инну Халиковну, на ее маленькие руки, тонкие пальцы. Они просто саван шьют для Камили. Необходимо остановить эти пальцы! Немедленно! И его левая рука трогает локоть хирурга, а правая указывает на пропитанный кровью тампон в ране. Большие глаза Инны Халиковны становятся еще больше, округляются и удивленно глядят на него, через секунду удивление в них сменяется благодарностью. Тампон извлекается, все, что необходимо, делается.
Это мгновение Камиль не забудет никогда… День, когда был положен под нож родной человек, чувство огромной ответственности, ледяное дыхание смерти навсегда впишутся в его память огненными строками. И он даст себе клятву. Во время работы никогда не терять бдительности. Выполнять работу честно, не смотря на то, кто есть кто.

14
На следующий день, после операции, сделанной Камиле, в хирургическом отделении случилось неожиданное происшествие. Был проливной дождь. На трассе Уфа – Белорецк на опасном подъеме под названием «Елмерзэк», по-иному «Тещин язык», произошла крупная авария, и оттуда доставили пострадавших людей. Двадцативосьмилетний водитель пассажирского автобуса не справился с управлением на мокром асфальте и врезался в фуру, груженную обувью. Двое погибли, шесть-семь человек доставили в травматологию, девять человек – сюда, в хирургию. У кого печень раздавлена, у кого – легкое повреждено – почти все тяжело раненные, требуется срочная помощь. Молодым врачам, в том числе и Камилю, пришлось взять в руки скальпель.
К беде, горю, боли нельзя ни привыкнуть, ни оставаться равнодушным. Да, мастерство твое растет, но, глядя на испуганные, изможденные лица больных, выдерживать их умоляющие, на тебя устремленные взгляды – тяжело. Если б только от него все зависело, Камиль облегчил бы страдания каждого. Но ты не можешь сотворить чудо. Делаешь, что умеешь и отдаешься на волю Божью. Остальное – дело везения. Бывает, привозят одного богатого пациента. Деньги предлагает, в платной палате лежит, только райскими яблоками не питается. В это время в соседнюю палату кладут бомжа. У обоих один диагноз, один курс лечения. Бомж на глазах поправляется – лечение на пользу идет. А дела соседа с каждым днем все хуже и хуже.
Травмы одной шестидесятитрехлетней женщины по сравнению с другими казались более легкими. Поломаны несколько ребер, на животе небольшая рана, надо будет зашить. Женщину передали Камилю. Взглянув на ее лицо, молодой доктор немного растерялся. Почему-то оно выглядело как у тяжелобольного, осунулось, нос и подбородок заострились. Во взгляде – тяжелое страдание. Хотя УЗИ провели тщательно, внутренние органы не повреждены, анализы не такие уж и плохие. Все-таки, до того как начать зашивать ту рану, шириной в ладонь и глубиной в один сантиметр, Камиль решил еще раз прощупать живот пациентки. Нет, что-то идет не так. С правой стороны нечто вроде плотной шишки, наполненной жидкостью. Ее ведь не было, когда делали укол. Или это кровоизлияние? Наверное, нужно пригласить врача для проведения УЗИ. Но он не смог быстро прийти. Минут десять прошло. Кроме того, давление начало падать. УЗИ показало разрыв селезенки и наполнение полости живота кровью. Быстро оповестили Асанбаева. Сделали операцию. Но уже было поздно. Женщина умерла на операционном столе… Она стала первым пациентом, умершим на глазах Камиля.
Молодой человек почувствовал, как прошла холодная волна по его спине, как ёкнуло в груди сердце.
Когда он выходил из операционного блока, направляясь в ординаторскую, навстречу ему попалась молодая пара. Красивая светловолосая девушка кинулась к нему:
– Скажите, вы ведь Юнусов? Как моя мама? Сказали, что операцию вы делали. Когда маму могут выписать? Она ведь к нам на свадьбу ехала.
Молодой врач, не останавливаясь, прошел в ординаторскую. Однако девушка не отставала от него. Она была еще больше испугана.
– Как состояние моей мамы? Почему не отвечаете?
Голова Камиля клонилась все ниже и ниже. Да, студентами они изучали специальный предмет о том, как вести себя с пациентами и их родственниками. Но сейчас он совсем растерялся. И, подняв от стола побледневшее лицо, смог только сказать:
– Мы сделали все, что от нас зависело.
Девушка не заплакала. Только побледнела. Вопрос и мольба во взгляде сменились чувством невыразимого горя и ненависти одновременно. И ни слова не говоря, словно человек, внезапно столкнувшийся с чем-то ужасным, вышла, пятясь, в открытую дверь. Ну, сказала бы хоть одно слово, закричала бы, заругалась… Она, как бы половину своего горя, переложила на плечи Камиля.
Эти сутки в хирургическом отделении, этот взгляд, это лицо девушки в потёках туши навек останутся в его памяти как самые тревожные и самые горестные. Не смог проснуться после наркоза один из близнецов-студентов, перед рассветом ушла семидесятилетняя старушка…
Про аварию повторяли в каждом выпуске новостей. Фотографиями её был заполнен весь Интернет. Автобус превратился в настоящую кучу металлолома. Вокруг разбросаны вещи пассажиров. Вот лежит игрушечный мишка без одной лапки. Вот коробка из-под торта, перевязанная лентой, надпись «Со свадьбой!». На ленте густые красные пятна.
На следующий день врачи собрались на оперативку. Асанбаев был в плохом настроении, однако он никого не винил. Но Камилю невероятно тяжело. Хоть и без причины, он все же чувствовал себя виноватым. Селезенка погибшей женщины повреждена уже во время аварии, когда больную перемещали с каталки на операционный стол, порвался кровеносный сосуд – к такому выводу пришел Асанбаев. Но сердцу не прикажешь… Ко всему прочему, болеет и Камиля…

