Анна Матвеева. САМАЯ НЕВОЕННАЯ КНИГА О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Леонид Пантелеев. «Приоткрытая дверь…» («Советский писатель», 1980)

Недавно я наводила порядок в своей домашней библиотеке, сняла с полки книгу Леонида Пантелеева — изданную в 1980 году, хорошо почитанную, с подклеенным корешком, — и снова ухнула в нее, как в детстве. Вообще-то книга Пантелеева — совершенно не детская, но кого и когда это останавливало? В первый раз я сунула в нее нос младшей школьницей, а потом перечитывала снова и снова, цитировала к месту и не к месту, даже и сейчас порой всплывают в памяти короткие заметки из записных книжек писателя, собранные под одной обложкой вместе с его очерками и ответами на читательские письма. Во многом именно благодаря этой книге у меня сформировались первые представления о работе писателя, о ценности тех важных мелочей, из которых она складывается. А еще эта книга — о войне, хотя ни по заглавию, ни по содержанию этого не скажешь. Тяжелый след оставили военные годы в жизни Леонида Пантелеева, одного из авторов культовой «Республики ШКИД»…
Алексей Иванович Еремеев — таким было настоящее имя писателя, вошедшего в историю литературы под полублатным прозвищем (Ленькой Пантелеевым звали легендарного питерского налетчика — и этой кличкой нарекли нового ученика «Шкиды» в память о его уголовном прошлом). Трудное детство, болезни, голод — обо всем этом в «Приоткрытой двери…»
говорится скупо, а вот о безоблачных ранних годах Пантелеев рассказывает подробно и с нежностью.
В прелестном рассказе «Лопатка» речь идет о самовольном уходе из дома пятилетнего Леши и его младшего брата Васи — мальчики отправились покупать новую лопатку для ковыряния в песке и, конечно, заблудились, потерялись. Взрослый Вася погибнет на фронте, в годы Великой Отечественной… А его старший брат, не подлежащий призыву из-за слабого здоровья, откажется покидать Ленинград во время блокады. Он будет вести чуть ли не ежедневные заметки о жизни в осажденном городе, станет защищать его, как только умеет. В июле 1942 года полуживого Пантелеева, находящегося в крайней степени истощения, вывезет из Ленинграда в Москву Александр Фадеев — спасет своего коллегу от верной смерти. Но Алексей Иванович будет стремиться домой — и в самом начале 1944 года, еще до снятия блокады, вернется в город на Неве.
Самые лучшие, поистине щемящие строки книги связаны именно с блокадной жизнью.
«Витю Кафтанникова, когда он был маленький, пугали:
— Будешь шалить — отдам в сосисочную.
И он очень боялся, что из него сосиски сделают.
А на днях говорит:
— Дурак я был, что боялся.
— Почему же дурак?
— А пусть бы отдали. Пока меня смололи бы, я бы сам успел наесться.
Спохватился, содрогнулся, добавил:
— А может, и убежал бы».
И даже покинув Ленинград, Пантелеев снова и снова возвращался к нему в дневнике: «Вспомнил, как в Ленинграде, в декабре еще кажется, принесла мне мама мою пайку хлеба или утреннюю часть ее. Я лежал больной, читал. Неловко разломил хлеб, и крошка упала на пол. Я не поднял ее, но читая, все время помнил, что предстоит что-то приятное. Что же? Ах, да, могу нагнуться и поднять с пола эту крошку — грамм или полтора черного хлеба!»
Святое отношение к хлебу осталось с Алексеем Ивановичем до конца жизни. Уже спустя много лет после войны он случайно увидел в заграничной поездке, как дети-подростки играют в футбол булкой хлеба — и накинулся на этих футболистов с кулаками. Не смог им простить такого варварства… И в общих столовых мучился, когда видел, как оставляют на тарелках недоеденное…
Но, конечно, эта книга — не только о голоде и страданиях блокадных лет. Она о мужестве ленинградцев, об их бесконечной верности своему городу, о том горьком юморе, которым спасались блокадники.
«Недавно слышал на улице:
— Нас легче похоронить, чем накормить.
Нет, и похоронить нелегко».
Пантелеев, переживая блокаду, беспощадно фиксировал в своих дневниковых записях и смешное, и подлое, и жуткое. Может быть, именно это подкупает в книге в первую очередь — здесь нет ни грамма фальши.
«Дежурил в первый раз на крыше и увидел город с высоты пятого (вернее, шестого, даже седьмого) этажа. Увидел как бы заново, как бы впервые всю красоту и неповторимость его. Город с его знакомыми до слез, “до припухших железок” зданиями, с Невой, Фонтанкой, каналами, — и все это как на старинной гравюре, на рельефном плане с картушем в верхнем углу. Не мог оторвать глаз от этого видения.
И вдруг подумал:
“Смотри! Запоминай! Впитывай! Такого уже не будет!”» Он писал не только о бесстрашных героях и тихих мучениках блокады, но и о жуликах, прохиндеях, откровенных мерзавцах, которых, к сожалению, тоже хватало. Писал о психических заболеваниях, возникавших тут и там на почве голода.
«Чтобы все рассказать, надо написать книгу. Напишу ли когда-нибудь? И напишут ли когда-нибудь о Ленинграде всю правду? Мне кажется, что теперь, после всего, не всю правду нельзя. Не потому ли так легко, как никогда легко и свободно, пишется и думается?»
И все же «Приоткрытая дверь…» так и не стала той самой книгой о Ленинграде. В ней много других — иногда грустных, а чаще смешных — историй, набросков, сюжетов «из письменного стола» разных лет. Впечатления о работе над сценарием для Одесской киностудии, правдивые рассказы о Школе имени Достоевского (и о том, что стало с ее учениками впоследствии), споры с читателями (иногда весьма бурные), поразившие воображение цитаты из чужих книг: здесь материала не на одну, а на десяток книг! Это и в самом деле «приоткрытая дверь» в мастерскую писателя и в личный мир человека, пережившего самое страшное время в истории.