Может показаться, что при современном уровне развития информационно-коммуникационных технологий, когда все границы сделались предельно размыты, разговор о существовании локальной поэтической школы теряет всякий смысл. Но как раз поэтому сегодня этот вопрос становится особенно важным: именно поиск региональной идентичности может стать средством противостояния глобализации и вызываемого ею усреднения всего и вся.
Конечно, в XXI веке гораздо сложнее, чем прежде, обозначить рамки некой региональной поэтической школы. Поэты в провинции имеют возможность напрямую воспринимать недоступный ранее литературный багаж близких им по духу предшественников, непосредственно контактировать с редакторами журналов, критиками, коллегами. Принадлежность к той или иной литературной традиции выглядит теперь скорее как некий сдерживающий фактор, ограничение. Но нельзя забывать, что накладывание ограничений является одним из действенных механизмов при создании художественного произведения.
По всей видимости, оформление литературной школы неизбежно является волевым «кураторским» жестом. Но подходы к осуществлению этого жеста могут быть разнообразными — от анализа и синтеза до нарочитой мифологизации. При выявлении характерных черт Сибирской поэтической школы мы стараемся избежать нарочитого подбора фактов под определенную гипотезу. Естественно, что все авторы, пишущие в Сибири, не могут быть отнесены к одной определенной поэтической школе. В связи с этим мы обозначаем Сибирскую поэтическую школу как некое единство поэтик, характерное для ряда ключевых авторов из разных регионов Сибири. Таким образом, понятие «школа» мы понимаем в широком смысле — не как ограниченный круг авторов, непосредственно наследующих определенной поэтической традиции, а как некая более или менее условная общность, сформировавшаяся в определенных природных и социокультурных условиях и обладающая характерными признаками.
Уместно ли в этой связи использование именно понятия «школа»? Уместно: поэт учится не только у своих современников и предшественников, но и у снега, у ветра, у неба, у дефицита йода или солнца, у бескрайнего воздуха — и возникает щемящий сгусток близких мотивов и настроений у, казалось бы, далеких друг от друга поэтов.
Авторов Сибирской поэтической школы можно разделить на несколько поколений: родившиеся соответственно (с той или иной погрешностью) в 1940-е (пик творческой энергии: 1960-70-е гг.), 1960-е (пик: 1980-90-е гг.) и 1980-е (пик: 2000-10-е гг.). Каждому из этих поколений присущи какие-то уникальные черты, но есть между ними и общее; можно даже проследить определенную нить преемственности между ними (для Новосибирска это, например, линия Денисенко-Маковский-Овчинников / Пивоварова-Михайлов-Светлосанов / Iванiв-Шуба-Метельков). Почти все крупные сибирские авторы относятся к т. н. неофициальной культуре (т. е. культуре самиздата / неподцензурной литературы).
Зерно школы, на наш взгляд, обозначили три новосибирских автора: Анатолий Маковский, Иван Овчинников, Александр Денисенко. Это представители круга ЛИТО Фонякова, к которому относились также Николай Шипилов, Михаил Степаненко, Жанна Зырянова, Анатолий Соколов, Владимир Ярцев и др. Первые официальные публикации большинства из них пришлись на конец 1980-х — начало 1990-х гг. Маковский, Овчинников и Денисенко задали основные векторы развития сибирской поэзии. У Маковского это предельная свобода классической формы в сочетании с богатым культурным и жизненным бэкграундом, у Овчинникова свобода языка достигается за счет глубокого и самозабвенного погружения в фольклорную среду, поэтика Денисенко крайне метафорична и представляет собой определенную попытку синтеза деревенских и городских мотивов. В качестве примера приведем классический текст Александра Денисенко:
снег снег снег снег снег снег снег снег
это кажется метель пурга
всё уляжется уйдёт в снега
мёрзлый тополь отойдёт ко сну
в бесконечную свою страну
ешь откусывай хрусти вино
пока вьюги на Москве гостят
это мёртвые давным-давно
с неба девушки летят летят
Одновременно в других сибирских городах появляются авторы, поэтика которых очень близка к вышеупомянутым — это Аркадий Кутилов и Николай Разумов (Омск), Владимир Поташов и Александр Ибрагимов (Кемерово), Владимир Брусьянин (Томск), Борис Капустин (Барнаул), Анатолий Кыштымов (Абакан) и др. Вместе с тем, несмотря на некоторую изолированность, зачастую этими авторам угадывались и основные векторы развития современной русской поэзии. Одной из объединяющих их черт стала ярко выраженная внесистемность, та или иная форма аутсайдерства, причины которого далеко не всегда были связаны с антисоветскими настроениями — как правило, они крылись глубже. Это приводило к своеобразной форме смирения — как, например, в стихах Анатолия Кыштымова:
Не скрипят, как первый снег,
Табуретки в темном доме…
Незнакомый человек,
Вот тебе мои ладони.