15
Он осторожно открыл дверь, огляделся и вошел внутрь. Камиля спит. Одно мгновение, таясь, глядел на нее. Лицо, хоть и похудело, осунулось, это не испортило красоту, наоборот, придало ее облику какую-то утонченность. «Тургеневские девушки» – говорили о таких в учебниках русской литературы. Да, есть некая схожесть с дворянскими девушками у Камили. Никак не скажешь, что она – дикий полевой цветок. Нет, она – прекрасная роза, выросшая в тиши, в оранжерее, не знавшая ни дождя, ни ветра. Нет – она изящная орхидея…
Молодой организм ведь выздоравливает быстро. Марс Калимуллович и Наргиза-ханум прибыли сразу же в день операции, после выписки из реанимации перевели дочь в двухместную платную палату. Таких больных обычно в больнице долго не держат, но Батталовы хотели, чтобы Камиля полежала подольше.
Наргиза-ханум сторожила дочь и днём и ночью. Камиль мог бы на прошлой неделе поменяться дежурством с одним своим другом, но не захотел попадаться на глаза Наргизе-ханум и портить той настроение. Ей ведь и так нелегко. И сегодня он первый раз зашел в палату только тогда, когда женщина вышла в магазин. На пять-десять минут.
Камиле, должно быть, недавно сделали укол. Она крепко спит… Подвинув поближе табурет, юноша сел поближе к ее изголовью. Незаметно для самого себя потрогал кончики ее пальцев, погладил девушку по лицу, прикоснулся к губам… Что представляет собой тело без души? Туловище без сознания, без дыхания… Рассвет без соловья, весна без ручьев, дом без окон, дерево засохшее… Где улыбка Камили, где грустный и нежный одновременно взгляд?
– Ты-ы-ы?
Юноша вскочил с места. Зеленые, горящие огнем, как у зверя, попавшего в капкан, глаза Наргизы-ханум ничего хорошего не предвещали. Как на месте пойманный вор, осознав свою вину, Камиль потихоньку попятился к двери. Однако в эту секунду ханум схватила его за локоть.
– Камиль, умница, подожди-ка.
Растерявшись, Камиль споткнулся и остановился.
– Давай поговорим.
Она уселась на кровать. Юноша пододвинул поближе к ней табуретку от изголовья Камили, сел рядом. Только она ничего не слышит, ничего не чувствует, спит мертвым сном.
Схватив со стола белоснежное полотенце, ханум зарывается в него лицом. Пытается унять льющиеся слезы. Вместе со слезами капают идущие из сердца слова:
– Камиль, умница, умоляю.
– Наргиза-апа…
– Камиль, я знаю, вы ведь четыре года встречались. Я знала это… Но ты ведь умный парень. Как ты не понимаешь? Камиля – мой единственный ребенок. Она мне дороже меня самой. Я ее сколько лет плакала – выпрашивала. У Господа Бога вымолила. Молю тебя, не трогай ее, оставь ее. Она мне очень-очень дорога. Понимаешь ты это? Слышишь меня? – И вдруг она упала на пол, кинулась на колени перед Камилем… Смутившись, юноша встал и, наклонившись, попытался поднять ее. Но тщетно… – Как мне убедить тебя, Камиль? Как мне объяснить тебе боль моего сердца? Умоляю, ради Бога, не трогай ее, уйди с ее дороги. Не делай ее несчастной!
Что-что, а против слез Камиль бессилен. Пусть клянут, пусть бьют его, он даже не охнет, а вот от слез у него поджилки начинают трястись.
– Наргиза-апа… Камиля ведь сама…
– Она забудет, забудет, должна забыть… Она ведь еще такая молодая… Она ведь еще ничего не понимает, жизни не знает. Пройдет. Все пройдет. У нее вся жизнь впереди. Я хочу, чтобы она была счастливой!
– А почему вы все решаете за нее? Может быть, Камиля свое счастье по-своему понимает? Вы об этом не думали?
– Она тебя увидела и забыла. Она ведь, кроме тебя, и не знала никого. Вот выздоровеет, тебя забудет, другие появятся.
– Что, за четыре года в университете так никто и не нашелся? – не удержался от вопроса юноша. Нефтяной университет – это гнездо молодых парней, почему ни один из них не приглянулся ей? Вы об этом не думали?
– Дочка ведь еще молодая. Совсем неопытная. У кого не было первой любви? Она приходит и проходит. Забывается. Разве и я не влюблялась? А мы с Марсом вот уже тридцать пять лет душа в душу живем.
Что мог сказать Камиль? Он только одно знал: что любит Камилю. Он чувствует и не только чувствует, верит: они будут очень счастливы. Но сейчас ее мать стоит на коленях и умоляет оставить любимую. У кого больше прав на девушку: у Камиля или у Наргизы-ханум? У меня – говорит ему сердце. Я люблю ее, она любит меня всей душой. Мы очень счастливы будем. Но разум говорит: больше права она, мать. Она пятнадцать лет ждала ее, у Бога вымолила. Грудным молоком вскормила. Ради нее себя не щадила…
Сердце его тоже начинает смиряться. Сделав несчастной ее мать, сможет ли он стать счастливым? Мысли путаются…
– Сынок! Умоляю тебя, не отбирай у меня Камилю!
Камиль замолк. Последние события, болезнь девушки, вчерашний несчастный случай, бессонная ночь – все это утомило, обессилило его. Он вдруг вспомнил дочь погибшей женщины, ее полные ненависти глаза и с ресниц вместе со слезами стекающую тушь. Как она с ужасом пятится от него к двери. И она тоже его винила…
В том, что матери ее лишил, обвинила. Почему все эти события разом на него навалились? Вот и Наргиза-ханум ждет, устремив на него взгляд, полный надежды и ненависти. И она проклинает Камиля, обвиняет его в том, что он хочет отнять у нее дочь.
Внезапно в памяти возникла ночь на берегу Аслыкуля. «Ты ведь тоже хотел отобрать у матери единственную дочь, которую она ждала пятнадцать лет», – сказал ему тогда ночной собеседник. Эта мысль лишает его последних сил, жжет его сердце, как на горячих угольях. Нет, он не злой палач. Нет!
И вот ему снова уже в который раз, приходится подчиняться судьбе… И он, как вчера, склонив голову, сказал: «А что вы хотите, Наргиза-апа?»
По лицу женщины пробежал луч надежды. Она поднялась с колен, встала перед Камилем, взяла его руку в свою мягкую ладонь.
– Ты исчезни пока из ее жизни, Камиль. Хотя бы на год. Потом посмотрим. Вот увидишь, все будет хорошо. Все изменится. Ты постарайся, ты же умный парень, не потеряешься. Марс Калимуллович с вашим ректором давние хорошие друзья. Может договориться о хорошем месте для твоей стажировки. Хочешь?
– Ладно, – сказал молодой человек. Для того чтобы мать Камили не лила из-за него слезы и не смотрела на него с ненавистью, он готов был в эту минуту сбежать хоть на край земли…
– С твоей мамой я сама переговорю, – сказала, оживившись, Наргиза-ханум. – И об отце не горюй. Поможем. От тебя я только одно прошу: в течение одного года не общайся с Камилей.
– А что будет с ней? Ей как объясните?
– Об этом не волнуйся, – ответила успокоившаяся ханум. – Я ведь – ее мать. Кто может лучше меня знать, что ей сказать.
Камиль все же нашел в себе силы, чтобы задать вопрос, который больше всего волновал его:
– За что вы меня так ненавидите? Не считаете ровней своей дочери?
– Причина не в тебе, дорогой Камиль.
– А в ком, Наргиза-апа? Разве есть такое, о чем не знаю я? Наверно, это как-то связано с моим отцом?
– Да, – ответила Наргиза-ханум. – Имеется связь и с твоим отцом.
В это время девушка застонала, зашевелилась, сделала неуверенную попытку перевернуться. Мать, встрепенувшись, кинулась к ней:
– Доченька, свет очей моих!..
Камиль вышел в коридор и пошагал на другой конец хирургического отделения. Плечи его поникли, как будто на них целая гора навалилась всей тяжестью.
Не бросил ли он слово, не подумав? За ним ведь есть и клятва, которую он дал любимой на берегу Аслыкуля. Только одно утешает, душу греет: год – это как никак не вечность… Рядом с надеждой и страх клубком змеи свернулся и, свой ядовитый язык высунув, зашипел. Однако Наргиза-ханум что-то знает. Вон, сказала ведь: «И с твоим отцом связь имеется» …

