МАРШ
Барабан задрожит: «Просто срам!»,
Следом рявкнет большой: «Бах, бах, бах!» —
Чтобы легче шагалось ветрам
С алой песней на бледных губах.
Ах, поплачь мне, валторна, навзрыд!
Шепелявь, саксофон, о былом!
Пусть дорога от стука копыт
Окровавленным взмашет крылом.
А тарелки — безумное: «Дзынь!» —
Геликон перепуганно: «Ах!».
И седеет небесная синь,
Оседая на куполах.
ОТЗВУКИ ТРИДЦАТЫХ
От толкотни казарм и общежитий
И копоти на ламповом стекле
Суть стылых дней и череда событий
Загустевали ягодным желе.
Покачивался Млечный Путь от вспышек
Ружейных залпов. Зрел политотдел,
И каялся прилюдно чижик-пыжик,
Что водку пил и улететь хотел.
Но уходил похмельный понедельник
И возникал, немного погодя.
И антисоциальный рак-отшельник
Свистел по четвергам после дождя.
И, подчинясь наказам и приказам,
Взвивался в облака аэроплан.
И дни смотрели в мир трахомным глазом,
Чтобы досрочно — пятилетний план.
ИГРА В МУШКЕТЕРОВ
Снятся людям иногда голубые города…
Л. Куклин
Сетка коммунальных коридоров,
Перестук товарных поездов.
Мальчики играли в мушкетёров
Во дворах советских городов.
Свитера и клетчатость ковбоек.
Впереди — дороги вензеля,
За спиною — строй «великих строек»
И возможность начинать с нуля.
Но, пока застолья да болезни
Дружно предрекало вороньё,
В плесень пенсий превращались песни,
А палатки — в грязное тряпьё.
Где вы, мушкетёры и бродяги?
Блекнет городов голубизна.
Только — тень креста, как гарда шпаги,
Звон струны и внуков седина.
СОСЕД ИГРАЕТ
Сосед играет. Звуки скрипки липки,
Как патина на старом серебре.
Я стал прошедшим годом по ошибке
Арабских цифр в твоём календаре.
Но всё же каждый год и раз за разом
Скисала Лета в топких берегах,
Мерк Кремль, залитый храмами и квасом,
И Рига гирей висла на ногах.
Кровит закат, скрипичный торс лаская,
В рукав течёт дрожащая рука,
Неумолимою грачиной стаей
В меня летят прошедшие века.
АВГУСТ В ЛАТГАЛИИ
По утрам тяжелеют туманы.
Остывает расплывшийся след
Там, где рамы открытая рана,
Беззащитно распахнута в свет.
У порога обшарпанный веник,
Колокольчика тёмная медь,
Терпеливость скрипучих ступенек
И паучья липучая сеть.
Астры в кринке — на крышке комода,
Кот свернулся в клубок под столом,
И моё чёрно-белое фото
На стене под разбитым стеклом.
ПОСЛЕВОЕННЫЙ ВАЛЬС
Сгорала музыка дотла,
Дышала страстью и пороком.
И подменяли зеркала
Пространства потемневших окон.
И поиск эрогенных зон
Шёл интенсивней под сурдинку,
И хрип от страсти патефон,
Иглою щекоча пластинку.
И всё потом, потом, потом…
И пахло потом, шипром, ваксой,
Чтоб не грустить о прожитом
В плену пластиночного вальса.
Как нежен за окошком снег!
Ночь. И луна висит нагая,
Чтоб охнул двадцать первый век,
Себя в объятиях сжимая.
СВИДАНИЕ
Кафе и кофе. Пузырьки в нарзане.
Буфетчицы поношенный парик.
На столике в пластмассовом стакане —
Букетик из искусственных гвоздик.
На блюдечке прокисшая горчица,
По радио — классический романс.
В ладонях, словно пойманная птица,
Трепещет общепитовский фаянс.