Посмотри в мои глаза,
Назови своё мне имя…
Что-то хочется сказать
Между днями и родными.
Маму б только не пугать,
Одному побыть в квартире…
Плакать в длинную кровать,
Слушать, как там в вашем мире?
Между представителями «старшего» и «среднего» поколений сибирской поэзии в ряде случаев существовала достаточно прочная преемственность. В Новосибирске эта линия передалась напрямую от Жанны Зыряновой её дочери Юлии Пивоваровой, от старших товарищей — Станиславу Михайлову, Владимиру Светлосанову, Владимиру Назанскому, Михаилу Дроздовичу, Андрею Жданову, в Кемерове традиция во многом передавалась через Александра Ибрагимова и Иосифа Куралова — к Дмитрию Мурзину, Андрею Пятаку и т. д. В то же время, среднее «поколение» сибирских поэтов гораздо более урбанизировано, вместе с ним сибирская поэзия приобретает дополнительные обертона. В Новосибирске можно назвать альтернативную (связанную со свободным стихом) линию от Евгения Миниярова к Андрею Щетникову, Игорю Лощилову и Олегу Волову, в Томске — Макс Батурин, Андрей Филимонов и Николай Лисицын (близкие к кругам музыкального андеграунда), Ольга Комарова и Никита Зонов, в Кемерове — Андрей Правда, Сергей Самойленко, Игорь Давлетшин, Макс Уколов, в Барнауле — Наталья Николенкова, Владимир Токмаков, Михаил Гундарин, в Иркутске — Андрей Тимченов и Надежда Ярыгина, в Абакане — Надежда Герман и Наталья Ахпашева, в Братске — объединение «Шклинда» (Василий Костромин, Сергей Жариков и Василий Орочон), в Минусинске — Сергей Круглов, в Тюмени (если принять, что исторически это сибирский город) — Владимир Богомяков.
«Младшее» поколение сибирских поэтов сформировалось в условиях глобализации и кардинально изменившегося информационно-коммуникационного поля, тем не менее, ряд его ключевых представителей также наследует основным направлениям Сибирской поэтической школы (перенимая художественный опыт и «старшего» и «среднего» поколений). В Новосибирске это Виктор Iванiв, развивавший авангардную традицию и Антон Сурнин, развивающий традицию неопримитивизма, а также Сергей Шуба, Екатерина Гилева, Виталий Красный, Петр Матюков, Олег Копылов, Александр Дурасов, Иван Полторацкий и др. В других сибирских городах наиболее яркими представителями поэтического поколения стали Дмитрий Румянцев (Омск), Владимир Пшеничный (Томск), Екатерина Боярских (Иркутск). Постепенно оформляется и следующее поколение: новосибирцы Сергей Васильев, Валерия Яковлева, Дарья Валова и Александра Магзянова, томичи Андрей Янкус и Дмитрий Витрук, кемеровчанка Юлия Шкуратова.
Магистральную линию Сибирской поэтической школы в целом можно охарактеризовать как линию наивной поэзии с лёгким (по замечанию писателя и критика Валерия Шубинского) элементом остранения. В некоторых её проявлениях читателю предстает некий синтез неопримитивизма и метаметафоризма, где метаметафора нередко затушевана средствами неопримитива и словно прячется за текстом. На все поэтические поколения отложили отпечаток особенности ландшафта и климата, мотивы аутсайдерства, замедленного и обратимого времени, пограничности региона, взаимопроникновения пространства природы и языка, нарочито сбивчивое дыхание.
Обилие белого цвета на протяжении, по меньшей мере, шести месяцев в году не может не накладывать отпечатка на психологию сибиряка, а тем более — сибирского поэта. Бескрайний чистый лист. Вечером ты наследил на нём, а утром он опять белый. Белое на белом, бесконечная стопка чистого белья, только графика птиц и проводов. Одновременно — болезненность и необыкновенная регенерация, невинность и безнаказанность, пустота и бесконечность, тоска и спокойствие, обновляемость и неизменность. Подобные дихотомии пронизывают стихи сибирских поэтов, как, например, в стихах Аркадия Кутилова:
Забудь меня, и я забуду
мерцанье узкого штыка…
Неужто мало, что повсюду
лежат суровые снега?..
А снег от люльки и до гроба
навек слезинками прошит…
Но вновь «Столыпин» крутолобый
за дальней рощицей кричит.
При появлении на этом огромном чистом листе человека — лирического субъекта — возникает ещё несколько противоречий. Во-первых, человек здесь чувствует себя немного неуместным — как соринка — и хочет либо слиться с пейзажем, либо раствориться вовсе.