16
Камиль, любимый… Что случилось? Почему ты не отвечаешь на мои письма? Почему хотя бы два-три слова не напишешь? И номер телефона сменил… Страничку «ВКонтакте» тоже не обновляешь… Но видно же, что ты ее на дню множество раз просматриваешь… Ты читаешь все, что я пишу, знаю это…
Почему ты мучаешь меня, любовь моя? Ведь знаешь, что, кроме тебя, мне никто не нужен. Ты – солнце в моем небе. Твой свет озаряет мои дни. Без тебя вечная тьма была бы в мире. Самое трудное – я не знаю, где ты. Недавно шла по улице, а навстречу мне идет твоя мама. Увидела меня – и, как будто Бабу Ягу встретила, перебежала на другую сторону улицы. Я ее догнала и спросила про тебя. Узнала, что ты далеко, на стажировке. Где? Зачем? Этого она не сказала. Будто на работу торопится, и убежала.

* * *
…Я знаю – ты читаешь все, что я пишу. Я чувствую, что ты думаешь обо мне. Вон в окно заглядывает полная-полная, круглая-круглая луна. И ты смотри на нее, пусть наши взгляды на луне встретятся.

* * *
…Мне тяжело. Я желтею, как березка возле нашего крыльца. Виновен в этом ты.
Мне бы одного твоего взгляда, одного твоего теплого словечка хватило – я бы до седьмого неба поднялась… Только тебя нет.

* * *
А ты знаешь, я стихи писать начала, Камиль. Когда училась в школе, про уроки литературы даже не думала. Теперь же сборники поэзии прямо глотаю… И по-русски читаю, и по-татарски. На душе немного легче становится. Оказывается, не только я одна сохну-страдаю. У других тоже душа переполнена, сердце горем по́лно, оказывается…

Привет,
Привет,
В каждой эсэмэске
Тонна тоски,
Не высказанные слова,
Не подаренные ласки.

Семь месяцев прошло с тех пор, как мы не виделись. За эти семь месяцев был ли хоть день, чтобы я не думала о тебе? Наверно, нет…
На дворе зима. Падают первые снежинки. Я разговариваю с ними: «Эй, снежинки! Вы ведь с высоты, с неба падаете. Наверно, вы оттуда, сверху, на Землю глядя, моего любимого видели… Где же он? Почему от него ни одной весточки нет?» – спрашиваю я. Снежинки безмолвны.
Ты и не спрашиваешь, как у меня здоровье… Здоровье мое неважное. Никак не могу поправиться.
Мама все в Чехию зовет. Говорит, тамошние минеральные воды и мертвых оживляют. А мне не хочется ехать. Мне кажется, уедем, а в это время ты вернешься и к нам придешь, а коль нас дома не будет, обратно уйдешь, и опять надолго, очень надолго расстанемся… Да, потеряв однажды, я боюсь снова потерять тебя, милый…
Или мы, как в том баите1, стали как Заятуляк и Сусылу? Кто же проклял, кто разлучил нас? За что мне такие мучения? Ведь мне, чтобы быть счастливой, нужен ты, рядом с тобой мне нужно быть. Каждый день голос твой слышать, дыхание твое, взгляд твой чувствовать хочу. Если бы передо мной море огня было, а на другом берегу ты был, даже не охнув, бросилась бы и переплыла. Но только я не знаю, где ты – и это самое трудное.

* * *
Вот и стало все понятно. Узнала, где ты находишься… Спрашиваешь, как? Позвонила твоему декану. Давно надо было это сделать. Оказывается, ты вместе с дочерью твоего руководителя Гайшой. Я нашла ее страницу «ВКонтакте». Посмотрела ваши фотографии, где вы в обнимку, на берегу моря. Вы – красивая пара. Спасибо. Слова твои и клятвы и гроша не стоят, оказывается. Прощай! Я больше не буду тебя своими письмами беспокоить, не стану мешать. Твое драгоценное время не буду отнимать. У тебя ведь, как я понимаю, и других дел по горло. Меня забудь! Навеки прощай!

