Борис Эренбург. ДВА ПИСАТЕЛЯ

Марк  Леви

В знаменитом эссе «Вечер с господином Тэстом» Поль Валери говорил, что стремление к славе — частая ошибка творцов, ахиллесова пята гениев. Прижизненная слава ставит под сомнение творчество, потому что в ней всегда есть оглядка на толпу, оттенок керосина в парфюме. Абсолютному гению плевать на известность, идеальный господин Тэст — это демон возможностей и только. Это творец, который не творит.
Через два года после публикации этого экзерсиса, в 1898 году, в России родился мальчик, которому предстояло написать гениальный роман и стать эталоном полного безразличия к славе и судьбе книжки. От этого автора осталась запутанная биография, роман, несколько невнятных воспоминаний современников и фотография в Википедии, на которой пожилой человек хохочет, глядя в журнал «Партийная жизнь».
Вспоминая бурную историю российской литературы XX века, славные имена писателей, шумные сюжеты с публикациями текстов «Доктор Живаго», «Мастер и Маргарита», споры о «Тихом Доне», великолепные пассажи «Золотого телёнка», интеллектуальную «Козлиную песнь» и многие другие романы, трудно поверить, что большинство американских, итальянских, французских студентов-славистов на вопрос о лучшем русском романе века назовут «Роман с кокаином» не известного никому М. Агеева.
Впервые роман был напечатан в эмигрантской прессе в 1934 году, обсуждался виднейшими критиками зарубежья, затем был забыт, через полвека найден в букинистическом магазине в Марселе и переиздан в переводах на европейские языки. Тогда же и удостоился мировой известности. Простите, но кто такой этот Агеев и о чем книжка?
Книга написана в жанре POV, от первого лица. Ничем не примечательный герой-рассказчик на нескольких десятках страниц превращает в иллюзию мораль девятнадцатого века, спускает в унитаз ценности века грядущего и умирает от умышленного передоза. Маргинальный персонаж с мрачной суицидальной траекторией без проблеска хеппи-энда как бы задал модель поведения тысяч граждан нового мира и этим потряс европейских читателей. Двадцатый век со своими революциями и войнами выбил бюргеров из насиженных биографий, как шары из луз. Тема оказалась близкой.
За полвека с момента появления роман прошёл путь от эмигрантского литературного дебюта до мирового бестселлера, но автор так и не объявился и не проронил ни слова по этому поводу. Господин Текст гулял сам по себе.
Потом выяснилось, что создатель романа даже не шифровался, не скрывал авторство, ему просто было все равно. Как это часто бывает, филологи попробовали приписать странный текст известным фигурам, называли Набокова. Сходство было: оба ровесника играли в одной литературной песочнице, но там, где изящный стилист, любитель бабочек, выводил совочком витые узоры, творец «кокаина» сносил их большой лопатой. Автор превращал мир в ничто без тибетско-индийского трэша, без хитроумных сюжетов, без философских дискурсов и манифестов. Его стерео-письмо заключалось в сочетании чуть ли не документального биографического реализма и описаний снов, приходов и кумаров, как модно выражаться сегодня.
По слухам его звали Марком Леви. Так рассказывала одна поэтесса, побывавшая в Константинополе, откуда в парижское издательство в 1933 году по почте пришла рукопись романа. Она уверяла, что нашла автора в психушке, с дрожью в руках и галлюцинациями в голове.
После бурного, но краткого романа с «Марко», как она его романтически называла, девушка вернулась в Париж. Ей не верили.
Но именно первая сторона романа, этот текст.док, точные биографические данные позволили со временем установить автора «Романа с кокаином». Не прошло и века, как исследователи догадались заглянуть в архивы московской Креймановской гимназии, описанной героем-рассказчиком, и сравнить имена. Имя Марка Леви, выпускника 1916 года под 12-м номером, сразу бросалось в глаза, рядом стояли имена его одноклассников, хорошо знакомые из текста произведения. Затем нашли дело студента в архиве МГУ с фамилией того же Леви и запросом из Ереванского института, где этот Леви спокойно работал преподавателем около 30 лет до смерти в 1973 году. Вскоре обнаружили письма автора к издателю, в которых цитировались черновики романа. Авторство ереванского профессора, бывшего школьника московской гимназии, было доказано непоколебимо. Но раскрытая тайна авторства обернулась загадкой автора.
У Марка Леви было три жизни: первая дореволюционная, до 1918 года, описанная в романе и подтверждённая документами, третья советская с 1942 по 1973 год, уютная жизнь преподавателя-филолога, знатока иностранных языков, любителя музыки и коллекционера игральных карт. Об этом времени также свидетельствовали документы и воспоминания современников.
Но была ещё и вторая жизнь между ними, между отчислением из университета в 1919-м и высылкой из Турции в СССР в 1942 году. От этого средневековья не осталось сведений, кроме рассказа романтической поэтессы, пары писем к издателю и справки от советского консула в Стамбуле. В бумаге чиновник характеризует Леви как малоизвестного ему человека и отказывает в ходатайстве о возвращении советского гражданства. Консул со слов Леви пишет, что тот является автором книжки «Роман с кокаином», в которой, впрочем, нет ничего антисоветского, а сама вещь написана ради денег на существование.