Во-вторых, при появлении в этой картине социума, восприятие субъекта меняется, возникает другая оппозиция — не «субъект — первозданный мир», а «субъект — социум». Т. е. субъект противопоставляется социуму уже как часть существующего пейзажа. В такой ситуации возникает вышеупомянутый мотив аутсайдерства, которое разрешается по-разному (нарочито вызывающе, стоически, смиренно и т. д.). С этим, в том числе, связана отчасти «приниженная» лексика, часто использующаяся, например, в обращениях («Покурим, братан, и посмотрим, / Как стелется дым по земле» в стихотворении Владимира Поташова).
На этом фоне, с одной стороны, проявляется сквозная тема покинутой родной деревни, малой родины, тоски по безвозвратно ушедшему. С другой стороны — тема областничества, проявление целого спектра отношений к столицам: иногда равнодушие и игнорирование, даже неприятие, иногда — Москва как точка отсчета (у Аркадия Кутилова: «Москва придумает меня!»), слегка отстранённое, сдержанное приятие (у Ивана Овчинникова: «Желтей скорее, Летний сад! / Повянь, пока я в Ленинграде»), вариант «маятника» (у Анатолия Маковского: «Предали новосибирцы / Выручили москвичи»). Урал при этом представляет собой некую безусловную границу, к востоку от которой время и пространство искажено: постоянное перечеркивание (а вернее — припорошивание) пройденного придаёт времени некую прозрачность, упрощает возможность странствий во времени, возвращения в детство.
На восприимчивость сибирских поэтов к языку природы та отвечает гибкостью и податливостью. Пространство природы и пространство языка делаются почти тождественны, чем снимается ряд противоречий (устраняется неуместность лирического субъекта в этом поле), миры природы и языка взаимоперетекают, вплоть до того, что чёрные полоски стекают с берёз в стихах Анатолия Кыштымова («И береста стекала по берёзам, / Чтобы ромашкам красить лепестки»), а жеребёнок читает «живую тетрадь» в стихах Александра Денисенко (приводится последняя строфа стихотворения):
И когда на заре поднимали поэты поэта,
Уронили в цветы небольшую живую тетрадь,
А когда все ушли, из соседнего нежного лета
Прибежал жеребёнок, нагнулся и начал читать.
Весьма характерной чертой сибирской поэзии (в нашем её понимании) является некоторая неровность, сбивчивость дыхания. При этом сбивчивым оно кажется лишь при отслеживании каждого шага — «с кочки на кочку», а в масштабах всего пути — с холма на холм — дыхание оказывается удивительно плавным, в режиме оптимального расходования кислорода. Требуется определенная расфокусировка взгляда, чтобы это подметить. Ярко это проявляется в нарочитых неровностях Ивана Овчинникова:
Что делать! Поле как в дыму
исчезло в страшном ливне!
Дрожа, к закрытому окну
приникла дикая малина.
Но тут же ветер оторвал,
клоня к земле за что-то,
и выпрямлял и завывал —
ах, чтоб тебе! ах, чтоб ты!
И вдруг отстал. Прошла гроза.
Зажглись на каплях искры.
Малинник подался назад.
Хороший дождь проходит быстро.
У Анатолия Маковского:
Все изменницы зовутся Нинами,
только что мне до девушек —
мне б отсюда уехать мирно —
поезд в десять часов и в шесть.
Поглядишь из окна — очень снежно,
обернёшься — сумрак купе.
Человечество забыло нежность —
то ли пива пойти купить?
И осталось ещё с проводницей,
нашей угольной стюардессой,
завести роман в полстраницы,
пока поезд кружит по лесу.
Сегодня — в стихах Сергея Шубы:
но разве ты напишешь правду
об этих ледяных углах
о том как встали из тумана
три улицы в чертополохе
о том как вышли из тумана
четыре бурые козы
мемекали как будто овцы
а на рогах у них вилась
нитка барачного тряпья
барак как будто из барокко
и барка отплывёт в Марокко
скажите мне — какая связь:
в огромном непонятном мире
одна тряпица порвалась
Эти стихи — принципиально негерметичные (хотя могут создавать обратное впечатление), открытые, но в то же время проникнуть в них не так просто, поскольку их воображаемый контур образован, скорее, не ломаной линией из конечных отрезков, а сочетанием лучей, каждый из которых уходит вдаль. Возможно, данное едва уловимое свойство стихов, относящихся к Сибирской поэтической школе, коррелирует с наблюдением Дениса Осокина, подметившего, что поэты в Западной Сибири находятся в самом центре Евразии и испытывают колоссальное материковое давление со всех сторон, аккумулируя эту энергию и распрямляясь, подобно пружине, мощными культурными всплесками.
Опубликовано в После 12 №1-2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!