17
…После этого письма от Камили больше вестей не было. Несколько раз в день молодой человек листал страницы Интернета, просматривал электронную почту – нет, сообщение с близким сердцу адресатом прервалось. Самое обидное – нельзя было теперь узнать, сидит девушка в сети или нет. Сколько раз, словно от горячего пламени, отдергивал он руку, пытавшуюся отправить письмо или набрать номер ее телефона, но останавливался, сдерживая себя. Нет, это не был страх перед Наргизой-ханум. Это было нежелание нарушить свою клятву. Клятва стала для него добровольно надетыми кандалами. Нет, если бы он знал, что Камиля так будет страдать, не дал бы опрометчиво слова. Но слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.
Одно утешение – время, хоть и медленно, не торопясь, тает, уменьшается. Остается только пять месяцев стажировки. Себя он тоже неплохо чувствует. Если подумать, для кого-то это – недосягаемое счастье.
Он обучается в одной из сильнейших клиник рефлексотерапии на востоке Китая. Досконально изучает каждую точку на человеческом теле. Для будущего хирурга это очень нужные дополнительные знания. Он не один – с ним еще есть Гайша. Дочь Асанбаева. Находясь в чужой стране, среди чужих людей, держаться вместе было легче, удобнее. Она старше его на четыре года, уже окончила медуниверситет, поработала специалистом УЗИ в республиканской больнице. И когда представился случай, конечно, не отказалась от поездки на стажировку в Китай. Семьи нет, когда-то с кем-то пожили, не расписываясь, – и разбежались потом.
Она – умная, спокойная девушка… Свободно владеет английским. Ничего не скрывает, правду-матку в глаза режет. В джинсах, рюкзак как будто прилип к спине, о высоких каблуках и платьях, кажется, даже представления не имеет. Весь свет объездила. У Камиля в первые же дни всю подноготную выпытала. И свой вывод сделала: «Ты – счастливец. Ни в коем случае не сдавайся. Не каждому дано взять город первой любви».
На чужбине тоска изводит. И по отцу, и по матери, и по дому скучает Камиль. Хочется подняться на гору за околицей, окинуть взглядом поселок и подставить лицо ветру с родной стороны. Даже кошка Акбика приходит и мучает во сне. Хорошо, что Интернет есть. Через него он узнает, как живут его друзья, одноклассники. Жаль, сам писать не может. Особенно обрадовался, узнав, что Радима забрали в армию. Теперь он не будет Камиле голову морочить.
С отцом и матерью общается по скайпу. Отец еще больше сдал. При мысли о нём юноше становится ещё тяжелее. Он для отца покупает разные лекарства, посылки отправляет. Стараясь забыться, все свои силы учебой и спортом занимает. В библиотеке сидел бы –не знает языка. Тем не менее, китайский уже кажется не столь непривычным. Некоторые слова и с татарским вроде схожи. «Чын» – почти совсем «чын», «истинный» по-нашему. «Бау» – «веревку» – банг называют. «Куаныч» – «радость» – «хуан» будет, даже «тан», «рассвет», у них «дан» получается. А про музыку, про мелодии и говорить нечего. Они, из России прибывшие студенты, обязаны были давать уроки русского языка китайским студентам. Китайцев русскому обучают, сами китайскому учатся. И английский тоже шлифуется. А все потому, что в общежитии он живет вместе со студентами из Индии, а с ними только по-английски можно общаться.
И днем и ночью он не выпускает из рук телефон. Ей-богу, чуть ли не каждую секунду проверяет, не пришло ли сообщение от девушки. На экране его ноутбука – фотография березки. Той, которая росла возле крыльца Камили. Но на экране, на березовых «ветках» уже давно не «висят» новые письма. А в старых он выучил наизусть каждое слово. Когда открывает их, вновь разгораются до того тлевшие угли, оживает потухавший под слоем пепла очаг. День народится – рука опять к телефону тянется, быстрее на клавишу почты нажимает: нет ли хотя бы с птичий клювик сообщения? К корням «березы» под изящную «скамейку» набираются кучи черновых писем, писем без адреса. Они не могут быть отправлены адресату. Недоставленных писем с каждым днем все больше и больше. Не хочется сравнивать их с «кладбищем писем». Они как птенцы в гнезде. Настанет день, встанут на крыло и долетят до Камили.

* * *
…На деревьях распускаются листья, Камиля. Оказывается, весна в Китае тоже весна. И небо такое же синее, и облака такие же белые. Зелени полно. Парк весь в цветах.
Ты помнишь, рассказывала как-то о березах. И здесь тоже березы есть. У некоторых кора ободрана, и они розового цвета. Как предки наши, на бересте письмо тебе напишу.
День проходит за учебой, вечером – я в спортзале. Домой приду, голову на подушку положу – и сразу засыпаю. И еще одна удивительная новость – Гайша выходит замуж. И за кого думаешь – за американца. Её отец приехал, в кафе небольшой банкет устроили. Мажит Мидхатович был поражен этим событием, но что поделаешь.

* * *
Сегодня мы сдали экзамен. Потом поехали к морю. Город Далянь, в котором мы живем, расположен на берегу Желтого моря. Глядя на море, вспоминал тебя. Моя любовь тоже как море, Камиля… Только ты дождись. Аслыкуль вспомнил. Помнишь, мы клятву дали друг другу? Верю, ты помнишь этот день. Верю, ты ждешь меня. Буду ждать, сказала ведь ты?

* * *
Время близится к концу. Но только от тебя нет никаких вестей… Нет, я не могу тебя винить, нет у меня таких прав. Муки неизвестности и мне хорошо знакомы. Мать как будто в рот воды набрала, про тебя молчок… У друзей спрашивать не решаюсь. Даже если спросишь, что потом сделаешь. А по правде, похоже, боюсь плохих вестей. Я как будто скала каменная, с отвердевшим сердцем. Меня крепко заковали. Пошевелиться даже не могу. Даже шепотом ничего сказать не могу…

* * *
Любовь моя, прости меня. Я виноват. За нашу разлуку, за твою болезнь. Моя нерешительность мне помешала. Знать бы тогда, сегодня, может быть, все сложилось по-другому. Вычеркиваю в календаре дни, которые разделяли нас. Остался всего один месяц, тридцать дней… Билеты на самолет приобретены. Еще тридцать дней! 720 часов!

* * *
Тоска моя так велика, что ни о себе, ни о тебе вообще думать не могу. Я только жду того дня, когда мы встретимся.

