Рассказ
Да, из уроков Тим больше всего не любил историю. После русского языка, конечно. Но его он вообще не считал предметом, не понимал, зачем нужно изучать сложные правила, всякие «оньки-еньки», не верил, что писатели, с книгами которых он засиживался допоздна при свете настольной лампы, имеют об этих правилах какое-то представление.
Исторические книги он читал: «Айвенго», «Повесть о двух городах», «Три мушкетера», «Белый отряд», «Девяносто третий год»… Но живые герои этих книг имели так же мало общего с теми, про кого говорилось в учебниках, как яблоко, сорванное в саду, с восковым яблоком в кабинете биологии, на котором остались следы чьих-то зубов.
На русском языке было всего тоскливее, клонило в сон и болела голова из-за невозможности отвлечься: все время нужно было что-то записывать под диктовку или с доски или делать упражнения… В старших классах стало меньше уроков русского – это было облегчением; и вообще повеяло свободой.
Одеваться можно было во что хочешь, отрастить волосы («в пределах разумного», как говорила их классная Надежда Семеновна) и садиться на любое свободное место. Тим сначала сидел в одиночестве за последним столом, проводя время за сочинением стишков про белый воротник на пальто Наташки, которое она накидывала на плечи: в классе в зимние морозы было холодно. Потом поселился рядом с Азаткой, воспользовавшись моментом, когда это место освободилось во время очередной «семейной ссоры» с Даниёй, сидевшей с ним за одной партой с первого класса. Азат сам предложил это Тиму с целью помешать возвращению соседки, отвлекавшей его от рисования и сочинения карикатур и комиксов про одноклассников и учителей, чем он в основном занимался на уроках. Вскоре они вместе стали сочинять истории, Азат рисовал иллюстрации. Незамысловатые пародийные сюжеты брали из популярных фильмов и «Поднятой целины», которую тогда проходили по литературе.
Роберт Шубин, отличник, спортивного сложения и безупречного поведения ученик (дома у него над письменным столом висела фотография Ленина и портрет Суворова), изображался героем-разведчиком и спасителем человечества. От чего он спасал, понять было трудно, но главным его занятием являлось преследование Чики, арест и возвращение его в руки советского правосудия, которое безуспешно пыталось его перевоспитать и сделать ударником коммунистического труда, комбайнером колхоза «Под серпом и молотом».
Чика (второгодник Илья Чикуров) в «романе», получившем название «Навоз и порох», становился то преступником-рецидивистом, поклонником зеленого змия, путешествующим по всем злачным заведениям всех стран, то возлюбленным Карамовой, то предателем Родины, продающим американцам секреты засолки капусты и приготовления самогона из навоза, то агентом ЦРУ…
Тамара Карамова, уже в девятом классе «обладательница дебелой пленительной груди и не менее пленительного афедрона», как поэтически выражался Кир, была самогонщицей, продавщицей в сельском магазине, хозяйкой притона в Сан-Франциско…
Кир (Антон Кириллов) тоже вскоре присоединился к авторам, он сочинял стишки и эпиграммы, придумывал идеи новых сюжетов.
Ненадолго выходили на сцену в каждом эпизоде и другие персонажи. Написание очередной главы, обычно помещавшейся на двойном листе, вырванном из тетради, занимало около пары уроков; потом рукопись на уроках же читалась, переходя из рук в руки в течение одного-двух дней. К тому времени была готова новая глава.
Со временем темы стали более «реалистическими»: события происходили в школе и окрестностях. Потом начали выпускать подпольную газету, в которой описывали новости и происшествия, все, разумеется, выдуманные. Название газеты часто менялось: «Зеркало», «Телескоп», «Дребезги», «Аберрация», «Разбитый поросенок»… Кто начинал сочинять очередной номер, тот и писал название. Двойного листа уже не хватало, бралась 12-листовая тетрадь в клетку, которая сокращалась до нужного объема.
Тим, как самый научно мыслящий и изобретательный, придумал технологию заполнения тетрадки текстом. Отдельная статья должна помещаться на одном листе. Сначала используются первый лист и последний. Потом второй и предпоследний. И т.д. Когда номер завершен, лишние листы из середины вырываются.
Не забывали в газете и учителей. Сообщались такие новости:
Ирик Саидгалеевич, объясняя третий закон Ньютона, проткнул пальцем доску.
