***
Медленной дороги полуфабрикат
На земле вечерней родины распят
Бочками-катками, скрипами сапог,
Давящим туманом у корявых ног.
Ты куда кладёшься, твёрдая змея?
Под тобой чернеет прошлого земля,
Над тобой сереет мутная судьба,
Да и ты смеёшься, гнусная губа.
От угла к углищу, протянув привет,
Корчишься, змеище. Только дудки нет.
Заклинатель помер, спился дирижёр,
Но твоё шипенье до сих пор свежо.
От угла к углищу едет пассажир,
У него в глазищах угасает жизнь –
Трогает усами пальцев желтизну
И глядит ужасным взором на страну.
Локтем ощущая – тоже пассажир,
В потной мятой коже угасает жизнь,
Но вполне возможно, спрятаны в очках
Мысли лишь о шпилях и о новичках.
Впереди – затылок, тоже пассажир.
Из него мыслишки убегают вширь,
В тошноту ироний, в искренности гнёт.
Пассажирищ этих пустота жуёт.
Пустота дороги, параллельной злу,
И кривой ухмылки от угла к углу.
***
расслабленная
левитирует над блюдцем миндаля
раскоординированная ласточка радости,
словно мозжечок её повреждён
и порхание обречено оставаться зелёным,
как столетняя агония дерева.
смотреть больно
на витки надминдального,
расслабленного, раскоординированного,
обречённого оставаться зелёным,
радостного порхания.
***
Побежала за поездом песня,
Тормозная невидимка, пресная,
Пробирающая дрожь металла
За последним вагоном побежала.
За последним вагоном подотстала,
Обволаканная слезами, старая
Чевенгуристая песня
С католическим крестиком,
С одиноким оркестром.
Я схватываю её завывания,
Как парад небесный, как наковальню
В котловане,
Крайние завывания.
Крайний – не значит последний,
Но – бублик на дырке среднего.
Исследую, как очередь-перевёртыш –
От шпрот к разрыву коллективной аорты…
Поезд выворачивается, или песня
Скользнула вперёд? Весело
Гремят литавры да трубы, да хора вой
Ширится ударной волной –
В край, опосля, впервой.
***
Раздеваю капусту.
Первый лист – грязная свинья –
Хрюкнул в отрыве,
Так что мухи вспорхнули с деревьев.
Второй лист –жухлый и разложенческий.
Осенняя слизь.
Третий – в чёрных веснушках,
Четвёртый – в чёрных веснушках,
Пятый в чёрных веснушках.
Восемьдесят четвёртый в коричневых веснушках.
Дальше – твердолобая белая кочерыжка,
Простыня, прущая хлоркой,
Врубленный посреди дня прожектор,
Зимняя пустыня вокруг Свияжска,
Верхний мел,
Нижний мел,
Сингулярность.
***
Овощи, овощи! Продаются овощи!
Вещные, обросшие корками труда!
Для кусанья – корни, целованья – мощи,
Прозябанья – ровные длинные года.
С хрустом за щеками и с Христом за пазухой,
И с царьком шарманочным в люльке головы,
Где вы, покупатели? Обмелели насухо?
Или оглянулись на обугленные пальцы хвощей,
с которых ветер сдувает запахи облапывания настоящего мира,
на полусогнутые тончайшие душонки избушек,
дрожащие мембраны холода, между которых крутятся сухие листья…
Культурные слои, расслаивающиеся в небо,
в неокортекс, в расползание панорамы столкновений и противоречий…
…Впервые?
***
шевелятся в омуте верха
рогатые черти ветвей,
и в чаще, под складками эха
мурлыкает сонный ручей.
и сосны, горячие сосны,
и горькие чары смолы,
и птицы-иголки – соосны
безадресной мантре молитв
о нас в холистической пене,
огромных глазах стрекозы,
заглядывающих в омертвение
и лопающихся в пузырь
безудержного ландшафта
с неоновым светом травы,
смеркающегося в шаткость,
смеющегося навзрыд.
прекрасное лезет далёко
сквозь горькие чары смолы.
смещается внутренний локус
на то, что молитвы малы.
слова и модели малы.
дела и недели малы.
квадраты, овалы малы.
большие – только стрекозы.
***
Сахарная полынь – утренние дымы,
Светятся изнутри лужи, дома, столбы,
Лёгким мазком в туман втянуты будто мы,
Длимся там, прознаём светлое будто бы.
Горькое ромашьё в длительном рукаве
Сыплется, как цыплят броуновский пробег.
Я по траве и ты тоже да по траве.
Светятся пауки. Светятся, хоть убей!
Глянем за слой грибов, мха приподнимем плед,
Вкопаны будто мы, странные будто бы,
Нет никого вокруг, только дымящий свет,
Руку не отнимай. Чувствуешь быть?
Опубликовано в Графит №20
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!