18
Он старается быть серьезным. Но от радости не может сдержать улыбки. Вот такси остановилось возле родного дома. Знакомый, крашеный голубой краской забор, ворота с парой нарисованных голубей. Старая яблоня возле крыльца… Яблоки уродились обильно. С облупившейся краской, такой знакомый, такой дорогой порог, тяжелая дверь, которую он сам обивал дерматином. Неожиданно из-за угла бани появляется кошка Акбика. Увидев его, испугалась, распушила хвост, как у белки, глаза – целые блюдца. Забыла абыя. Отдернув руку от дверной ручки, потянулся к кошке: «Кис-кис-кис»…
Не только не подошла, но, перепугавшись, обратно за угол бани рванула. В это время в дверях появляется мать. В переднике, даже на ноги ничего не надела, в одних носках, подбегает и бросается в объятия сына.
– Истомилась ведь вся… Ох, сынок!
Камиль переводит взгляд на лицо матери. Она сдала, устала, даже, кажется, утомлена. Сыплет вопросами:
– Как доехал? Не очень мучился в дороге? Отец ждал, ждал тебя. Устал и заснул…
– Как он?
– Потихоньку, сынок. И этому рады…
Юноша торопится зайти в дом. Ничего не забыто. Ноги по привычке несут в зал. На кровати возле окна лежит дорогой, милый человек, его отец. Руки сложил поверх одеяла. В синеватых жилах слабо пульсирует кровь. Лицо невероятно худое – одна кожа да кости.
Внезапно, что-то почувствовав, отец открыл глаза. Сначала, ничего не понимая, глядел, удивленно хлопая ресницами. Серые его глаза наполнились теплотой и светом.
«Узнал», – подумал Камиль. В левой стороне груди, возле сердца что-то защемило, и разлилось приятное тепло.
– Папа! Я вернулся, папа!
Отец взял в свои ладони протянутые для приветствия руки Камиля. Слабыми движениями он начал гладить правую руку сына. Посиневшими губами с трудом прошептал:
– И-и-и… Здравствуй, сынок. Не замерз в дороге?
«До сих пор не о себе, а обо мне беспокоится», – растроганно подумал юноша, и на глаза его навернулись слезы.
– Нет, папа, в Китае ведь тепло, и дорога спокойная была…
– Ах, вот оно как, – искренне удивился отец.
– Сам-то как, папа? Не слишком боль донимает?
– Не-ет. Ем, сплю. Только ты очень долго отсутствовал, сынок.
– Папа, я виноват. Не обижайся на меня. Припозднился немного. Около года ведь. Так получилось, папа…
– Я ждал тебя, сынок. Всегда ждал. Осень прошла, зима, весна… Август уже настал…
– Я ведь слово давал, папа. Что летом вернусь. Вот вернулся. Выучился – и вернулся дипломированным специалистом. И тебя вылечим, папа. Иголками, точечным массажем.
– На самом деле? – Отец, как ребенок, с искренней верой и надеждой смотрит на сына. – Ладно, сынок, ладно, будешь лечить… – И, устав, закрывает глаза. А сам все гладит руку Камиля. – Слава Богу, вот вернулся, ты, сынок. А то я совсем измучился… Долго же тебя не было.
Поев маминых беляшей, молодой человек утолил голод. Попил чаю, лакомясь китайскими гостиницами, слушая новости про родных, знакомых и соседей. Затем подошел к дорожному баулу, который уже давно ждал его у порога. Из него появились подарки, предназначенные отцу, матери, родственникам.
Только один изящный нарядный свёрток остался нетронутым. Это, конечно, был подарок для Камили.
Разве не почувствует материнское сердце безмолвный вопрос сына, почувствовала…
– Ты, конечно, будешь ругать меня, сынок, – сказала мать, тяжело вздохнув. – И сам ты не спросил. И Наргиза тоже ко мне приходила и говорила. Тебе про Камилю ни слова не писать, а Камиле про тебя ни слова не передавать. Надо же до такого додуматься, сумасшедшая мамочка!
– А как же Камиля? – спросил нетерпеливо юноша.
– Плохо, – ответила мать.
– Как?
– Болеет. Что случилось, непонятно, причину, говорят, не знают. Куда только ни возили. Возможности есть, деньги есть. Брось, не расстраивайся так из-за чужого ребенка, – сказала мать, увидев, как исказилось лицо сына. – Самого сколько изводили… Бог есть, он знает… – запричитала мать.
Пошатываясь, как оглушенный ударом по голове, Камиль вышел во двор. Чего-чего, а вот этого он никак не ожидал. Обо всем передумал, все неожиданные сценарии себе представил. Но не это. Намеки соседней девушки Дианы, только сейчас дошли до него.
Он снова вернулся в дом, взял приготовленный подарок – букет, сверток с берестяными письмами и снова направился к двери. Мать, выйдя из себя, встала у него на дороге, раскинув руки, как крылья.
– Ты к ним пошел? Не пущу!
– Пусти, мама. Я сейчас должен увидеть ее.
– Нет! Сколько горя они принесли тебе, сынок. Сколько я плакала из-за них кровавыми слезами. Сколько я по их вине из-за отца страдала.
Вернувшись обратно, Камиль сел на диван, обхватив голову руками. Взгляд его упал на окно. Ветви старой яблони прильнули к стеклу. Листья от измялись, скрутились.
Он поднялся с дивана и, обойдя мать, направился к двери:
– Мама, я не могу, я должен пойти.
– Ты забыл, что тебя телефонным вором сделали? Что из-за них ты целый год жил у тети Фагили… А потом в Китай тебя отправили. Я тоже – мать! У меня тоже ребенок – единственный. Если пойдешь – погубят они тебя, понимаешь ты это? В чем угодно тебя обвинят, в тюрьме тебя сгноят. Нелюди ведь они, нелюди!
– Мама, Камиля здесь вообще не при чем. Она любит меня, мама. Это я хорошо знаю. Она ждет меня…
– Может же быть такое. Колдунья эта девушка. Околдовали тебя, – с этими словами мать сникла и заплакала.
Молодой человек устремился к дому Камили. На улице кто-то ему встретился – поздоровался, кого-то узнал – кивнул. Кто-то руку протягивал, он тоже протягивал и быстро бежал дальше. Теперь никто не сможет возразить ему. Он сдержал данное слово. Он сегодня же сделает предложение. Он долго ждал этого дня.