Сегодня на уроке Ирик Саидгалеевич процитировал слова Галилея: «А все-таки она вертится».
«Это про Землю?» – спросила Евстратова.
«Нет, это про тебя», – печально вздохнул учитель.
Александр Григорьевич поздоровался с учеником…
Александр Григорьевич, директор школы и учитель истории, проходил по коридору, высоко неся голову и выпятив широкую грудь, и к «Здрасьте!» школьников оставался индифферентным, только окидывал их строгим взглядом с головы до ног.
Нашедших в супе золотые кольца, брошки, бусы, заколки для волос просим вернуть хозяйке, повару Ираиде Леонидовне Пуплиевич.
Сегодня в столовой произошло массовое отравление манной кашей. Трупы первоклассников лежат в коридорах, затрудняя проведение мероприятий, посвященных празднованию юбилея Октября. Просим всех дежурных заняться наведением порядка в здании школы.
Про Надежду Семеновну, их классную и учительницу русского и литературы, было трудно сочинить что-то, превосходящее ее собственную фантазию.
Например, в плане сочинения по лирике Есенина были пункты: «Глубокое внимание автора к внутреннему миру животных»; «Сходства и различия любви Есенина к Родине, революции, матери, природе, женщине»…
Однажды она опрометчиво дала вольную тему для домашнего сочинения: «В жизни всегда есть место подвигу», – и Тим, главный враг народа в 10 «А», как она его называла, не утерпел и использовал в качестве сочинения главу из «Навоза и пороха»:
«Из Центра сообщили, что преступник-рецидивист Илья Чикуров скрывается от правосудия в Лиссабоне под именем туриста Ибрагима Чикура.
Через 5 часов Роберт Шубин был уже в Лиссабоне. Паспорт английского подданного Роджера Шублица он раздобыл еще на пляже Лос-Анджелеса. Познакомившись там с Шублицем, как две капли воды Тихого океана похожим на него, Шубин научил его играть в русскую карточную игру – дурака; потом они пошли вместе купаться. Заплыв далеко от берега, Роберт зарезал англичанина перочинным ножом, который всегда на всякий случай держал в плавках, разрезал труп на куски и скормил их проплывавшим мимо акулам. Вернувшись на берег, он оделся в брюки и смокинг Роджера и забрал его саквояж, в котором был паспорт, бутылка виски и двадцать восемь презервативов. С этим саквояжем Шубин и прибыл в аэропорт Лиссабона. Некоторая сложность с конспирацией заключалась в том, что новоявленный из пены морской Роджер Шублиц по-английски знал только две фразы: «хау ду ю ду» и «ай эм он дьюти тудей». Этого было достаточно, чтобы Инна Давыдовна ставила ему пятерки по английскому, но могло оказаться маловато для британского аристократа. Впрочем, в Лиссабоне вполне хватило, поскольку по-английски там никто не понимал.
Узнав в таверне «Три пирата», что Чикур был здесь час назад, но отбыл в дом недорогой любви «Миллион алых Роз», Шублиц отправился на поиски подпольного заведения.
[В оригинальном журнальном варианте вместо эвфемизма стояло более точное название заведения, а хозяйкой его являлась Карамболина (Карамова), но в сочинении Тим не стал это разглашать].
В одной из комнат того заведения он и обнаружил Чикура в компании красотки на кровати необъятных размеров.
«Ах ты, контра!» – подумал Роджер по-русски, а вслух для конспирации сказал: «Диабло!» – и достал свой кольт, чтобы арестовать его и заковать в наручники, как Ибрагим с неожиданным проворством, не успев надеть на себя ничего, кроме семейных трусов, выскочил из окна, сел на своего мустанга и поскакал по улицам Лиссабона, залитым ярким светом восходящего солнца. Шублиц вслед за ним бросился к окну, но на пути его встала оставленная Чикуром красотка неглиже, то есть в чем мать родила, выкрикивающая: «Цигель, цигель, ай-лю-лю!» и требующая платы за сбежавшего клиента. Шубин ответил с гордостью чекиста: «Руссо туристо – облико морале!» – после чего выпрыгнул в окно и побежал вдогонку Чикуру, уносящемуся на мустанге вдаль в развевающихся от ветра трусах. На безлюдной в столь ранний час улице Роджер столкнулся с дамой на мотороллере, спешащей куда-то с двумя алюминиевыми бидонами. Отобрав у нее транспортное средство и пояснив по-русски: «Для выполнения особо важного государственного задания», – он продолжил погоню. И был крайне удивлен, когда вслед полетели смачные русские ругательства вместе с пустым бидоном, запущенным в него ограбленной дамой… Оказалось, что это была Карамболина, спешившая с утра пораньше занять очередь за молоком, которое она ежедневно выдавала своим работницам за вредность [здесь в журнальном варианте был рисунок с голым Чикуром, скачущем на смеющейся лошади; за ним гонится на мотроллере Шублиц, вслед ему летит бидон и бежит Карамболина; за сценой с балкона наблюдает обнаженная работница лиссабонского публичного дома].
