* * *
Счастье пахнет манной кашей
И улыбкою кота.
Осень пятернёю машет
Пожелтевшего листа.
Ты стоишь на остановке,
Мальчик, сорок восемь лет,
Ни Джо Кокер, ни Марк Нопфлер,
Прости Господи, поэт.
* * *
Проезжая в маршрутке, глядя в окно,
Замечаю кота на сидении рядом с таксистом,
Улыбаюсь я, кот полосатый и рыжий,
Вот таким я всегда представлял своё детство,
Полосатым и рыжим, хоть рыжим я не был,
Но волосы выгорали на южном солнце.
А в машине другой старики, так тихи и спокойны,
У неё лебединая шея, а он так похож на мента.
А в маршрутку зашли ингуши и чеченцы,
Не садятся, давай всем места уступать.
Я гляжу на деревья, они ослепительно рыжи,
Как и детство моё, как и осень в сегодняшний день,
Как Бодлеров сонет в переводе не помню кого-то,
Словно солодом пахнет на улице Розы
По фамилии целой страны – Люксембург.
* * *
Обещали сильный дождь, обманули.
Впрочем, что греха таить, видел сам,
Будто что-то в небесах накануне
Говорило о дожде небесам.
Не пошёл, а я-то зря сел к окошку,
Закурил, махнув сотню грамм.
И как будто дождь пошёл понарошку.
И Пиаф запела «Парам…»
* * *
Колхозным утром, где-то в темноте,
Щелчки кнута пастушьего слышны.
Корову в стадо выводил мой дед,
Я на коров глядел из-за спины
Его. Мне было около пяти.
Туман садился на забор и ставни.
Мне так хотелось с пастухом пойти,
Но кто ж меня пустил бы. И куда мне.
О эти чёрно-белые бока,
Хвосты, рога, мычанье горловое,
Как я на них смотрел исподтишка,
Молчанье сохраняя гробовое.
Как их скрывал туман. Теперь-то что –
Воспоминаний муха укусила –
Однажды я в рецензии к кино
Прочёл: и да пребудет с вами силос.
* * *
Очнёшься будто ото сна,
Бредёшь по улице столетней.
Где паутина сплетена
В тиши безлюдного окна.
И свет заката как последний.
Каштана грустная свеча,
Фонтан засохший и заросший,
Походкой важного грача
Пройдёт старик, под нос мурча
Мотивчик «дайте медный грошик».
И в арке ветерок в лицо.
И серп луны по-над домами.
И жизнь вращает колесо
Без белки, без игры в серсо
И исчезает. Как в тумане.
* * *
Тебе, которому всё надо
Первей других, первей причин,
След на щеке губной помады,
Пятно на брюках от хычин,
Звук поезда в ночи июльской,
Шампанского прозрачных брызг,
Цвета папахи есаульской
И запах бабы, пьяной вдрызг,
Тебе, умеренному жлобу
На чувства, похвалы и спесь,
Поёт (а ты возьми, похлопай)
Жизнь эту будничную песнь.
А ты полей герань с утра и
Понюхай воздух городской.
Пока с тобой не разыграет
Смерть бурю, парус и покой.
* * *
У дождя своя молитва,
Совести негромкий гул.
Память, острая как бритва.
Пошевеливанье скул.
Скрип паркета. Шорох платья.
Сигарета в тишине.
Всё, что так хочу забрать я, –
Всё достанется не мне.
* * *
Как только ты ложишься на бочок,
Когда уже ни папы и ни мамы,
К тебе приходит Вышний Волочёк –
Стихи приносит, словно телеграммы.
Когда-то там учился мой отец,
А я там был проездом. Помню смутно.
Ждёшь белку, только серенький волчок
Тебя за левый бок ежеминутно
Кусает. Вот и спи через «могу»,
Ведь «не могу» осталось в прошлой сказке.
И ты во сне на этом берегу,
А тот в тебя нацелился указкой.
Мир не стоит на месте, всё течёт,
И мертвецы уже не имут сраму.
Я проезжаю Вышний Волочёк,
(Но не отца), а вспоминаю маму.
* * *
Тут, говорят, как ни наяривай,
Всё к моргу ближе. К вечному.
И Оттс не обещал здесь арий вам
На человечьем.
Тут, говорят, как ни подтрунивай
Над сволочью и мразями,
А только запрещают курево
Изысканными фразами.
Тут говорят, что лучше стали мы
Жить, стали крепче стали.
А вот я к Полю съездил б в Таллин бы.
Но денег мне не дали,
Хоть я работаю вдвойне,
Живу довольно скромно.
Но очень часто стыдно мне,
Любой другой коровник
Имеет больше, чем я тут,
В стране моей, не где-то.
Учительский напрасный труд
Здесь нужен только детям.
А вы, платите за спецназ,
За ментовских и бомбы.
Идут пусть дети в первый класс
И ни о чём не помнят.
* * *
Покуда мир на ладан дышит
И на войне как на войне,
Старуха финка руны пишет
У мёртвой рыбы на спине.
А юной Герде скоро в школу к
Восьми утра. К восьми утра.
Что может сниться ей, осколок?
Кай из соседнего двора.
* * *
Мир не спасти и гуси далеко,
Поэзии в напастях очень мало.
Я добавляю в кофе молоко,
Конечно, виноваты бог и к°,
А мы не виноваты. Нас сломало.
Мир не спасти. То, может, журавли
Гамзатова летят куда не надо.
А я нашёл тот краешек земли,
Где корабли поныне на мели,
Но всё-таки гораздо меньше ада.
Мир не спасти. И что такое мир
Среди войны? Толстой вам всем в закладку!
Я достаю под кофе шоколадку
И попиваю кофе, чёрт возьми.
А мы казались умными людьми.
Мы так старались – умными людьми.
* * *
Условный я, доживший до седин,
Извлёкший из словес немного пользы,
Рождён людьми, не раб/не господин,
Возможно, не летать, но и не ползать.
Условный бог мне дал реальный срок
С возможностью УДО, но я не вышел.
Я завязал на память узелок,
А будущее – это что-то свыше.
* * *
Маленькие магазины вытеснят роллы и паста,
Белые лимузины, Пелагея и Баста.
Сволочи и ковбои, кабаки и повстанцы.
Что я возьму с собою, корешки от квитанций?
Королей из шансона, куколок от моделей?
Фильмы Люка Бессона? Всё, что мы так хотели?
Аварию дочь мента, Хауса Охлобыстина?
Деньги и пустота. Здесь ночевала истина.
Маленькие города, где вам не скажут кривды.
Тихо пройдут года, мартобрянские иды.
Опубликовано в Бельские просторы №11, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!