19
Знакомая береза у крыльца. Привет тебе, березка, привет.
Девушка была дома одна. Сидела посреди зала на мягком ковре и смотрела телевизор. На столе – ваза с яблоками. По телевизору идет какая-то передача про путешествия. А она, вроде, смотрит и не смотрит. В глубоко запавших расширившихся глазах – пустота. На лице нет даже какого-нибудь признака чувства. А сама такая худая…
Камиль вошел и сел перед ней. Протянул букет роз и красивый сверток. Улыбаясь и радуясь заглянул в глаза девушки. Холодный, равнодушный взгляд окинул фигуру юноши и уставился куда-то вдаль, в бесконечность.
– Камиля! Здравствуй, любимая! Я вернулся, Камиля.
Девушка изобразила улыбку. Хотела поднять руки, но не хватило сил. Как-то беспомощно, стесняясь, взглянула на него. Из запекшихся губ вырвалось одно только слово: «Ты…».
Откинув в сторону розы, сверток с подарком, он прижал девушку к груди. И сердце его сжалось от чувства жалости: исхудавшее ее тело было тонким и мягким, как перышко.
Внезапно послышались чьи-то шаги. Наргиза-ханум, оказывается. Она нисколько не удивилась, увидев Камиля. Видимо, знала о его приезде, ждала.
– Здравствуй, Камиль, – произнесла она устало.
– Что случилось, Наргиза-апа, что с Камилей?
– Вот такие наши дела, сынок… Чахнет день ото дня. Врачи никакой болезни не находят. Только сил у нее никаких нет. И аппетит хороший, и анализы неплохие. Депрессия, говорят. И к бабушкам возили… Марс абыя ты бы видел. За полгода поседел.
– А с чего болезнь у нее началась?
– Ну, мы с ней в Чехию отдыхать ездили. Может, климат не подошел. А когда оттуда вернулись, отец запретил ей пользоваться Интернетом. Марсу говорила, не послушал, настоял на своем.
– Понятно, – сказал Камиль.
Сказал так, но что именно понятно, и сам не понял. Но одно знает – у него знания есть. Если Запад не поможет, однако, Восток ему на помощь придет. Ведь не зря он целый год тайны восточной медицины изучал. Вот уже его руки заученными движениями «слушают» пульс девушки, находят лимфатические узлы, «спрятавшиеся» вглубь биоточки.
– Затопите баню, Наргиза-ханум, – приказал он. – Я буду приходить к вам каждый день. Баня нужна будет каждый день.
Камиль берет девушку в объятия, гладит потускневшие волосы, похолодевшие щеки.
– Любовь моя, – повторяет он, – любовь моя. – Баюкает ее, как малого ребенка, утешает, успокаивает ее. – Ты выздоровеешь, любовь моя. Дай Бог, мое лечение исцелит тебя. Я ведь учился побеждать такие болезни, на которые другие врачи рукой махнули. Вот как баня будет готова, один раз тебя березовым веником попарим, второй раз – дубовым. Сегодня сделаем тебе холодный массаж, на другой – горячий массаж. Сначала – с солью. Потом – с горчицей, камфарным маслом, муравьиным спиртом. Пиявки купим, банки поставим. Средств лечения – сотни. Когда немного поправишься, в лес пойдем, на речку, на Аслыкуль. Договорились?
Девушка ни «да», ни «нет» не отвечает. Словно на этом свете у нее одно только тело пребывает, а душа ее где-то далеко путешествует. И кого она там ищет? Камиля? И в поисках Камиля душа ее заблудилась?
– Ведь здесь я! – восклицает он, ладонями девушки касаясь своего лица. – Я ведь вернулся. Ты, наверное, удивляешься, что я ничего не давал о себе знать, что ни одного письма не послал, что не позвонил ни разу? Нельзя ведь было, любимая. Я твоей маме клятву дал. Я слово сдержал. Чтобы не потерять тебя, я матери твоей данное слово держать решил. Ты помнишь, на берегу Аслыкуля мы дали друг другу слово? Ты ведь обещала ждать меня…
Длинные ресницы девушки чуть дрогнули, на лице появилось выражение то ли злости, то ли бесконечного страдания. Из глаз ее выкатились две слезы. Это был добрый признак. Пусть злится Камиля, плачет, рыдает, но пусть только не остается безразличной. Равнодушие и неизвестность – это страшнее всего.