Долго длилась погоня по улицам португальской столицы на радость прохожим и спешащим на занятия школьникам, но наконец Чикур прискакал к пристани, где ждал его на яхте «Анджела Дэвис» сообщник Боб Гор (Борька Городков). Боб неоднократно приговаривался судом США к многолетнему заключению, но всякий раз убегал из тюрем, либо пролезая между прутьев решетки, либо загипнотизировав охранников, так как обладал необыкновенными телепатическими способностями.
Только яхта с Бобом, Чикуром и мустангом на борту отплыла от берега, как на нем появился мотороллер с Шублицем, а вскоре и Карамболина с двумя пустыми бидонами.
Роджер вернул мотороллер хозяйке со словами благодарности и обещанием награды от советского разведуправления, разделся, заинтриговав ее тем, что на нем были точно такие же семейные трусы, как на Чикуре, прыгнул в воду и поплыл вслед за яхтой. Настигнув ее, он, никем не замеченный, взобрался на борт и спрятался в трюме.
Когда наступила ночь и два пирата уснули, напившись карибского рома, Роберт связал их, чтобы отдать Боба в руки американской полиции, а Чику — советской милиции. Однако следующей ночью, когда Шубин спал, напившись рома, они развязались и связали его, чтобы сдать ЦРУ. Следующей ночью они спали пьяные, и Шубин их связал… Так продолжалось недели две. Но, наконец, запасы рома закончились, и они сели играть в карты, договорившись, что кто проиграет, того и сдадут. На этот случай Роберт имел в потайном кармане, кроме перочинного ножа с отравленными лезвиями, крапленую колоду карт. Проиграли Боб и Чика.
Пересекли на «Анджеле Дэвис» Атлантический океан, сдали Боба Гора полиции, получили обещанную за него властями штата Вайоминг награду 70 000 долларов. Через несколько дней Боб сбежал из тюрьмы, и все втроем полетели в Монте-Карло. Прокутив там деньги, поехали в Москву сдавать Чикурова в руки советского правосудия, которое сослало его в сибирский колхоз «Под серпом и молотом». Туда же за компанию отправился и Боб «поправить на чистом воздухе здоровье, подорванное ромом и азартными играми».
А Роберт Шубин получил заслуженную награду — звание Героя Социалистического Труда за выполнение особо важного государственного задания. Таков был один из его подвигов, которых у него было поболее, чем у Геракла».
Немного мешали творчеству мероприятия вроде контрольных, сочинений…
Хотя контрольная по физике тоже немного развлекала Тима. Еще в восьмом классе у него появилось увлечение, временами замещавшее чтение книг и катание на коньках. Придя домой после школы, он открывал старый задачник Генденштейна, который отец принес из заводской библиотеки, и с увлечением решал задачи.
На контрольных, состоящих из нескольких примитивных заданий, он быстро делал свой вариант и давал списывать тем, у кого был тот же. Потом решал другой вариант для Азатки. Таким образом, к концу часа все в классе успевали переписать себе решения. За исключением Шубина, который не допускал, что кто-либо в классе может знать что-то лучше него, усердно корпел над задачами, потея от напряжения, но не всегда успевал решить их к концу урока.
В свою очередь, и Азат, кроме умения рисовать и сочинять про одноклассников смешные истории, обладал еще одним талантом: он мог заглатывать воздух и потом громко рыгать. Что и продемонстрировал однажды, нарушив тишину во время контрольной, «чтобы разрядить тоскливую атмосферу». Атмосфера и в самом деле разрядилась, раздался дружный хохот, даже учитель с трудом сдержал улыбку, только Шубин сморщил лоб, сделал большие глаза и что-то с возмущением пробормотал.
