ВОРУЮЩИЙ БУКВЫ
Михаил Сипер. Время собирать камни. Книга стихотворений. – Москва: Редакционно-издательский дом «Российский писатель», 2019. – 448 с.
Михаил Сипер – известный израильский поэт, пишущий на родном русском языке. Огромный, весёлый, с искрящимися глазами, всегда позитивный, готовый пошутить. Человеку, впервые увидевшему Михаила, может показаться, что перед ним – поверхностный весельчак. Но очень скоро становится ясно, что первое впечатление оказалось обманчивым. Да, Сипер устроен так, что в любой ситуации он, прежде всего, видит смешную сторону. Однако его реакции точны, искренни, они свидетельствуют, что перед нами – живой, страдающий, остро чувствующий и способный сострадать вам человек.
«Ты знаешь, мои друзья считают меня раздолбаем, не использующим свои таланты и на четверть. Мне кажется, что они преувеличивают количество моих талантов. Просто они путают таланты и способности. Талант невозможно использовать не полностью. А вот способности – можно. Способности могут даже вообще не раскрыться, оставаясь где-то под спудом вредных привычек, самая главная из которых – лень. Но лень, хоть и вредная привычка, но мною любима и желанна».
Так, избрав эпистолярный жанр, пишет автор о себе некому Серёге, то ли другу прежних лет, рассказывая о своей жизни, то ли вымышленному персонажу, на что обращает внимание автор замечательного предисловия к этой книге Игорь Иртеньев.
«Мне говорят, что в своих писаниях я подражаю. Подражаю Олеше, иногда – Генису. Это неправда. Да, я вторичен. Я подражаю Кириллу и Мефодию, я ворую у них буквы. Украсть всегда легче, чем придумать своё. Да и кто бы смог прочесть что-либо, если бы я писал неворованными буквами?
Я пишу воспоминания. Я прожил долгую и не всегда правильную жизнь, поэтому мне есть что вспомнить. Часть воспоминаний похожа на отчёты с фронта, часть – на записки хвастуна . И почти всегда мои писания не похожи на правду. Именно поэтому они правдивы».
Так Сипер затягивает читателя в свои воспоминания, в парадоксы бытия, наполняя своё повествование удивительными эпизодами, яркой на самом деле, жизни нижнетагильского молодого человека и зрелого отца семейства в израильском кибуце. Читаешь его воспоминания о детстве, замечая, как вдруг оторвался от чтения, впадая в свои воспоминания, потом возвращаешься на рельсы повествования Сипера, порадовавшись перечню имён авторов и героев их книг – видимо, у всех нас было похожее детство. Только у Михаила Сипера талант к беглому чтению проявился уже с четырёхлетнего возраста:
«Во дворе мои успехи в чтении имели разнообразный успех. Иногда меня зазывали в гости, сажали рядом с великовозрастным балбесом – третьеклассником, совали мне газету и говорили: «А ну-ка сбацай!» Я бацал без малейшей паузы, бегло и отчетливо. Через несколько минут подобного чтения балбес-третьеклассник получал оглушительной силы затрещину и на него обрушивалась лавина отцовского гнева: «Полудурок! В школе учится! Вон жидёнок и в садик не ходит, а читает! А ты буквы даже не все знаешь!!!» Я уходил во двор, через некоторое время там появлялся тот самый балбес, и я получал полностью гонорар за свой талант. Меня это ничему не учило, и всё повторялось. Так что битый я ходил часто. Битый, но гордый».
Так весело и непринужденно рассказывает читателю о своей жизни писатель. Остроумные повороты сюжета, парадоксальные повороты мысли создают атмосферу этой книги воспоминаний. И цитировать её хочется всю целиком. Во всяком случае, читатель не заскучает. Тем более, что книга написана умным, талантливым человеком, великолепным рассказчиком, а за кажущейся лёгкостью повествования, то и дело, всплывают глубокие мысли.
Вторая часть книги Михаила Сипера представляет большой цикл его стихотворений. Здесь так знакомо для читателя звучат его ритмы, его интонация. Ирония, боль, радость – самые разные чувства несёт в себе поэзия этого автора. И завершить этот краткий отзыв о книге поэта позволю одним его стихотворением:
ИМПЕРАТОР САПОЖОК
Смотри, как бедствует народ
В стране, где солнце – круглый год,
Где император Сапожок,
Хоть низкорослый, но божок.
Любви столь призрачен уют.
Когда тебя бичами бьют.
Где император Сапожок
Пейзанку завалил в стожок.
– Не спится, няня… – Спи, малыш… –
Звучало часто между крыш,
Где император Сапожок,
Страну будил, дудя в рожок.
Пусть будет счастье и покой
Под августейшею рукой,
Где император Сапожок
Весь день косой косил лужок.