20
От Камили молодой человек поспешил домой. Там давно, истомившись, его ждет отец. Прикосновения рук сына он принимает с таким чувством благодарности, что потускневший взгляд его начинает сиять. Но он с каждым днем худеет, усыхает. «С тела спадает», – говорит мать. Только посмотреть, как в этой невесомой фигуре, душа упрямо цепляется за с кулак величиной иссохшие мощи. Что-то еще удерживает его здесь, еще не пробил его час, еще съеден им его кусок хлеба, еще не испит его глоток воды. И Камиль надеется на чудо – его помощь пригодится. Отец ждал, когда он выучится, когда сын наберется знаний, которые помогут исцелить его. Вон ведь и Камиля чувствует себя лучше. И отец тоже поправится.
А тут и время пришло Камилю на учебу отправляться. И Наргиза-ханум изложила мысль, которую сам юноша не решался высказать:
– Камиль, сынок, может быть, ты в Уфу на учебу просто ездить будешь. Утром тебя машина увезет, а вечером обратно привезет, это мы на себя берем. Семьдесят километров – не расстояние. И отца тоже мог бы продолжать лечить.
Увидев ее умоляющие глаза, юноша поспешил заверить:
– Ладно, ладно, я сам тоже ведь за рулем сейчас.
Однако мать способ этот не одобрила: «Уставать будешь. Хватит, пусть сами другой путь ищут, а за отцом я и сама неплохо посмотрю. Тебе спокойно учиться надо. Если ты там слишком долго будешь крутиться, а здоровье Камили вдруг ухудшится, на тебя сразу всех собак повесят и посадить запросто могут».
От матери, которая раньше никогда не перечила ему, тяжко было слышать такие слова. «Сказал ведь я уже, мама, не будем разговаривать на эту тему», – старается он увести разговор в другую сторону. «Почему ты оказался таким твердолобым? Если Камиля не заболела бы, Наргиза-ханум на тебя даже не оглянулась бы, и к дочери своей даже близко не подпустила бы», – начинает она снова ворчать. Стареет, конечно, и нервы сдают. Наверно, правду люди говорят, больше, чем самому больному, ухаживающему за ним беречься надо. Должно быть, все эти трудности одолели ее, и душа ее устала.
На Новый год, не слушая сына, мать приготовила праздничный стол. Соседскую девушку Диану на помощь пригласила. Сама же, найдя предлог, куда-то отлучилась.
Хотя с Дианой они и общались по Интернету, но так, вблизи, молодой человек первый раз после долгой разлуки увиделся с соседкой. Она еще больше похорошела. Стала жгучей красавицей. Какое-то время юноша даже глаз не мог от нее отвести. Мама правду сказала: с ложечкой воды ее можно проглотить. Да еще такая расторопная. И готовить мастерица. Салаты так быстро крошит, что за руками не уследишь.
Камиля до болезни тоже такая ловкая была. Внезапно юноша очнулся, как будто его пчела ужалила. Ведь он Камилю с Дианой сравнивает. Какой-то посторонний голос будто говорит: ну и что, пусть сравнивает. Ты – здоровый мужчина. Засматриваться на красивую здоровую девушку разве грех, нет в том вины никакой. Смотри, как ласково она улыбается тебе. Камиля больна. Победит она болезнь или нет – неизвестно. А тебе нужно жениться, детей растить, работать, карьеру делать. Не будешь же всю жизнь с больными возиться.
– Камиль, расскажи про Китай, – с искренним интересом, мило улыбаясь, просит Диана. – Говорят, китайцы лягушек едят, правда это? – Подогнув ноги, она усаживается в кресло и начинает проворно лепить пельмени, а сама глаз с юноши не спускает.
Ему не хочется разговаривать. Устанавливает на телевизор флешку и открывает фильм про Китай. В комнате зазвучала мелодичная музыка, зазвенели ручьи, запели птицы.
– У тебя хорошая профессия, – сказала Диана, не желавшая сидеть молча. Без работы не останешься. Частную клинику можешь открыть. А вот я с дипломом экономиста куда денусь. Высшая ступень моей карьеры – кассир в супермаркете. Таких, как я экономистов и юристов в районе пруд пруди.
Камиль молчит. У Дианы разговоры не кончаются. Сама спрашивает и сама на свои вопросы отвечает. Как она рада! Рядом с Камилем она – просто наивный ребенок. А Камиль чувствует себя, как будто он прожил семьдесят или восемьдесят лет. События последних лет так измучили его, сделали таким взрослым. Даже виски его начали седеть. Эх, взять бы да и со всего размаху кинуть эту на многие годы растянувшуюся безвестность, сбросить с души эту тяжесть. Кинуть бы – и в те беззаботные школьные годы снова вернуться. Где вы, те дни, что с Камилей вместе так счастливо проводили? В каком бездонном таинственном омуте канули вы?
В цветастом пестром платье среди растущих возле школы берез будто бежит навстречу ему Камиля. Длинные ветки берез хлещут ее по голым рукам. На ее светлой голове нарядный венок, сплетенный из осенних листьев и цветов. Камиля! Как ты прекрасна, как сладки мечты о тебе!
Камиль открывает глаза. Сначала ему показалось, что девушка рядом с ним – это Камиля. Но образ ее начал постепенно таять и исчез. Сердце Камиля внезапно ёкнуло. Как он мог забыть! Как же он без Камили сможет жить! Если даже камни с неба будут падать, если дорогу ему даже огненная стена преградит, все равно он к Камиле пойдет. Теплым дыханием своим ее исцелит. Они, без сомнения, счастливыми будут. И он в это свято верит. Его никто, как Камиля, не полюбит. И для него этот мир только с Камилей прекрасен. Он посмотрел на стрелки часов. Девять. А он к Камиле в семь часов вечера должен был пойти. Оглядев праздничный стол и еще раз кинув недоуменный взгляд на хорошенькую и ласковую, как котенок, Диану, он схватил с вешалки куртку и кинулся к двери.
Однако, когда он уже держался за ручку, что-то заставило его вдруг остановиться. Вернувшись, зашел в комнату, где лежал отец. Он и раньше в таком же положении находился. Сколько ведь времени прошло. Охваченный страшным предчувствием, Камиль бросился к отцу. Нос его заострился, глаза провалились, а на исхудавшем, пожелтевшем лице застыла загадочная улыбка. «Отец!» – сказал Камиль, тронув его за плечо. И в одно мгновение до его сознания дошло: тело отца остыло и уже коченеет. Этот холод поднялся к сердцу, перехватил горло и вырвался наружу громким мучительным стоном: «Отец!».
Хотя бы один звук донесся. А может, звал его отец? Но только за смехом и разговорами с Дианой и громкой музыкой не услышал Камиль отцовский голос?
И, почувствовав себя страшно виноватым, Камиль опустился на колени перед кроватью. Диана тоже вся побледнела и затряслась. Но, быстро придя в себя, выключила телевизор и выбежала из дома. Сам не осознавая, юноша начал винить в произошедшем девушку-соседку. Если бы она не зашла, этого бы не случилось. Камиль, как обычно, крутился бы возле отца. Какая боль! Как же все это случилось? Да, из кухни они перешли в зал. Включили телевизор. Чтобы не мешать отцу, Камиль закрыл дверь в комнату, где он лежал. До этого он хотел покормить отца свежим бульоном. Тот не стал есть. Только на фрукты на столе показал. К спелому красному яблоку потянулся. Очистив яблоко, парень разрезал его пополам и покормил отца. Другая половинка осталась на столе в тарелке.
– Спасибо, сынок. Я уж посплю. Новый год встречать не буду. Для меня теперь, что новый год, что старый. Хорошо вам посидеть, – сказал и с усталым выражением отвернулся к окну. Пульс был как обычно, температура и все остальное в норме. Давление у него не измерил Камиль. Ведь ничего такого не чувствовалось. Все было как обычно, спокойно…
Тихо-тихо… Даже слышно, как стрелки часов перескакивают. И отец как будто только спит. Однако он уже никогда не откроет глаз и по-детски искренним взглядом не встретит взгляд Камиля. И своими исхудалыми руками пальцы Камиля сжав, не спросит: «Не замерз, сынок?». Все по-прежнему, но только его милого отца нет. Теплого его дыхания нет.
…Мать пришла.
– Фарит, родной, – упала она на кровать и стала гладить лицо, руки, как будто в улыбке застывшие полуоткрытые губы мужа, с которым прожила двадцать пять лет. Но отяжелевшие и охладевшие руки, обвиснув, на подушку упали, и на губах признака жизни нет. Она, хотя и растерялась и вся дрожала, но не плакала. Долго глядела в глаза мужа, уставившиеся в одну точку, как будто навек хотела запомнить, потом осторожно прикрыла их ладонью.
Услышав скорбную весть, начали собираться родственники, соседи и знакомые. Отца переодели и переложили на железную кровать. Зеркала занавесили простынями. Таков обычай. Ледяное дыхание смерти, в одно мгновение ворвавшееся в семью, как будто разом выстудило весь дом, охолодило стены, пол и потолок.
Камиль вышел во двор. И тут он вспомнил Камилю. Позвонил Наргизе-ханум, Марсу Калимулловичу, но никто из них трубку не взял. А это еще что за дело? Что могло случиться?
Словно горе величиной с гору на плечи взвалив, поскальзываясь на льду замерзших луж, побежал к Камиле на знакомую улицу. На одном дыхании, как птица, прилетел.
И здесь тоже какая-то суматоха, какой-то необычный шум. Чей это голос? Плачет ли кто? Непонятно. И, ко всему готовый, он вошел в дом.
А там… скорчившись, на полу рыдает Камиля. От слез вся опухла. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Вот она увидела Камиля. Глаза ее округлились. Встрепенувшись, девушка встала на колени. Камиль бросился к ней, встал рядом на колени, исступленно начал целовать ее соленые от слез губы, промокшие волосы. Они не замечали ни кружившую около них Наргизу-ханум, ни Марса Калимулловича. Как вновь соединившиеся Сак-Сок, устремились они друг к другу.
– Ну, умница, не плачь, милая. Я здесь. Я рядом с тобой.
– Камиль! Я так долго ждала тебя, – прошептала Камиля, как когда-то раньше, чуть обиженно…
– Куда пропал? Почему сегодня не приходил?
– Я тоже ждал, Камиля, милая, – ответил юноша. Я дольше тебя ждал.
– Ты где был?
– Здесь недалеко. А ты?
– Не помню. Я только одно знаю: я всегда тебя искала, Камиль. Какие-то сны, омуты, бураны… Кричу, кричу, а ты не слышишь. Как будто и вижу тебя, кричу, а ты не отвечаешь… Потом опять все мешается, и я начинаю блуждать. Как будто гири у меня на руках и ногах, даже пошевелиться трудно. И холодно очень. Потом кажется, что голос твоей матери слышится, иногда – твоего отца. На эти голоса пытаюсь бежать – и вдруг в какую-то пропасть лечу.
– Мама! – Только теперь Камиля заметила мать и стоявшего за её спиной отца. – Папа! – Раскинув руки, оба бросились к дочери.
В зале Камиль подобрал там и тут лежащие вещи и сел на диван. Кажется, забыли про него? И уйти, наверно, можно.
И зажав свое горе в сердце, тихо вышел один в окутанную тьмой улицу. Потом вернулся в дом. Сообщил Марсу Калимулловичу скорбную весть и снова, набрав в грудь побольше воздуху, побежал домой.