Конечно, как и положено в десятом классе, все были в кого-нибудь влюблены.
Азат заглядывался сразу на двух (из тех, по-видимому, соображений, что ислам позволяет многоженство): полногрудую Карамову-самогонщицу и Соболеву с ее белоснежной кожей, кудряшками, длинными кукольными ресницами и вечно удивленными глазами, как у Натальи Селезневой в фильме «Операция Ы».
В остряка Кира, артистичного, поющего под гитару, пишущего стихи, была влюблена половина девчонок в классе. А он — в невзрачную Анюту Енисееву. С ней и Тоней Шиловой они на школьных концертах пели Cotton Fields, Five Hundred Miles, Девушку из Харчевни…
А за Тоней, круглой и красной лицом, как Ольга Ларина, ухаживал Шубин (слово «влюблен» плохо сочеталось с его серьезным видом и правильностью). Но вотще, по словам Кира. Впрочем, как и почти все влюбленности других – бессловесные, безответные, исключительно платонические.
Снег все шел и шел, как дождь в «Сто лет одиночества»; казалось, он занесет весь город по крыши в тот снежный февраль их выпускного года.
На школьном концерте 23 февраля Кир пел что-то из Сальваторе Адамо, Пита Сигера… Надежда Семеновна вздыхала и сокрушалась о военно-патриотическом воспитании.
Через много лет Тиму попал в руки чудом сохранившийся экземпляр их «Зеркала» — Наташка отдала на встрече бывших одноклассников, «скрепя сердце», как выразился Кир. Где они ныне, десятки других номеров? Ни один не возвращался в руки авторов, которые, впрочем, никогда про них и не вспоминали, поглощенные новыми замыслами…Хранятся кем-то и перечитываются или «канули в канализацию»?..
Сама встреча тоже случилась чудом; и не встретились бы, как не встречались долгое время до этого и как не встречались потом, но собрал Азат, приехавший в отпуск. Тогда Шубин, впервые узнав, что Азат – мичман морского спецназа, удивленно и несколько разочарованно сказал: «Ты же в школе таким щуплым был…»
В той тетрадке из шести листов Тим прочел необычное для их юмористического издания стихотворение, которое совершенно не помнил. Но по нему он установил время, когда газета писалась. Автором, судя по почерку и стилю, был Кир. Он тоже про стишок совсем забыл, прочитав, сказал, что это неудачная попытка перевода песни, почти подстрочник…
Снег, снег,
Он падает, покрывая мой грязный старый город.
Покрывает мусорные ящики, покрывает хижины,
Покрывает богатые дома и бедные души,
Покрывает вокзал, покрывает дороги,
Покрывает следы тех, кто не вернется.
Под уличным фонарем стоит девушка,
Вид ее одинокий словно говорит,
Что у нее нет друзей в этом мире.
Посмотри на крупные хлопья,
Которые кружит ветер.
Снег, снег,
Он падает, покрывая мой грязный старый город.
Покрывает почтовый ящик, покрывает ферму и плуг,
Даже колючую проволоку, ставшую красивой вдруг.
Покрывает вокзал, покрывает дороги,
Покрывает следы тех, кто не вернется.
Снег, снег,
Он падает, покрывая мой грязный старый город.
По вечерам ходили гулять, болтали, курили. Тим, Азат, Кир, Витька из параллельного 10 «Б» класса, игравший в школьном ВИА, который сами участники именовали рок-группой, а злые языки – «ансамблем гитарастов». Почти в каждой школе тогда был свой ансамбль, играющий на танцах «Yellow River» и «Тебе, я знаю, все равно» и создававший тремя электрогитарами, ударной установкой и парой постоянно фальшивящих голосов столько шума в актовом зале, что было слышно далеко в округе. Имелся такой ансамбль и в школе № 10 Чернореченска.
Назывался он «Черные и белые», вряд ли из любви его участников к шахматам или к стихотворениям Маяковского из школьной программы, скорее, по названиям двух речек: Черная и Белая, у слияния которых и раскинулся город. Все ученики школы были разделены на две враждебные партии: фанов «черных» и менее многочисленных поклонников трио Кира под названием «Три А» (Антон, Анна, Антонида).