В автобиографии для ереванского института сам Леви кратко говорит о работе в ВСНХ, затем в компании «Аркос», о легальном выезде из Советской России в Германию в 1924-м, о работе в европейских компаниях, о бегстве в Турцию перед войной и работе в издательской французской фирме в Стамбуле. Известно, что в Германии Леви получил парагвайский паспорт, который потом выслал из Константинополя знакомой поэтессе в Париж. Подруга должна была его продлить, но потеряла бумагу. Ещё один немецкий писатель упоминал, что встречал Леви в богемном кафе Берлина, где тот иногда торговал меховыми шапками. Никаких иных документов об этом периоде нет.
В 1942 году в Стамбуле провалилась операция советских спецслужб с покушением на германского посла фон Папена. После этого Леви был депортирован турками в СССР и оказался в Армении. Несмотря на сомнительную заграничную эпопею, родина не задушила Леви в объятиях репрессий, не отправила в тюрьму, не бросила в лагеря. Он просто уехал в Ереван и женился на красивой армянке.
Именно поэтому, а также потому, что все перечисленные в автобиографии фирмы, как правило, прикрывали зарубежную резидентуру ГПУ, возникла версия о писателе — советском агенте.
Роман обрывается смертью рассказчика, потому что «Буркевиц отказал», одноклассник, сделавший карьеру у красных, отказался спасти бывшего друга, ныне бесполезного для дела революции наркомана.
Этим финалом Леви разделался со своей первой жизнью и, словно в компьютерной игре, получил вторую. Потому что Буркевиц не отказал, и звался он совсем не Буркевиц.
В 1919 году только один из двадцатилетних соучеников Леви был видным красным начальником. Сергей Шпигельглас, учившийся с Леви в Московском университете на юридическом, как и он, с детства знавший иностранные языки, занимал уже тогда хорошую должность в ВЧК. Именно он мог устроить Леви в поезд к красному командарму, а затем и в «Аркос», московский питомник резидентуры советской разведки.
Шпигельглас, с 1922 года сотрудник иностранного отдела ГПУ, оставил громкий след в истории 30-х годов. Его называли личным киллером Сталина. Это был профессиональный охотник за головами, специалист по убийствам перебежчиков и врагов СССР за границей. В тридцатые Европа была буквально нашпигована советскими разведчиками, которые следили за армиями и правительствами, за партиями и дипломатами, за членами Коминтерна и коммунистами, и, наконец, за самими советскими разведчиками. Если европейские страны в мирное время сокращали военную разведку, а иногда и вовсе распускали штаты, то Советская Россия всегда озиралась в поисках врагов и готовилась к бою.
Ликвидация противников была поставлена на поток и называлась литерными операциями. Организатор подобных событий Шпигельглас разобрался с известными перебежчиками в Швейцарии и Испании, уничтожил украинского националиста в Роттердаме, похитил двух белых генералов в Париже, организовал убийство члена четвёртого Интернационала в Берлине. Промахнулся он только с Троцким. Врага Сталина тогда вовремя предупредил изменивший агент, и операция сорвалась.
В таких делах положено убирать улики, а самой опасной уликой является киллер. Шпигельглас был арестован тем же НКВД и расстрелян на полигоне Коммунарка в хороводе жертв большого террора.
Марк Леви вряд ли был выдающимся агентом, его след не остался на политической карте эпохи, его равно миновали награды и кара спецслужб. Скорее всего, он часто терял связь с Москвой и вынужден был жить случайными заработками. Не исключено, что роман был одной из таких попыток немножко заработать. Высланный из Турции в СССР, Леви обрел тихую жизнь вдали от Москвы в образе скромного преподавателя иностранных языков.
Ремесло писателя чем-то сродни занятию шпиона, и тот и другой должны подглядеть важное и написать роман или рапорт. Мы знаем прекрасных авторов из спецслужб: Бомарше, Дефо, Сомерсет Моэм удачно сочетали оба занятия. Однако они не смогли преодолеть ни стремления к славе, ни любви к авантюрам, ни жажды денег. Этого не случилось с Леви. Автор знаменитого романа в своей третьей жизни обрёл покой. Ему было что вспомнить, но Марк Леви больше не проронил ни строчки.
Бывшие ереванские студенты были поражены интересом московских и зарубежных исследователей к покойному преподавателю. Но рассказать могли немногое. Профессор был не по-советски элегантен, ходил в сером пальто и шляпе, никого никогда не приглашал в гости.
Каждый год ездил в Москву. Коллекционировал игральные карты, символ встречи интеллекта, воли и случая. Вероятно, его привлекала фигура джокера, карты, способной сыграть любую роль. «В жизни надо испытать все», — цитировали ученики его любимую фразу.
В этой максиме слышится стремление к абсолюту и, быть может, разгадка молчания писателя. Кому нужен идеальный текст: управлению разведки в Москве, богу, человечеству?
Эти адресаты автору были хорошо знакомы. Возможно, он считал, что идеальный текст никому не нужен, а другой несовершенный текст он уже написал.