21
На прощание с отцом собралось очень много народу. Все в доме не поместились, многие на улице стояли. Когда на кладбище тронулись, легковые машины растянулись длинной колонной.
Фагиля-апа из соседнего района успела приехать. Марс Калимуллович с Наргизой-ханум, Радим с родителями тоже пришли. У большого горя есть свойство ослаблять чувство вражды, стирать границы ненависти. Перед лицом смерти все раздоры и ссоры теряют смысл.
Выступающих с заупокойным словом было много. Один мулла так выразил благодарность Камилю и его матери: «Фарит был справедливым человеком. Он в свое время спас меня от незаслуженного обвинения. Хорошим человеком, честным человеком был покойный. Вы десять лет заботились, ухаживали за ним, от имени всего народа большое спасибо вам». Когда Камиль услышал такие слова, – тягостные мысли его как будто немного рассеялись. Чувство собственной вины, горечь от мысли, что не смог быть рядом при последнем вздохе отца, хоть немного, но, кажется, поутихли.
Вот уже прочитан дженаза-намаз2. Лёгонькое иссохшее тело сильные здоровые мужчины опустили в могилу. Камиль подошел поближе к ее краю, как будто навсегда хотел запомнить облик самого дорогого ему человека. Холодный северный ветер, который дул до этого момента, внезапно прекратился. Весь мир затих. И тут начали падать редкие крупные хлопья снега. Они садились на головные уборы, одежду толпившихся вокруг людей, исчезали в черном прямоугольнике могилы, таяли на холмике земли, смешанной с красной глиной. Березы на соседних могилах грустно склонили вниз свои ветки. Словно желая стереть с лица снежинки, Камиль снял капюшон и провел ладонями по лицу.
Провели поминки… Вот народ начал расходиться. Только одна Наргиза-ханум, которая помогала им все это время, не спешила распрощаться.
Оставшись последней, начала тоже собираться домой. Камиль с матерью вышли ее провожать. Вдруг Наргиза-ханум остановилась. Набравшись смелости, сказала:
– Я хочу кое-что сказать вам.
Из темного чулана потянуло запахом сухой душицы и летних трав. В голове Камиля как будто что-то щелкнуло, и в памяти всплыл эпизод шестилетней давности. Именно здесь состоялся тогда разговор с матерью Камили.
– Если можете простить, умоляю вас, простите меня, – обратилась женщина, пряча печальные виноватые глаза. – Перед обоими вами извиняюсь. Перед Фаритом – не успела. Я поняла. Все поняла. Но я боюсь. Мне страшно, что Камиля опять может заболеть. Если потеряю ее, не смогу жить. Она ведь такая молодая… Была бы я умнее, этого не случилось бы. Счастью вашему противилась. Сколько тебе, Камиль, дочери своей сколько горя причинила. Побоялась, что Камиля несчастной будет, если поженитесь. Причина – и ты, как твой отец, слишком правдивый, слишком прямолинейный, Камиль. Я испугалась. Таким людям очень трудно живется в этом мире. Только, похоже, очень жестоко ошиблась. Она… Мы… Ты нужен нам, сынок. Умоляю, не бросай нас. Хотя бы до тех пор, пока Камиля не встанет крепко на ноги.
Понурив голову, тяжело шагая, Наргиза-ханум направилась к выходу.
– Стой, – сказала вдруг мать Камиля. – У меня к тебе вопрос есть.
Наргиза-ханум остановилась и повернула обратно.
– Я давно хотела спросить тебя об этом. Ты… Ты знаешь, Наргиза, почему Фарит попал в аварию? Только правду говори…
Ханум отрицательно покачала головой.
– Нет! Нас в то время даже в районе не было. Как сейчас помню, Камиля в тот год всю зиму и весну от аллергии страдала. И мы по совету врача, бросив все свои дела, улетели на море. Когда вернулись, узнали плохую новость про Фарита.
Камиль, прощаясь, кивнул головой. Мать пошла за ворота провожать Наргизу-ханум. Вернувшись в дом, села на диван и заплакала навзрыд.
За прошедшие дни мать не уронила ни единой слезинки, а тут слезы хлынули из глаз в два ручья. «Пусть поплачет, – подумал юноша. – “Мокрый” стресс лучше “сухого”», – «чисто по-докторски» сделал он вывод.
Через некоторое время мать успокоилась и смогла говорить.
– Нет, я не верю ей, – сказала она. – Ты хоть что говори, но в то, что на Батталовых нет вины, я не могу поверить. Ведь не смогут же они отнять тебя у меня? Мы вдвоем должны бороться против них.
– Мама, успокойся, никто не собирается отнимать меня у тебя, – старался Камиль утешить мать. Ты сама тоже не превращайся во вторую Наргизу-ханум. Только она успокоилась, как тут же ты начала ее песню петь.
Ничего не понимая, мать долго смотрела на него, затем понемногу стала приходить в себя. На губах ее появилось что-то похожее на улыбку. Но, видимо, от своего отступать она не собиралась.
– Худое дело и через сорок лет откроется, – кому-то пригрозила она. – Если доживу, я еще увижу этот день. Коль потребуется, всю жизнь буду ждать. А может, на след виноватых людей и сама выйду.
– Ладно, мама, ладно, выйдешь, – успокоил Камиль, согласившись с ее словами. И почувствовал, что снова повзрослел на несколько лет…

1 Баит – лиро-эпический жанр в татарском фольклоре.
2 Дженаза-намаз – погребальный намаз.

Опубликовано в Бельские просторы №4, 2018

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Булатова (Сулейманова) Дильбар

Родилась в 1972 году в д. Кашкар Чекмагушевского района РБ. Окончила татарско-русское отделение филологического факультета БашГУ. Автор книги «Туй» («Свадьба»). Член Союза писателей РБ. Редактор отдела прозы журнала «Тулпар».

Регистрация
Сбросить пароль