Жаба
Изумруд с оплывшими краями,
твои грани движутся, как эскалатор, по кругу.
Огнетушитель радости. Сторож водяных
капель.
Где твои ключи? Прячешь их в подкладке
старого пальто,
Все думают, что ты в отчаянии от своего тела.
Но ты с ледяным восхищением
вглядываешься в зеркало,
ты видишь полупрозрачный огуречный
мармелад
в солнечных бликах.
Шмель
Крошечный полосатый взрыв,
остановившийся во времени,
окунулся в ледяную прорубь цветка —
ты вынырнешь из глубины,
как водолаз из теплого нектара,
снимешь свои механизмы,
размотаешь трубки, выбросишь маску —
как я тебя теперь узнаю?
каким ты стал теперь?
нащупаю в воздухе что-то хрупкое,
спрячу тебя в карман вместе с мелочью
и отдам кондукторше,
чтобы автобус, металлическая тварь
с пустым нутром,
полетел вперед.
Олень
Олень знает несколько букв, но самых
красивых.
Остальные не нужны.
Он идет по траве осторожно, как по битому
стеклу.
Мухи не садятся на его белые пятна.
Черви не смеют подползать к его скрипучим
копытам.
Пыльные капли дождя зависают в воздухе.
Ветер, как прозрачные ножницы, разрезает
воздух между ним и волками.
Тот, кто точно сосчитает все пятна на его
шкуре,
Сможет позвонить ему после обеда
и добиться аудиенции.
Крокодил
В его глазах — вращающиеся граммофонные
пластинки,
в мозгу крутится старинная песенка,
глаза засасывают в себя свет,
а внутри темнота.
Если ты заглянешь туда и нажмешь
на выключатель,
лампочка загорится, станет видно далеко-
далеко.
Станет видно, как над пузырящимся болотом
летает маленькая птица, ни вкуса, ни запаха,
одна только грустная песенка —
нежное крокодилье сердце.
* * *
Тень щегла падает на груду костей на заднем
дворе лабиринта.
Минотавр, равнодушно сутулясь, пьет чай
И лишь по привычке втягивает голосистый
комочек
в свой зрачок: обжигающий глоток — смятые
перья —
будешь ты петь или нет? — Но в темноте
голос затихает, она впитывает в себя все
звуки,
Как сахар — капли нашатыря.
Птица откроет глаза в мокром кустарнике,
на подтаявшем снегу,
В клюве — истертый обол.
Автобусы, как цветные тени, подманивают
людей.
* * *
Он ползает по заброшенному райскому саду.
Все ушли отсюда, кроме него —
Лошади, горностаи и собаки.
Уплыли медузы, инфузории и киты.
Убежали посмотреть, что будет с людьми,
Чтобы вдоволь посмеяться над ними.
Ветер, который поднялся от их движения,
Захлопнул невидимую тяжелую дверь,
И ленивец остался совсем один.
А ему некуда торопиться, ведь он в самом
лучшем месте
Среди всех возможных миров.
* * *
Я еду в поезде и вижу шесть собак.
Они мелькают мимо, как осколки
сервиза бабушки, когда с высокой полки
он падает и вниз летит во мрак.
И брызгами фонтана, резкий звон
распространив по комнатам холодным,
ложится на паркете. Что угодно,
но только бы не это! Никого
теперь неделю мне не видеть, одному
на зеркале в прихожей нюхать флоксы,
себе показывать язык… Но я увлекся,
в глубины прошлого ныряя, как Муму.
Жаль, станция мелькнула, разрывая мглу,
без остановки, как гирлянда, с воем.
О вечер грязными боками трется поезд,
летит мое лицо, прижатое к стеклу.
* * *
Толпа народу на перроне
шевелится, как старый кит.
То деньги из окна уронят,
то потеряют аппетит
проезжие. У них там душно,
как в батискафе под водой,
и смяты серые подушки
неунывающей судьбой.
Не видно, что там. Только если
лицо придвинется к стеклу —
квадратом темный фон обрезан,
холодный чай стоит в углу.
Но отражение мешает
в глаза поглубже заглянуть —
я вижу лишь себя. Три шага —
мое лицо спешит скользнуть
и вновь закрыть твое, как маской,
как будто я в вагоне том
сама готовлюсь в свистопляске
на полке спать под потолком.
* * *
вверху над городом бесшумно
блестит и кружится река,
в ней соловьи под черной шубой
в полупрозрачных париках,
бесплотным мухам в ней спокойно,
мечтая, плыть вдоль берегов
и целовать мизинцы мойрам
и жалить остальных богов
все отраженья, все движенья
здесь собраны и сведены
в пустую точку на мишени,
откуда возникают сны.
влекут застывшие фигуры
сухие волны, лед скрипит
на лицах облачных, и хмурый
порой откроется им вид
внизу, но мне — ни слова,
что видели, куда летят,
и то, что спрашиваю снова,
они совсем не говорят
* * *
За дверью цвел папоротник и горох,
зеленое пламя плясало везде,
и воздух кипел от летающих крох,
вертлявых, как масло на сковороде.
Не зная добра и не ведая зла,
Гадюки с птенцами лежали в гнезде,
Обнявшись. И благоухая, росла
Огромная яблоня — в темной воде
с ее отражением играли мальки,
сквозь обручи прыгая, как циркачи.
Ключ не подходил, и дверные замки
мне не поддавались — стучи не стучи.
Что делать? Потерян приветливый дом,
где горя не знали, забот и нужды.
Тогда я сказала Адаму: Пойдем,
наверно, там будут другие сады.
Опубликовано в Вещь №2, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!