Зубцов-Зазубрин

Белогвардейский подпоручик Владимир Зубцов и революционный писатель Зазубрин родились на Тамбовщине в один день, час и даже минуту 1895 года просто потому, что оба они были одним человеком.
Мы не знаем, что произошло во время детства юного революционера в Пензе или его юности в Сызрани, но будущий юнкер уже тогда обрел любовь к театру и обостренное внимание к факту смерти, точнее, к ожиданию смерти, что проявилось в его юношеской живописи на тему «казней революционеров» и ранней гимназической пьесе. После гимназии сын железнодорожного служащего Володя Зубцов оказывается активистом революционной ячейки, затем агентом охранки с кличкой Минин. В водовороте бурных лет смуты мы видим его то секретарем Комиссара госбанка Временного правительства, то юнкером Павловского училища, то мобилизованным колчаковцем в Омске вблизи диктатора, и наконец, подпоручиком 15-го стрелкового добровольческого полка в Красноярске. Он любил Достоевского, особенно роман «Бесы», а катехизис Нечаева знал наизусть. Только через кровь, через жертвы, через смерть торжествует идея, все равно чья. На фронте будущий писатель жадно наблюдает феномен насилия и смерти, он видит и запоминает то, что другие сразу стараются забыть, стереть из памяти, отбросить в глубину подсознания.
Дело Колчака проиграно, идут последние бои, офицер Зубцов агитирует взвод пермских солдат-добровольцев и с двумя пулеметами и полуротой переходит на сторону красных партизан. Среди партизан есть люди, которые помнят его революционное прошлое в Сызрани.
Зубцова принимают в красные войска, он работает в газете «Красная звезда», выступает на митингах. По заданию ЧК он вновь играет роль двойного агента, переодевается белым офицером и выполняет опасное задание по выявлению вражеского подполья в Сибири. В маленьком городке Канске Зубцов заболевает сыпным тифом. Дочь хозяйки дома, где остановился красный командир, спасает больного от смерти и становится его женой. Болезнь как бы остановила стремительное движение Зубцова по жизни и сделала его писателем. Выздоравливая, Зубцов — теперь уже Зазубрин — пишет роман о зверствах колчаковцев и ответном терроре красных «Два мира». Эту вещь будут потом с интересом читать Ленин и Горький, Буревестник назовет его «первым советским романом», а ехидный писатель Пильняк проедется по этой литературе такой фразой: «Романа в сущности нет, как нет ни фабулы, ни завязки, ни персонажей, как нет ни Красной армии, ни её бойцов, ни дивизии, ни души, ни мозга… Содержанием романа является баталия. На первых пятидесяти страницах я насчитал 27 боёв и 141 смерть».
Именитый писатель Пильняк не понял, что эта «141 смерть» и является главным достоинством «Двух миров», выдержавших десяток изданий при жизни автора. Но Зазубрину мало успеха этого рваного и неровного эпоса, к тому же в боях смерть случайна, а его интересует феномен организованного насилия, смерти во имя идеи, методичной и безжалостной, похожей на скотобойню, парад обреченных под дулами палачей. И объект для такой повести есть. Зазубрин с интересом расспрашивает знакомых чекистов про их повседневную работу, возможно, сам отправляется на экскурсию в ЧК. Результатом этого в 1923 году станет то, что никогда не позволит стереть имя Зазубрина-Зубцова из русской и мировой литературы — повесть «Щепка».