Ведь все равны и веселы,
И продолжаются балы,
Где император Сапожок
Вчера под «Криденсов» отжёг.
А мне – ну что за интерес
Чужая жизнь, чужой замес?
И император Сапожок –
Сквозь нашу боль кривой стежок…
НА ОПРОКИНУТОЙ ЗЕМЛЕ
Ян Бруштейн. Дым империи. Книга стихотворений. – Москва: «Русский Гулливер», «Центр современной литературы», 2020. – 192 с. (Поэтическая серия).
Ян Бруштейн, автор новой книги стихов, замечен ещё с давних времён его молодости, но так случилось, что в какой-то период своей жизни поэт замолчал. Молчание длилось почти три десятка лет, Бруштейн выпал из сознания читателя, из поля зрения коллег профессионалов. Но, когда стихи вернулись к нему, оказалось, что творческой формы он не растерял. Наоборот, его поэтический темперамент обозначился с особой силой. Бруштейн пишет часто и много, словно навёрстывая упущенное для поэзии время, настигая самого себя. Лирик по призванию, он нередко пишет сюжетные стихи, поражая видимой лёгкостью и свободой поэтического высказывания. Стихотворная речь поэта убедительна и технически совершенна. Она льётся неустанным потоком, вызывая отклик в душе читателя.
А дым империи мне сладок не всегда.
Колотит в стёкла зимняя вода,
Запретный смысл пытается морзянкой
Мне передать. И этот вечер зябкий
Наутро обещает корку льда,
Но вывернуто время наизнанку.
Это вывернутое наизнанку время проявляется в стихах, размышлениях, в печалях и радостях поэта Яна Бруштейна. О чём бы ни писал он, в его искренних стихах обнаруживается большой жизненный опыт, открывается перспектива художнического мировидения поэта.
Расскажу, как я не мог прибиться к берегу:
Енисей меня крутил-вертел отчаянно,
И спина его была от пены белая,
И осталась позади тоска причальная.
А я сломанным веслом, дуря, размахивал,
Песни пел, и слёзы лил разменной мелочью.
От Игарки ельник мне, сойдя с ума, кивал,
Я бы Богу помолился – не умел ещё.
Бруштейн часто оглядывается на впечатления своего детства, своей юности, о «времени, вывернутом наизнанку», о том, чем жива его память. Ему важен исток собственной судьбы, сопоставленный с судьбой страны. Вот стихи об измученной девочке, которую вывозят из осаждённого Ленинграда, стихи о юноше, выходящем из разведки – стихи о будущих родителях поэта:
Из ада везли по хрустящему льду
Дрожащую девочку Мусю…
Я к этому берегу снова приду
Теряясь, и плача, и труся.
Полуторка тяжко ползла, как могла,
Набита людьми, как сельдями,
И девочка Муся почти умерла,
Укрыта ковром с лебедями.
А там, где мой город сроднился с бедой,
Где были прохожие редки,
Ещё не знакомый, такой молодой,
Отец выходил из разведки.
Над Ладогой небо пропахло войной,
Но враг, завывающий тонко,
Не мог ничегошеньки сделать с одной
Почти что погибшей девчонкой…
Поэт через всю свою жизнь проносит нестерпимую, не проходящую боль:
Мой отец, корректировщик миномётного огня,
Спит – кричит, встаёт – не ропщет,
только смотрит на меня.
А когда глаза закроет – то в атаку прёт как все,
То опять окопчик роет на нейтральной полосе.
То ползёт, и провод тащит, то хрипит на рубеже…
Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже.
Он снова и снова возвращается к трагическим судьбам своих близких:
Моя родня лежит во рву
Под городом Лубны.
Бывает, я во сне реву –
Последыш той войны.
Там по ночам горит земля,
Не забывая зла.
Моя еврейская семья
Бурьяном проросла.
Под ними горя три версты,
Над ними свет ничей…
И не приносят им цветы
Потомки палачей.
Печальная ирония последней строфы обостряет чувство боли, которое вызывает стихотворение. Но память не живёт только образами войны. Как трогательно звучат строки, запечатлевшие картинки детства:
Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,
Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!
Страшный фининспектор проходит по дворам,
Дедушка седеет, но трудится в ночи.
Бабушка – большая и полная любви,
Дедушку ругает и гонит спать к семи…
Денюжки заплатит подпольный цеховик,
Маленькие деньги, но для большой семьи.
Прекрасны страницы книги поэта, посвящённые природе, которую он любит, знает, чувствует, понимает, прогулки поэта с любимой собакой согреты весёлой иронией и придуманными «философскими» собачьими рассуждениями.
В этой своей новой книге Ян Бруштейн отвёл немного места любовной лирике, но тем дороже строки о любимой:
Кто эту женщину придумал,
Кто колдовал, кто плюнул-дунул,
Кто знал: я с ней не обручён,
Но вычислен и обречён?