СТАРОЕ ТАНГО
Что может быть слаще, нежней и грустней,
Чем звуки над старой пластинкой?
Я свинка — копилка исчезнувших дней,
Растаявших мятною льдинкой.
Исчезнувших, как на платках узелки,
Как звёздная пыль рассвете,
Как радуга в полдень над плотью реки,
Как девичьих снов разноцветье.
Как шквал карнавала, как ложь покрывал,
Как переводные картинки…
Узнать бы — а кто эту мелочь бросал
Мне в узкую прорезь на спинке?
Качается день, извивается год,
Бежит Одиссей от Калипсо.
Однажды мальчишка об пол разобьёт
Смешную фигурку из гипса.
И там, где случайно сбываются сны,
И крыши прогнулись от снега,
Окажется, что никому не нужны
Монетки минувшего века.
ТАМ
И я там был…
Пословица
Где примус в кухне дышит ядовито,
где скрип полов и злые санузлы —
там прошлый век, оббитый об обиды,
как пьяница об острые углы.
По радио — романсовая похоть,
победных маршей грозовая стать.
И страшно было выжить и не помнить.
Ещё страшнее — выжить и не знать.
ЭТЮД ПАСТЕЛЬЮ
Пляж безлюден. Вечер. Жарки зори.
Чайка — на замшелом валуне.
Женщина идёт по кромке моря
И не вспоминает обо мне.
Мидий перламутр, осоки остров
И песок под пяткой — хруп да хруп.
Женщина, заметит рыбий остов —
Улыбнётся уголками губ:
Мол, похож на стрелку Купидона.
Небо низко, в тучах — седина,
Чаек астматические стоны,
Запах йода, гнили и вина.
ИЛЛЮЗИИ НОВОГО ГОДА
А кажется — такая ерунда:
Заледеневшая вода пруда
И запах хвои, выпечки, помады,
Открытки, пожеланий чепуха
И ожиданье плотского греха,
Мороза и, возможно, снегопада.
А кажется — такая дребедень:
По рюмке выпить за последний день
В году. И знать, что это не последний.
Что впереди так много суеты.
И можно женщину назвать на ты,
Сапожки помогая снять в передней.
В РИТМЕ ТАНГО
Девушки спрятаны в платья, как в фантики карамельки.
Томные звуки оркестра не удержать в горсти —
Падают в запахи зала и, словно репейник, клейки:
Если случайно поднимешь — прицепятся не отскрести.
Шарканье по паркету, взгляды, потливость ручек.
А саксофон на сцене, криклив и на редкость груб.
Как ни крути, влюблённость — это несчастный случай.
Это когда споткнулся и рухнул в припухлость губ.
Зал — как змея в брачном танце, оркестр не дождётся
антракта,
И девушки, словно конфетки, но если раздеть — ой, ой, ой!
Семейная жизнь — де-юре, а смерть в адюльтере — де-факто.
И звуки хмельного джаза любуются сами собой.
ДАВНО
Весна. Пальто из коверкота,
Асфальт, как фото, глянцевит,
Трамвай скрипит на поворотах
И дождь настырно моросит.
Лежат вдоль улицы пустынной
Глазницы сонные окон,
Собака возле магазина,
Театра серенький фронтон.
В киоте подворотни мрачной,
Храня невозмутимый вид,
Пьёт троица, ругаясь смачно,
И грустно сквозь меня глядит.
ОТЕЧЕСТВО
Отечество моё — в моей душе.
В моей душе дырявой…
Марк Шагал
Отечество моё в моей душе
Таится, словно штрих в карандаше,
Как в птице ощущение полёта.
Покажутся седины городка,
Морщины улиц, сонная река —
И спрячутся под крышку переплёта.
Пуст памяти проржавленный дуршлаг.
Но я упрямо, как Иван-дурак,
Осколки родины держу в ладошке.
И я её совсем не берегу:
Пусть склёвывают люди на бегу
Моей души оброненные крошки.
Опубликовано в Лёд и пламень №5, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!