При этом между самими ансамблями было больше не состязание, а содружество. Черные завидовали по-белому умению троих петь и играть и, как могли, учились у них; Киру нравилась их раскованность, юмор, способность завести зал с помощью трех аккордов и неслаженного пения; он помогал им иногда с английскими текстами песен, которые не всегда удавалось достать и приходилось записывать на слух; а для нескольких сделал стихотворные переводы.
23, вечером, Азат предложил купить бутылку вина в честь праздника, словно предвидя свою будущую судьбу военного. Кир, не оправдывая своего имени, не уважал низкопробный кир. По его словам, от дешевого пойла его отвадили родители, наливая ему во время праздничных застолий бокал хорошего сухого вина. Тим и Витька Азата поддержали. Взяли «Портвейн 777».
Пили из горлышка на улице.
Витьке напиток подсказал блестящую идею, и он предложил Киру:
– Вот хорошее название для трио: «Три топора».
Кир хмыкнул, взял у него бутылку, изучил этикетку с видом знатока, оценивающего дорогую картину.
– Но, джентльмены, ведь это не виски… И даже не ром…
Потом встал в позу пионера, трубящего в горн, набрал в рот немного вина, долго с громким бульканьем полоскал им горло, выплюнул на снег. Одобрительно сказал:
– Весьма пользительная микстура.
Актерство было у него в крови.
Остальных такое кощунство не могло не возмутить. Азат страстно и драматически продекламировал:
– Мне не смешно, когда фигляр негодный пародией бесчестит три семерки. Для этого ли все мы здесь сегодня собрались?
На Кира между тем полоскание горла оказало неожиданное действие: он качался, взяв Витьку за пуговицу, заплетающимся языком что-то невнятно, но назидательно говорил про три источника и три составных части, призрака, бродящего по Европе, единство и борьбу противоположностей и периодически театрально сморкался в шарф.
Отглотнув свою порцию портвейна, на сцене снова появился Азат:
– Конечно, вы лучше знаете… Мы люди темные… Нешто мы понимаем?
– Ты еще про шилишпера расскажи.
– Шилишпер у нас не водится… Пущаем леску без грузила поверх воды на бабочку, идет голавль, да и то редко.
– Ты, Каштанка, супротив человека все равно, что плотник супротив столяра…
Тим, допив портвейн, подытожил диалог:
– Нет, ребята, пулемет я вам не дам, – и выбросил бутылку в сугроб.
Кир, издав вопль ужаса, бросился за ней.
– Ты выпил!? Без меня… Уфф, Аллах! Отелла хайван!
Еще был «Солнцедар», его продавали в трехлитровых банках, в народе называли «краска для заборов»; с ним связана другая история.
Тогда Тим впервые обнаружил, каким странным и неожиданным образом написанное иногда проявляется в реальности.
Случилось это на уроке гражданской обороны. Юрий Степаныч рассказывал про устройство ручной гранаты.
Перед занятиями (учились во вторую смену) несколько девчонок, в их числе и Карамова, отметили чей-то день рождения, пользуясь тем, что родителей нет дома.
Карамова, прилежная ученица и комсорг, сидела за первым столом, прямо перед учителем. Вдруг неожиданно — и больше, чем для кого-либо, неожиданно для нее самой — ее вырвало, словно у нее внутри самопроизвольно взорвалась ручная граната наподобие той, что лежала на столе у преподавателя. Она поспешно выбежала из класса, сдерживая взрыв следующей Ф-1. Ее соседка бросилась вытирать стол. По кабинету быстро распространился запах винных паров…
На перемене ребята перемигивались: «Мы же писали, что самогонщица…»
Театральные выступления их проходили не только перед одиноким уличным фонарем и еще более одиноким случайным прохожим, с опаской обходящим подозрительную компанию. Кир ставил спектакли для школьной сцены: сочинял сценарии, играл…
С Азатом они сделали инсценировку чеховского «Злоумышленника».
Ко Дню Победы он подготовил с девчонками композицию из песен и стихов о войне.
На праздничном вечере перед их выступлением показывали сценку про Зою Космодемьянскую, поставленную Надеждой Семеновной. Зою играла Карамова. Когда она, в гимнастерке и красном платке, гордо подняв голову и выставив грудь, решительно шагнула к немецкому офицеру, который ее допрашивал, и так звонко и страстно сказала: «Всех не перевешаете! Нас двести миллионов. Придут другие и отомстят за меня!» – что Азат, игравший офицера, в растерянности попятился. По залу пробежал смешок. Учителя зашикали.