Жизнь прожита, судьба прошита
Суровыми стежками быта,
Но как же дышат эти швы
Шершавым запахом айвы!
И вижу я, когда взлетаю
Над пережитыми летами,
Вот эту женщину во мгле
На опрокинутой земле…
Какой пронзительный образ «опрокинутой земли»! Впрочем, в стихах Яна Бруштейна ярких образов и метафор на строгий читательский вкус хватает.
ПО ПРОЗВАНЬЮ ЧЕЛОВЕКИ
Александр Габриэль. По прозванью человеки. Издательство «АураИнфо». – Санкт-Петербург, 2017; Небосвод несвободы. Издательство «Геликон Плюс». – Санкт-Петербург, 2017; А. Габриэль. «Дети Ра», №5, 2019; «Крещатик», №3, 2020; «Нева», №8, 2020.
Александр Габриэль – поэт, мыслящий нестандартно, неожиданно, непредсказуемо. Его стиль, давно сложившийся, хорошо известен ценителям поэзии. Яркая образность, метафорическое видение, ирония и, в особенности, самоирония, свойственные этому поэту, вызывают живой читательский отклик:
До чего ж хорошо! Я – иголка в стогу.
В школу я не пошёл. В школу я не могу..
В суматохе родня, носят пить мне и есть…
Мне везёт: у меня тридцать восемь и шесть.
Растревожена мать. В горле ёж. Я горю.
У соседей слыхать, сколько лет Октябрю,
там про вести с полей, трактора и корма…
А в постели моей толстый томик Дюма.
В палитре поэтических приёмов Габриэля – разнообразных и варьирующихся – уверенность в том, что мир, окружающий автора, выстроен эмоционально, неравнодушно, внимательно по отношению к человеческой жизни. Он слышит и видит чужую боль и тоску, вглядывается в простые житейские сюжеты, обнаруживая свои личностные человеческие качества:
Он к ней приходит не слишком часто,
Ну что поделать, не может чаще.
А в ванной тюбик – с зубною пастой,
Ему два года принадлежащей.
ему открыты её пенаты;
Она и речка, и переправа…
А он – женатый. Совсем женатый.
Хотя об этом не стоит, право.
Кажется, что тема избитая. Такие простые строки, так выстроена печальная повесть о любви. А вот и ещё банальная история:
Он знает давно: ничто под луной не ново,
но, верность пустой мечте до сих пор храня,
шесть дней из семи в неделю
он ждёт седьмого –
всего одного достойного жизни дня.
Один только день в неделю – его вершина,
И там пустоты кончается полоса…
В субботу ему разрешают увидеть сына.
На три часа.
Знакомо? А вот у Габриэля это звучит так остро, вызывая боль и сочувствие к героям этих стихотворений. При всём версификационном мастерстве поэта, демонстрируемом в других его стихотворениях, эти, вытянутые из житейской прозы кристаллы поэзии дорогого стоят. Объяснением этому феномену служат строки из другого стихотворения поэта:
Что нам, январь, твой ледяной улов.
и свет звезды, в холодном небе тающий,
на фоне наших, самых важных слов,
которые не сказаны пока ещё?
И что с того, что ночи дольше дней
и тучи собираются на вече?
Почти всегда январского сильней
сердечное.
Людское.
Человечье.
А это уже из новых стихов Александра Габриэля:
Из куста — стрекотанье беспечных цикад…
Я случаен, как зритель в партере.
И нырнул в океанские хляби закат,
словно кровь из небесных артерий.
Всё застыло в тиши уходящего дня,
и мальчишка так странно похож на меня:
ожила, словно в зыбкой истоме,
фотокарточка в старом альбоме…
Это какая-то иная интонация. Это звучит оглядкой на былое. Тут сквозит мудрость созревания. И узнаёшь поэта с его неповторимым характером, и слышишь эти новые нотки. Повторю свои слова из давнего уже отзыва на стихи Александра Габриэля: «его игра со смыслами – вовсе не игра, цель другая: дать слову новое дыхание, обострить восприятие поэтической мысли».
Но зрелость пришла. Дыхание новых стихов ощутимо.
Мы застряли в зимней паутине –
каждый человек и каждый дом…
Говорят, что лето в Аргентине,
но отсюда верится с трудом…
Но глядятся в снегопад искристый,
презирая стылые ветра,
гордые деревья-декабристы
на Сенатской площади двора.
Именно в ожидании новой книги поэта читаем:
И скупые прохладные ноты
заполняют вечернюю высь…
Ведь осталось лишь то, без чего ты
не хотел и не смог обойтись.
Опубликовано в Эмигрантская лира №4, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!