В этой повести-галлюцинации, похожей на кошмарное сновидение, описаны ежедневные массовые казни и постепенный исход в сумасшествие главного чекиста-героя. С ужасом и восторгом автор демонстрирует конвейер смерти во имя великой бесполезной идеи, индустриальную бойню, стирающую человеческие жизни и превращающую людей в груду обезличенного мяса.
Маленькая повесть вмещает в себя целиком новую темную сторону двадцатого века: печи Освенцима и Катынь, бойни Пол-Пота и бараки Гулага, застенки иранской революции и тюрьмы Острова Свободы, провал вечно черного настоящего во имя светлого будущего.
Зазубрин знает, что повесть — его высшее творение. Он читает «Щепку» всем: друзьям, редакторам литературных журналов двадцатых годов, Горькому и даже Дзержинскому. Любитель Достоевского и мастер психологических провокаций Зазубрин с интересом следит за реакцией слушателей. Ошарашенный Дзержинский говорит автору «первого советского романа», что такое можно опубликовать лет через 50. И действительно, повесть не печатает никто, в Сибири автора начинают травить. Зазубрин переезжает в Москву, под крыло к Горькому, участвует в писательских встречах, редактирует журнал с безупречным названием «Колхозник».
В 1932 году на встрече писателей у Горького с руководством страны Зазубрин устраивает рискованный эксперимент — провоцирует самого Сталина. «Почему для Муссолини западная пресса нашла рефлекс величия — мощный подбородок, а советские писатели не могут найти подобный фактор для товарища Сталина?» — говорит автор «Щепки» за пиршественным столом. Маленький рябой Сталин сидит насупившись и слушает речь про величие челюсти фашистского вождя.
В 1936 году умирает Горький, а через год чекисты приходят за писателем и его женой.
Зазубрину припоминают Зубцова — работу в охранке, колчаковскую службу и, конечно, зазубринскую «Щепку».
28 сентября 1937 года в подвале тюрьмы НКВД пуля чекиста пробивает затылок писателя.
Зубцов-Зазубрин испытывает то, что тысячи раз испытали его герои: холод подвала, щелканье курка и механическое величие неотвратимой смерти. Мы не знаем, как воспринял Зазубрин это событие — как аттракцион, как наказание или как высшую награду. Ведь автор «Двух миров» всегда был двумя людьми: прокурором и обвиняемым, палачом и жертвой, автором и героем — вернее, они оба были одним человеком.

Опубликовано в Вещь №2, 2020

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Эренбург Борис

Родился в 1958 году в городе Бийске Алтайского края. С 1992 года занимается издательской деятельностью. Автор поэтической книги «Синдерелла» и научно-популярного издания «Звериный стиль». Издатель журнала «Вещь». Организатор поэтического фестиваля «Компрос». Живет в Перми.

Регистрация
Сбросить пароль