После этого выступали «Три А». Пели «Вспомните, ребята», «Отшумели песни нашего полка»… Когда Тоня прочитала стихотворение Ахматовой «Постучись кулачком – я открою…», впечатлительный и сентиментальный Юрий Степаныч, преподаватель ГО и труда, пошел курить в свой кабинет.
Надежда Семеновна идею выступления одобрила, но, посмотрев, вздохнула:
– О войне бы побольше. О подвиге народа, патриотизме… Что это за лошади в океане? При чем тут лошади?…
– Ну, это про реальный случай во время войны, – пояснял Кир, – когда немцы подорвали американский корабль.
Надежда покачала головой:
– Про героизм советских солдат нужно, а ты про иностранных лошадей.
– «На поле танки грохотали» – про наших танкистов.
– Это хорошо. Но мрачновато… «Заплачет мать-старушка…»
Она была убеждена и часто говорила о том, что воспитание нравственности – главная задача литературы. Как-то призналась, что не понимает, зачем в школьную программу включили «Преступление и наказание».
– Чему этот роман учит?.. Убил, потом раскаивается… Не надо было убивать, чтобы не раскаиваться!
У Тима Достоевский был кумиром, в девятом классе он прочел все его романы. К тому же он любил поспорить с учителями и возражал, что нельзя требовать от литературы назидательности и нравоучений… Надежда сокрушенно кивала головой и говорила, что он плохо изучал «Партийную организацию и партийную литературу» Ленина. Тот ее вообще не изучал, за что, очевидно, и имел тройки и по истории, и по литературе.
Друзьям он говорил со смехом:
– Надежда в глубине души подозревает, что не только Раскольников, но и вся русская литература вредит делу воспитания патриотизма и коммунистической нравственности. Не туда нас ведут эти Базаровы, Печорины, Раневские… Будь ее воля, она бы в школьной программе оставила только «Что делать?», «Песню о Буревестнике» и труды Ленина.
Тему не понимающего их старшего поколения продолжил Кир:
– У бабушки в комнате икона. Когда она болеет, лекарства не пьет, говорит: «Мне Бог поможет». А я ей: «Почему ты думаешь, что Бог о тебе должен заботиться больше, чем о вирусах?» «Что же, – отвечает, – ты сам лекарствами не лечишься? На Бога надеешься?» «Нет, – говорю, – я в Бога не верю, но в медицину верю еще меньше».
А потом были экзамены, выпускной, восход солнца на берегу Белой речки. Когда на прощальном концерте всем классом спели немного в шутку «Надежда, мой компас земной…», неожиданно Семеновна в конце песни на словах «чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы» не удержалась от слез, вышла на сцену, обняла и поцеловала каждого.
Азат поступал на юрфак Чернореченского университета, единственного вуза в городе. После первого экзамена, истории, пришел окрыленный – сдал на пять. Последний экзамен был английский. Кир вызывался пойти сдавать вместо него. Азат колебался, но не решился на это, несмотря на свою страсть к авантюрам. Английский он завалил.
Осенью его призвали в армию. Кир и Тим пришли на вокзал провожать. Стояла сырая, промозглая погода, шел мокрый снег с дождем, сквозь него тускло светили фонари. Азат был удручен и неразговорчив. Вдобавок ко всему он замерз и промочил ноги. Кир, всегда одевавшийся тепло под присмотром родителей и бабушки, снял свои шерстяные носки и отдал ему. Знал бы Азат, что с этого дня начинается его долгая военная карьера и через тридцать лет, выйдя на пенсию, он скажет друзьям: «Нас было сто человек на старте. И вот к финишу пришел я один…»
Шубин, в школе мечтавший стать военным летчиком, напротив, поступил на физический факультет, стал инженером-геофизиком, работал в Сибири, купил квартиру в Москве.
Тим же, наоборот, на физфак не пошел, а, вопреки ожиданиям и тройке по русскому в аттестате, поступил на филфак. Закончил его, стал журналистом в чернореченской газете, а позже и писателем и популярным блогером, известным под псевдонимом Тимофей Корявый. Пишет статьи о новостях в науке и политике, приводя неожиданные исторические аналогии и пересыпая их, несмотря на серьезность тем, шутками, что так привлекает его читателей.
– Подтибриваешь потихоньку мои bon mots, – смеялся как-то Антон Кириллов, прочитав у него словечки из своего репертуара.
– Сие, друг мой Антуан, не плагиат, но кража, дозволяемая законом.
– А вот тебе идея: заведи в газете рубрику «Знаете ли вы, что…» К примеру: знаете ли вы, что «смайлик» (закрывающая скобка) первоначально означал закрытие темы, типа «разговор окончен», «свободен!», «ты разбит и повержен, товарисч…»
– Да, хорошая мысль… Знаете ли вы, что название компании Google происходит от Гоголя, автора поэмы «Мертвые души» и повести «Пропавшая грамота».
– Знаете ли вы, что распространенное в 90-е годы выражение «новый русский» – просто тупой дословный перевод французского nouveau Russe, произведенного французами от nouveau riche (нувориш).
– Ты еще про шилишпера расскажи.
– Шилишпер у нас не водится…
Кир задумался, слушая звучащую по радио песню, и вдруг спросил:
– Если б у тебя было серебряное кольцо, что бы ты на нем написал: «все проходит» или «ничего не проходит»?
– Гм… надо подумать… И, может быть, состряпать на эту тему статейку. А ты?
– «Все проходит и все остается».
– Остается в памяти…
– Не только… А какой вид памяти у нас, по-твоему, самый стойкий и… ну… как сказать… эмоциональный, что ли?
– Ты имеешь в виду, какой образ лучше всего напомнит мне десятый класс?..
– Вот именно! – Кир поднял указательный палец. – Зрительный, звуковой, вкусовой?..
Теперь задумался Тим.
– Знаешь, я все-таки мыслю зрительными образами. Возможно, я родился, чтобы быть художником…
– Подожди. Дай угадаю… Кроличий воротник на пальто Бирюковой?
– Ты еще помнишь эти ужасные стишки? Зачем я их тебе показывал…
– Конечно, не помню. Но пару строчек могу вызвать из небытия:
Включите же кто-нибудь свет!
Хоть бы луч сквозь окно проник…
Я сегодня в школу пришел лишь для того,
чтоб увидеть твой белый воротник.
Тим замахал руками.
– Не терзай мои уши, садюга! Ну, у тебя, наверно, память больше звуковая, бард ты наш, – сказал он из мести, зная, что Тим терпеть ненавидит это слово. – Ну-ка, теперь я угадаю… Как Енисеева пела «Одинокую гармонь»? Мы тогда гуляли до утра после выпускного…
– Не помню это… – засмеялся Кир. Потом закрыл глаза и откинулся в кресле. – Духи «Лесной ландыш».
– Ага. «Запах женщины»…
– Неправильный перевод, что часто бывает с названиями фильмов. Запах – smell, а scent – это другое…
– Сейчас их, наверно, уже не выпускают. А я не только не мог по запаху определить сорт духов, но и не отличил бы их от «Шипра» или зубной пасты. Хотя курил меньше вас.
– Да. Сейчас их не выпускают. Но scent остался… Кстати, вспомнил: в моем недавнем стишке тоже про запах… Запах моря.
– Ну-ка, ну-ка, прочитай!
– Был я в одной компании, где играли в такую игру: нужно сочинить стихотворение с заданными ведущим семью словами. Слова были: отпуск, хоровод, горячий, сейчас, выбирать, ладонь, пахнет. И вот что у меня сочинилось примерно за час, пока ели-пили-болтали. Назвал я стишок «Дама с собакой».
Вдруг припомнишь эту местность на окраине Союза…
В отпуск, выпавший на зимний снег с дождем и холода,
Отдыхал там по горячей ты путевке профсоюза,
И одеколоном пахла черноморская вода.
И сейчас уже не вспомнить ни лицо ее, ни имя…
Пёс приблудный, снег и слякоть, ты в ладонях грел ладонь…
В хороводе лет и листьев был ли счастлив ты с другими?
И вольны ли выбирать мы свой спектакль и свою роль…
Кир после школы вслед за Анютой подал документы на инфак, однако, поступив, больше увлекался студенческим театром «Бурлеск», чем учебой. После второго курса поехал в Москву поступать в ГИТИС. Поступил, окончил, работал в театре в Уфе, куда его направили по распределению. В кипящие и кипежные девяностые в заботах о хлебе насущном стал предпринимателем.
Но это уже другие истории, как часто пишут в романах.
Опубликовано в Бельские просторы №9, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!